Бывшая современность (этюд о сущности постмодерна)
В последние времена стало распространенным явление, которое можно назвать «игрой в классики» или «игрой с классиками». Переделывают из классического наследия всё, что ни попадя.
В театрах идут авангардистские постановки Островского, Чехова, Достоевского…
В кино и по телевидению показывают сериалы «по мотивам» классиков: к примеру, «Человек-амфибия», или «Затерянный мир», или римейк «Ирония судьбы -2», «Карнавальная ночь-2», «Старые песни о главном», аргентинский и российский сериал «Монтекристо»…
Джордж Мартин и сын выпускают альбом, в котором они вольно переделали канонические записи Битлз...
Переделывают не только классиков литературы, театра, музыки, но и саму историю. К примеру, возник жанр mockumentary (или мокьюменталистики, т.е. псевдо-документалистики, например, российский фильм «Первые на Луне»).
Разумеется, бывают в этом плане и удачи. И всё же – откуда эта вторичность, почему?
Потому, что классическая эпоха кончилась, а ничего нового, достойного ей в смысле замены и развития пока не появилось.
Классика закончилась, ибо она не отвечает ни ускоряющимся до безумия ритмам времени, ни поверхностным запросам молодежи, ищущей развлечений и быстрых наслаждений. Более того, классика, к сожалению, не всегда отвечает в истинном смысле и требованиям высокой духовности: вся она пронизана установками ветхого Адама.
Мы уже с трудом читаем Диккенса (если вообще читаем), Льва Толстого, без особого желания ходим на классический балет, на выставку художников-передвижников… И, с другой стороны, за неимением лучшего, то и дело ссылаемся на классику как на высокую духовность (при этом безбожно путая ее с культурой). Нового же искусства, новой одухотворенной культуры пока еще очень мало, она лишь пробивает себе дорогу на свет божий как малый росточек – в некоторых духовных сообществах да в лице талантливых и совестливых одиночек.
Что же остаётся, как не играть в классики, т.е. оригинальничать, переделывая их и приспосабливая к современным вкусам. Тем более что при этом можно и пыль в глаза пустить своей псевдоученостью, «культурностью». Прельщение культурой, бесчисленные реминисценции классических источников всех родов и жанров – болезнь современного мира. Этот феномен заразителен, он незаметно и всё более глубоко втягивает нас в мутный поток инновационных реалий. И сущность человека – духовность – растворяется в культуре.
Постмодернистская философия – буквальное отражение современного глобального кризиса. Он выражается среди прочего в том, что с нарастанием техницистского комфорта и потребительской психологии теряются смысложизненные ориентиры. Душа скудеет, сознание затуманивается, творческие импульсы притупляются.
Вот почему культура постмодерна – сплошь вторична. Она питается лишь тем, что уже было достигнуто до нее. Она не в силах создавать подлинно новые, причем высокие образцы культуры. Скудеет духовность – а следом естественно скудеет культура.
Всё бытие человечества становится бессмысленным, поверхностным, абсурдным, лишенным перспективы. Утрачивается вера в непреходящие идеалы и абсолютные ценности.
Отсюда ясно, почему философия постмодерна тяготеет к понятиям «поверхность», «плоскость», «симулякр»… Пустота заполняется вербальным общением вместо общения глубинного; творчество замещается деконструкцией, т.е. произвольной перекомбинацией уже существующего; о культуре одухотворенной нет и речи – есть лишь беспросветное умничанье, культурогенная одержимость, т.е. шизофреническая погруженность в сугубо внешние блестящие формы, которые называют «богатством культуры» [1].
Логика здесь чрезвычайно проста. Классическая философия уже не нужна массам, ищущим одних лишь наслаждений, а деньги пока еще властвуют в мире, – значит, долой классическую философию: зарабатывать лучше всего оригинальными, шокирующими идеями.
Но какими? Свои придумать нелегко. Так не лучше ли взять чужие, старые и – переделать их, перекомбинировать? И при этом сослаться на устарелость всей классики – благо, во многом она действительно устарела.
Вот откуда – пресловутая «деконструкция». Не «реконструкция», т.е. не восстановление, – а именно перекомбинация элементов из той или другой философской, художественной системы… Тень тени. Поистине – симулякр. «Золы угасшей прах» [2].
И вот что получается в результате. То, что могло бы остаться просто любопытной игрой, гимнастикой ума, репрезентируется как работа самого серьезного характера. И многие, в том числе и создатели постмодернизма, похоже, искренне верят, что они делают некое глубокое дело. Хотя оно по сути своей – игра.
Конечно, в этой игре есть немало нужного, такого, к чему следует отнестись со всем вниманием: это как ребенок приучается к комбинаторному мышлению, строя домики из кубиков. Иногда в этой безумной устремленности к калейдоскопической деконструкции всего на свете проскальзывают, конечно, и любопытные находки, остроумные наблюдения и тонкие решения, изящная нюансировка…
Проиллюстрирую эту мысль. Допустим, мы хотим разрушить некое старинное здание: оно красиво, но ветхо и уже не пригодно для жизни. И вот, разрушив его, мы начинаем блуждать на его руинах и восхищаться обломками, проходами, холмиками, складками, что образовались среди развалин. Мы обязательно найдем в этих руинах что-нибудь оригинальное, незаслуженно забытое, какие-то неожиданные сочетания вещей. Однако – разве дом разрушают не ради строительства нового, лучшего дома? Неужели его разрушают, чтобы любоваться разрушенным, уподобившись эстету-некрофилу?
В духовном, а стало быть сущностном, смысле в этой игре как таковой мягко говоря, мало полезного.
Так, например, в постмодернизме проводится интерпретация единства как многообразия, как различия, разнесения. То есть, проще говоря, – как отсутствия единства. Стало быть, пусть дом разделяется в себе? При ответе на этот вопрос не помогут поистине детские ссылки на красоту разнообразия в красках и одеждах. А как же смысложизненные вещи, мировоззрение, убеждения, Истина, наконец?.. Они тоже должны быть отмечены отсутствием единства, пестротой поверхностных красок?
Здесь ясно видна беспомощная путаница в понятиях «культура» и «духовность», столь свойственная эпохе постмодерна. Адепты постмодернизма не в состоянии понять: многоликость отличает только культуру с ее неповторимыми индивидуальными творческими проявлениями, но никак не духовность. Не бывает законов развития души (т.е. собственно человека) у одних по одним законам, а у других – по другим.
Надо, разумеется, понимать, что высшие мета-исторические начала «переиграют» постмодернистскую «кучу малу» в направлении истинно необходимом для человека: к примеру, посредством постмодернистской моды наконец разрушат до сих пор не преодоленные барьеры между философией, искусством, наукой, религией…
Но, повторяю, постмодернизм сам по себе, в его объективном осмыслении, – это формализм. Недаром он чрезмерно увлечен темами языкового характера. Не мышление и не духовность интересуют постмодерниста, – а всего лишь язык.
Нельзя не согласиться с мыслью Г.Л. Тульчинского: сегодня стал всё более явственно осознаваться кризис постмодернизма, который пришел в окончательный тупик противопоставления идеи и реальности, знаков и означаемых. Деконструкция логоцентризма обернулась его приумножением, апофеозом грамматоцентризма. Все более ясными становятся как переходный характер деконструктивизма и постмодерна в целом, так и осознание необходимости нового сдвига гуманитарной парадигмы [3].
И поистине прав Единый Учитель человечества, говоря: «…До сего времени на гербе рода человеков можно было изображать только одно – язык длинный» [4]. А то, что язык – феномен довольно далекий от духовности, мы уже имели возможность высказать на страницах печати [5].
Постмодернизм – это книжность. Мало того, книжность ужасно прилипчивая. Ты вынужден частенько говорить языком постмодерна, поскольку, во-первых, он окружает тебя повсюду и проникает в самые поры твоей души; а во-вторых, потому, что постмодернист не понимает другого языка, кроме языка цитат.
Что ж, придется привести, на радость постмодернистам, еще несколько цитат.
Как писал Леонид Андреев в очерке «Надсон и наше время»: «”Всякое познание умножает скорбь”», – сказал Екклезиаст, – но есть познания, которые умножают невежество, как это ни парадоксально… Не назывались ли книжниками те люди, что отвергли Нагорную проповедь?» Сказано как будто прямо о постмодернизме.
Да и как ему не быть длинным языком, «грамматологией», когда сознание постмодернистского человека разрушается, распадается, патологически искажается. У каждого появляется «своя истина», и возникает синдром плюрализма истин в одном обществе. Это значит, что общество сходит с ума.
О таком мировоззренческом плюрализме хорошо сказал Иммануил Кант в «Грёзах духовидца, поясненных грёзами метафизики»: «Аристотель где-то говорит: “Когда мы бодрствуем, мы имеем общий для всех мир, а когда грезим, каждый имеет свой собственный мир”. Мне кажется, что вторую половину высказывания можно перевернуть так: если различные люди имеют каждый свой собственный мир, то есть основания предполагать, что они грезят» [6].
Приведу, наконец, и еще одну цитату. Вот что писал Славой Жижек о грёзах американцев, жаждущих небытия: «Тот факт, что атаки 11 сентября были матери¬алом социальных фантазмов задолго до того, как они произошли в действительности, представляет собой еще один случай искаженной логики грез (dreams): легко объяснить, почему малоимущие люди во всем мире мечтают стать американцами, но о чем мечтают обеспеченные американцы, скованные (immobilized) своим богатством? О глобальной катастрофе, которая уничтожила бы их» [7].
Вот в чем опасность постмодерна и постмодернистской философии. Она зовет в небытие, в бесконечный лабиринт и окончательный тупик, ибо не видит истинного бытия.
Итак, постмодерн – это не просто «после современности», а «бывшая», «уходящая современность».
Ибо что наступает «после современности»?
Прошлое.
Человечество должно расти – расти прежде всего духовно. А между тем постмодернизм со своей деконструктивистикой обращен в прошлое.
Впрочем, быть может, некоторым из нас очень хочется остаться в инфантильном возрасте и заиграться в детские игрушки?
Быть может, некоторые из нас упорно не желают замечать, как в их детские комнаты всё пристальнее вглядывается безжалостная, гибельная тьма?..
* * *
Философия постмодернизма – истинное зеркало неистинной жизни. Это яркий симптом той смертельно опасной патологии, той лихорадочности, того хаотического разгула и крайне сложного психического состояния, в котором очутилось человечество.
Но в кризисных условиях резче проявляются проблемы, всё доселе скрытое. Поэтому постмодерн как отражение усложнившегося состояния человека, как отражение его тревог и кризисов представляет интерес в плане исследования человеческой психики. Но у постмодерна нет другой стороны –указания на горизонты выздоровления человека, на ориентиры его дальнейшего пути.
Постмодерн не ведает Истины. Той величайшей и единственной, которая, существуя независимо от наших желаний, помогает нам расцветать и подлинно развиваться.
Той, которая одна есть Путь и Жизнь.
Примечания
1. Г.Г. Майоров очень точно указывает на то, что французская школа философов, которую представляют Фуко, Лакан, Делез, Деррида, по своему стилю подчас напоминает стиль философствующих пациентов психиатрических клиник [Майоров Г.Г. Философия как искание Абсолюта (фрагментарные размышления о сущности философии) // Наука. Философия. Религия. Кн. 2. – М., 2007. – 247 с. – С.157). А В.И. Толстых справедливо говорит о постмодернистской зауми, подменяющей и имитирующей философию «птичьими» играми в замысловатые понятия и словесные обороты (см.: Толстых В.И. Философ милостью божьей // Эвальд Васильевич Ильенков. – М., 2008. – С.10).
2. Именно так озаглавлена одна из работ Жака Деррида (см.: Золы угасшъй прах /Пер. с франц. и коммент. В.Е. Лапицкого. – СПб., 2002).
3. См.: Тульчинский Г.Л. Возможное как сущее // Эпштейн М. Философия возможного. – СПб., 2001. — 334 с. – С.7.
4. Последний Завет. Том I. – СПб., 1996. – С.165.
5. См. напр: Колчигин С. Язык и его отношение к духовности // Саясат. – 2006. – № 11.
6. Кант И. Соч. в 6-ти т. – Т.2. – М., 1964. – С.320.
7. Жижек С. Добро пожаловать в пустыню Реального /Пер. с англ. Артема Смирного. – М., 2002. – 160 с. – С.24.