Дождь спутал все наши планы. Два дня лил, не переставая и разжижая без того убогие дороги. Тучи грязно-серые двигались по макушкам деревьев траурной процессией, и, казалось, не будет им конца. Без особой нужды из дома выходить не хотелось. Холод, полуголые тополя, пожухлая картофельная ботва, сырость всегда сопровождают сибирский август и тянут за собою долгую депрессию.
На третий день небо прохудилось, и в его белые разрывы стало заглядывать солнце. Оно уже не так грело как в июне, поэтому пришлось перебрать теплые вещи, прежде чем ступить за порог.
Я укуталась в шерстяную кофту и вышла на обочину дороги, где меня, не расторопную, уже ждала мама. Ноги сразу промокли, несмотря на то, что каждую лужу старалась обходить. А вот Малышу, родительскому псу, увязавшемуся за нами, было всё равно. Он будто нарочно собирал на себя все лужи. Пробегая вперед метров сто, помечал заборы и бдил, чтобы мы не потерялись из вида.
Идти надо было долго, к тому же в гору. Мне, разбалованной городским транспортом, не легко дался этот путь. Хотелось спуститься в метро и доехать до нужной станции. Но здесь один на всю деревню автобус ходил только в учебный период, а в остальное время ржавел под навесом кооперативной стоянки, на воротах которой всё ещё висела трухлявая доска с выцветшей надписью «Автопарк».
Минут через пятьдесят мы, наконец, обогнули последний дом, за которым простиралась московская трасса. Метрах в трехстах показалось пёстрое платье местного кладбища. Всегда нарядное, всегда растущее, оно всё ближе подбиралось к деревне.
- В прошлом году разрешили хоронить у дороги. Видишь, сколько уже лежит, – мама кивнула в сторону нескольких десятков могил. – Вон там - Галя моя.
Галя была хорошей маминой подругой. Она умерла от рака месяцев шесть назад. Мама прижала к груди сумку с гостинцами и белыми астрами и боком протиснулась между оградок.
- Ромку найдём, и потом её проведаем, – сказала она, глядя, как я брезгливо держусь за стальные прутья, растущие из земли, чтобы перескочить лужу. Никогда не любила прикасаться к чему-либо на кладбище, поминать и, пожалуй, дышать. Запах смерти в моём понятии был смешан из сосновой смолы, сырой глины и пихтовых веток. Мама, видя мои мучения, подала мне руку, и мы двинулись под сгущающиеся сосны.
Малыш принялся подъедать с могил печенье и сухари. Сначала пёс хватал всё подряд, когда набил утробу, стал разборчивей и выбирал что повкуснее. Наполненные рюмки обходил стороной, только закусывал. Объяснять ему, что так вести себя нельзя, все равно, что пню, и мы оставили собаку в покое.
Ромку я знала с детства. Росли в одном дворе. Он был старше меня на год. За ним бегали все девчонки, а кто не бегал, тайно вздыхал. Он был умница и красавец. Был. Пять лет назад погиб в автокатастрофе.
Детьми, помню, играли в «Выжигало», так он всегда целью своего удара мячом выбирал меня. Непременно целился в лицо и с обидой в голосе говорил: «Ну, когда придёшь на свидание»? Я ныла и шла домой с опухшим носом.
- Где-то не далеко должно быть, - мама щурясь вглядывалась в фотографии на памятниках. На нас смотрели сотни глаз. Скрип сосен напоминал дыхание. За их стеной то появлялись, то исчезали звуки автомобилей.
Мы разделились, чтобы побыстрей отыскать Ромкину могилу… У него было много друзей и на похороны пришли почти все. Я с другого конца страны приехать не могла.
- Цветов много у него всегда. Ориентируйся по ним, - давала советы мама. – Памятник мраморный, не помню, розовый или белый.
День был хмурый, а под гущей сосновых лап и вовсе стоял почти полуночный мрак. Я проваливалась в глину, цеплялась за венки, собирала на себя все дождевые капли с кустов. Мы ходили по кругу, долго и безрезультатно.
- Ничего не понимаю, - удивилась мама. – Точно - ведь где-то здесь. Пойду туда посмотрю.
Я осталась стоять на месте.
- Ну, что? – спросила я, когда она читала очередную надгробную надпись.
- Нет. Старуха какая-то. Неужели не здесь?
- Не найдем, - выдохнула я. - Ноги уже ледяные и комары одолели.
- Сейчас гляну вон на тот памятник, и пойдем. Что топтаться без толку.
Я согласилась, продолжая стоять на месте. Мама отошла на приличное расстояние, оставив меня одну среди неподвижных мраморных плит и деревянных крестов. Вдруг что-то справа издало звук. Резко обернувшись, я пробежала взглядом по могилам. Тело бросило в дрожь, сердце застучало в виски. Нечто непонятное мелькнуло перед глазами и растворилось. Малыш бросился к старой замшелой сосне и раздирая кору принялся лаять и скулить.
- Ма-ам, - протянула я. Но мама увлеклась. Она разводила руками, вздыхала и что-то говорила. Я не слышала её.
- Мам! – крикнула я. Она посмотрела на мой вытянутый в сторону сосны палец.
На ветке сидела серая белка и, замерев, глядела на меня. Она не пошевелилась даже, когда мама подошла к дереву очень близко. Мы со зверьком с минуту не отрывали друг от друга глаз, потом я медленно шагнула к нему навстречу. Белка сделала несколько движений вниз по стволу, продолжая глядеть мне в глаза. Но потом, вспугнутая псом, резко поднялась на самый верх и пропала в зеленых иголках.
- Вот же и Ромка! – воскликнула мама. – Гляди! Розовый мрамор и цветы. Всё как говорила. Что ж мы так долго искали-то?
Я зашла за оградку и взглянула на фотографию. В луче света, пробравшегося сквозь потолок деревьев, на меня глядел двадцатилетний мальчишка и задорно улыбался. Какое-то тепло разлилось по моему телу. Я присела на корточки и смахнула листья и иголки с каменной плиты. Мама достала из сумки горсть конфет и высыпала рядом с венками. Я положила астры. Куда-то пропали брезгливость и страх. Мы постояли минут пять, накрошили в кормушку, подвешенную к ветке сосны, хлеба для белки.
- Вот и дождался, Ромка. Пришла я к тебе на свидание. Прости, что оно вот такое вышло.
Уходя, я оглянулась. На сосне вновь сидела белка и смотрела нам вслед.
- Прощай, Ромка! – крикнула я ей и широко улыбнулась.