Изменение образа семьи в русской и советской литературе на протяжении XIX – начала XXI века.
Е.Г.Спиглазова
НИИ Семьи, г.Ростов-на-Дону
2006г
Актуальность влияния информационного пространства на человека особенно возросла в конце ХХ – начале ХХI века. Наличие средств массовой информации на порядки облегчает создание того, или иного образа для подражания. Массовая культура, к которой относится в первую очередь телевидение, так называемая бульварная литература и в последние десятилетия Интернет, независимо от ее уровня потому и называется массовой, что охватывает своим влиянием миллионы людей. Не анализируя качество продукции, преподносимой этими источниками информации, нужно отметить, что их всех объединяет всеобщая доступность, легкость усвоения, или как теперь говорится, пользования, и возможность воспринимать ее на любом интеллектуальном уровне. Разумеется, можно говорить, что существует выбор между бульварной и «настоящей» литературой, что Интернет – доступный каждому источник интеллектуальных достижений человечества, что телевидение, кроме той самой массовой культуры, содержит информацию о политике, спорте, культуре и текущих событиях, но речь идет о том, что именно эти источники формируют образ современной семьи. Это особенно важно при отсутствии общенациональных религиозных, моральных, или идеологических установок. (10)
Задачей данной работы является прослеживание изменений образа семьи на протяжении ХIХ – начала ХХI века. Разумеется, в рамках короткого сообщения невозможно охватить все многообразие русской и советской литературы, поэтому приходится ограничиваться несколькими, наиболее известными произведениями.
Русская литература Х1Х века оказала огромное влияние не только на культурное формирование нескольких поколений, но и всю мировую культуру. Чехов, Лев Толстой и Достоевский, пожалуй, известны любому, даже не занимающемуся профессионально русской литературой, и вообще, не особенно увлекающимся чтением книг. Как ни странно, известны они, скорее, по работам западных психологов, чем литературоведов.
В психологической литературе уже есть примеры разбора патологических симптомов и синдромов на примере русской классической литературы. Наиболее широко известна работа Леонгарда о психопатиях и акцентуациях личности, где примерами акцентуированных и психопатических личностей являются почти исключительно персонажи русской литературы Х1Х века, в основном, произведений Достоевского. Леонгард уделяет основное внимание личностным характеристикам героев, иллюстрирующим явления акцентуации и психопатии, мне хотелось бы коротко коснуться характера описания семьи в произведениях русской классики.
Наверное, даже не великая, а просто настоящая литература тем и отличается от бульварной, что описывает и личность, и ее взаимоотношения с миром так, как будто придерживается научно обоснованного изложения различных симптомов и синдромов, изложенных в учебниках психопатологии. Естественно, что предметом любого литературного произведения является описание чувств, страстей, состояний, возникающих при взаимодействии людей. И эти состояния, как предмет литературы, вряд ли будут иметь характер, который мы назвали бы адаптивным. Тогда не было бы и литературного произведения, потому что любой роман – это описание какого-либо кризиса, может быть, даже ситуации катастрофы, в которой оказываются герои, и тех действия, которые они при этом совершают. Толстой сформулировал это так: «каждая семья несчастлива по-своему». Семья может быть счастлива и похожа на другие, семья может быть несчастлива, но семья, так или иначе, в этих произведениях есть.
В литературе Х1Х века можно найти описание совершенно различных семей: провинциальная семья Лариных, столичные семьи, заполняющие салон Анны Павловны Шерер, крестьянские семьи в описаниях Некрасова, купеческие и мещанские семьи Островского, собрание психопатологических типов в семье Карамазовых, или обитатели «Петербурга Достоевского». Даже «Бесы» происходили из вполне традиционных семей, и заводили собственные семьи по ходу действия романа. Как ни странно, в революционном, по тем временам, произведении Чернышевского «Что делать?» изображена такая же традиционная семья, и по сюжету романа герои стремятся образовать столь же традиционную, признанную обществом семью, а не идут по пути адюльтера, или провозглашаемой уже тогда «свободной любви».
Даже краткий перечень из необъятного списка произведений русской литературы, свидетельствует о том, что образ традиционной, православной, патриархальной семьи, счастливая она, или несчастливая, функциональная, или дисфункциональная, был так же незыблем, как явление природы. И герои любили, страдали, погибали, побеждали, или проигрывали, ощущая себя в рамках вековых традиций. В литературе--то как раз описаны попытки выхода за рамки, нарушения общепринятых в том времени правил, и, кстати, расплата за эти нарушения, или смертью, как Анна Каренина, Катерина, или Лариса, или изгнанием из привычной среды, общества. Но даже не возникала мысль, что этих рамок не может быть.
Можно взять практически любое произведение Х1Х века и на примере любой, описанной там семьи найти и описание нормативных и ненормативных кризисов, и разнообразных компенсаций, от адюльтера до ухода в революционеры, и влияние семейной истории на поведение героев в социуме и уровень их достижений. Но и Андрей Болконский, устремляющийся на войну 1805 года от надоевшей семейной жизни, и Пьер Безухов, получивший на войне 12 года классический ПТСР и постоянно уезжающий из дома от занятых скучным бытом жены и тещи для встреч с будущими заговорщиками, и путешествующий где-то Онегин, не желающий брать на себя ответственность за создание собственной семьи, и Печорин, спасающийся от скуки на кавказской войне, вовсе не покушаются на основы современного им порядка. Просто такова их компенсация, совсем не отрицающая привычный уклад российской семьи. (7,11)
Примерно с середины 19 века в России набирало силу движение за права женщин. Право на образование, право на работу, традиционно мужскую, право материально себя обеспечивать без мужа. Апофеозом всего этого явилась деятельность террористических организаций «Земли и воли» и «Народной воли», в которых заметную роль играли женщины, как правило, из обеспеченных дворянских или разночинских семей. Их не устраивала роль жены и матери семейства, и начало было положено получением ими медицинского образования за границей, в основном, в Швейцарии. Девушки, читавшие роман Чернышевского и обучавшиеся в Швейцарии, впоследствии были подсудимыми процессов 193-х, 69-ти, 50-ти, не говоря уже о первомартовцах и процессе 20-ти, на котором судили остатки Исполнительного комитета «Народной воли», в том числе Веру Фигнер. Вера Засулич, оправданная после выстрела в губернатора, впоследствии прибилась в социал-демократам и входила в первую редакцию «Искры». (Их личностные особенности, как то истерическую акцентуацию, или психопатию здесь рассматривать не будем, хотя это был основной контингент партии эсеров, используемый в террористических актах под руководством Савинкова и Азефа.)
Есть психологические работы, соотносящие российскую и советскую семьи с христианским святым семейством. Вверху находится Бог – отец, ниже сын, еще ниже мать, задача которой исключительно сохранение и воспитание детей. Ее женская роль не рассматривается, супружеские функции не предусмотрены, только родительские. В вершине нижнего треугольника (нижний угол ромба), реальный, физический отец (Иосиф), роль которого только в зачатии ребенка, супружеские функции также не предусматриваются, формально может называться главой семейства, но реальной ответственности за охрану внешних границ не несет, так же, как и материальное обеспечение семьи. Все эти функции перекладываются на мать, без определения ее главой семьи. Это называется разделение власти и ответственности.
Бог – отец в российской и советской истории это царь – батюшка и отец народов. Реальный биологический отец, как правило, находится на государственной службе (и крестьяне – срок службы 25 лет, и дворяне, служившие пожизненно, и чиновники, называемые «государевы люди»). Он принадлежит государству и службе. В советские времена, кроме войн, профессиональной службы в армии, репрессий и прочих бедствий, добавились еще отдаленные стройки коммунизма, освоение новых земель, в отличие от протестантских традиций, проводимые не семьей, а отдельными молодыми людьми. Семейные ценности не провозглашались, на первом месте была служба государству. (8)
Парадоксально, но именно эту схему полномерно реализовала как раз советская литература. Мне хочется начать с первого пролетарского писателя Максима Горького. Одно название романа чего стоит! «Мать». Вначале, правда, изображен отец – алкоголик, который, даже что-то зарабатывает на шахте, но наверное, и пропивает. Дома он только пьет водку и дебоширит. Естественно, в одном из запоев помирает, наверное, от инсульта. Вся ответственность за быт и материальное обеспечение, надо полагать, на матери. Когда сын копирует поведение отца, мать уныло и со слезой уговаривает сына завязать. Он, как ни странно, против всех законов логики, слушается. Таким образом, треугольник Картмана ломается в самом начале. Мать как была спасателем, так и не стала ни жертвой, ни преследователем. (9) Впрочем, она делегировала роль спасателей неким революционерам. Они абстрактны, поскольку большевики еще о себе не заявили, как партия, но скорее социал – демократы, потому что речь не идет непосредственно о терактах. Хотя сам Горький в 1905 году охотно предоставлял свою московскую квартиру (вместе с Андреевой) различным террористическим группам и боевым дружинам, независимо от их партийной принадлежности и совместно с Лениным издавал какой-то журнал.
Необходимо отметить здесь очень важный российский парадокс, действующий до сих пор. Война, революция, стихийное бедствие, прочий экстрим, то есть, непосредственная угроза жизни, воспринимаются как спасение и избавление: от других зависимостей, от скуки, от бессмысленности жизни, смертельный риск – спасение от страха смерти (или от страха жизни). (7,11) В романе спасатели – революционеры, то есть, вовлекающие главного героя в ситуацию реального смертельного риска. Зато мать счастлива, погибнет, но трезвый. Интересно, что Горький, в те еще времена, описал такое явление, как социальный инцест, в общем, для царской России не совсем характерное, в силу многодетности семей. Может быть, дело как раз в том, что Павел – единственный сын, что приближает их семью к советской, малодетной, детоцентристской. По сюжету романа, мать, передоверив спасение сына «приличным» людям, среди которых весьма симпатичная революционерка, на этом не унимается, и продолжает ввязываться в их дела со своей помощью и советами. Павел вначале, как и полагается в периоде несколько запоздавшей сепарации, против этого протестует, в форме типично подросткового протеста. За мать вступается друг героя, рано осиротевший, и в компании революционеров нашедший иллюзию семьи, (10) и она остается в группе, как уже всеобщая мать с правом голоса, что подтверждает тезис о матрифокальном контроле патриархальной структуры, как сложившемся российском обычае.
В революционных течениях любого толка женщина рассматривалась не как мать семейства, или сексуальный партнер, а как товарищ по общему делу. Этот миф плавно перетек и утвердился в идеологии победившего социализма. Очень ярко он отражен в рассказе Алексея Толстого «Гадюка». Ценность дружбы, товарищеских отношений, признание мужчинами главной героини «своим парнем» имеет для нее гораздо большую ценность, чем естественная реализация инстинкта. Самое интересное, что решение это принимает мужчина, и даже его озвучивает: «женой бы сделал тебя, да не время». Она соглашается, и, потеряв этого мужчину, выжив на войне, продолжает жить с этим убеждением. Конечно же, в этом рассказе Толстой великолепно описал ПТСР, но сидром синдромом, а миф мифом. Осталось только стрелять. В себя, или в соперницу, это как карта ляжет. Какая уж тут социальная адаптация в мирной жизни! Не говоря уже о создании семьи и продолжении рода. (11)
Говоря о русской, или советской литературе 20 – 30 годов, конечно же, невозможно обойти вниманием роман – эпопею Михаила Шолохова «Тихий Дон». И хотя в нем изображен социальных срез практически всех слоев общества царской, а затем революционной и раннесоветской России, история страны все равно главным образом, отражается в истории одной конкретной семьи. Даже в глубоко советские времена, при чтении этого романа всегда возникала мысль: какой высокоорганизованный, упорядоченный и самобытный мир был разрушен!
Конечно, можно трактовать разрушение конкретно казачьей культуры, как результат злодейских действий большевиков, но, как уже говорилось, гениальная литература всегда конкретна и реалистична. Не замысел большевиков, или конкретный плохой чекист разрушил жизнь семьи Мелеховых, а сама эпоха первой четверти прошлого века, эпоха потрясений, катастроф, бурной трансформации всего мироустройства, и в первую очередь, экономические процессы, которые привели к мировой войне и мировоззренческому кризису всего человечества.
Все изменилось. Экономика, страны, границы, политические режимы, роль женщины, устройство семьи. Не только в России. Во всем мире. И Шолохов гениально показал это на примере классической патриархальной семьи. Семья ведь типична, несмотря на описание необычного характера Мелеховых, вызванного примесью восточной крови. Да, у них не совсем обычная внешность, не совсем типичный, взрывной характер, но они живут, как все. Как положено. Как жили предки. В семье есть порядок, иерархия, четко выстроенные отношения поколений, поскольку речь идет о расширенной семье, определенная последовательность действий: сын женился. У сына родился ребенок. Надо строить дом, чтобы отселить старшего сына. Пора женить младшего. Невеста должна быть равной, из приличной семьи, примерно соответствующего достатка. Таков порядок, и он поддерживается. (2) Это мирная, штатная жизнь семьи, которая и шла бы своим чередом, если бы… Не война, не революция, не…
Роман начинается как раз с описания нарушения устоев, -- истории адюльтера. Но ведь это мгновенно и жестко так и расценивается, как нарушение устоев, как в глазах всех окружающих, так и семьи Мелеховых. То есть, устои еще есть, и они крепки. Их поддерживает общество, и человек, нарушающий их, ставит себя вне общества, и получает полный набор социальных последствий: общественное осуждение, возможные неприятности по службе (речь идет о жалобе атаману), а главное, последствия экономические. Как ни увлечен Григорий Аксиньей, как ни сходит с ума от страсти, он не забывает об угрозе отца лишить наследства. И это оказывается важнее любовной истории. И это достоверно, потому что Григорий, в отличие от Аксиньи, происходит из вполне функциональной семьи, где семейный порядок пока еще ничем не нарушен. У Аксиньи, как жертвы инцеста, отношения в семье не выстроены, связи со своей семьей нет, нет и продолжения рода. (2,3,11) Дефицитарность требует компенсации, и она происходит: страсть, любовь – зависимость, окончательное разрушение своей семейной и социальной жизни.
Опять же, можно только гадать, как бы продолжалась эта история, не произойди потрясения в макросистеме. Признало бы семейство Мелеховых фактический развод и второй брак младшего сына, не признало бы, и ему пришлось бы с нуля начинать обзаведение хозяйством, так или иначе, не с Натальей, так с Аксиньей, была бы построена такая же типичная, патриархальная семья с созданием хозяйства, строительством дома и появлением детей.
Но произошло то, что произошло: мировая война, революция, гражданская война, уничтожение казачества и установление советской власти. Макропроцессы, разрушившие весь привычный уклад жизни страны. А значит, и каждой конкретной семьи. (3,4) Вот это разрушение и описывается на всем протяжении романа. И даже озвучивается устами героев, в основном, старшего поколения. «Все не так». «Все не как положено». «Все, не как у людей». Инерция прежней жизни еще существует, но изменить ничего уже нельзя. Очень ярко это видно в истории замужества Дуняшки. Она добивается от матери согласия на брак и благословения, потому что не может при ее воспитании и всей истории жизни начать жить с мужчиной без этого. Но она уже не просит, а требует, и даже шантажирует мать, что было бы немыслимо в прежней, довоенной жизни.
Мне хочется еще отметить, что и Шолохов не обошел вниманием явление посттравматического стрессового расстройства у воевавших. Сам Григорий говорит свои женщинам, что его, того, которого они провожали на войну, уже нет. И быть не может после всего, что он видел и пережил. (7,11)
Поскольку реальность продолжения рода в мирном строительстве коммунизма все же требовала своего, возникла идея об освобождении женщины от рутинного домашнего труда, дабы она могла полностью посвятить себя борьбе за что-нибудь, хоть битве за урожай, хоть войне с мещанством. Причем, если использование женщин на тяжелых работах, в различных боевых функциях партизанок, комиссаров и прочих во время гражданской войны даже не обсуждалось, то и с началом мирной жизни в 20 годы политика правительства и главных идеологов коммунизма, по-прежнему была направлена на разрушение традиционной семьи. Поощрялся, и даже прямо требовался отказ от родителей, то есть, от своего рода, так как у молодых людей, не имеющих рабоче-крестьянского происхождения, практически не было шансов на образование, карьеру, какую-либо вообще самореализацию. (3,4,5) Их не приняли бы даже на сколько-нибудь значимые стройки коммунизма, вроде метростроя, или Магнитки, и положение их в городе напоминало положение современных мигрантов, не имеющих даже временной регистрации.
С другой стороны, прямо не запрещалось создание семьи и воспитание детей, но широко и повсеместно высмеивался и осуждался «мещанский» уклон, означавший, что женщина рожает и воспитывает детей, а мужчина имеет хоть малость мыслей, как их прокормить, а не рвется на комсомольское собрание, или какую-нибудь передовую стройку, или лучше того, в бригаду по раскулачиванию несознательного элемента. Но опять же, люди все равно реализовывали инстинкты и размножались, хотя бы и после комсомольских свадеб, и с этим надо было что-то делать. Советские идеологи упорно пропагандировали возможность решить проблему быта при отсутствии достойной оплаты труда деньгами. Есть статьи Троцкого об организации детских садов, ясель, фабрик-кухонь, пунктов детского питания, интернатов и всего такого. Намерения, возможно, были позитивны. Освободить женщину от монотонного, утомительного, не имеющего видимых результатов труда, для того, чтобы она могла самореализоваться. А заботу о детях берет на себя государство. В какой-то мере за годы Советской власти, эта программа осуществлялась. (12)
На эту тему написано множество литературных произведений и снято еще большее количество фильмов, но мне хотелось бы упомянуть только роман Гладкова «Цемент». В нем присутствуют все атрибуты классической советской идеологии. И, наверное, автор был искренне уверен, что описывает новых людей коммунистического общества, которые преодолели мещанские недостатки и устремления. Просто роман очень талантлив. И люди там описаны не идеальные, а реальные и живые. Может быть, впервые описано вот это вошедшее в жизнь советского общества на много лет, почти шизофреническое раздвоение героев, когда совершенно четко ощущаемый ими конфликт реальных чувств и декларируемых убеждений, сильнейший когнитивный диссонанс, решается, конечно же, путем вытеснения реальности, и предпочтения иллюзорных представлений. Во многих советских романах и того, и более позднего времени, этот конфликт даже не обозначен. Если герои говорят, что они счастливы, занимаясь строительством коммунизма, значит, так оно и есть. А если они страдают, то это какие-то неправильные пережитки, от которых избавит не буржуазный психоаналитик, а добрый и понимающий секретарь ближайшего парткома, или душевный, геройский чекист с маузером времен гражданской.
Но вернемся к роману «Цемент». Герои слишком живые и реальные. Они строят свой коммунизм в виде цементного завода, и это должно быть их счастье. Они победили явных врагов, выявляют и побеждают скрытых, и даже получают неправильное безыдейное удовольствие, реализовав личную месть. (7,11) Они говорят о том, что вот оно, счастье. И они, так талантливо описанные, жестоко и безнадежно несчастны. Но дело даже не в этом. Страдание в российской и советской литературе необходимый атрибут главного положительного героя. Дело в том, что они несчастны н е п р а в и л ь н о. По л и ч н ы м причинам. Жена не спит с любимым мужем, потому что считает себя не женой, а товарищем. Муж не имеет права не то что заявить о своих правах, или о справедливом недовольстве, или, упаси Бог, буржуазной ревности, да и к кому? К полностью разделяемой им идее? Он соглашается, признает ее правоту, и… страдает. Потому что он с пережитками. Он живой. Она, кстати, тоже страдает, и договорились бы они полюбовно, потому что в борьбе идей и инстинктов у этих людей, с не совсем еще промытыми мозгами, хочется поставить на инстинкт. Но происходит еще одно. Главная героиня не только жена, но и мать. И в полном соответствии с разделяемыми ею идеями, она отдает ребенка в детский дом, чтобы не мешал строить личный коммунизм. Не потому отдает, что не любит, в том-то и дело, что любит и страдает, а чтобы личным примером способствовать освобождению женщины. Муж этим шокирован, но молчит. (3,4,5)
И вот этим молчанием, на многие годы утверждается в советском обществе еще один миф: все, что касается ребенка, решает мать. Мать – это святое. А отец… Да зачем он вообще нужен, когда зачатие уже произошло? Разве что писать письма со строек коммунизма и быть личным примером. Лучше геройски погибшим. Чтобы не мог, живой, оспаривать мифы. Претендовать на жену, которая не только чья-то мать, но и женщина, сексуальная партнерша. Или вообще проявлять иную, безыдейную жизнедеятельность, пиво там пить, или смотреть футбол, или предаваться иным увлечениям, разрушающим геройский образ.
Вернемся, опять же, к роману. Рано он написан, еще не утвердился советский новояз, когда откровенные безобразия стали называться отдельными недостатками. Гладков описывает советский детский дом, росток коммунистического будущего, жестко и реалистично. Никаких добрых сказок о прирожденных, душевных педагогах. Персонал ворует. Дети умирают. И даже не только от голода; с воровством и голодом как раз и пытается бороться главная героиня, и где-то даже успешно. И в процессе этой борьбы в ее голове возникает очень странная мысль, то есть, странно, что она возникает на страницах советского романа, а не в голове, в общем-то, нормальной женщины, попавшей в ненормальные обстоятельства. (7,11) Совершенно крамольная мысль: ребенок умирает от отсутствия любви. Ребенку нужна мать.
Это классический советский роман, с традиционными, социально одобряемыми героями. И герои, как я уже писала, делают выбор в пользу идеи. Ребенок остается в детском доме и умирает. Герои любят свою стройку, вместо того, чтобы любить друг друга. Ловушка двойной связки уже сработала, реальность была вытеснена, и в следующих советских романах герои однозначно счастливы, но гораздо менее живы… (1)
Литература военного времени, или более поздние произведения о Великой Отечественной семью, конечно, описывали. Вне зависимости от авторского стиля, объема произведения, конкретного сюжета общий настрой можно сформулировать почти лозунгами, или, как теперь говорится, слоганами: «Жди меня, и я вернусь, только очень жди». «Мне в холодной землянке тепло от твоей негасимой любви». «Ты меня ждешь, и у детской кроватки не спишь, и поэтому, знаю, со мной ничего не случится». Это миф даже не советский и не российский, а, пожалуй, общечеловеческий. Мужчины воюют, женщины сохраняют дом и детей. То, что женщины тоже воевали, не говоря уже о безумно тяжелой работе в тылу, тоже нашло свое отражение в литературе. Миф о женщинах—товарищах действовал. Женщины тоже. В рамках этого мифа. (7,11,3)
Однако, ситуация в стране была такова, что требовала укрепления традиционной семьи, или, во всяком случае, поощрения рождаемости. Именно в 30 – 50 годы законодательно резко усложняется процедура развода, и запрещаются аборты. Как известно, это не принесло желаемого результата, и осуждение разводов и абортов перешло в сферу общественного мнения. Кроме того, власть имела достаточно административных и партийных рычагов воздействия на мужчин, желающих оставить семью. Это также отражено в литературе. Мы уже не помним, что такое «жаловаться в партком», но даже в семидесятых ситуация вмешательства партийных органов в семейные ситуации отражена почти в фольклоре. Лучше всего это сформулировал Галич в песне «Товарищ Парамонова», со счастливым концом воссоединения семьи после партсобрания: «она выпила «Дюрсо», а я «Перцовую», за советскую семью образцовую».
КПСС можно критиковать за что угодно, но уж удерживать власть коммунисты умели. И что одним из путей к этому является системное укрепление семьи, давно известно любым правителям.
Но попутно набирал силу и другой миф, который так и доминировал в общественном сознании до последних лет советской власти: главное в отношениях мужчины и женщины – это рождение ребенка. (2) Таково и советское представление о семье, отраженное в названиях лечебно-диагностических, реабилитационных, санаторных учреждений, в песнях, сказках и просто на плакатах: мать и дитя. А отец-то где? Если он есть, то где-то на работе, на войне, на стройке коммунизма, в походе, на вахте, словом, представляет собой то, что называется: периферийный отец. Есть его имя, фамилия, у матери есть статус жены, что немаловажно в социуме, есть соответствующая легенда, а самого-то его и нет. И прав у него на ребенка - тоже нет. Но это отдельная большая тема, а мы о мифах. Для военного и послевоенного времени этот миф был, если так можно выразиться, функционален, мужчин-то действительно не было. А продолжать род было надо. Так что и легенда, и невнятная фотография, и придуманная романтическая история имели смысл. Не говоря уже о реальных похоронках. Отец был, где-нибудь и когда-нибудь, а мать есть всегда. Миф укрепился, когда в нем была реальная необходимость, и остался, когда необходимость эта исчезла. (7,11,3)
Из советских произведений более позднего времени мне бы хотелось остановиться на романе Галины Николаевой «Битва в пути». Это классический советский производственный роман. И отличает его от тысяч подобных произведений опять же то самое: он талантлив. И герои его – живые. Роман интересен не только тем, что искренне провозглашает советские идеологические ценности. В нем описывается тот самый настоящий мужчина, о котором, вероятно, мечтает каждая женщина, и которых в нашей действительности, в нашем времени и в современной нам литературе просто уже нет. А если есть, то исключительно в силовых структурах. Роман утверждает, даже декларирует семейные ценности, необходимость сохранения семьи, важность семейного благополучия для воспитания и социализации детей, и, тем не менее, главная сюжетная линия романа - это история адюльтера, пусть даже в производственном антураже. Стругацкие в своей «Хромой судьбе» цинично посмеялись над подобным сюжетом: «любовь замужнего технолога и женатого начальника главка». И зря посмеялись. Все так, как в жизни.
Итак, наш главный герой, главный инженер тракторного завода Бахирев. Без иронии, настоящий мужчина, профессионал своего дела, убежденный коммунист, свято верящий в провозглашаемые идеалы, человек, увлеченный своим делом, и конечно же, преданный своей семье и не мыслящий какого-то иного образа действий. (12) Как говорит он сам, с наивной, почти детской обидой в разгаре своего безнадежного романа: «у меня не было такой семьи, но столько лет я вел себя безупречно». Что же это – «безупречно»? Он не изменял жене? Да. Он отдавал все заработанные деньги семье? Да. Он любил детей? Да. А как это было, и как это могло быть в те времена? Действие романа начинается в марте 53 года. К тому времени старшей дочери главного героя лет 15 – 16. То есть, она родилась перед войной, росла в военные годы, по сюжету романа в Сибири, где он работал на танковом заводе. Среднему сыну лет 12, младшему 4 – 5. Галина Николаева не описывает эту часть жизни героев, она вообще очень мало описывает быт, и не объясняет, чего стоило обеспечить выживание и уход за тремя детьми в те годы. Современникам все было понятно, они сами так жили, а вот нам придется сделать усилие и вообразить.
Военные годы. Сибирь. Или, скорее, Урал, это неважно. Танковый завод. Местный, или эвакуированный, тоже неважно. Танковый завод во время войны. Как вспоминает жена главного героя: «она выходила замуж за простого рабочего, он сделал ее сначала женой начальника цеха, потом женой главного инженера и директора завода». Когда сделал? Не сразу же. И при небольшом усилии можно вообразить образ жизни начальника цеха танкового завода во время войны. Вряд ли у него были силы, время и возможность замечать каких-либо женщин, и тем более, ввязываться во внебрачные отношения. Да и мотива не было. Он всегда был занят делом, как неоднократно говорит и автор, и сами герои. И это не миф, это реальная жизнь настоящего мужчины. А пока он не сделал ее женой главного инженера, как жила семья? Можно предположить, что у них все же была отдельная комната, и что они не голодали, как большая часть населения страны. Быт того времени нам представить просто невозможно, но тогда так жили все, и жена его не была исключением.
Много говорится о любви главного героя к детям, особенно, к старшему сыну. Но это говорится. А мимоходом описанная картинка мгновенно дает представление о роли нашего героя в воспитании детей. Бахиреву запомнился эпизод, когда сын сделал первые шаги. Прикинем: ребенку, уж во всяком случае, исполнился год. Года три – четыре уже старшей дочери, но о ней ни слова. Ребенок делает первые шаги, рядом оказывается большая собака, Бахирев пугается за сына, и… Что делает? Кричит: Катя, собака! В полном соответствии с уже упомянутым советским мифом: дети – компетенция женщины. Но на самом деле – конечно любит. И жену любит. Так, как может. Потому что как может быть по-другому – не знает. Жена и семья для настоящего мужчины, тоже в полном соответствии с мифом, -- это тыл. Тыл должен быть крепким и надежным. И в предшествующей ситуации, в роли начальника цеха, его семья этим требованиям, видимо, соответствовала.
Мы знакомимся с героями в периоде ненормативного кризиса семьи. (2) Системный кризис семьи – это смена работы, места жительства, повышение в должности, новое для него производство, ритм работы, требующий от него запредельного напряжения сил. Надсистемный кризис в стране – смерть Сталина, начало «перестройки» пятидесятых, смена идеологии, как сказано в романе, с монументальной на человеческую. По ощущениям самого героя «никогда он не работал с таким напряжением. Он чувствовал, что и он, и Катя держат испытание, и она его не выдерживает». Говоря нашим языком, для адаптации к новой ситуации и герою, и всей семье, а для детей смена места жительства и привычной школы тоже явилась стрессом, потребовался ресурс. Мужчина, тот самый, настоящий, отдает весь свой ресурс делу, социуму, это нормально. А пополняет его – в семье. И у семьи главного героя этого ресурса не оказалось. Где другое место пополнения ресурса, наш герой не знает. У него свой миф: он сам должен справиться со своей ситуацией. Хотя и обстоятельства, и весь ход событий подсказывают ему необходимость строить отношения с людьми. Поддерживающий его, слегка идеализированный секретарь парткома, потеряв терпение, озвучивает подсказку: «приказы производства не перестроят. Его перестроят только люди. … Никто столько тебе не навредил, сколько ты сам».
То есть, прямо говорится о том, что Бахирев не умеет строить отношения с людьми. Он их просто не видит и не слышит. И в начале романа его немногословность, временами доходящая до аутизма, производит на окружающих впечатление его неадекватности. Бахирев и сам чувствует, что в его манере руководить есть какой-то дефект, и объясняет это для себя своим техническим способом мышления. Ему проще сделать, чем объяснить людям, которые должны выполнять его приказы, что и зачем они должны делать. Речь ведь идет о коммуникации с руководящим составом завода, специалистами, имеющими такое же техническое образование. Его не понимают. И поэтому, вначале не поддерживают.
Вот это неумение строить отношения с железной логикой обосновано его семейной историей. Сын двух алкоголиков, живущий в ситуации постоянного пьяного разгула, драк родителей, не получивший в родительской семье ни заботы, ни защищенности, ни ощущения безопасности, он и не может иметь доверия к окружающему миру, к людям вообще, и уж тем более, не может воспринимать эффективную коммуникацию с другими людьми, как источник ресурса. (3,4,5) Он, второй по значимости руководитель завода, вначале даже не пытается создавать команду единомышленников, хотя печалится об их отсутствии. Они-то есть, но он их не видит, потому что воспринимает людей как объекты, а не как субъекты. Автор, опять же, не пишет о сталинском способе руководства, современникам не надо объяснять принципы жесткой иерархии, единоличности решений и личной ответственности. Не было тогда представлений о работе команды. И Бахирев, надо полагать, легко вписался в эти принципы: не верить никому и полагаться только на себя. (10)
Впрочем, он довольно легко входит в контакт с рядовыми рабочими, здесь он находит и слова, и время выслушать их мнение, и возможность объяснить свои планы. У него не ладятся отношения с руководством обкома и завода. Не складывается взаимодействие на горизонтальном уровне и с непосредственными подчиненными. А вот люди, находящиеся в заводской иерархии на несколько уровней ниже, для него, по той же его внутренней логике, безопасны. И это не авторское «утепление» образа главного героя. И не следование коммунистическим принципам о приоритетной роли рабочего класса. И не потому он дни и ночи проводит в цехе, а не в своем кабинете, и отменяет даже ежедневные планерки, что этого требует производственная необходимость. Просто в цехе ему комфортно. Безопасно. Резюмируя все вышесказанное, можно говорить о дефицитарности главного героя, и предположить, что в данной ситуации будут работать не адаптивные, а компенсаторные механизмы. Или и те, и другие. Адаптивное поведение Бахирева заключается в том, что он все же научился эффективно взаимодействовать с людьми на всех уровнях, сам иронически называя это «процессом очеловечивания орангутангов». А компенсаторный механизм и есть главная сюжетная линия романа.
Адюльтер – компенсаторная реакция главного героя на ситуацию ненормативного кризиса в жизни его семьи. Впрочем, адюльтер – всегда компенсация. (1) Когда речь идет о компенсации дефицитарности этим путем, следует ожидать, что второй участник процесса также дефицитарен, по этим же параметрам. Как я уже говорила, удивительно, но традиционный, советский производственный роман преподносит эту ситуацию настолько грамотно, как будто автором его был дипломированный психолог. Наверное, это свойство вообще настоящей литературы. Она верно отражает процессы, происходящие в жизни, даже если автор трактует их с другой точки зрения. Кто же второй участник, вернее, участница, любимая женщина главного героя?
Николаева довольно подробно описывает жизнь главной героини, начиная с детства, и даже подробно останавливается на бытовых условиях ее жизни. Тина – дочь крупного военного руководителя, по теперешним понятиям, генерала. Ее дед тоже занимал высокую должность. Все это определило ее положение, как любимого всеми ребенка. Всеми… посторонними. Тина практически растет без родителей, они, конечно же, любят ее, пытаются дать ей максимум возможного в короткие приезды, и снова оставляют одну. Отец, такой же настоящий мужчина, служит стране, а мать служит ему. «Я хотела быть тебе хорошей женой, -- говорит она отцу в подслушанном Тиной разговоре, -- и я стала хорошей женой. Но я не стала хорошей матерью своему ребенку». Она-то как раз женщина – товарищ, но не столько следуя мифу, сколько следуя за мужем. И, так, или иначе, только короткий период детства Тина жила с родителями. Потом война и извещение об их гибели. (3,4,5)
Вот тут Николаева и описывает подробно быт. Тина не нуждается материально. Она живет в отдельной, шикарной квартире, пустой квартире, куда ей страшно возвращаться каждый вечер. Ее уважают, у нее есть друзья, но если и при родителях она не понимала любовные рассказы подруг, не было этого в ее опыте, то теперь наступило полнейшее одиночество, страх которого будет преследовать ее всю жизнь. «Призрак давнего сиротства», так она сама называет это ощущение. Чудом выживший отец появляется, когда она уже практически взрослая, и скорее, сама готова быть для него поддержкой. Тина не знает, что такое любовь, ее не интересуют молодые люди, как когда-то не интересовали мальчики, и любит она только отца. Уже будучи студенткой института, она говорит слова, которые можно услышать от пятилетних детей: я выйду замуж только за такого, как ты.
Неизвестно, как сложилась бы ее жизнь, если бы она смогла достаточно долго прожить рядом с отцом и заполнить ту ледяную бездну «давнего сиротства», но отца арестовывают, а затем сообщают ей о его смерти. И вот здесь великолепно описаны не только горе, не только рухнувшее социальное благополучие, как это было у всех родственников репрессированных: потеря средств к существованию, выселение из квартиры, попытку исключения из комсомола и института, но и то, что называется когнитивным диссонансом. Любовь к своей стране, верная служба отца коммунистическим идеалам, его героизм на войне, ее собственные искренние убеждения входят в такое противоречие с реальностью, что какое-то время она просто находится в состоянии диссоциации. Эту реальность она принять не может, и окружающий мир, по словам автора, становится для нее ненастоящим. Несколько раз подчеркивается, что она не может ни о чем думать, и единственная мысль, которая помогает ей возвратиться к подобию жизни, очень типична для советских людей тридцатых – пятидесятых: вот если начнется война, можно будет пойти на фронт и отдать жизнь за Родину. Смерть, как избавление от невозможности смириться с жизнью. (7,11,3)
Да, она адаптируется в этой жизни, становится высококлассным специалистом, завоевывает уважение на заводе, заново налаживает свой быт, обустраивает маленький домик, выходит замуж, но она по-прежнему одна, и слова мужа о любви воспринимает «как проявление супружеской вежливости». Сама она, как сказано в романе «не знает, что говорят любимому в таких случаях». Да, она искренне думает, что любит мужа, делает для него все, что должна делать идеальная жена («опоздание с завтраком для Володи на десять минут она считала преступлением»), но между ними нет близости. Она даже с ним не может говорить о самом главном в своей жизни, об отце, хотя Володя защищал ее в институте и спас от исключения. Но делает он это, пользуясь понятной комсомольцам демагогией: «дети за отцов не отвечают», не потому, что верит в невиновность ее отца, а потому что любит ее. Для Тины принятие его предложения, своего рода уход в эмбриональное состояние, и Николаева гениально формулирует это в словах, когда Тина «жалобно» говорит Володе: «мне хочется в норку, такую маленькую-маленькую, чтобы никого, и рядом только близкие люди».
Да, в отличие от Бахирева, Тина умеет строить отношения с людьми. Во-первых, потому что она женщина, и женщина красивая. Во-вторых, она хороший профессионал и надежно выполняет и свою работу, и ту, что ей поручают, не вступает в конфликты, и не пытается доказывать что-то руководству завода. И главное, по большому счету, ей безразличны окружающие люди. Несколько раз Николаева повторяет фразу: это для нее ничего не значило. Это – «странные» слова и взгляды мужчин, прямые признания в любви, сочувствие подруг по общежитию во время ареста отца, и даже собственное здоровье и благополучие. Да, она увлечена работой, и как восторженно говорит о ней Бахиреву молодой инженер: «она что захочет, то и сможет». Для нее существует производство, как материальный результат ее работы, домашнее хозяйство, заботы о муже, помощь ему в написании диссертации, это все существует. А люди – нет. Таковы наши герои к моменту их встречи.
Оба главных героя, открыв в себе неведомое им чувство, выражают его одной и той же фразой: разве это бывает? А дальше оба синхронно уходят в зону фантазий. Бахирев, впервые за 16 – 17 лет обращает внимание на жену, и с ужасом спрашивает себя: с кем ты прожил всю жизнь? Тина думает: значит, у других женщин есть то, чего она лишена? И оба фантазируют, как надо было бы жить до этого момента, чтобы встретиться свободными от каких бы то ни было обязательств. Бахирев формулирует это в присущей ему немногословной манере: «мог сказать: не та, не любимая…».
А вот не мог. И совершенно прав заводской интеллектуал – алкоголик, глумливо характеризующий Тине руководителей завода и их жен: «наш главный и его жена – тоже пара. У обоих тупое упорство, в нем направленное на завод, в ней на семью». Тина слушает и мысленно возражает: нет, он не такой. (3,4,5)
Она права и неправа. Человек многогранен, и в грани, на которой укладывалась прежняя жизнь Бахирева, конечно же, его жена была ему парой. Так же как Володя был парой Тине. А о существовании другой грани в себе они оба и не подозревали. Просто к моменту встречи они оба подошли со схожей дефицитарностью. Парадоксально, но люди, реализовавшиеся в социуме, занимающие достаточно высокое положение, со всех сторон в общественном мнении благополучные и успешные, оказались способны только на любовь – зависимость. (12) Это даже отражено в словесных паттернах: «прикованный ее любовью…»
Зависимую, причем, одновременно и анаклитическую и ананкастическую. Они увидели друг в друге родителей, детей и себя. В этой ситуации доводы рассудка чаще всего неэффективны. Удивительно, но Николаева как будто берет фразы из учебника психологии: «он воспринимал ее девочкой, старшей сестрой Ани и Рыжика…» «ты похожа на портрет моей матери…». И Тина о нем: «повзрослевший Рыжик»… «впервые за много лет она снова увидела эту готовность сражаться…» -- это об отце.
Тина, прежде всего, узнает в нем отца, и мгновенно начинает служить ему так, как ее мать служила своему мужу. Она дает ему необходимую информацию. Находит нужных ему людей и помогает ему наладить с ними отношения. Поворачивает ход собрания, на котором должно было быть принято решение о его увольнении. Фактически, Тина умело манипулирует людьми, ведь они-то для нее «ничего не значат». Просто она умеет это делать, а Бахирев нет. Помогает ему своей профессиональной деятельностью. Создает общественное мнение. И естественно, заботится о нем как женщина. Как мать. Читая их диалоги, я с изумлением вспоминала семейного системного психотерапевта Витакера, его утверждение о том, что любовники и любовницы выполняют роль психотерапевтов. (1) Словом, она дает ему тот ресурс, в котором он так нуждался, и которого не смог найти в своей семье. Вопрос, могла бы Тина делать все это, будь у нее трое детей? Но принцип эквифинальности общей теории систем утверждает: происходит только то, что может произойти с этими людьми и в этой ситуации.
У Кати трое детей, большое хозяйство и никакого профессионального развития. У Тины маленький домик, любящий муж, поддерживающий ее во всех ситуациях и великолепная профессиональная подготовка, не говоря уже об изначально высоком уровне культуры и эрудиции. Так бывает. И это реальность. Рождение ребенка, -- это несколько лет, выпадающих из профессиональной самореализации женщины. Кто-то потом сможет достичь социальной реализации, кто-то нет (если не считать социальной реализацией женщины рождение и воспитание детей). Таких, как Тина, -- любят. С такими, как Катя, -- чаще всего живут. Так тоже бывает. Это тоже реальность. (12)
Правда, в романе есть пример семьи, где все это объединено в одной женщине, -- жене парторга, но совершенно не объясняется, как ей удалось такого достичь, имея троих маленьких детей. Но в этой сюжетной линии есть очень важный момент. Почти крамольные для советского романа утверждения: парторг влюблен, пусть и в свою жену. Его тоже любят. Он счастлив в семейной жизни, и в это время не переживает за каких-нибудь угнетенных пролетариев, а спокойно решает текущие проблемы, как производственные, так и семейные, и даже успевает поговорить с детьми. Более того, Николаева осмеливается утверждать, что именно потому парторг так объективен, успешен, внимателен и как сказали бы сейчас, адекватен и адаптивен, что счастлив в семейной жизни. Буквально по тексту: «нельзя, оказывается, воспринимать парторга Чубасова отдельно от его жены». Как будто Галина Николаева изучала семейную системную терапию. (2)
Это же впечатление складывается от финала романа. Герои вполне следуют принципу эквифинальности. Эти люди, в этих обстоятельствах, в этом времени, являясь членами вот таких своих семейных систем, и гражданами вот такой советской страны, могли поступить только так. Вся их семейная и социальная история оставляет им только такой нравственный выбор. Расстаться и сохранить детям отца. И хотя Николаева старается всячески подчеркнуть достоинства Тины и недостатки Кати, упорно не желающей заниматься общественно полезной деятельностью при трех детях, роман все равно по умолчанию утверждает приоритет семейных ценностей.
И еще: очень точно, хотя и мимоходом, в романе затронута проблема бесплодия. Подробно описывается так и не осуществившееся желание Тины родить ребенка от Бахирева, но совершенно не объясняется, почему на протяжении нескольких лет семейной жизни с мужем у них не было детей. При внимательном чтении рассуждений Тины о ребенке, замечаешь удивительную вещь, -- ее мотив вовсе не связан с действительным желанием материнства. Основная причина, по которой Бахирев не может оставить семью, -- это его любовь к старшему сыну. Думая о рождении ребенка, Тина говорит себе: он будет лучше Рыжика. Разве та женщина могла родить ему такого сына? Соперничество для природы не аргумент. Вот и «ее надежды на рождение ребенка не оправдались». И, как уже было упомянуто, у Тины не было опыта жизни в родительской семье, только «давнее сиротство». И всю жизнь она строит по мужскому типу самореализации, -- наука, производство, карьера. В ее мечтах, периода студенческой жизни, -- только социальные достижения. Генетическая программа женщины, -- продолжение рода, дала сбой. Как раз в этой ситуации эффективна системная семейная терапия, но таких понятий тогда в стране не было. (3,4,5)
Производственные романы 60 – 70-х годов, менее талантливые пересказы все той же темы. Может быть, общество стало проще смотреть на разводы, хотя все так же доминирующим был мотив сохранения семьи. На определенном социальном уровне у партийных и хозяйственных руководителей, военнослужащих, или загранработников, развод по-прежнему означал конец карьеры. И герои произведений 70-х – 80-х уже стояли не перед нравственным выбором, как герои Николаевой, а перед очень утилитарным: любовь или карьера и должность, любовь, или загранка, любовь, или квартира и материальное благополучие. Но это, как говорится, совсем другая история. Хотелось бы только отметить, что начал меняться образ героя – мужчины. В 80 – е это уже не герой, собственно, а персонаж, боящийся за свое социальное положение и максимально уклоняющийся от принятия решений. Классический пример - фильм Георгия Данелии - "Осенний марафон". Главный герой особенно непривлекателен даже не из-за нежелания принимать решения. Он находится в то ли в депрессии, то ли в такой стадии психического истощения, что ему и выбирать-то не из чего. Басилашвили прекрасно показывает, что ни жена его герою не нужна, ни любовница, ни дочь, ни работа даже. Но депрессия и истощение - только симптомы. Дело в том, что главный герой безнадежно инфантилен. ОН принимает лидерство тех, что ведет себя с ним потребительски и хамски, как авторитарный родитель. Сосед алкоголик, бездарная коллега, бесцеремонный начальник. И только когда все перечисленные принимают решение от него отказаться, он испытывает кратковременный всплеск ощущения свободы, реализующийся в форме подростковой агрессивности. Взрослым герою стать не суждено...
Литература и кинематограф отразили реальность, и они же начали ее формировать. Героями стали женщины. Мне хотелось бы упомянуть здесь романы Елены Катасоновой «Кому нужна эта синяя птица», «Бабий век» и другие, и «Кафедру» И.Грековой (на самом деле математика Венцель). (12)
При позднем социализме тенденции разрушения традиционной патриархальной семьи продолжались, в основном, они были связаны с экономической самостоятельностью женщины. А к восьмидесятым и до нас дошла сексуальная революция, если не в виде той сексуальной свободы, от которой Запад начал отказываться в конце шестидесятых, то в виде перехода контроля над рождаемостью в руки женщины. Именно здесь источник и малодетности семей, и их детоцентристского характера. Нельзя сказать, что малодетность семей это только российская проблема. Европа столкнулась с тем же явлением, и только в Америке, может быть, благодаря протестантской культуре, трое детей в семьях белых американцев – обыденное явление. (6)
Советская литература отразила это своеобразно. Писатели поделились на городских и деревенщиков. Проблемы самореализации, производственные романы, идейные и интеллектуальные споры, -- это «город». Патриархальная семья, как носитель «здоровых» ценностей – это герои романов Астафььева, Распутина, Проскурина, Белова и других. Наиболее остро эту проблему уловил Шукшин, но интерпретировал по-своему, противопоставив безнравственный город высокоморальной деревне. Хотя, в силу и таланта, и реализма (не путать с соцреализмом) достаточно правдиво отразил жизнь деревни, с ее пьянкой и специфическими представлениями о путях интеллектуального развития. Шли объективные процессы в обществе, и семья реагировала на них вот так. Деревенщики правдиво отразили этот процесс, но интерпретировали, естественно, по-своему, далеко не с точки зрения общей теории систем, а осуществляя еще один российский и советский миф: поиск таинственного врага. «Кто виноват?» Да кто угодно: безбожные коммунисты, корыстные спекулянты, западные низкопоклонники, лохматая молодежь, впавшая в городе в «разврат», и так далее.
Из «городской» прозы мне хотелось бы остановиться на творчестве Виктории Токаревой, не потому что это самые великие произведения восьмидесятых, а потому что самые читаемые. По крайней мере, женщинами. Это же было про нашу жизнь, и, улавливая узнаваемые детали нашего быта, мы не задумываясь, проглатывали расстановку акцентов, где: женщины работают и тянут на себе всю семью; женщины представляют собой интересные личности, добиваются успеха, становятся журналистами, музыкантами, художницами; едут в своих машинах (это в советские-то времена), а «по тротуару идут двухсотрублевые мужчины». (12) Нет, это не о корысти. Это об отсутствии в жизни этих женщина мужчин – лидеров. Мужчин, принимающих решения. Мужчин, обеспечивающих безопасность семьи и материальный уровень. Мужчин, занимающихся детьми. Есть там эпизоды, где мужья вроде бы и рады заниматься детьми, да кто ж им даст. Пусть лучше в садик ходят.
Ну а мужья – это отдельная песня. Если они не лежат на диване, не висят пьяные на плече жены, не доказывают теще, что они тоже люди, не бегают от одной женщины к другой, а что-то собой представляют, то это чужие мужья. Которые у себя в семье… лежат на диване, доказывают теще, пьют, и в завершение всего, чтобы на них не позарились, падают с инфарктом, или инсультом, на чем романтическая история заканчивается, и начинается болезнь с прыгающей у постели женой. У Токаревой есть образ женщины, которая с удовольствием готовит, занимается ребенком, ждет мужа с работы, а потом ложится с ним в постель и даже получает от этого удовольствие, но вот рассказ называется «Инфузория – туфелька». И мораль его проста: женщина не должна до такого опускаться! Токарева реально описала жуткий советский быт, с магазинами, почтами и детскими поликлиниками, в котором мы все жили, и вывод из этого делался однозначный: только не это! Не это… не дом, не семья, не дети…
Тем временем дети из рассказов Токаревой выросли, и стали героями сериалов и книг в мягких обложках девяностых и двухтысячных. И не спрашивайте, откуда взялись бандиты, террористы, беспредельщики, исправно побывавшие в пионерах, а то и в комсомоле. Оттуда и взялись, из семей, где мужчины лежали на диванах, а женщины на разные голоса восклицали: это не жизнь! И вот наступила д р у г а я жизнь. Литература не выдумала перестройку, национальные конфликты, локальные войны, криминал, отсутствие какой бы то ни было морали и правил. Литература только отразила. И этим многократно усилила тенденции. Героями стали бандиты. Вообще оказалось, что бандиты бывают плохие и хорошие. Что нет добра и зла, есть только большее, или меньшее зло. Когда-то Ева и Адам научились отличать добро от зла и тем стали отличаться от животных. Что происходит, когда эти критерии теряются?
Литература преступность не создает. Но и не только отражает. Литература формирует о б р а з. Симпатичного бандита, обаятельного убийцы, успешного олигарха, у которого тоже есть проблемы. Который внезапно обнаружил, что за деньги нельзя купить друзей, доверие, любовь. (3,4,5) Конечно же, в романе нашлась Золушка, с какой-нибудь жалкой тысячей долларов зарплаты, и налила ему в простую чашку не натуральный, а растворимый кофе, и он вдруг понял, что это его судьба. И теперь все будет хорошо. У него лично, а значит, и в стране. (12) Мне хочется еще коротко упомянуть читаемые очень многими произведения Александры Марининой, которая великолепно описывает дисфункциональные и просто деструктивные семьи. Что и неудивительно, ведь это семьи, где родились и выросли преступники.
Когда-то Америка справилась с преступностью, сделав героями романов и фильмов не гангстера, а полицейского. Представителя закона. Конечно не только, и не столько художественными образами справилась, но и это тоже сыграло свою роль. И у нас, слава Богу, в последние годы героями романов и сериалов стали не только бандиты и олигархи, но и «менты», и спецназовцы, и другие представители силовых структур. Закона. Порядка. Мужчины, которые могут защитить женщин и детей, свою семью, как это и было всегда в человеческой истории. А вот как там у них с семьей в этих произведениях? Плохо у них. Как, впрочем, бывает и в реальной жизни. В качестве примера мне хочется привести содержание только одной серии телесериала «Спецназ» - «Послушник». Я не могу судить о его профессиональной достоверности, но в фильме очень точно передана атмосфера подразделения, очень типичный образ отца – командира, и до ужаса реалистичный семейный конфликт. Кстати, автор сценария – женщина.
В полном соответствии с системным подходом, симптом, - конфликт матери и отца – спецназовца из-за ребенка проявляет все картину семейной системы. В семье нет близости. Нет супружеских отношений, как можно судить из сюжета. Мужчина и женщина живут вместе, осуществляя только родительскую функцию, и каждый тянет ребенка в коалицию, это очень хорошо показано в фильме. На маленького ребенка возлагается задача сохранения семьи. Сохранения отношений, которых, в сущности, уже нет. Задача для ребенка непосильна. В таких случаях, ребенок может попытаться удержать родителей вместе, создав им общую проблему. Как правило, это болезнь. Или несчастный случай. В фильме ребенок погибает, что мгновенно делает существование видимости семьи бессмысленным. (2,11)
Закончить мне хочется изображением семьи в произведениях советской и российской фантастики. Образованная молодежь 70-х – 80-х читала, конечно же, Ефремова и Стругацких. Буквально в двух словах упомяну образ семьи в их произведениях. Ведь это литература, на которой выросло не просто поколение развитого социализма, а его интеллектуальная элита. Те, кто со временем стал определять идеологию и политику страны. А вот нет там образа семьи. Есть правда, мужчины и женщины, между ними даже есть любовь и даже (!) сексуальное влечение, а дети, если они у них были, где-то в интернате. У Стругацких упоминается парочка династий героев космоса, но выросли они тоже, надо полагать, в интернате. (12) Одна из героинь «Туманности Андромеды» жалобно спрашивает: ну как это, отдать на воспитание, едва выкормив? Ее, конечно, не клеймят позором, но воспринимают ее поведение, как проявление болезненного состояния после полученной в космосе травмы. Опять же, парадоксально, но эти писатели, которых периодически обвиняли в антисоветчине, создали мир самой настоящей коммунистической утопии. Со звездами и интернатами.
Целое поколение выросло на этих романах, восхищалось ими, верило в идеи героев, и… не смогло простить разочарования, когда «Полдень» в ХХ1 веке не состоялся. Эти, непростившие, до сих пор пишут продолжения в «Мирах братьев Стругацких», где нарушают один из параметров общей теории систем: параметр времени. Наше время, -- не время Стругацких. Вкладывать слова нашего времени в уста героев шестидесятых нелепо, смешно, и просто непорядочно. Я упоминаю об этом, потому что единственный реальный «продолжатель дела» братьев Стругацких, -- это Сергей Лукьяненко, больше известный своими «Дозорами», где, кстати, тоже семейные системы описаны грамотно и профессионально, недаром, автор по образованию психиатр.
Говоря о продолжении дела Стругацких, я имею в виду два его романа, "Звезды - холодные игрушки" и "Звездная тень", где жестко и реалистично, как в гладковском «Цементе», описан мир мечты, и мир «Полдня». Описан интернат, в которых выросли счастливые герои Стругацких, не имеющие других проблем, кроме шальных астероидов. Но описан не как мечта, а как жизнь. В описанных интернатах планеты никто не ворует, все друг другу друзья, враги где-то вне, в космосе. Мальчикам с девочками позволяют дружить, заводить семьи и рожать детей. Чтобы в четыре – пять лет сдать их в интернат. А над всем этим безгрешные, мудрые Наставники, сделавшие нормой круглосуточное видеонаблюдение за детьми. Лукьяненко несомненно знает системную семейную терапию (или теорию), и кризис семьи в его произведениях совершенно очевиден и реален, хоть романы и фантастические. Но вариант интерната отыгрывается раз и навсегда. Это не то. Это не жизнь. Это не для людей.
Он идет дальше. А если традиционной семьи уже нет? А интернат не годится? Что тогда? Генетическое моделирование? Детей берут уже готовыми, выросшими где-то, если не в пробирке, то в искусственных условиях, с краткой аннотацией (если так можно выразиться): внешность, характер, возможные привычки и недостатки, генетические модификации и специализации. Ну, детей этих берут, а потом все же любят. Все же в семье. Но может, это тоже мечта. Романы-то не об этом. Это так, фон. (12)
В этом же направлении написан рассказ Марины и Сергея Дяченко «Факультет демографии». Но и там, при всей продуманности мероприятий по повышению рождаемости, учатся на факультете только девочки. Им – рожать. И самим воспитывать. В условиях, правда, материальной обеспеченности, государство об этом заботится. А отец – это так, генетический материал. В лучшем случае, будущая мама видела его фотографию.
Но писатели -- фантасты все же дают нам срок хотя бы около полувека. Пробирки, измененные геномы, интернаты, профессиональные родители, -- это все там, где-то. Все же, в будущем. А может, мы еще успеем сделать что-то здесь и сейчас, для реальных, еще существующих семей, пока не наступил полдень ХХI века?
Литература
1. К. Витакер «Полночные размышления семейного терапевта» 1998 г. Москва
2. А. Черников «Системная семейная терапия» 2001 г. Москва
3. Б.Хеллингер «Порядки любви» 2001 г. Москва
4. Г.Вебер «Кризисы любви» 2002 г. Москва
5. Г.Вебер «Практика семейных расстановок», 2004 г. Москва
6. И.Г.Малкина – Пых «Экстремальные ситуации» 2005 г., Москва
7. Эрих Берн «Игры, в которые играют люди»
8. Тимоти Лири «Деструктивные психотехники», 1999 г. Москва
9. Психология экстремальных ситуаций (хрестоматия) 2001 г. Москва, Минск
10. Абрахам Маслоу «Мотивация и личность», 1996 г. (1954). Москва
11. Эрик Берн «Лидер и группа» 2000 г., Екатеринбург
12. Пегги Пэпп «Семейная терапия и ее парадоксы» 1998 г. Москва