Пчелкин Forever!

               
1. Резидент.

Агент ЦРУ Джейкоб Грей бесцельно бродил по главной улице Тартарска – проспекту Мамаева, равнодушно взирая на нежившиеся под июньским солнцем парочки, воркующих голубей, бранящихся продавцов шашлыка. Все качалось, к горлу подступала тошнота – и ведь никакой, совсем никакой патологии со стороны центральной нервной системы; только неделю назад Грей прошел полное обследование в клинике главного невропатолога края Г.И. Есенина. “Естественные возрастные изменения”, - был окончательный вердикт эскулапа, - “больше отдыхайте, расслабляйтесь, в активной специальной терапии нет необходимости”.


Как же, отдохнешь тут, думал Грей. И думаю-то уже почти по-русски, поймал он себя; истый американец в ответ на совет доктора – не бесплатный, надо сказать, совет – сразу махнул бы в отпуск, к семье в Висконсин, или на юг, а не предавался столь типичной для аборигенов бессмысленной рефлексии.


В табачном киоске купил Pall Mall; к терпкому вкусу “солдатских” сигарет привык еще с юности - тогда, в эпоху Кариб и Вьетнама, это было модно. С пятидесяти рублей продавец дал двадцать три пятьдесят сдачи, хотя пачка стоила двадцать пять с полтиной. Опять объегорили, на рубль, вяло подумал Грей, но придираться на сей раз не стал – себе дороже; в Штатах за наглый обсчет покупателя можно было заявить в полицию, а после вчинить крупный иск, не продавцу конечно, а собственнику торгового предприятия. Здесь же, в Тартарии, одном из забытых богом уголков забытой богом России, в ответ на резонное возмущение только оскалятся – швырнут тебе этот рубль как подачку, а местные менты даже не будут разговаривать, посмеются над дураком.


Объегорили, повторил про себя Грей. В последнее время местный жаргон лип к нему, неплохо владеющему русским (как-никак студенческая специализация; курс читал бывший офицер армии генерала Власова, невесть откуда взявшийся в Лэнгли), просто с невероятной силой. Обрусел вконец, усмехнулся он - для агента это было, конечно, совсем неплохо, но только к чему?


Резидентуру в Тартарии собирались ликвидировать. Никто об этом, разумеется, прямо не говорил, но Грей научился чувствовать малейшие настроения высших сфер. Были и явные признаки: с каждым годом сокращали финансирование, и если семь лет назад, только приступив к деятельности в регионе, он мог позволить себе содержать миловидную секретаршу, выполнявшую по взаимной договоренности и определенные обязанности личного характера, то нынешних средств хватало только на оплату услуг унылой дамы предпенсионного возраста, вечно дремавшей над телефонным аппаратом. Из офиса в центре города пришлось переехать в полуподвальное помещение на окраине.


Резидентура ЦРУ – да собственно и “резидентура”-то одно название, на все про все один агент Грей – функционировала под легендой некоммерческого фонда “Открытый мир”. Фонд был создан американскими благотворителями для поддержки разумных демократических инициатив в разных регионах планеты. Поскольку с демократией, да и вообще с разумными инициативами в Тартарии было глухо, вся деятельность фонда сводилась к регулярной сдаче “пустой” отчетности в местные налоговые органы, редкому перечислению более чем скромных сумм в детские дома, да участию президента фонда в презентациях, которых, впрочем, сейчас, в период кризиса, становилось все меньше.


А ведь семь лет назад планов было громадье !   Грей, переведенный в Тартарию из Зимбабве, сначала расслабился; риска здесь не было никакого, да и сама политическая и экономическая жизнь, по сравнению с африканскими страстями, заговорами и едва не каждомесячными переворотами, казалась вялой и пресной.
После Грей задумал создать мощную агентурную сеть, провести своих людей на ключевые посты предприятий, министерств и ведомств, иметь информацию о делах местного диктатора Мамаева и его хунты из первых уст. Увы, все уперлось в недостаток финансирования; на смелые и разумные предложения из Лэнгли поступал неизменный ответ: примем к сведению. И более ничего: ни указаний, ни денег. Через какое-то время Грей стал подозревать, что Тартарский край совершенно не интересен его кураторам.


Расслабляйтесь, отдыхайте, зло повторил Грей слова доктора. Вот он и расслабляется, причем расслабляется так, как принято у русских. Чем уж вчера закончилась его очередная попойка? Домой с девкой они приехали, это помнилось ясно, и с утра девки не было, как не было, впрочем, и трехсот баксов, а вот что было между тем – как отрубило.
Ага, они, кажется, догонялись у него на кухне.
- Я плейбой, пикапер, - хвалился Грей, тщетно пытаясь сосредоточить взгляд на лице шлюхи.
- Плейбой !! – передразнивала та, наливая еще и еще. – Бабник ты старый ! ****ун !


От одного воспоминания о русской водке Грея передернуло. Больше терпеть он не мог; ноги сами несли к яркой вывеске “Ресторан “Кефир”. Под вывеской стояла статуя (или чучело?) добродушно улыбающейся коровы.


Дверей в ресторан, как ни странно, было две. Грей сунулся в левую и чуть не упал: в нос ударила противная смесь перегара, огуречного рассола, протухшего мяса. В полутемной комнатке у прилавка дремал помятый субъект; над стойкой возвышалась огромная русская женщина в белом, с красными полосками, фартуке.
Продавщица оценила Джейкоба Грея в миг.
- Сто пятьдесят и? – ласково поинтересовалась она.
- Нет, нет, спасибо, я потом, - Грей выскочил из адской комнатушки, шарахнулся в правую дверь.


И оказался в объятиях бородатого швейцара в позолоченной портупее. Был проведен за дальний столик огромного, блистающего зеркалами, зала, получил меню в бархатном переплете – все честь по чести, надписи готическим шрифтом на русском, английском и французском. В глубине зала ненавязчиво играл живой оркестр. Рассказать бы кому дома, что шикарный ресторан, названный каким-то идиотом в честь безалкогольного кисломолочного напитка, может соседствовать с затрапезной забегаловкой, ни за что не поверят, подумают что анекдот.


Двести коньяка, сельдь под шубой и стейк вернули резидента к жизни. Все не так уже плохо – в глубине души он понимал, что его дальнейшая, хоть худая-бедная, но работа зависят от возможности заинтересовать боссов, показать им, что и Тартария стоит внимания и может представлять стратегический интерес для Штатов.   


Пару лет назад он вплотную занялся историей с празднованием тысячелетия Тартарска – столицы края. С исторической точки зрения “тысячелетие” не выдерживало никакой критики: просто подбросили в выгребную яму близ местного Кремля древнюю монетку, и высоколобые историки сделали глубокомысленные выводы о том, что город был основан на три столетия ранее, чем считалось прежде. Причем древние тартарцы оказались столь прозорливы, что подгадали основать Тартарск точь-в-точь к тому, чтобы празднование его тысячелетия совпало с юбилеем президента Мамаева.


На “тысячелетие” Москва выделила почти два миллиарда долларов – громадные деньги. Грей имел документальные свидетельства тому, что многие объекты, на которые должны были они быть потрачены, так и остались лишь на бумаге. Собранное им досье – компромат на сегодняшнюю вороватую власть Тартарии – вызвало наконец одобрение боссов.


Затем Грей заинтересовался состоянием здоровья Мамаева – то была воистину тайна за семью печатями. В народе ходили слухи о том, что у старого президента то ли рак, то ли последствия инсульта, хотя внешне это заметно не было: Мамаев казался обычным пожилым человеком, иногда благодушным, иногда рассерженным (но не сильно, а будто бы понарошку) и почти всегда чуть-чуть уставшим. Между тем, Грей знал, что именно от здоровья диктатора зависят перспективы режима; по своей воле никто от власти, тем более власти в нефтяном регионе, не отказывается.
Правдами и неправдами у медсестры из ведомственной поликлиники удалось купить копию истории болезни Мамаева. Прочитав документы, Грей удивился – за исключением гипертонии и остеохондроза, а также зарубцевавшейся язвы двенадцатиперстной кишки старый диктатор был абсолютно здоров; все анализы как у двадцатилетнего юноши. Эту информацию он пока попридержал, не стал отправлять в Лэнгли – известно, что разведка бывает особенно востребована именно в периоды смены режимов, а получалось, что Мамай вполне мог пережить самого Грея.


Коньяк разливался по телу ровными волнами; никакого сравнения с белоголовой, действующей обычно как торпеда.  Грей расплатился, не преминув оставить щедрые чаевые – бюджет бюджетом, а джентельменство еще никто не отменял – и вышел на улицу.


Поднял руку, по старой привычке пропустил первое такси; сев в следующее, привычно кивнул шоферу: в парк Горького.


В послеполуденное время старый городской парк был почти пуст. Легкий летний ветерок, играя верхушками сосен, несмело исчезая в волнах поросшего тиной пруда, приятно ласкал волосы. Беззаботные непуганые голуби неспешно клевали хлебные крошки. От былой депрессии и тяжелого похмельного недомогания не осталось и следа.


Джейкоб Грей присел на синюю облезлую скамью в глубине парка, под старой поникшей липой. Развернул свежий номер “Тартарских ведомостей”, углубился в привычные совсем не новые новости: визит президента Мамаева в Залесный район (добрая улыбка дедушки Мамая, поучающего восторженную доярку в том, как удвоить надои коров), ректор Тартарской Финансовой Академии Лихатов комментирует необходимость сокращения педагогических кадров с одновременным повышением контроля над уровнем преподавания (Академия вводит невиданную педагогическую новацию – запись каждой лекции на видео и последующий ее разбор на заседаниях специального отдела контроля качества; теперь-то ни один лектор не сможет отклониться от календарного плана), вышла в свет книга статей правозащитника Николая Воронского, в которой автор, разумеется клеветнически, освещает демократические процессы в Тартарии (а вот это интересно, стоит почитать).


На другом конце скамьи пристроился седой старичок в потертых джинсах и мятой ветровке.


2. Полковник.

Полковник ФСБ Мамонов внимательно слушал доклад майора Лобова. Время от времени взгляд его отрывался от бесстрастного, словно застывшего лица подчиненного и падал на тревожно звеневшую листьями березу за окном –он сажал ее сам, только придя в Контору безусым лейтенантиком, тридцать лет назад. Эта береза – Мамонов никогда бы в этом не признался даже самому себе – была главной поверенной его сокровенных тайн и желаний.


- Шестого июня в 20-00 Грей встретился с агентом Николаевой, 1973 года рождения. Повез ее к себе, провел ночь. Николаева, впрочем, утверждает, - Лобов позволил себе ухмылку, - что по мужской части Грей интереса не представляет.


Мамонов раздраженно махнул рукой: мол, ближе к делу. Внештатные сотрудники типа этой Николаевой были нужны Конторе как вода, как глоток воздуха; без них она задыхалась. Вовремя лечь под нужного человека и, сколько бы ни было выпито, не забыть сказанных им слов – это ведь в своем роде искусство. Николаева была агентом опытным – одна из старейших проституток Тартарска, получала в Конторе, скажем так, вторую зарплату, плюс к тому что давали клиенты. Мамонов подумывал, как использовать ее дальше,  после того как совсем выйдет из интересного женского возраста: надо бы пристроить секретаршей к какому-нибудь особо активному министру типа Дамира из Минплана, дабы иметь оперативную информацию что называется их первых рук.


- Никаких бесед на интересующие нас темы Грей не вел, - продолжал Лобов. – Седьмого июня с 12-00 до 14-15 он ходил по проспекту Мамаева, возможно гулял, во всяком случае не проверялся.
- Ты его лично вел? – прервал майора Мамонов.
- Так точно, - возникшая в последние несколько дней суматоха вокруг агента Грея, давно никому не интересного и, по мнению Лобова зазря получающего в ЦРУ зарплату, была ему непонятна, но показывать перед начальством собственное мнение, а тем паче сомнение было губительно как ничто иное. – В 14-22 Грей зашел в рюмочную ресторана “Кефир”, там же в это время находился субъект, получивший оперативный псевдоним “Ученый”.
Мамонов вскинул брови: кажется, все же удастся нащупать что-то интересное, в полном соответствии с пожеланиями Президента. 


… Позавчера его вызвал к себе шеф; ничего не объясняя, взял с собой в президентский дворец. Уже пройдя через вереницу строгих охранников в  просторную приемную, Мамонов понял, что, видимо, ожидается аудиенция у самого Мамаева, и внутренне похолодел: общаться с Президентом Тартарии лично ему еще не доводилось.


Аудиенция оказалась короткой. Мамаев вблизи казался совсем старым и больным – усталый, измученный бесконечными хлопотами человек, но глаза сверкали из-под очков в роговой оправе прежним сильным и холодным блеском, будто сканируя собеседника. Через несколько минут встречи Мамонов понял, что взвешен и оценен президентом предельно точно.


- Нас собирал Президент, - полковник понял, что Мамаев имеет в виду президента России, - ругал, между прочим, наш край… У вас, говорит, столько оборонных заводов, столько НИИ, столько вузов, а никаких результатов…


Президент Тартарии говорил не спеша, растягивая слова; шеф, генерал-майор ФСБ, недовольно хмурился; Мамонов еще ничего не понимал.
- Столько НИИ, заводов, - повторил Мамаев, - и ни одного ученого… В России сколько шпионов раскрыли, судили… Данилов, Сутягин и еще этот, как его, из ядерного центра, забыл… В соседней Башкирии большой процесс намечается, а у нас? Куда вы смотрите?


Мамонов, не понимая в чем его вина, но все же чувствуя несомненное упущение в работе, - какое именно Президенту конечно виднее, - потупил взор.


- Думайте, работайте, - завершил разговор Мамаев, - не зря же зарплату получаете… И нашу республиканскую надбавку тоже.
В этом президент был прав: в финансовом плане времена для ФСБ сейчас были отличные, не то что ельцинские. Даже в кризис никто и помыслить не мог покуситься на их весьма непрозрачный бюджет.


Уже в своем кабинете шеф конкретизировал задачу:
- Десять дней сроку. Разберись по быстрому со шпионами. Из ученых.


Мамонов, в свою очередь, озадачил Лобова. Велел начать с Джейкоба Грея, местного ЦРУшника. Эта личность была давно известна – вместе с полусотней других резидентов в разных регионах России его сдал Конторе “крот” в Лэнгли еще пять лет назад. Тогда было решено Грея не раскрывать, держать под постоянным наблюдением и время от времени сливать разнообразную дезу типа липовой истории болезни Президента. Лобов докладывал, что Грей вроде бы интересуется секретными НИИ Тартарска, но не может найти туда подходы.


- Через полторы минуты Грей вышел из рюмочной и зашел в ресторан “Кефир”, - четко продолжал майор Лобов, - Продавщица рюмочной Н.А. Хафизова (1953 г.р., замужем, двое детей) рассказала, что Грей вроде бы  в тот момент не общался с Ученым, однако точно утверждать не берется. Далее мы разделились: я продолжал наблюдение за Греем, а лейтенант Недвигайло за Ученым. В ресторане Грей пробыл до 16.12, копию счета удалось добыть. Затем поймал такси и поехал в Парк Горького. Там, на скамье номер семнадцать, - Лобов показал план парка, - в 16.54 вновь встретился с Ученым. Они о чем-то беседовали около семи минут – к сожалению, не было возможности услышать подробно. В 17.05 Грей вышел из парка, взял такси и отправился домой.


Лобов перевел дыхание:
- Теперь об Ученом. Пчелкин Дмитрий Борисович, 1934 года рождения, женат, двое детей, трое внуков. Кандидат экономических наук, доцент Тартарской финансовой академии, заслуженный экономист Карабалданской АССР. В академии характеризуется положительно, один из старейших педагогов. Не судим, не привлекался, по линии нашего ведомства ни с какой стороны замечен не был.


“Ни с какой стороны” означало, что Пчелкин не попадал во внимание Конторы ни как объект внимания – шпион или, скажем, диссидент – ни в качестве информатора. 
- Далее следует отчет лейтенанта Недвигайло, - продолжал Лобов, - в 14.37 Ученый покинул рюмочную, вышел при этом не через центральную дверь, а через черный ход. Что интересно, по расписанию с 13-30 до 15-00 у него значится лекция “Основы менеджмента” для студентов второго курса. Недвигайло, легендируясь в качестве студента-заочника, разыскивающего Пчелкина для сдачи зачета, опросил нескольких студентов ТФА – они в один голос утверждают, что Ученый на лекции присутствовал.
- Вот как, - задумчиво произнес Мамонов; кажется, холостой выстрел в Грея начал приносить неожиданные плоды. – И как ты это объясняешь?


Лобов нахмурил лоб; аналитическая работа, в отличие от собственно оперативной, была ему непривычна.
- Конспирация, глубокая конспирация. Для встречи с Греем Ученому необходимо алиби. Непонятно только, как он вслепую рискнул использовать студентов – мы еще проработаем эту проблему… Далее: Ученый вышел через черный ход, прошел мимо свалки в заднем дворе ресторана “Кефир”, задержался на две минуты между мусорными баками, потом быстрой походкой пошел к заднему входу в ТФА и в 14.53 уже был на кафедре. Содержимое, находившееся около мусорных баков, подробно исследовано. Обнаружено следующее:
а) огрызок карандаша (1 шт.);
б) пустые банки из-под пива “Жигулевское” (3 шт.);
в) использованный презерватив (1 шт.);
г) мумифицированный труп крысы (или мыши) (1 шт.);
в) книга “Введение в сопромат” (из-во Душанбинского педагогического института, 1984 г., авторы: Погребчук А.Н., Погребчук Б.Н., Анджапаридзе Б.С.), сохранилась обложка и текст до 28-ой стр. включительно. На переднем корешке полувыцветшая надпись “Милой Ю., в память о незабвенном. Твой Робкий Зайчик, Ялта, июль 1987 г.”. Возможная связь между Ученым и авторами книги, а также личности Ю. и Робкого Зайчика выясняются.


- Молодец Недвигайло! - прервал подчиненного Мамонов. - Старательно работает, далеко пойдет.


- С 15-02 до 15-09 Ученый находился в курилке вместе с коллегой, ассистентом кафедры Основ управления В.Ю. Зубиным (1978 г.р., холост, занимается бизнесом по продаже воздушных шариков, проживает с Ученым в одном межвузовском общежитии). С  15-10 до 16-10 Ученый был на очередной лекции, причем отпустил студентов на полчаса ранее ее окончания. Что характерно: из рюмочной он выходил нетвердым шагом (по словам продавщицы Хафизовой, выпил двести грамм водки, как обычно), а на лекцию уже шел совершенно бодрой и трезвой походкой. На выходе из Академии в руках у Ученого был большой черный пакет; его содержимое оперативно установить не удалось.
Мамонов сделал очередную пометку в ежедневнике.


- В 16.15 Ученый сел на троллейбус №2, однако вышел через одну остановку, вернулся назад, зашел в кафе “Шаурма” (владелец Хачикян Г.А., 1957 г.р., более известный как Жора-калитка, связь с Ученым пока не установлена), вышел из него снова через задний ход в 16.29. Выяснилось, что шеф-поваром кафе работает некая Д.С. Вилова (1952 г.р., разведена), бывшая у Ученого студенткой-дипломницей в 1975 г.
- Складывается впечатление, что пытался уйти от слежки, притом весьма профессионально, - важно заметил Мамонов.


Лобов кивнул:
- Так точно. В 16-15 Ученый вновь сел на троллейбус, доехал до остановки “Парк Горького”, где встретился с Греем. После чего отправился на автобусе 54-го маршрута домой. Пока все.
- Значит так, - Мамонов начал давать указания. – Об Ученом полное досье, все сомнительные и просто странные факты биографии. Глаз не спускать ни с него, ни с Грея. Докладывать будешь ежедневно. Ясно?


Когда Лобов вышел, полковник открыл окно – обрадовался свежему ветерку, ворвавшемуся в духоту кабинета, ласково посмотрел на березу-березоньку.
Береза, а чаще он обращался к ней ласково “березонька”, была единственной его милой подругой – куда там дуре-жене, а тем паче нечастым девкам из саун. Только ей, своей старой сопутнице, он мог рассказать о том, что творится на душе, о чем ноет сердце, что тревожит ум.


Он помнил, как двадцать лет назад березонька спасла его, как стоял уже со взведенным курком пистолета, получив из онкодиспансера положительный результат анализа. Как говорил тогда, и говорил, и плакал, и не мог остановиться, и рука с пистолетом уже опустилась безвольно. А береза только слушала и по-хорошему, по-матерински кивала – позже опухоль признали доброкачественной.


Вот и сейчас он стоял и делился с ней сокровенной своею мечтой: давно хотелось стать генералом. Да и шеф сегодня, дав указания, на прощанье многозначительно сказал: засиделся ты, Михалыч, в полканах, хватай удачу за хвост.
Березонька – так показалось ему – тревожно и будто бы даже обиженно как-то зашелестела.
- Извини, - сказал Мамонов вслух, - но я государственный человек. А это дело государственной важности!


3. Студент.
 
Денис проснулся разбитым. В окно ярко светило солнце, на соседней койке ритмично храпела парочка – Денис научился тактично не замечать новых подружек соседа по комнате, и даже привык быстро засыпать под их традиционное сопение из-под одеяла, но в подсознании, видимо, что-то откладывалось. И отражалось в снах.


Сны Дениса с самого детства были повторяющиеся, и даже не просто повторяющиеся, а с развивающимся сюжетом - как в многосерийном кино. Вот и сегодня он видел заключительную, судя по всему, серию мелодрамы про взаимоотношения одногруппницы Леночки Орловой и ее бой-френда, красивого атлетически сложенного парня, катающегося на новенькой черной BMW X5 (у самой Леночки была красная – а красный цвет, как всем известно, свидетельствует о страстности владельца – Тойота-королла). На марки автомобилей ровесников второкурсник факультета управления ТФА Денис Завадский всегда обращал болезненное внимание – денег в период предстипенья порой не хватало даже на трамвай.
Так вот, Леночкиного бой-френда он видел всего один раз, но запомнил отлично; бой-френд был очень похож на красавца Валерия Николаева, каким последний снялся в своей лучшей, наверное, главной роли - данелиевской “Насте”: гордый взгляд, черные, вьющиеся волосы, обаятельная улыбка. Теперь этот неизвестный мачо не отпускал Дениса даже во сне: то они шли с Леночкой в ресторан, то танцевали в клубе, то страстно целовались на скамейке Больничного садика.


Этой ночью сон достиг апогея, единственно возможного и столь ненавистного Денису. Он видел красивую полутемную комнату, двух влюбленных молодых людей, обнимающихся и целующихся, все с возрастающей страстью, наконец лишенных одежд, проникающих друг в друга, терзающиз и наслаждающиеся юностью и красотой гибких тел.
Странно, но наблюдая в подробностях эту сцену Денис не чувствовал возбуждения, которое бывало, например, при просмотре немецкого порно. Он получал эстетическое наслаждение, почти катарсис, к которому примешивалось и горькое разочарование – уже во сне он понимал, что это не совсем сон, а проекция собственной жизни, жизни, в которой ему с Леночкой, верно, ничего не светит.


Настроения не прибавили ни съеденная на завтрак вязкая лапша “Доширак”, ни подсчет баланса – на неделю до стипендии оставалось 230 рэ, -  ни необходимость переться  на перезачет по основам менеджмента к доценту Пчелкину – на пересдачу деканат выделил последние два дня, а нет - так вылетишь в трубу. На зимней сессии уже были такие прецеденты, когда освободившееся бюджетное место занимал или студент-коммерс, или просто очередной невесть откуда вынырнувший блатной. А прихватов в деканате или  где повыше у Дениса, простого паренька из далекой деревушки Елабуга на западе Тартарского края, не было и быть не могло.


Денис попробовал погрузиться в научную литературу. Взял Тейлора в подлиннике (читайте труды классиков только в оригинале, любил повторять доцент Пчелкин, как выяснилось впоследствии не знавший ни одного иностранного языка); пухлый том, изданный в Вашингтоне в 1964 г. кочевал по общаге уже несколько десятилетий и, верно, никем так и не был осилен до конца. Потом переключился на труды современных гуру менеджмента – М. Мэскона и А.В. Большова.


 Сосредоточиться Денис не мог. Раньше, читая про любовь в книгах (да и читая невнимательно, предпочитая детективы или фантастику), он не мог поверить в то, что чувство может занимать человека всего, без остатка, не давая покоя ни ночью, ни днем, не позволяя отвлечься, терзая и маня. Когда думаешь о человеке постоянно, просто думаешь, это и есть любовь, вспомнил Денис вычитанную где-то простую формулу чувства.
Но солнце светило слишком радостно, порхали птички, ножки студенток были оголены до невозможности – и пройдя всего сотню метров от общаги до главного здания ТФА, Денис почувствовал прилив жизненных сил. Молодость брала свое.


Внезапно, повинуясь безрассудному порыву, он свернул с привычной дороги вниз, к центру города, роскошному мегамаркету “Кольцо”. В конце концов, решил Денис здраво (так здраво он не мыслил еще на первом курсе!), старый хрен Пчелкин никуда не денется, а если и денется, бывалые люди подсказали где его искать – в рюмочной при ресторане “Кефир”.
В мегамаркете он заглянул в кассу кинотеатра. Итак, имеется 230 рублей (о том, что на неделю до стипы осталось только три пачки “Доширака”, да и за теми нужен глаз да глаз – соседи по комнате не дремлют – как-то уже не думалось), а самый дешевый билет на вечерний сеанс стоил две сотни. Стало быть не судьба, почти не расстроился Денис – предпочтем пище духовной китайскую лапшу.


И тут взгляд упал на мелкое примечание под цветастой афишей: “Цены на фильм “Месть Мзиури” (пр-во Индия) 100 руб. – для студентов на сеанс в 21.00”. На афише была изображена полная красотка с автоматом и танцующие вокруг нее смуглые парни в красных рубахах, некоторые уже с пулями в животе и груди – весьма, надо сказать, сюрреалистическая картина.
Об индийском кино у Дениса было представление смутное.
- Месть Мзиури, скажите, хороший фильм? – робко спросил он у девицы в кассе.
- Еще никто не жаловался и с сеанса не уходил, - улыбнулась та, и эта приятная улыбка решила дело. В конце концов, тридцать рублей – тоже деньги, а на самый крайний случай он знал, где соседушка по кличке Жидок припрятал пакет с картошкой.


… Лену Орлову, Леночку (так он смел называть ее лишь в мыслях) увидел сразу: она словно озаряла темный, мрачноватый коридор главного здания Академии. Высокая, стройная, черные волосы пострижены под “каре” – эта французская стрижка, своего рода фирменный знак Мирей Матье и Бриджит Бардо - недавно вновь вошла в моду, – огромные глаза цвета морской волны блестят веселым блеском; она была центром компании девиц, которых в модных журналах принято именовать гламурными. Как к ней подойдешь? Но делать нечего, билеты в кино возврату не подлежат.


- Елена, можно тебя на минутку, - бормотал он, потупив взгляд. Тут же возникла странная пауза: девицы разглядывали его пристально, оценивающе, ничуть не стесняясь, будто какую-то невиданную заморскую зверушку - Денис еще не знал, что прозвище его среди однокурсниц было “Кролик”; его лицо, особенно в минуты волнения, и впрямь приобретало какое-то неуклюже-заячье выражение.
- Как зачет, сдал Пчелкину? – вежливо поинтересовалась Леночка, и добрый взгляд ее внушал толику надежды.
- Нет пока. Готовлюсь… Слушай, у меня два билета есть в кино, на вечерний сеанс, - быстро, чтобы не сбиться, выпалил он, - Вот хотел тебя пригласить… Индийское кино, “Месть Мзиури”, хорошее говорят.
Леночка смотрела на него со странным выражением. Подружки пытались прислушаться к разговору.
- Когда-когда? – спросила она. – Сегодня в девять? Нет, извини, Дэн, у меня фитнесс, это гимнастика такая, если ты не в курсе.


И упорхнула, а через десять секунд древние каменные своды коридора потряс резонирующий взрыв, в котором, среди восхитительно нечленораздельных звуков, доносились отдельные слова: кролик, индийское кино, бедолага, общага, телефон не давай! и – особенно громко – Месть Мзиури! Денис уже ничего не видел и не слышал.


… - Такое ощущение, что вы меня не видите и не слышите, молодой человек.
Денис медленно приходил в себя. Сквозь стекла очков на него пристально смотрел Дмитрий Борисович Пчелкин, более известный в студенческой среде как “отец эффективного менеджмента”.
- Вопрос-то простейший. Как взаимодействуют общие и специальные функции управления в контексте методологической парадигмы менеджмента?


Денис пытался проникнуть в суть вопроса, но куда там, до функций ли управления, общих и специальных, было ему сейчас. Неужели только бедность, его непроходимая бедность (нищебродство, как любит говорить вкусивший жизни Жидок) есть главная причина такого отношения? Он ведь не так уж уродлив, и неглуп, а в математике разбирается и вовсе отлично, одна девочка из общаги даже в шутку называла его Лобачевским.
- И не забудьте учесть гносеологию науки, - добил доцент Пчелкин. – Думайте, молодой человек, а я пойду покурю.


То, вдруг вспомнил Денис, был ключевой момент. Сейчас, если верить бывалому четверокурснику Жидку, следовало выйти за Дмитрием Борисовичем, и если – о чудо! – в преподавательской курилке больше никого не окажется, попросить разрешения прикурить, а того лучше самому предложить “отцу эффективности” “Мальборо” (Денис даже специально для подобной оказии таскал с собой пачку с тремя сиротливыми сигаретками: сам курить не любил, за компанию баловался время от времени).


Тогда, как проверено десятилетиями, Дмитрий Борисович, задумчиво выпуская дым изо рта, сурово и вместе с тем философски произносил одну и ту же сакральную фразу: “Нет сейчас понимания эффективности менеджмента!”. И в этот-то самый момент, не ранее, но и не позднее, следовало с поклоном сунуть Пчелкину зачетную книжку и ручку. В зачетке должны быть заготовлены на нужной странице 150 рублей – неизменная за последние полтора десятилетия такса.


Денис было поднялся вслед за доцентом, но присел вновь. Вдруг отчетливо вспомнилось недавнее семинарское занятие ассистента Зубина, посвященное коррупции. Тот не ругал почем зря взяточничество, как это было сейчас принято по телевидению, а просто и подробно разъяснял, каким образом данная здесь и сейчас мзда губит здоровье и самое жизнь каких-то других людей, пусть и совершенно незнакомых. Взятка гаишнику провоцирует аварию на соседнем перекрестке, взятка при поступлении в медвуз откликается далеким эхом на операционном столе, взятка преподу развращает, в первую очередь, тебя самого.


Да если б даже таких мыслей и не было… Но не было и 150 рублей – все сожрала бесполезная “Месть Мзиури” (вот уж действительно месть так месть!). Сувать же в зачетку оставшийся тридцатник Денис не стал – после подобного демарша доцент Пчелкин мог стать его заклятым врагом на всю оставшуюся жизнь, и еще неизвестно, у кого из них она окажется короче.


- Ну-с, молодой человек, - от наклонившегося к нему доцента шел устойчивый запах дешевого табака и перегара, - Так что там у вас с методологией?


Вид у Пчелкина был явно скучающий: зря он, видимо, говорил и про методологию, и про гносеологию – слова, внушающие трепет любому студиозусу, - и почти что зря ходил в курилку, и выкурил там две папиросы подряд. Нет понимания эффективности у современной молодежи, вовсе нет! 

   
4. Доцент.

Дмитрию Борисовичу Пчелкину в конце июня должно было исполниться восемьдесят лет – юбилей, который на кафедре планировали отметить с размахом, в пику всем кризисам в мире.


Старше него на факультете Управления был только 90-летний профессор Сальников, тот самый, с которым намедни приключился изрядный конфуз. По привычке подслеповато щурясь, опираясь на трость, профессор прошаркал в семинарскую аудиторию. Вяло махнул рукой девушкам: “Сидите, сидите, можете не вставать”; профессор привык к тому, что при его появлении все вежливо поднимаются, демонстрируя тем самым почет и уважение аксакалу теории менеджмента. Но на сей раз радость от его прихода оказалась слишком бурной – как выяснилось позже, профессор несколько ошибся дверью, зайдя вместо аудитории в дамскую уборную. Сам Сальников, впрочем, так ничего и не заметил: в тот самый момент он нашел изящное решение проблемы конгруэнтности концепции мотивации Анри Файоля и марксистской теории общественно-экономических формаций, о чем и напечатал впоследствии обширную статью в Вестнике Академии.


Дмитрий Борисович вяло листал курсовые работы, особое внимание уделял списку литературы. Хотя последние монографии Д.Б. Пчелкина “Менеджмент и управление: диалектика познания” и “Эффективный менеджмент: проблемы и перспективы” вышли в начале 90-ых тиражом в 100 экземпляров каждая, ссылка на них награждалась маленьким плюсом. Как ни парадоксально, но по индексу цитируемости среди студенческих работ труды Пчелкина не уступали в популярности зарубежным апологетам управления И. Ансоффу или М. Портеру, что было правильно. На сей раз Дмитрий Борисович был приятно удивлен – некая С. Архипова приводила цитату даже из его статьи 1967-го г. “К успехам социалистического соревнования!”. Молодец, девушка, умеет ценить авторитеты…


Он вспомнил эту Свету Архипову – круглую отличницу, за которую просил декан. Дмитрий Борисович упорно ставил ей твердую четверку: одних знаний, любил повторять он, эффективному управленцу мало – нужны талант, вдохновение, полет мысли; с последним же у юной зубрилки были явные проблемы.


Кафедра постепенно наполнялась коллегами, пришедшими кто с лекции, кто – это было видно по довольно-полусонному виду – из вузовской столовой. В последние годы на кафедру, в отличие от “бабьего царства” девяностых годов, когда кроме Сальникова и Пчелкина на факультете мужчин не осталось – как повыкосило всех – стала возвращаться молодежь, в том числе мужеска пола, чему Дмитрий Борисович был очень рад. Не то чтобы он не любил женщин – совсем напротив и даже очень – но признавал, именно как теоретик менеджмента, что в науке ведущую роль должны играть мужчины; бабье же царство способно порождать лишь пустые склоки и черную зависть.


Пчелкин радостно поздоровался с ассистентом Витей Зубиным, своим юным протеже и партнером по курилке – в этом веселом молодом человеке он видел себя в молодости (плюс комсомольско-партийные хлопоты минус мелкий бизнес). Прилизанному смазливому старшему преподавателю Макару Носку едва кивнул; их неприязнь была взаимной, а после недавней неудачной предзащиты Носка и вовсе достигла апогея. Милой доцентше Алисе Джамбуловне, выглядевшей много моложе своих сорока (Пчелкин давно заметил, что женщины, работающие в институте, выглядят либо явно моложе, либо напротив много старше своего возраста, но теории под данную эмпирику еще не подвел), отвесил пару изысканных комплиментов.


- Эх, где мои семнадцать лет…, - насвистывал Дмитрий Борисович, возвращаясь к курсовикам.


С неожиданной яркостью вдруг вспомнились собственные ассистентские годы. Лет ему было тогда, положим, не семнадцать, а все двадцать пять – уже успел и отслужить, и попахать на заводе – но на первые занятия к заочницам шел робея. Именно к заочницам – любой, кто помнит экономические вузы советских лет, знает, что едва ли не на девяносто процентов студенческий контингент состоял из представительниц прекрасного пола; парням идти в эти бухгалтера и плановики считалось не модным.


Робел-то робел, а на экзамене спросил по всей строгости. Чтобы получить хотя бы тройку, слушательницы курса “Основы социалистического управления” должны были знать не меньше полутора десятков цитат из Ленина, Хрущева и последних пленумов ЦК КПСС. Неточность в цитате каралась сурово.   


 Тогда же случилось его первое грехопадение. Не то чтобы Дмитрий Борисович был вовсе незнаком с женским полом, но по молодости еще не успел насладиться его многочисленным разнообразием. Насыщение и даже некоторое пресыщение наступили после, уже годам к сорока, особенно во время учебы в московской аспирантуре.
Та заочница была, верно, лет на десять старше его; полноватая, стройная, с копной рыжих волос  и низким грудным голосом, она выделялась среди робких подруг. Как же ее звали? Не суть… А ведь тогда он это помнил, да и не мог не замечать ее присутствия; всякий раз, выходя к доске для построения формул эффективности социалистической потребкооперации, она, словно ненароком касалась его то рукой, то ножкой, то каким еще аппетитным местом. А отвечая на экзамене и вовсе нагнулась так, что средь широкого, вовсе не социалистического, выреза платья обнажилась полная грудь.


Увы, студентка не знала толком ни одной цитаты основоположников марксизма-ленинизма, и Дмитрий Борисович был непреклонен. Вечером, усталый, бредя с кафедры, в темном коридоре он почувствовал жар крепких рук, страстное дыхание, и понять не успел как оказался в полутемной аудитории. Старая, быть может еще дореволюционная кафедра, нервно скрипела, испуганная впервые увиденным зрелищем. “А за трибуной ничего, приятно даже”, - после, отдышавшись, сказала студентка: оценка “хорошо” была получена ко взаимному удовольствию.


Позднее Дмитрий Борисович использовал старую кафедру не по прямому назначению еще не раз – почему-то всегда тянуло именно в эту, первую его аудиторию. Но неизменно все происходило только по взаимному согласию – ну, нравился он бабам, нравился. Немножко стыдно, конечно, было перед основоположниками и прочими авторитетными теоретиками, но, как выяснилось много позже, лет через сорок, социалистическое управление было не вполне обоснованным, как и социализм в целом, - стало быть и черт с ними.


Сегодня у Дмитрия Борисовича был особенный день – он наконец получил обещанные еще полгода назад 5 тысяч рублей от местного Министерства планирования. “Сразу заплатил Дамир, сразу, а сколько завтраками кормили. Стоило тяжело пройти предзащиту его аспиранту Макару”, - с некоторым злорадством подумал Пчелкин. Дамиром на кафедре за глаза звали бывшего заведующего, а ныне министра.


Впрочем, на Министерство планирования Дмитрий Борисович почти не был зол –  у всех бывают времена, когда нету денег, разве нет? Напротив, ему льстило, что научным экспертом республиканской программы  “Размещение производительных сил Тартарии до 2050 г.” выбрали именно его, одного из корифеев (он, впрочем, стеснялся так называть себя сам, но от других слышал часто) экономической науки. (Дмитрий Борисович не знал, да и не нужно ему было знать, что его кандидатура была выбрана потому, что никто из уважающих себя доцентов, кандидатов наук, да и большинства неостепененных педагогов не стал бы писать экспертное заключение за столь малые деньги. Не знал он, впрочем, и того, что по ведомости Министерства на научную экспертизу была выделена сумма в 70 раз больше той, которую ему выдали на руки).


К подготовке экспертного заключения Дмитрий Борисович подошел основательно. Тридцатистраничный отчет начинался громкой фразой “Без эффективности размещение передовых производств Тартарии невозможно!”, а завершался тезисом “Таким образом, эффективность размещения производительных сил является очень высокой, особенно до 2050 г.” – эти предложения он пестовал едва не целую бессонную ночь.
Прочий текст меж сими бессмертными фразами представлял собой курсовую работу некоего студента заочного отделения Хабаровского универсального института Н. Воронского на тему “Эффективность размещения производств”, защищенную на отлично в 2001 г. Работа была заботливо скачана внуком (парень-молодец, разбирался в высоких технологий столь же превосходно, как Дмитрий Борисович в его годы – в уставе ВЛКСМ), а в нужных местах слова “Хабаровский край” были заменены на “Тартария”. Пчелкин полагал, что неизвестный студент Воронский на него не обиделся бы; в конце концов, ученые должны помогать друг другу.


Дмитрий Борисович уважительно взвесил в руках свой экземпляр “Стратегии”. Всю ее он, конечно, не читал, но избранные места просматривал: если верить государственной программе, к 2050 году Тартария будет жить даже не как при коммунизме, а словно в раю: средняя продолжительность жизни свыше ста лет, средняя пенсия равна средней зарплате, промышленность развивается на полностью экологичной основе (красивые картинки инновационных, сверкающих предприятий нового типа были с избытком приведены в приложениях), а с разводами и проституцией будет покончено.
Особенно нравилась бумага, на которой была напечатана “Стратегия”: финская, атласная, до невозможности гладкая и прекрасно пахнущая. Пчелкин уносил еженедельно по двадцать страниц бессмертного пятисотстраничного труда с кафедры, хоть кромсать “Стратегию” было и жалко. Впрочем, бумага ему требовалась вовсе не для тех целей, которые сразу приходят на ум; ныне в семье Пчелкиных, в отличие  от ельцинского безвременья, с туалетной бумагой не было напряженки.


Вышли с Витей покурить; Дмитрий Борисович, как всегда, угостил “Шипкой”; был у него изрядный запасец этих снятых уже с производства ядреных питерских  папирос.
- Ну что, Витек? Как бизнес? – лукаво и вместе с тем по-отечески щурясь, поинтересовался Пчелкин.


Дмитрия Борисовича Витя Зубин считал своим крестным в науке. Никогда не забудется как перед первым своим занятием он, уже не студент, но еще как бы и не препод, впервые заглянул в преподавательскую курилку, увидел Пчелкина, бродящего с серьезным видом меж клуб дыма, приготовился вкусить высшую мудрость науки. “Как живешь? – сурово поинтересовался аксакал менеджмента. – Кого е.. шь?”. И Витя сразу понял, что приобщен, что допущен к истинам экономической, и ясное дело не только экономической, “науки”; преподавательская деятельность его пошла как по маслу, и не было друга на кафедре милее старого доцента Пчелкина.
- Совсем не идет, - честный тонкий голос Вити дрожал, - не нужен сейчас людям праздник. 
Витя занимался бизнесом по продаже воздушных шариков, делом, сколь возвышенным, столь и призрачным. Ныне, в эпоху глобального мирового кризиса, спрос на воздушные шары для праздников, свадеб и банкетов резко упал – люди экономили на излишествах. Витя боялся, что скоро придется вернуться к полуобморочной жизни на аспирантскую зарплату, не сравнимую даже со ставкой уборщицы.
- Не переживай, Виктор, все диалектично, - как всегда основательно отвечал Пчелкин, - людям нужен праздник. Русский человек долго без праздника не может; он голодать будет, но на веселье деньгу найдет.


Финансовое состояние самого Дмитрий Борисовича было не ахти: за комнату в общаге, где проживал с женой Алевтиной, кой месяц не плочено, и комендант уже к себе вызывал ее (самого Дмитрия Борисочива опасался), и даже пришлось недавно заложить обручальное кольцо. А неделю назад, сев на трамвай в Парк Горького, Пчелкин, к великому стыду, и вовсе был вынужден по причине безбилетья сбежать от кондуктора, зайти к Дильке (тоже вкусившей в былые годы прелесть старой кафедры) в “Шаурму”, занять сотку до зарплаты.


Но высшие силы не давали ему окончательно и бесповоротно впасть в отчаянье: то заочники радовали пониманием проблем эффективности, либо обширными продуктовыми наборами, то возникала неожиданная и почти уже безнадежная сумма, как от Министерства планирования, а в самое последнее время откуда ни возьмись, аки манна небесная, появилась еще и еженедельная пятисотрублевая прибавка к пенсии (моя “социалочка”, ласково именовал ее Пчелкин).


На кафедре, отпустив апатичного студента, не умевшего (и куда катится Россия!) отличить методологию от гносеологии, Дмитрий Борисович принялся в который раз допрашивать отличницу Свету Архипову – та очень хотела пятерку. Что ж, мы не звери.
- Вот вы цитируете мою статью про социалистическое соревнование, - надев очки, молвил Дмитрий Борисович, - а как вы можете применить ее принципы к современной практике управления?


Девочка, выучившая наизусть не только лекции Пчелкина, но и Тейлора с Файолем в оригинале, смешалась: любой широкий, даже философский, вопрос вгонял ее, дитя эпохи ЕГЭ, в ступор.
- Ну ладно… Теперь вопрос из другой оперы, - Пчелкин обожал резкую смену тем. – Скажите, Светлана, а женщина может ли быть эффективным управленцем?
- Конечно, в соответствии с исследованиями американских социологов, - затараторила девушка, - более 70% женщин желали бы управлять мужчинами.
- Ну, мало ли что желали бы, - такой ответ Пчелкину явно не понравился, - а почему на практике на двадцать нормальных менеджеров-мужиков только одна баба? На то есть, кстати, у русского народа пословица…
- Женщины добрее, справедливее, чутче, - не соглашалась Света; вопрос был уже не только об оценке, а о чести всего Евиного племени, - просто мужчины нам не дают дорваться… простите, добраться… к власти.
- Ну ладно, - Дмитрий Борисович не желал развивать с этой, не очень привлекательной студенткой половую проблему менеджмента, и вновь задал неожиданный вопрос. – Назовите ведущих теоретиков науки управления 60-ых годов двадцатого века.
- Мэскон, Ансофф, Буковски.
- А отечественных?
Девушка вскинула глаза:
- А разве такие были? – в лекциях, действительно, ничего про отечественных ученых того периода не было.


Дмитрий Борисович развел руками; голос его стал на полтона выше:
- А чью же, собственно, статью про социалистическое соревнование вы цитируете в курсовой? Статья-то была написана в 67-ом, так-то!
Света Архипова уже не могла сдержать слез: пятерки, понимала она, сегодня снова не будет.



5. Старший преподаватель.

Старший преподаватель кафедры Основ управления Макар Носок наблюдал за тем, как Пчелкин “топит” отличницу Архипову со смесью восхищения и презрения. Да, есть чему поучиться у динозавра, ловко он “делает” девушку, профи. С другой стороны, не может не понимать, что поставить четверку круглой отличнице деканат все равно не позволит, скорее уж самого Пчелкина отправят на заслуженный отдых.


Работу в вузе Макар выбрал целенаправленно; мог бы шесть лет назад, после окончания, устроиться, как многие его соученики, в банк или инвестиционную компанию, на худой конец в министерство. Однако Макар давно подсчитал сумму ежегодных бюджетных и внебюжетных средств ТФА – она зашкаливала за полмиллиарда – а распределялась по большей части келейно, несколькими, повязанными круговой порукой, людьми.


Вообще Академия напоминала ему своеобразную пирамиду. Внизу множество преподавателей, по большей части честных и бедных; наверху пять-шесть администраторов, рулящих огромными деньгами. Именно в их число Макар и надеялся попасть - не сейчас, конечно, но лет через пятнадцать-двадцать хотя бы. Для этого он, в свои двадцать семь, и занимал муторную, низкооплачиваемую должность заместителя декана, корпел над многочисленными планами, отчетами и прочими бумажками, всячески старался показать рвение перед руководством. И все это – за нищенскую зарплату. Впрочем, иногда злорадствовал Макар, многие из тех его однокурсников, что устроились на теплые места в банках и инвесткомпаниях, сейчас, в пик экономического кризиса, обивали пороги биржи труда. А Тартарская финансовая академия была, есть и будет вечно!



Доход сверх зарплаты у Макара уже был, пусть пока и небольшой, но устойчивый. В сентябре минувшего года к нему, через знакомых, обратились две деревенские женщины, сынки которых, прикрывшись справками о фиктивной инвалидности, поступили в вуз без экзаменов. Поступить-то поступили, а вот смогут ли учиться дальше, уверенности не было. Женщины, благодарно заглядывая в глаза, просили посодействовать если что, ведь замдекана, как известно, не самый последний человек на факультете – Макар, не будь дурак, сразу назвал твердую сумму (и деньги вперед) за год его “забот”. Впрочем, забот почти никаких не было, ребята попались старательные, но лишняя страховка, как известно, никому не мешает. В дальнейшем Носок рассчитывал существенно расширить круг своих “протеже”.


Дмитрий Борисович мешал Макару по всем статьям. Во-первых, он держал, в пику всем тенденциям конъюнктуры, твердую цену за экзамен в 150 рублей уже долгие годы – и это еще называется заслуженный экономист, не догадывается проводить ежегодную индексацию. Этот демпинг раздражал не только Макара, но и некоторых других коллег по факультету, давно перешагнувших за подобные услуги планку в 500, а то и 1000 рублей. Во-вторых, Пчелкин занимал должность доцента, на которую сразу после защиты кандидатской метил Макар. И, наконец, вот с этой самой кандидатской и вышла на днях неприятная история.
Носок понимал, что без кандидатской, а впоследствии, не позднее 35-и лет, и докторской, административной карьеры в вузе ему не видать. К работе над диссертацией он подошел методически грамотно – добился, чтобы руководителем назначили Дамира, министра, которому на кафедре не мог никто поперек слова сказать. Тему выбрал конъюнктурную: “Государственное финансирование инноваций” – про инновации на каждом углу сейчас не болтал разве что самый ленивый.


Проблема заключалась в том, что не было, ну вот не было и все, у него таланта к написанию научных работ. Самое большее на что был способен Носок – грамотно составить служебную записку или сочинить должностную инструкцию; даже будучи студентом курсовые и диплом покупал у “консалтинговых” фирм, занимающихся изготовлением студенческих работ. А вот  заказать кандидатскую уже позволить не мог – выходило дороговато.
Но Макар никогда не пасовал перед трудностями. Этому его научила фамилия – источник дразнилок и прочих бедствий еще со времен детского сада. Сначала он тихо плакал и мечтал, что когда вырастет сменит свою украинскую фамилию вместе с нелепым сейчас деревенским именем на что-нибудь красивое и звучное, а после начал драться, всерьез, до крови, и насмешники быстро отстали. И даже ныне, представляясь перед новой студенческой группой, он сразу отмечал тех, кто скалился на его фамилию – позднее, медленно но верно, те получали по полной.


Диссертация Макара Носка представляла собой компиляцию нескольких чужих работ и государственной программы развития инноваций в Тартарии; научную новизну высосали из пальца вместе с Дамиром. Он же, съевший, верно, дюжину собак на “администрировании науки”, подсказал выбрать рецензентами по предзащите двух послушных стариканов – Сальникова и Пчелкина.


Профессор Сальников и впрямь не подвел; повитийствовав на отвлеченные темы, про то, что, мол, без инноваций нам никуда, указал на несколько несущественных замечаний, рекомендовал работу в Совет и под аплодисменты был усажен на место.


А вот Пчелкин начал не, как ожидалось, с царя Гороха, а прямо и в лоб:
- Диссертация уважаемого соискателя, при всех ее достоинствах, мне не понравилась. Автор полностью игнорирует социальные последствия инноваций, как прямые, так и косвенные. Сколько денег в Тартарии выделяется на инновации каждый год? Автор пишет – более десяти миллиардов рублей, и куда, вот вопрос, исчезают все эти средства? а сколько бюджетников, пенсионеров живут при этом на грани нищеты?


- Инновации позволят нам в будущем решить все проблемы социально-экономического развития, - привычно поддержал аспиранта министр Дамир, сумевший выкроить из своего плотного графика часок для посещения предзащиты.
- В будущем? – сурово переспросил Пчелкин. – А это, позвольте полюбопытствовать когда? через сколько десятков лет? Инновации – это конечно очень важно, кто спорит, но люди ведь важнее, нынешние люди, или я неправ? Те самые люди, которые создавали советскую экономику, а сейчас, ограбленные и униженные, доживают свое в нищете!


- В этом году пенсии вновь будут увеличены на двадцать процентов, - начал раздражаться Дамир, планировавший вообще-то во время выступления Пчелкина заниматься своими делами, редактировать постановление Министерства на ноутбуке, - а зарплаты бюджетникам – на 24%.
- На двадцать четыре процента, - язвительно повторил Пчелкин, - ну это я уже слышал. И мы все. И не раз. Только умалчивается, что это повышение считается от базовой ставки, а не от всей зарплаты. И сколько это будет в рублях, а? Двести, или, даст бог, триста?
- На бутылку хватит, - тихо хихикнула одна из аспиранток; одна из той довольно многочисленной группы юных красавиц, которые, для собственного удовольствия, совмещали работу в институте с богатым мужем и воспитанием ребенка; проблемы “доживания” до зарплаты были ей вовсе неведомы.


- Вот у меня есть племянник, - Пчелкина было уже не остановить, - простой школьный учитель, сорок пять лет, пахал от зари до зари. А однажды ему на голову упал кирпич.
Обеспеченная аспиранточка вновь хихикнула.
- Кирпич на голову может упасть всякому, даже тем, кто ездит в мерседесах, - пристально глядя на нее, медленно произнес Дмитрий Борисович. – Так вот: раньше они с женой на его зарплату 10 тысяч и ее 10 тысяч кое-как перебивались с двумя детьми. А пенсию по инвалидности ему дали две тысячи, и то только через полгода – все врачи пытались доказать, что он симулирует страшные головные боли. И если бы не его Вика – святая женщина – да мы не помогали с огорода чем могли – он бы просто пропал. Не выжил бы он, понимаете… Никак… Потому что государству на него нас… наплевать полностью – выжало все соки и выкинуло на помойку! А вы, Макар Иванович, предлагаете миллиарды на инновации, как же так?
- Голосуем, - Дамиру надоело все это слушать, да и обед приближался.


- В Древней Спарте инвалидов и просто старых людей просто скидывали вниз со скалы, - не мог остановиться Дмитрий Борисович. – Мы, скажу честно, не далеко от них ушли. А болтовня про инновации… все это почти пустое!


Разумеется, проголосовали “за”; все, кроме Пчелкина, и ассистента Вити Зубина – тот сразу попал на черный карандаш Дамира. В общем, все оказалось вполне предсказуемо, но осадок у Макара остался, да еще какой. Работу придется переделывать, включить расчет социальной эффективности инноваций, будь он неладен, а это непросто – Пчелкин разозлился не на шутку, вполне может накатать кляузу в Совет ТФА о том, что авторитетное мнение рецензента, видите ли, не учли.


Макар наблюдал за тихо всхлипывающей отличницей, и оригинальное решение родилось само собой. Решение вполне в духе византийских интриг, царящих в Академии.
- Света, зайдите-ка ко мне, - у Макара уже был собственный кабинет – комнатушка близ деканата, где раньше располагался вузовский музей.
Та, плохо соображая, кивнула.
- Ну, что же ты? – начал в приватной атмосфере Макар; руководящую привычку обращаться к нижестоящим, в том числе и студентам, на “ты”, но по-отечески, он перенял у ректора Лихатова. – Неужели не выучила?
- Я все учила, - шептала девушка, - И на русском книги читала, и на английском.
“Какая же она некрасивая, - думал Носок, - никто на нее не позарится, помрет старой девой. Что называется “страшок”. Для такой четверка по менеджменту – действительно великая трагедия”.
- Светлана, думаю, я могу тебе помочь, - старший преподаватель перешел на официальный тон. – Успокойся, садись, пиши… Я тебя продиктую. Так: ректору, профессору Лихатову от… твои полные данные… Служебная записка. Нет, лучше просто “Заявление”. Уважаемый… да, да… Восьмого августа я пересдавала экзамен по основам управления доценту Пчелкину Д.Б. Я, являясь круглой отличницей, подготовилась очень хорошо, но…



6. Женщина-вамп.

Муж, любимый, нежный и единственный, был отравлен бандой дальних родственников. Сначала она убила тестя, потом кастрировала деверя, расстреляла трассирующими пулями двух свояков, а третьего добила острым ножом из дамасской стали. Потом утопила в Ганге дядю Эмо, но старую бабку – идейную вдохновительницу отравления – пожалела, только велела выколоть глаза и отрезать уши.
А после оказалось, что муж выжил, что пятнадцать лет он хоронился в пещере, ожидая своего часа. И вот они уже, страстно целуясь, поют финальную песню.
- Ну и хрень, - вяло молвил Дэн, выходя из кинотеатра на свежий воздух.
- А мне понравилось! – откликнулся Жидок, - слушай, заглянем в кафешку? Я угощаю.
Дэн уставился на приятеля, будто увидел впервые. Жидок только потому и смог выжить в общаге, и даже чудом за четыре года сохранить свои 95 килограммов, что возвел халяву в главный принцип бытия.  Ну ладно, бывают ведь чудеса на грешной земле.


Круглосуточная дешевая кафешка была полна самой разнообразной публики: помятые личности, что-то грубо выясняющие друг у друга, хохочущая, видимо отмечающая успешную сдачу летней сессии, молодежь, суровые мужчины в черных пиджаках – опустившиеся в кризис до забегаловок подобного уровня “белые воротнички”, “офисный планктон”. Свободных столиков не было, и приятели разместились рядышком с накрашенной барышней неопределенного возраста.


Заказали по пятьдесят; остальное подливали из бутылки, спрятанной за пазухой у Жидка – известный прием студенческой бедноты.
- Угостите даму? – низким грудным голосом спросила соседка. Денис присмотрелся к ней внимательнее; лицо, не первой молодости, скрыто под толстым слоем косметики; выразительные, иссиня-черные глаза пьяно, задорно блестели; соблазнительный вырез платья приковывал взгляд.
- Пятый размер, не меньше, - шепнул Жидок, разливая беленькую. – Вылитая Мзиури!
И правда! Добродушная соседка словно сошла с экрана только что просмотренной индийской мути – не хватало лишь автомата с трассирующими пулями. “Женщина в стиле вамп”, - припомнил Денис прочитанную недавно в каком-то романе фразу; приставка “вамп”, очевидно, происходит от слова “вампир”.
- Мы студенты, запиваем горечь учения, - пытался флиртовать быстро захмелевший Жидок. – А вы где работаете?
- Работаю? – женщина оскорблено глянула на Жидка. – Пусть работает железный паровоз, потому что он железный ! Я Муза!
- А как вас зовут? – только чтобы что-то сказать спросил Денис.
- Говорю же, Муза, - улыбалась женщина-вамп, пристально глядя на него; от этого взгляда почему-то стало неловко. – А ты смазливый. На брудершафт?
Денис робко кивнул. Брудершафт предполагал поцелуй. Губы Музы были огромными, мягкими, горячими – волна возбуждения, словно тысячью мелких сладких игл, пронзила все тело юноши; он едва сдержал тихий стон. Женщина взяла его ладонь в свою большую руку, легонько погладила, положила себе на обнаженное колено; кисть сама тянулась выше, он уже мял ее трусики, целовал шею, краснея, изнемогая…


  - Пойдем со мной, - Муза не теряла времени даром, - здесь недалеко.
Денис смог только кивнуть. Оставив дремлющего в обнимку с бутылкой Жидка, они вышли в прохладу вечернего города.


Муза плыла по улицам спящего Тартарска словно флагман в далеком океане, словно лайнер во тьме небес, - гордо, божественно, невыносимо. Денис, держа ее за руку, шел чуть сзади: он любовался изгибами полного, совершенного женского тела, скорее приоткрытого, чем скрытого коротким светлым в горошек платьем; он ждал и не верил что сейчас, совсем скоро, случится то, о чем постоянно тайно мечталось и отсутствие опыта в чем уже тяготило.


Постовой в милицейской форме, увидав Дениса, шагнул было вперед, но был отринут и даже слегка склонился почтительно пред величественной фигурой Музы.
Они подошли к старому полуразвалившемуся деревянному дому, невесть как сохранившемуся в годы битв за золотые клочки земли в самом центре города, поднялись по жалобно скрипящей лестнице на второй этаж. “Встречай, Матвеевна”. – громко сказала женщина древней старухе в махровом красном халате; та, ворча, сунула ключи и получила взамен хрустящую сторублевку.


Они оказались в маленькой комнатушке, почти кладовке – кровать, стул, столик, ничего боле.
- Жаль нельзя помыться, - вздохнула Муза и улыбнулась, - по бумагам дом давно снесен.
Она быстрым, ловким движением стянула платье, и Денис едва не задохнулся от открывшегося его взору великолепия.
- Мальчик, - она тянула его к себе, - ты ведь мальчик? меня не обманешь. Запомни: женщин очень возбуждает, когда у мужчины это в первый раз. Очень.
Она проворно раздевала его, ласково целуя плечи, грудь, живот; тихо постанывая, прильнула губами к его фаллосу; руками стягивала с себя трусики.
- Подожди, - она начинала тяжело дышать, быстро достала из сумочки пестрый бумажный пакетик - у меня есть… на вас, мужчин, какая надежда… сейчас…


Он склонился к ее груди, целовал, мял. Сколько же мужчин мяло эти груди? мелькнула неожиданно трезвая мысль. И сколько?... когда он подумал кое о чем в том же роде, тело забилось в короткой конвульсии.


Он отшатнулся от Музы, схватил одежду, кинулся к двери. “Бл-я-а-а а!!!”, - взвыла откинутая от замочной скважины старуха в красном махровом халате.


Он бежал по каким-то темным улицам, переулкам; вырвало, вывернуло наизнанку в проходном дворе, потом еще раз и еще… Слезы, непонятно откуда взявшиеся слезы, лились рекой, душили и били катарсисом спасительного очищения. Он был рад, он был безмерно счастлив; он бы всю жизнь мучался, если бы эта женщина оказалась его первой.

                *             *                *

В общаге Денис очутился только под утро. Башка трещала, тело ныло, руки-ноги заплетались как у Пьеро из фильма про Буратино. А завтра, думал он засыпая, тьфу, то есть сегодня уже, через несколько часов, последняя пересдача у Пчелкина, чертова взяточника, маньяка, помешанного на методологии и гно… как ее…


Ему даже успел присниться кошмар, самый жуткий кошмар, который могло извергнуть измученное подсознание чистой студенческой души. Ему снились обшарпанные, с облупившейся от вечного недоремонта унылой и многообещающей зеленой краской, слегка перекошенные железные ворота родного елабужского военного комиссариата.



7. Решение.

- Итак?
Полковник Мамонов пристально и сурово глядел на подчиненного.


Наступал решающий день. Сегодня в пять президент Мамаев снова ждал их с шефом к себе.


Тут уж или голова в кустах, или грудь в крестах, то есть долгожданное генеральство.
- Первое, - майор Лобов докладывал лихо, почти не заглядывая в конспект, - Ученый имеет звание заслуженного экономиста Карабалданской АССР, полученное в марте 1971 года. Кроме Ученого, данного звания в том же году были удостоены первый секретарь обкома Карабалдании и его заместитель по гражданской обороне – больше никто никогда удостоен не был. В 1972 г. Карабалданская АССР была упразднена и вошла в состав Грузии, государства России сейчас… э... не вполне дружественного. Что важно: официально с 1970 по 1973 годы Ученый находился в длительной командировке, в московском институте проблем управления, в аспирантуре. Данных о его пребывании в Карабалдинской АССР получить не удалось, неизвестно был ли он там вообще.


Мамонов медленно, в такт словам Лобова, кивал головой: информация была действительно любопытная, но в общую картину как-то не вписывалась. Ну, не мог же Пчелкин, действительно, иметь отношение к американской разведке уже в начале 70-ых. Или?


- Второе, и, наверно, самое существенное. В конце прошлого года Ученый выступал в качестве научного эксперта республиканской программы “Развитие производительных сил Тартарии до 2050 г.”. Строго говоря, данная Программа не имеет грифа секретности, она размещена в свободном доступе на сайте Министерства планирования, но в процессе экспертизы Ученый мог сталкиваться со, скажем так, не общедоступной информацией, о перспективном размещении заводов Тартарского края. В Министерстве планирования нас заверили, что кандидатура Пчелкина на должность эксперта программы была определена в результате жесткого конкурсного отбора.


- Хорошо, - настроение Мамонова резко улучшалось. Неужели таки попали пальцем в небо, вышли на настоящего, глубоко законспирированного американского агента? Он ласково улыбнулся тихо шелестевшей ветвями “березоньке”. Жаль, подумалось вдруг, не придется покрасоваться перед объективами телекамер; в ФСБ это не принято, пусть менты и прокурорские занимаются самолюбованием.
- Информации о Ю. и Робком Зайчике пока обнаружить не удалось, - завершил Лобов.


- Итак, - подвел итог Мамонов, - Ученого нужно брать, по тихому, прямо сегодня.
- Ордер? – сразу осведомился осторожный майор.
- Какой тебе ордер? Возьмешь Недвигайло, тихонько посадите Ученого в машину, привезете ко мне, побеседуем по-свойски.


Ордер будет потом, подумал Мамонов, пока нельзя во все это вмешивать прокуратуру, а вот если Пчелкин расколется, то победителей, как известно, не судят. Если же окажется, что его встречи с Греем в “Кефире” и парке Горького были чистым совпадением (что вряд ли), то извинимся, отпустим старика, он и не поймет ничего.



 8. Заслуженный экономист Карабалданской АССР.
 
- Меня зовут Элегия.
Девушка подошла сзади, задумчиво наблюдала за тем, как он пускает кораблики по спокойной глади пруда Парка Горького.
Он обернулся не сразу. Обернулся и замер. Таких девушек он не видел никогда – ни до, ни после их короткой ноябрьской встречи. Он мог бы предельно точно описать ее – прямые темные волосы, большие, светящиеся необыкновенным пониманием и добротою глаза, легкий изгиб плеч, уверенность всей тонкой фигурки в легком, несмотря на холодный влажный ветер, голубом платье – но это описание не говорило ни о чем. Гармония, необыкновенная гармония прекрасных тела и души, которые он после не встречал ни в одном человеке.
- Как? Эльза? Евгения? – не расслышал он. И, словно опомнившись, попытался накинуть ей на плечи свой старый пиджак.
- Элегия, - улыбаясь, повторила она.
- Не бывает такого имени, - рассудительно произнес Дмитрий Борисович, - не бывает и все, я проверял по всем словарям. Но если кому и пришло бы в голову так назвать дочь, то уж никак не в начале тридцатых.


- Снова болтаешь во сне. Чушь какую-то, - ворчливо будила его супружница Алевтина свет Ивановна, - вставай, горемыка, в институт опоздаешь.


А вот последних моих рассуждений про имя, которого не бывает, тогда, конечно, как раз и не было, просыпаясь думал Пчелкин, это я домыслил потом. Элегия… Он почти никому никогда не рассказывал о том старом знакомстве, а, может, просто мираже. Ну, устал, задремал на берегу тихого пруда.
- Где мои очки? – поиск очков был ежеутренним ритуалом Дмитрия Борисовича: сегодня они в конце концов отыскались под холодильником; но прежде пришлось, походя покурив, обыскать уборную, пошарить, опять же пуская дымок, на балконе, порыскать в залежах книжного шкафа.


Оттуда-то, из неведомых глубин вдруг вывалился пыльный, но яркий альбомный лист с печатью, изображающей веселого парня в папахе на лихом скакуне, а вдалеке – гордый горный хребет: “Решением Президиума Верховного Совета Карабалданской АССР Дмитрию Борисовичу Пчелкину присуждается звание заслуженного экономиста республики”. И подписи первого секретаря обкома партии и председателя исполкома.


Старик улыбнулся; давно не вспоминались те давние-предавние времена. Так и не суждено ему было побывать в горной Карабалдании, хотя звали друзья, ох как звали…


… В 1970 г. ассистент Пчелкин был отправлен для учебы в московскую аспирантуру. В те времена, не то что ныне, кандидатами наук преподаватели становились лишь годам к сорока, и был это процесс чрезвычайно длительный и муторный. Но неизбежный. Как говорится, ученым можешь ты не быть, но кандидатом стать обязан. В самом Тартарске аспирантуры не было, и наиболее перспективные кадры отправлялись в столицу на три, а то и все четыре года.   


Освоившись в Москве, Дмитрий Борисович быстро понял, что корпеть над диссертацией ему в сороковник с гаком вовсе не интересно, есть занятия поважнее. Решение, ловкое и изящное, в духе эффективного менеджмента, было найдено быстро. Дмитрий Борисович как-то с утра пораньше отправился в диссертационный зал Ленинской библиотеки.


Подобрал три кандидатские по политэкономии, дабы материал не устаревал, да чтоб защищались пораньше, в пятидесятые, да подальше (в Калмыкии, Белоруссии и на Дальнем Востоке). Сунул две работы себе под рубаху, третью, уже не помещавшуюся, разорвал в туалете (после пришлось долго разглаживать листы утюгом), рассувал по карманам.   
Вернувшись в читальный зал, изобразил приступ то ли аппендицита, то ли еще какой болезни живота – полускрючившись, стонал и выл – дюжие то ли студенты, то ли аспиранты протащили его под руки на свежий воздух, кинулись вызывать скорую, а он раз-два, в кусты, и поминай как звали.


Итог: через два месяца, лишь малость подправив в одном из украденных (он любил говорить точнее “спиз…ых”) научных трудов даты, да сославшись на материалы последних пленумов и работы великого экономиста Л. И. Брежнева, он уже был формально готов к защите, но тянул, якобы наводя последний лоск. Оставались два с лишним года аспирантуры, которые следовало потратить с пользой – на вино, преферанс и кое-что еще, о чем оставшейся в Тартарске Алевтине свет Ивановне знать было необязательно.


Как-то в ресторане, отмечая удачную пульку в веселой компании, он и познакомился с двумя гордыми горцами, приехавшими в Москву на выставку достижений народного хозяйства – первым секретарем обкома Карабалданской АССР и его замом по гражданской обороне. Те, после третьей бутылки,  пожаловались ему на тяжелую жизнь – все есть в горной Карабалдании, всем богаты и живут как короли, но учеными стать никак не решаются; не для корпения над книжками создан ум джигита.
Дмитрий Борисович вник в проблему и, расчувствовавшись, тут же повез их к себе в общагу. Смахнув скупую слезу, презентовал одну из оставшихся двух работ первому секретарю, а заму по гражданской обороне досталась отутюженная диссертация про экономические интересы угнетенных народов Калмыкии в период царствования Петра III. “Заменишь Калмыкию на Карабалданию по тексту, - наставлял молодого ученого Дмитрий Борисович, - и неси в совет”.


Через полгода оба стали кандидатами, а Дмитрий Борисович получил с оказией ящик грузинского коньяка и звание заслуженного экономиста. Вот такая история, на стыке, как говорится, науки и практики.


… Отыскав очки, Дмитрий Борисович, как всегда, уделил внимание телевизору: нужно быть в курсе последних событий в городе, стране и мире. По местному каналу “Зефир” выступал министр Дамир – в вышколенном, дорогущем синем костюме и ярком красном галстуке от модных кутюрье, он рассуждал о необходимости усиления социальной защиты населения в период кризиса. Косился при этом на присутствующего тут же президента Мамаева, лил то ли мед, то ли патоку: в Тартарии, мол, в кризисные времена имеет место спад производства, но на 3% меньший чем в среднем по России; безработица растет, но в соседних регионах растет на 0,2% быстрее. Про то, что у нас чуть менее хуже, чем в России в целом, Дамир твердил в каждом абзаце, а старый президент довольно кивал. 
Дмитрий Борисович сплюнул и отравился в институт.


Свою бедность и некоторую житейскую неустроенность он объяснял тем, что никогда в жизни и никому не лизал то, что приличному человеку лизать не пристало. На жополизании, любил говорить он студиозусам, построено все в этом бренном мире: студенты грубо льстят преподавателям, многие преподаватели пресмыкаются перед ректором, ректор лебезит министру, министр заглядывает в рот президенту, Мамаев пытается угодить президенту России, и лишь тот может, мягко или грубо, послать кого угодно.   


По дороге Дмитрий Борисович привычно зашел в рюмочную, но на сей раз сразу принимать не стал, оттянул удовольствие, попросил налить двухсоточку в железную фляжку – кстати, один из давних подарков благодарных заочниц. Фляжку же спрятал в карман; пусть будет запасец.


На кафедре его уже ждал давешний студент, не знавший основ методологии. Гнать бы такого в шею, да жаль… Пчелкин присмотрелся к помятому, воистину стендалевскому лику студента (Стендаль, красное и черное, красное были глаза, черное - то, что под ними), и, принюхавшись, профессионально определил, что несчастный вид – отнюдь не следствие бессонной ночью с Тейлорым и Большовым, а, верно, с кем поинтереснее. Ну ладно…
- Итак, молодой человек, мы с вами не решили вопрос методологии и гносеологии, - грозно молвил отец эффективности менеджмента.
Юноша сжался.
- Но, впрочем, решать мы его и не будем, - продолжал Дмитрий Борисович, - а обратимся к иным материям. Как вы можете объяснить суть теории менеджмента на примере отношений мужчины и женщины? А?
- Мужчины и женщины… - тихо повторил юноша; он слыхал о чудачествах старого лектора, но был явно не готов к такому повороту.
- Ну да, - авторитетно заявил Дмитрий Борисович. – Управление чувствами – это ведь также вид управления, быть может, один из сложнейших. Как мужчине привлечь внимание и… хм… благосклонность представительницы прекрасного пола?
- Если он настоящий мужчина? – уточнил студент.
- Конечно, - Дмитрий Борисович развел руками и понизил голос, - педерастов мы не обсуждаем, да их и нет почти среди выдающихся управленцев.
 И правда, задумался Денис – всяко терять было уже нечего – если по науке, то как понравиться такой красавице, как Леночка?
- Деньги, машины, дорогие развлечения – все не то, - тихо сказал он.
- Верно! – поддержал Пчелкин. – Все это суетно, временно,  и годится лишь для самых недалеких. Ну же! вы на верном пути, молодой человек.
- Поступок, - подумав сказал Денис, - геройский поступок.
- О! – глаза Пчелкина заблестели; его вчерашнего разочарования в современной молодежи не было и в помине. – Именно геройский! Нужно защитить девушку или иным способом показать себя в ее глазах достойным рыцарем, воплощением благородства, идеалом чести. Но, запомните, геройство не может быть заранее продумано и просчитано; оно хорошо лишь будучи импульсивным.
Несколько секунд они молчали, каждый думая о своем.
- Ах да, - первым опомнился Дмитрий Борисович, - зачетка то у вас с собой? Четверка, полагаю, устроит? Для пятерки все же нужны познания в методологии и гносеологии, хотя бы минимальные.


Через миг студента простыл и след. Дмитрий Борисович улыбнулся, взял кипу бумаг и важным шагом вышел из кафедры в коридор. Профланировав до заднего входа, он вдруг резко свернул, почти бегом преодолел институтские мастерские, вышел во двор, и, бочком-бочком, мимо свалки, юркнул в арку  и очутился аккурат у двери в рюмочную ресторана “Кефир”.


По расписанию у него было две лекции подряд. Это, справедливо считал Дмитрий Борисович, было слишком. Поэтому уже на первом занятии он договорился со студиозусами, что на первую его пару он отпускает всех, в приватном порядке разумеется, заниматься в библиотеку. А уж потом они все встречаются для обсуждения актуальных проблем науки управления. Разработанная система, выражаясь научным языком, была Парето-оптимальной, а если по простому – все довольны, всем хорошо.
- Как обычно? – улыбнулась ему толстая продавщица Надя.
- Сегодня только сто, - сурово ответил Дмитрий Борисович, - и бутерброд с килькой.


В рюмочную вошел незнакомец, высокий, худой, в черной шляпе, с каким-то застывшим, безжизненным выражением лица. Встал рядом, вежливо спросил:
- Вы не возражаете?
 Заказал только стакан томатного сока, чем вызвал неподдельное удивление Надежды.
Дмитрий Борисович любил поговорить недолго с незнакомыми людьми; такие ни к чему не обязывающие разговоры иногда рождали новые грани недостижимой истины.
- Когда я учился в аспирантуре, - неспешно начал Пчелкин, - я иногда сочинял стихи, не всегда цензурные, ну вы понимаете, молодо-зелено. Язык без мата что щи без томата. И вот… Я придумал стих на защиту собственной диссертации, да запамятовал, а нынче утром вспомнил, правда всего два куплета. Желаете послушать?
Незнакомец неопределенно кивнул.


- Ученый друг мой, не забудь!
   Прямолинейность враг науки,
   И не в духовных силах суть,
Когда трещат с натуги брюки!


Незнакомец залпом выпил сок и быстро вышел. Странный он какой-то, подумал Пчелкин, непохожий на обычных обитателей, так сказать аборигенов, “Кефира”.
Прикончив соточку, Дмитрий Борисович довольно крякнул, по-свойски улыбнулся Наде и вышел задним ходом, откуда было ближе до служебной двери в институтские мастерские. Проходя мимо помойки, пришлось, как обычно, задержаться по малой нужде: и кто придумал рюмочную без уборной, да еще и при ресторане?!


В лекционной аудитории он сразу прошествовал на кафедру; народу было немного – человек тридцать из ста пятидесяти на потоке, ну и ладно, ведь лето на дворе. Дмитрий Борисович по привычке не обратил внимание на выведенную на доске печатными буквами надпись “Пчелкин Forever”.


- Итак, на чем бишь мы? – рассеянно спросил он, но ответа не последовало. Конспект лекций Пчелкин где-то посеял лет пять назад, а новый писать было лень. Значит, будем говорить, как всегда, о правде жизни.
- Поговорим о катастрофических ситуациях в менеджменте. Ну, теорию вопроса вы изучите в библиотеке… А мне хотелось бы привести пример из области… рыбалки.
То была одна из любимых тем Дмитрия Борисовича.


- Однажды, лет десять тому, попали мы на лодке в грозу. То есть поперву вроде грозы никакой не ожидалось, небо ясное, гладь спокойная. И вдруг резко – те, кто любит рыбачить, меня поймут, - налетел ураган, волны в полметра. Лодчонка наша была совсем дрянь, а плыли мы посреди Волги…. И что делать?
- Молиться! – крикнул кто-то с заднего ряда.


- Почти… Было нас трое: Кеша-земеля, Данилыч и я. Все дрожим и чуем, что последние минуты грянут. И тут я говорю: а расскажите мне, братцы, про такой день в своей жизни, чтобы он был самый несчастный и самый счастливый одновременно.  Те отмахнулись сперва, все пытались шторм обмануть, а после призадумались – непростая задачка вышла.


Первым сказал Кеша. Выиграл я, говорит, в Спортлото, Жигуль, лет пятнадцать тому. И все говорили мне что я фартовый, и бухали две недели, и все такое. А почему несчастный, интересуюсь я? Так подумал, отвечает Кеша, что и впрямь фарт есть какой у меня особенный, стал еще играть и играть, после с лотереек перешел на игровые автоматы. И где, грит, я теперь? Ни квартиры, ни жены, ни работы – сколько рыбы поймаю, столько сыт и пьян, а что останется, уходит в подпольную “ромашку”, что на пристани стоит.


Данилыч думал дольше. Два года назад, говорит, точно был вот такой самый день – и счастливый, и несчастный. Внук у него родился, здоровенный, четыре пятьсот. В чем же несчастье-то, смеюсь я, чудило? А он так серьезно отвечает: в тот день я, никогда и ничем не болевший, впервые ясно понял, что смертен, до той поры даже мысли не было подобной. Вот так!


И пока они говорили все это, буря поутихла, волна успокоилась, и я уж сам-то думал и промолчать.


Но молния вспыхнула вновь, лодчонка закачалась и я начал свой некороткий рассказ. Такой день точно был в моей жизни – никогда не забыть той даты – 8 ноября 1952 года. А днем раньше я познакомился с девушкой по имени Элегия.


… Дмитрий Борисович прикрыл глаза. На минутку только, подумал, и продолжу. Голова склонилась к кафедре.
 



9. Ректор.
 
Ректор Тартарской финансовой академии Лихатов любил бумажную работу, собственно и выведшую его к вершинам административной карьеры. Каждый документ, любил говорить он, может стать и бомбой, и туалетным пипифаксом, как подойти.


Бумага, лежащая сейчас перед ним, вызывала смешанные чувства.
“Я, являясь круглой отличницей, подготовилась очень хорошо, но Дмитрий Борисович задавал вопросы сверх программы, в том числе утверждал, что женщинам не место в менеджменте. Хотелось бы проинформировать Вас, что Дмитрий Борисович иногда приходит на лекции и практические занятия в нетрезвом виде, отклоняется от темы занятия, указанной в методичке. Изучить же программный материал на занятиях мы не успеваем. На семинарском занятии от 15 мая Дмитрий Борисович учил нас правильно плясать чечетку. Прошу разрешить пересдать экзамен другому преподавателю”.


Лихатов улыбнулся; он вспомнил себя безусым юным студентом, слушавшим интересные лекции старшего преподавателя Пчелкина – тот прямо не критиковал, конечно, экономику социализма, но, вслушавшись в тонкие намеки и, казалось бы, не имеющие прямого отношения к теме байки, проницательный слушатель делал вывод о том, что экономика эта во многом бессмысленна, нерациональна, а то и попросту глупа. Пчелкин – тогдашний Пчелкин – несомненно, был одним из немногих, кто учил студентов мыслить.


И тут же нахмурился. Приближалась аттестация вуза – собственно, решался вопрос о том, останется ли ТФА под государственным крылом или отправится в свободное плавание. Пьющие и, тем паче, не соблюдающие календарно-тематический план педагоги были попросту опасны.


Странно, вспомнил вдруг ректор, вокруг Дмитрия Борисовича происходит в последнее время какая-то непонятная суета. Вот только вчера был звонок из непонятного места – местного отделения ФСБ – и сам разговор был странным.
- Полковник Мамонов, - представился собеседник.
- Чем обязаны? – немного смутившись, поинтересовался ректор; с ФСБ на его памяти Тартарская финансовая академия еще никак не пересекалась.
Мамонов интересовался доцентом Пчелкиным: как к тому относятся в коллективе, есть ли нарекания со стороны руководства, как относятся студенты. Лихатов своих никогда не сдавал; дал самую лучшую характеристику.
- Вы уж присматривайте там за ним, - вовсе непонятно кончил короткий разговор Мамонов, - если будут какие-то вопросы, оперативно сообщите.


Что бы это значило? В тот же день Лихатов столкнулся в коридоре с министром Дамиром: тот спешил с предзащиты, вскользь, как бы между делом, поинтересовался тем, планируют ли они оставить Пчелкина на кафедре на будущий год.
- Дмитрий Борисович – один из наших старейших, ведущих преподавателей, - по привычке дипломатично начал Дамир, - мы его очень ценим и любим. Но ему уже очень тяжело читать лекции, возраст, понимаете?


Лихатов все прекрасно понимал; Дамир хотел закрепить на кафедре собственную молодежь.
- Деканат факультета управления, - скомандовал ректор секретарше. – Вызови-ка мне Носка, срочно.


Через три с половиной минуты Макар Носок уже робко заглядывал в дверь огромного ректорского кабинета. Лихатов по привычке, выработанной годами, якобы заметил его не сразу, потом по-хозяйски улыбнулся: проходи, садись.
- Что там у вас Горохова, круглая отличница? – спросил он.
- Ни единой четверки, гордость факультета, - отрапортовал Носок.
- А что же жалуется? Прочти-ка заявление.


Носок пробежал бумагу глазами.
- Понимаете, - как всегда робко, с заискивающим придыханием, начал он, - но Дмитрий Борисович действительно уже устал преподавать, мы собираемся праздновать его юбилей, восемьдесят как-никак, достойная дата.
- А потом что? На пенсию? – словно бы не у Носка, а сам у себя спросил ректор, но Носок мгновенно отреагировал:
- Он может остаться у нас внештатным консультантом, сверх нагрузки. Мы будем приглашать его на заседания, конференции…
Да уж, весело подумал Лихатов, достойная смена растет, меня-то ты поди выкинешь лет в 70, под зад ногой. А вслух сказал:
- Хорошо, я подумаю. И насчет Гороховой тоже. Слушай, Макар, а ты в отпуск куда собираешься?
- В Ялту, хоть на недельку охота.
- Молодец, - Лихатов хлопнул его по плечу, - но не забывай, что скоро защита. Сам бы в Ялту, да ЕГЭ не пускает!
Макар Носок преданно захихикал. 


Когда замдекана факультета управления ушел, Лихатов отодвинул бумаги, откинулся на спинку стула. Когда же он сам был в любимой солнечной Ялте? Году эдак в 87-ом… Точно! Тогда в пансионате жила милая зеленоглазая девушка Юля, медсестричка из Казани, а он, во избежание последующих недоразумений, которые иногда возникают месяцев эдак через девять, представился специалистом по сопромату из Душанбе, даже подарил книжку якобы собственного сочинения. Он ласково называл ее “змейка”, а она, помнится, именовала его “робким зайчиком”, это его-то, уже тогда весившего за сто! ну и странные существа эти женщины!


Да, вздохнул Лихатов, раньше были времена, а теперь мгновения… А ведь это, кажется, одна из любимых старинных поговорок Дмитрия Борисовича Пчелкина, как же она заканчивается?
Ректор Лихатов нахмурил брови – впрочем, никакие радости далекой молодости он бы не променял на нынешнее тяжкое бремя высшего руководства – и вернулся к приказам Министерства образования.



10. Недвигайло.

- Ушел, как есть ушел! – крикнул лейтенант Недвигайло, вынырнув из рюмочной. – Через черный ход.
Невдигайло, огромный, добродушный лысый тип, был, казалось, сама растерянность.
- Тьфу ты, б…, - ругнулся майор Лобов, набрал служебный Мамонова.
- Взять! Быстро! Найти! Разжалую, суки! – таким истеричным голос начальника еще никогда не был.


Они кинулись к ТФА: по расписанию у Ученого была лекция в аудитории №56. Подскочив в двери, Лобов снял черную шляпу, вытер ладонью пот; Ученый был на месте, дремал за кафедрой.
- Добрый день, - Лобов шагнул в аудиторию, наткнулся на недоуменные взгляды студентов, - мы пришли задержать гражданина Пчелкина Д.Б.
- Сейчас в вытрезвитель увезут, - хихикнул тонкий девичий голосок, но Дмитрий Борисович никак не реагировал. В аудитории стояла зловещая, пакостная тишина. Лобов не любил такие минуты, кивнул Недвигайло, уверенно двинулся вперед.
- Покажите ордер, - дорогу преградила маленькая невзрачная девчушка в больших очках – карикатура на женщину.


- Что? Прочь с дороги, - Лобов грубо оттолкнул дуру, сделал еще шаг вперед.


И вдруг откуда-то сбоку на него налетел парень, высокий, худой, с длинным хвостиком волос на затылке – была у современной молодежи такая дебильная мода на наращивание волос.
- Как вы смеете ! Руку ! На женщину!


- Щенок, - Лобов грубо оттолкнул его; парень отлетел к стене, но проворно вскочил, вцепился майору в шею.


- Сука ! Урою ! Невдигайло, б… !  - лицо Лобова налилось краской. – Ко мне!
Лейтенант Невдигайло тупо маячил в дверях.


И в этот момент встали студенты –сорок или чуть более человек, одной колонной; в ней были все – и мажоры, катающиеся на мерсах, и нищеброды, голодающие в общаге, блондины и блондинки, брюнеты и брюнетки, двоечники и отличники; любители Достоевского, любители Донцовой и любители Дома-2; они были единой нерушимой стеной. Так они вставали и против царского гнета, и против ввода войск в ЧССР, и против Афгана. И глупцы те, кто говорят, что ныне студенческая молодежь не может встать единым фронтом. Может, еще как может, если задеть за живое.


Лобов позорно ретировался, схватил уже на улице за грудки Недвигайло:
- А ты что стоял! Вперед, арестуй их всех, б… !
- А не пошел бы ты на х…, - спокойно и даже как-то безразлично ответил лейтенант Недвигайло, - вместе с Мамоновым. С детьми я еще не воевал. Все, баста, пойду в охранники, в стрип-бар. Там и платят больше, и говна меньше.
Лобов уже не слушал его; дрожащими пальцами он набирал номер Мамонова.



11. Березонька.

- Омон ! Спецназ ! Конную милицию ! – вопил в трубку полковник Мамонов. – Недвигайло под трибунал!


С утра как-то особенно мерзко ломило затылок; сердце то заходилось как неисправный мотор, то медленно, тупо ухало как кузнечный молот. По привычке полковник проглотил пригоршню таблеток, запил рюмкой армянского – сразу полегчало, только навалилась жуткая слабость. К пяти вечера, к аудиенции у Мамая он должен быть в форме.
Лобова он даже не дослушал, сорвался сразу. Что за черт! Дело государственной важности! Ждет он, Мамонов, ждет шеф, ждет, страшно подумать, сам президент! – и какие-то студенты, какой-то лейтенантишка не дают арестовать шпиона.


Он уже не слышал оправданий Лобова, трубка выпала из рук; вяло подошел к окну, приоткрыл створку, вдохнул сырой, последождевой воздух, привычно улыбнулся березоньке: что за жизнь собачья, сучья, натравить на студентов ментов -  впрямь скандала не оберешься, а к пяти должен быть…


- Эй! Что вы там делаете? – крикнул Мамонов двум мужикам в спецовках, возившимся во дворике, как раз возле корней деревца.
- Что - что – дерево пилим, - вяло откликнулся один, - приказ начальника по хозчасти.
- Что !! Не сметь !! – Мамонову казалось, что он кричит, но крик оборвался, перешел в грудной шепот.


Не слышат.


Он шатаясь вывалился из кабинета, кинулся к лестнице. Во двор! остановить! быстро! Лестница плыла под ногами; я же не на эскалатаре метро, успел удивленно подумать Мамонов… Березонька!


… Через три дня его похоронили с генеральскими почестями; шеф рискнул пойти на нарушение субординации.
А старую березу преемник Мамонова все же велел спилить. Она загораживала ему вид на святая святых любого государственного человека – Тартарский Кремль.



   12. Имя, которого нет.

- Меня зовут Элегия, - улыбнулась девушка; улыбнулась одними уголками губ.


Он обернулся не сразу. Соорудил еще один бумажный кораблик, пустил по глади старого пруда, внимательно проследил как тот скрылся в зарослях камыша.


- Каждый кораблик как душа, - тихо сказал он, - вот этот отец, погиб под Курском. Вон тот – дядя Митяй, арестовали еще в тридцать четвертом и как сгинул, а его жену, Клавдию Макаровну, в сорок втором, в эвакуации забрала бомба. А тот, маленький, братишка Ванечка, умер в сорок четвертом от брюшного тифа.


- Я понимаю, - сказала девушка, будто в его занятии не было ничего странного, - они как бы снова оживают тут, сейчас, для вас… для тебя.


Он впервые пристально посмотрел на нее. Он где-то прочитал потом, много после, что вроде бы из многих миллиардов жителей планеты только двое являются слитными половинками одного целого, подходящими друг другу точь-в-точь, дюйм к дюйму, каждой стрункой души, каждой частичкой сознания, каждым движением тела. Он сразу понял, что этот человек сейчас стоит перед ним, задумчиво провожая взглядом ускользающие бумажные кораблики. 


Кто она была? Откуда? Как оказалась в парке? Он – идиот – спешил на комсомольское собрание, успел сказать пару дежурных, лишенных смысла фраз, условился о встрече завтра, на том же месте, в два часа дня.


Назавтра он спешил с демонстрации, посвященной очередной годовщине Великого Октября, решил срезать, прошел через институтский двор, привычно улыбнулся двум мальчишкам – обычные задорные пацаны, один из них нес с собой палку, испачканную чем-то красным, видимо, краской.


Около мусорной свалки он услышал странный звук – такой звук, бесконечно протяжный, дикий, безнадежный, не могло издавать живое существо – только дьявол или ветер, резвящийся ржавым железом. И сразу взгляд пал на мечущийся среди груд пожухших листьев, рваных газет, консервных банок белый комочек.


Он взял его на руки; щеночек уже не кричал, а только тихо, совсем по человечески плакал. Вместо глаз зияли кроваво-черные дыры.


Не выживет, мелькнула первая мысль. Он обернулся: гадов уже не было видно, да и нельзя было тратить время на их поиски, если оставался хоть малый шанс помочь. Недалеко была ветеринарная клиника; он кинулся туда, старый врач, громко матерясь, делал уколы, промывания, залил в пустые глазницы лекарство. После, когда воспаление пройдет, глазницы нужно будет зашить, сказал он, но на улице собака однозначно не выживет, нет ни единого шанса.


Он отвез щеночка, Валеньку – имя откуда-то взялось сразу – в аспирантское общежитие, на другой конец Тартарска (злобная комендантша Кабаниха, блюстительница порядка, нравственности и многочисленных инструкций, увидев Валю ни сказала ни слова), устроил заснувшего щенка в углу, в маленьком картонном ящичке.


И только тут вспомнил об Элегии! Занял денег, схватил такси; когда примчался в парк Горького был уже седьмой час – старый пруд был пуст и уныл, лишь слегка примята трава у места их вчерашней встречи, да у заводи камышей на темной глади сиротливо качался одинокий бумажный кораблик.


После он искал ее везде: через горсправку, через профсоюзных знакомых, по комсомольской линии, все тщетно. Ни одной девушки по имени Элегия, как сказали ему в Москве, в центре демографии и статистики, в Советском Союзе не зарегистрировано, и не пудрите нам мозги, молодой человек, а не то…


Со временем боль поутихла, он встретил девушку Алю, родил сына и дочь. Но боль жила в сердце, отдаваясь тяжелым эхом каждый раз, когда он, даже состарившись, встречал случайно на улице девушку с темными, волнистыми волосами и глубоким грустным взглядом… Щенок Валентин, вымахавший в прекрасного белого пуделя, прожил в их семье еще двадцать два года.


… Дмитрий Борисович проснулся. Кажется, в аудитории был какой-то шум, или нет? он ведь позволил себе закрыть глаза всего на минутку.


- Это и был самый счастливый и самый тяжелый день в моей жизни: день когда я спас живое существо от гибели и в каком-то смысле погиб сам. - тихо сказал он, - И, верите или нет, буря стихла, гладь Волги успокоилась в миг, мы причалили к берегу, и жены даже не ругались, когда мы отметили счастливое избавление, божье чудо, бутылочкой – и не одной!
- А мораль? – весело спросил кто-то из студентов, кажется тот самый Денис, довольный обладатель четверки по теории управления.
- Мораль? – улыбнулся Дмитрий Борисович. – А нет никакой морали. Нужно верить в чудо, даже в самый тяжелый миг пытаться отвлечься, просто переждать, и… Я не мистик, но… есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам. Впрочем, о мистической составляющей менеджмента мы поговорим на следующей лекции.


В институтской курилке он немного успокоился, привычно кивал, слушая взволнованный рассказ Вити Зубина про новый заказ на оформление шариками праздника в мэрии Тартарска.
- А я что говорил !
- Дмитрий Борисович, - начал какую-то новую тему аспирант Витя, - вот раньше…
- Раньше! – прервал его Пчелкин, со значением подняв указательный палец. – Раньше были времена, а теперь мгновения! Раньше поднимался х…, а теперь давление!
И сокурильщики долго, искренне смеялись.


А после, уже собираясь уходить с кафедры, он увидел давешнюю отличницу Свету Архипову; та виновато мялась в углу.
- Подойди-ка сюда, - сказал Пчелкин.
- Я нашла эту пословицу про роль женщин в менеджменте, - затараторила та, - курица не птица – баба не человек. Но я… я все равно не согласна!
Ну и ладно, подумал Дмитрий Борисович, ставя в зачетку оценку “отлично”, дай Бог найти тебе доброго парня. Красивого ли, богатого ли – не важно, а именно что доброго и понимающего.


… Институт держал его на этом свете, не давал окончательно состариться, окончательно разочароваться в жизни. А если даже и придется уволиться, то что ж, думал Дмитрий Борисович, спускаясь по лестнице Академии, останутся встречи с Витей, долгие зимние вечера с внуками, останутся рюмочная ресторана “Кефир” и кафе “Шаурма” с веселой подругой Дилькой, останется память. И когда настанет час предстать пред Высшим Судией, он скажет просто и честно: да, я грешил, грешил немало, но ни разу в жизни не сделал никому ничего плохого, ни грамма, ни толики; а теперь уж решай, на какую из высших кафедр мне отправляться – в райских садах яблоки кушать, или чертей обучать основам эффективного управления…


И была девушка по имени Элегия. Имени, которого нет.


 
 13. Герой.

Надо уметь пользоваться моментом, любил говорить доцент Пчелкин, в этом один из залогов успешного менеджмента.


Денис и воспользовался: занял почти тысячу рублей. Герою дня, не побоявшемуся воспротивиться произволу неизвестного то ли мента, то ли бандита, никто не мог отказать. Теперь он банковал – дешевое пиво в кафешке лилось рекой; о том, что будет завтра или даже сегодня – удар по лицу менту, считали все, не мог пройти бесследно – уже не думалось.


- Не прав был твой Витя, не прав, - пьяно улыбался старый дружище Жидок, неплохой по сути парень – ну, бережливый, ну, куркулеватый, а разве густобровый правитель был не прав в том, что экономика должна быть экономной?


Жидок имел в виду недавние рассуждения ассистента Вити Зубина, высказанные тем на семинарском занятии и почему-то задевшие Дениса за живое. Кто такие были студенты раньше и кто они сейчас, вопрошал впавший в философское настроение Зубин. Сто лет назад студенты были активнейшей частью общества, если не террористами и бомбистами, то уж участниками антиправительственных волнений во всяком случае – одним словом, наиболее передовая прослойка. В 60-е – 70-е годы двадцатого века значительная часть студенчества являлась средоточием свободомыслия и диссиденства, читали и распространяли в самиздате Солженицына и Гроссмана, спорили ночами до хрипоты о политике и правах человека. Да даже еще  в 91-ом студенты среди первых защищали Белый Дом.


Кто такой нынешний студент? Он прекрасно разбирается в сортах суши, суси и роллов; у него навороченный мобильный телефон. Книг, литературы художественной, он не читает или пролистывает то что модно. Он циничен, мечтает о дорогой иномарке и хлебной должности. Ему плевать на политику, он крайне склонен к конформизму.


Безрадостная и обидная картина была нарисована ассистентом Зубиным, которого все едва не в глаза называли по-дружески просто Витя – слишком мала была разница в возрасте и миропонимании. И картина оказалась неверной. Когда Денис кинулся на лекции на обидчика, он защищал не Пчелкина и даже не обиженную хамом Свету Горохову, а себя, самого себя - иначе после он бы мучался, не мог спокойно спать, потерял бы самоуважение.


- Денис, - он внезапно обернулся на такой желанный, такой сладкий голос; его руки слегка коснулась красавица Леночка Орлова. – Как ты смотришь на то чтобы пойти сегодня в кино? На индийскую драму я, увы, билетов не нашла, но комедия от резидентов Камеди Клаб с Гариком-бульдогом и Пашей-тормозом, говорят, супер!


Какая она красивая, подумал Денис. И какая скучная; со вчерашней Музой и то было интереснее, в ней безусловно был шарм. Гламурная картинка, и все – высокомерие и презрение ко всему, что не модно, неденежно, нетрендово (это ведь она, кажется, так жестоко пошутила на лекции про вытрезвитель). И ведь выбрала его, Дениса, в качестве новой модной игрушки, что-то типа Ай-Фона, только с ножками.


- Извини, - улыбнулся Денис, - я занят, иду в театр…
   



14. Счастливый человек

Света Горохова была сама не своя. Подлость, подлость, какая подлость к пожилому человеку, какая мерзкая кляуза, понимала она сейчас. А если Пчелкина уволят, только она одна и будет виновата, мерзкая стукачка!
- Я хотела бы забрать свое заявление, - кинулась она к Макару Носку.
- Извини, оно у ректора, - холодно ответил тот. – Поздно.
Поздно?


Она ринулась в приемную ректора, уже не в силах сдержать слез – те лились ручьем – а ведь вечером ее пригласил на “Бориса Годунова” Денис Завадский, самый красивый, самый умный и добрый парень института. Впервые в жизни ее пригласил парень!! И она не пойдет, не может пойти, какой театр, что может быть хорошего в жизни теперь…
- Ректор не принимает, - голос секретарши был холоден.


Она кинулась на кафедру, хотела повиниться - сказали что Пчелкин уже ушел. Склонив в голову, побрела в буфет, купила сочник и чай, руки дрожали. Некрасивая (страшнее Фрейндлих в “Служебном романе”, признавалась она себе в минуты высшего откровения), глупая, нечестная, кляла она себя – и Денис, наверное, пошутил, не могла она понравиться такому красавцу, ну не бывает такого.
- Ну что тебе? – секретарша Лихатова уже собирала сумочку.
- Вы не знаете… Не было сегодня распоряжения, приказа по… по доценту Пчелкину?
- По Дмитрию Борисовичу? Ну ты бы так и спросила. Был, конечно. Вот, слушай: распоряжение – наградить Д.Б. Пчелкина премией в размере оклада в честь юбилея.
- И все?
- А что – оклад мало что ли? Тебе-то какое дело?


И мир вновь стал светлым и добрым. И впереди была долгая дорога жизни, полная счастья. И сегодня была встреча с Денисом, с Дэном…


Позднее, много лет спустя, Светочка Горохова вспоминала этот, именно этот день как самый тяжкий и самый прекрасный в своей жизни.



15. Эксперт.

Резидент ЦРУ Джейкоб Грей не пил уже неделю. У тебя рожа такая будто не просыхаешь три года, ханыга, сказала ему на последней встрече верная подруга. Ничего такого страшного Грей в зеркале не увидел – вполне себе благородное лицо – но бабе виднее, а ведь через неделю ехать в Висконсин, к жене, надо выглядеть презентабельно.


Но выпить хотелось, черт возьми, очень хотелось! Он отвлекал себя только мыслями о первом за столько лет настоящем, стоящем деле, о чудном подарке судьбы, который  у каждого агента, верно, бывает лишь раз-другой в карьере, не чаще.


Месяца полтора назад он прогуливался по парку Горького – одному из немногих в пыльном, шумном Тартарске мест, где можно было подышать свежим воздухом, отвлечься от суеты, погрузиться в себя. Около старого, поросшего тиной пруда, присел на давно некрашеную скамейку, с удивлением глянул на старичка, пускающего по водной глади бумажные кораблики. Случайно, рассеянно зацепил рукой один из них.
Разгладил намокший листок.


И ахнул.


Стратегия размещения производительных сил Тартарии ! До 2050 г.! Титульный лист с гербом края и грифами задействованных в написании Программы госучреждений. Удача сама плыла в руки ! После такой информации резидентуру ЦРУ точно не закроют !


Познакомиться со старичком оказалось просто. Тот и впрямь оказался Правительственным Экспертом – источники Грея в Кабмине подтвердили данную информацию.


Резидент сразу приступил к делу:
- Видите ли, наш благотворительный фонд инвестирует средства в экологическое оздоровление вашего края. Эта программа была бы нам крайне интересна. Мы бы приобрели ее у вас.
- Сколько? – старичок тоже не стал разводить канитель. – Я смогу приносить по двадцать страниц в неделю, не больше. А всего там пятьсот листов, без приложений.
- Пятьсот, еженедельно, пятьсот, - Грей был готов к торговле; вербовка шла как по маслу.


- Лады, - Эксперт протянул еще не израсходованные на кораблики листки (в тот миг мнение Дмитрия Борисовича об интеллектуальном уровне америкосов, и без того невысокое, упало, как говорится, “ниже плинтуса”). Грей отсчитал пять стодолларовых бумажек – даром, совсем даром; видно, вовсе не ценят правительственных экспертов в этой дыре; даже в Зимбабве они выглядели солиднее и брали куда как больше.
- Это что?! – Эксперт гневно потряс бумажками в воздухе. – Я с твоей валютой к Надьке что ли пойду за стопкой? Или к Дильке в Шаурму - знаешь, куда она меня пошлет?! Пятьсот, говорю, рублей у тебя есть?


Никогда мне не понять русской души, думал Грей, рассчитываясь рублями. Никогда. Впрочем, я и впрямь обрусел, после грустно решил он – в отчете упорно указывал еженедельные расходы в размере пятисот долларов; раньше бы такое и в голову не пришло.
… Сегодня Эксперт был как-то по особенному радостен.
- Ну, здравствуй, Яша, - он быстро переиначил его имя (Джейкоб – Яков – Яша), - о делах после. Вот послушай какое четверостишие я сегодня припомнил.


“ Ты гордо подними чекушку,
   Глянь на ученых свысока,
   Индюшку бросив на подушку
   В себе почувствуй гусака!”


- А? Каково? Сочинено в доброй памяти семьдесят третьем годе.
- Восхитительно! – лучезарно улыбнулся Грей, не понявший смысла произведения; видимо, какой-то сугубо русский сюрреализм.


А старик уже доставал из-за пазухи плоскую железную фляжку.
- Давай, что ли… Ну по чуть-чуть. За хорошее настроение.


И – нельзя же было обижать столь ценного правительственного Эксперта - Джейкоб Грей обреченно кивнул.   


Август 2009 г.