Транш
Из-за ранней весны и очень жаркого, сухого лета, все ждали прихода ранней осени, но лето долго не хотело уходить в этом году из России. Поздние тёплые обильные дожди оживили зелень деревьев и выгоревших трав.
Осень пришла в конце октября, принеся с собой серые, тяжёлые туманы. Природа из зеленого лета как-то сразу шагнула в позднюю осень. Впервые я прожила в деревне так долго, целых шесть месяцев к ряду, выезжая по утрам на работу в Москву, а вечером возвращалась в деревню. Жизнь в деревне проста и незамысловата, потребности резко сокращаются, городская шелуха слетает через пару месяцев и с радостью приучиваешься обходиться малым. Меня переполняло чувство гордости за успешные самостоятельные опыты сельской жизни и самое главное – жизнь в деревне помогала преодолевать нервные переживания, вызванные дефолтом 1998 года.
В деревне думать о глупостях некогда. Просыпаешься с первыми пением птиц, работы не початый край, её не нужно искать, она сама лезет на глаза. На природе, в примитивных трудах и заботах на свежем воздухе голову начинают посещать светлые мысли и как-то само - собой находятся правильные решения для неразрешимых казалось бы проблем. Дела стали налаживаться.
Сегодня переезжаю в Москву. Машина за мной придёт к полудню и у меня ещё есть время прогуляться по лесу. В ночь резко захолодало, к утру трава плотно покрылась инеем. Пахнет грибной плесенью и прелым запахом прошлогодней листвы. Опавшая листва этой осени отсырела, не шуршит, а хрумкает под ногами, прихваченная первым заморозком и расползается киселём. Лужи по краям покрылись хрупкой корочкой льда. Господи, какая же благодать, но пора возвращаться. Спасибо тебе жизнь за вдохновение.
Войдя в деревню, вижу свой автомобиль у дома. Пока выносили и грузили в машину сумки, с неба посыпалась морось, холодный ветер обжигал руки. Природа помогала уезжать из деревни без сожаления. Пройдя по дому, проверила ещё раз отключение газовых и электроприборов, закрыла дом, калитку.
- Ну, что Алёша, поехали?
- Всё готово Валентина Ивановна, а Вы не забыли, что у Вас на шестнадцать часов назначена встреча.
- Да, да помню, спасибо.
Дождь усиливался, дворники размазывали разбивающиеся о стекла тяжелые капли воды. На автобусной остановке бросилась в глаза крошечная одинокая бесформенная фигурка старушки. Надо бы подобрать, промелькнуло в голове.
- Алеша, останови машину. Видел на остановке старушку? Предложи подвезти.
Спина водителя напряглась, но он сделала вид, что не слышит моей просьбы. Прибавил газ.
- Алёша, Вы слышите, что я сказала? Остановите машину и разворачивайтесь назад.
- Валентина Ивановна, машина только из мойки, вчера ездил на химчистку салона. Всё ведь изгваздает, а тут кожа.
- Разворачивайся и не пререкайся. Кожу он пожалел. Ты людей жалей, а не кожу в салоне. Только неволя может человека погнать со двора в такую погоду. Когда там автобус придёт, а может и не придёт вовсе.
Автомобиль остановился и задним ходом доехал до места остановки автобуса. Я опустила стекло дверцы. Старушка притопывала ногами и в нашу сторону даже и не смотрела. Над головой она держала кусок клеёнки, защищаясь от дождя.
- Здравствуйте бабушка. Садитесь, мы подвезём вас.
- Здравствуйте люди добрые. Ну, что вы, спасибо. Сапоги у меня в глине, да мокрая я уже вся, напачкаю только. Опаздала, бежала за энтим автобузом проклятущим, а он не подождал, а ведь видел меня ирод и не подождал, перед носом почти двери захлопнул оглоед. В автобузе и народу то почти не было, а всё равно не подождал секундочку какую.
- Садитесь, садитесь. Алёша, открой переднюю дверцу.
- Ой спасибо люди добрые, спасибо.
Старушка занесла ногу, чтобы сесть на сиденье, но шарахнулась назад.
- Не, не, спасибочки. Я в такую машину дорогую не сяду, тут всё блестит чистотой. Что я не понимаю разве, не хабалка чай какая, прости господи.
- Да садитесь же в конце - концов. Холодно.
Старушка подчинилась моему начальственному тону, кое-как угнездилась, предварительно стряхнув со своей клеёнки воду и подстелив её под ноги на коврик.
- Говорила ведь деду, чёрту старому: проверь часы, кажется опаздывают, видать батарейки подсели, а он и ухом не повёл пень бестолковый. Вот и опоздала на автобуз, а за полчаса вышла по часам энтим. Мне до остановки пять минут ходу. Надо было часы на полчаса вперёд ставить, тогда бы не опоздала. Сказал переведу, а сам про всё забыл. А ведь по его делу еду. Ничего доверить нельзя, всё самой всюду поспевать надо, всё самой. Ох-хо-хо. Сейчас разве кто остановится, мимо как оглашенные летят, грязью брызгают, не увернёшься. Так вы то куда едите, может и не по дороге нам?
- В Москву.
- Ох-хо-хо, не по дороге. Вы меня до поворота на Покровское довезите тогда, а там уж я как-нибудь. Мне в Покровское в сельсовет надо по дедовой пензии, что-то опять напутали. Говорила ведь деду. Да, что там… дай вам Бог здоровья добрые люди.
Старушка несколько раз перекрестилась, что-то нашёптывая. Дождь прибавлял и с напором стебал по стеклу потоком. Я тихо сказала водителю, чтобы ехал в Покровское к сельсовету, пропустив без комментарий его недовольное бурчание: «это же крюк какой, опять на совещание опоздаете, а я виноват буду». Старушка тяжело вздохнула.
- Вы поглядите чё делается - то. Обнищали совсем. В этом годе и картошка не уродилась. Солнце выжгло землю. В прошлом заливало и погнило все в воде, а нынче всё погорело. Как до весны дотянем? И на семена оставлять нечего. Лук не уродился, морковка – хвостики мышиные, а не морковка, свёкла чёрная. Капуста выжила немного. Всё лето жилы надрывали поливом огорода, а толку - то, а кругом всё дворцы, дворцы строят, скотину на выпас гонять стало некуда, сена накосить негде, всю землю продали под дворцы. Страх, какие домищи отбобахивают. Чё делается, чё творится на белом свете? Чем же это всё закончится? Если пахотные земли и выпасы домами застраивают? Кто кормить-то будет?
Она опять тяжело вздохнула. Освоившись и определив среди нас главного, она повернула ко мне голову.
- Как думаете, даст нам заграница этот транш?
У меня от неожиданности аж дыхание перехватило.
- Неужто не дадут? Тогда чё же в России опять голод начнётся? В телевизоре только про энтот транш и толдычут. Страх берёт, а тут ещё и картошка не уродилась. Мы то как-нибудь свой век с дедом доживём. Мне уже семьдесят шесть годов, деду моему восемьдесят. Нам мало надо. Он, дед то мой, хороший человек был, только старый стал совсем, израненный он весь той войной. Молодых жалко. Хаттаб, да энтот, как его…Шамиль. Ужас чё творят и управы нету. Холодные и голодные ребятишки разе осилят энтих басурманов. А мы туда всё деньги небось посылаем, как в прорву. Где же наберёшься. Чё творят, чё творят? Разор земле, один разор повсюду, да беда народу бескрайняя. Войны бы только с кем не случилось, а так потерпим, что же сделаешь, терпеть надо.
При подъезде к повороту на Покровское, старушка засуетилась, взялась за ручку дверцы. Я её остановила.
- Сидите спокойно, мы довезём Вас до сельсовета.
- Как до сельсовета? Не надо, Вам же в другую сторону, в Москву.
- Ничего, сидите.
- Господь наш милостивый, - вдруг заголосила старушка,
- видишь, не перевелись ещё люди на Земле, пощади ты нас грешных, не лишай милости своей рабов твоих совестливых.
Она причитала и горько плакала, плакала и причитала. Я, стараясь её отвлечь,
спросила:
- Бабуленька, а у Вас дети есть?
- Есть, милая, есть. Трое сынов у меня, внуков пятеро, три правнука. Два сына совсем хорошие, работящие и до начальников в Москве доросли, а вот Серёжа, младшенький, пьёт шибко, мается душой. Жена его выгнала, как он работу потерял. На заводе платить перестали, пошёл грузчиком в фирму, а там тоже ничего не платили, ушёл. Пить начал, затосковал от неудач, драться стал, она и выгнала. Мужик он смирный, но робкий уж больно. Жалко его. Теперь нас с дедом мучает, но жалеет нас, трезвый когда. В позапрошлом годе даже крышу новую на дом поставил, старая сгнила вся. Мы с дедом сколько лет копили на железную крышу. Поставили, Бог дал. Пока крышу ставил, даже и не пил почти, а потом опять загрустил. Энтим летом сосед взял его к себе на работу по строительству. Может одумается, остепенится с водкой то. Жена его приезжать энтим летом стала к нам опять. Помогала на огороде. Надеюсь наладится у них жизнь совместная сызнова. Даст Бог, войны если не будет, тогда выдюжим помаленьку. Народ весь губленный пошёл, слабый, злость в народе копится. Теперь молодые долго не живут, а что про нас стариков говорить, мы своё отжили. И тогда жизнь мученическая была, а теперь и вовсе проклятая, да разве же это жизнь.
Хотя внуки мои сильные, здоровые ребята. Работают пока, в достатке живут, у всех машины есть, квартиры. Чижало, говорят, бабушка очень работать стало. А чего чижало не пойму. Они же ничего сами не делают, только торгуют. Возят из–за границы тряпки разные, обувь. Оттуда везут, здесь продают, вот и всё. Какая же энто работа? Разве энто работа? Учились, учились, институты позаканчивали и никому теперь энти институты не надобны. Что будет – то если России басурмане иноземные транш не дадут? Не знаете? Пропадём видать совсем и с траншем энтим и без транша. Тьфу, прости господи.
Подъехали к сельсовету. Водитель открыл бабушке дверь, помог выйти.
- Как зовут тебя милая? Завтра в церковь пойду, помолюсь за тебя. Свечи на здравие поставлю и к Николаю Угоднику, и к Богородице. Просить буду, чтоб хранили они тебя и миловали.
- Что имя, бабушка? Имя – звук. Прощайте. Живите долго.
27.10.1999.