Дрель взвыла надрывно, и патрон выплюнул вихляющуюся как шансонетка насадку-миксер. Она крутанулась чвакнув, и медленно осела на дно чёрного германского ведра для замешивания раствора.
-Вот сука.
Обругал Илья Ильич досадную приспособу, пристраивая её обратно. Насадка нехотя встала на место. Илья Ильич закручивал патрон дрели руками:
-Надо бы ключ взять, а то опять выскочит.
Но не пошёл за ключом Илья Ильич. Ясны очи его замутились, и Илья Ильич понял, что ровным счётом ничего не видит. Решив смахнуть пот, застивший глаза Илья Ильич снял рабочую перчатку и, проведя тыльной стороной ладони по челу, обнаружил, что не пот это вовсе. По правой, а следом и по левой щеке споро катились мокрые капли. Скатывались они в уста Ильи Ильича. Да капали в ведро с германское, с недомешанным раствором. Илья Ильич облизнулся, капли на вкус пробуя.
-Вот ****ь.
Ругнулся Илья Ильич удивлённо.
-Что же это такое то?
А новая солёная влага застившая очи , да по щекам стекавшая не оставляла никаких сомнений – слёзыньки то горючие. Плакал Илья Ильич. И ничего не видя от слез, сполз Илья Ильич по стене бессильно, с возрастающей досадой понимая, что теперь уже рыдает в голос, размазывая по запылённому лицу не унимающиеся слёзы.
-Да почему же? Что со мной происходит?
Повторял Илья Ильич сквозь рыдания прерывистые. Но гласом вопиющего в пустыне оставались вопросы эти. И не было у Ильи Ильича ответов.
Отбросив прочь дрель, от слёз горючих не видя ничего да от рыданий вздрагивая, словно слепец - на ощупь прошёл Илья Ильич на кухню. Добрался до холодильника, и дверку на себя потянув, достал из него водочки бутылку. Крутком хрустким свинтил к лешёму винтовую пробку да принял глоток первый. Спешно принял - поперхнулся даже родимый. Откашлялся. Поставил бутылку на стол. Вытащил из пачки сигаретку, и, опустившись на табурет, закурил. И текли по щекам слёзы горючие, да водочка оставила нехороший горький привкус на устах. Пускал сигаретный дымок Илья Ильич, за столом сидя. И то ли из-за слёз горючих, то ли по некой другой причине, не видел Илья Ильич, что за столом он не один восседает.
Питие, как известно акт мистический - сродни камланию тунгусских шаманов. Посему и в этот час компанию Илье Ильичу составили два необычных персонажа. Напротив Ильи Ильича расположился враг - бесенёнок, вальяжно закинувший ногу на ногу и что-то на балалайке наигрывающий. А по левую руку от Ильи Ильича дислокацию имел его, Ильи Ильича, собственный ангел-хранитель. По причине временной слепоты, слезами вызванной, ни того ни другого Илья Ильич не узревал. Однако компанейщики его, как только Илья Ильич потянулся к бутылке тут же откомментировали сие движение:
-Давай Ильюха, накати! Децл полегчает.
Радостно закивал головёнкой вражёнок, весело затренькав на своей балалайке.
-Не стоит право же Илья. Легче-то не будет. Правда.
Сокрушённо качнул крылом хранитель.
Но припал Илья Ильич к бутылке и, глотнув изрядно, опустил её перед собой. Слёзы отступили. Илья Ильич прикрыл рот тыльной стороной ладони, потянул глубоко носом и новую сигаретку запалил:
-Сдаваться пора.
Сам себе сказал, и дымок сигаретный выпустил. Сказано это было без особых эмоций, скорей как констатация чего-то давно ему, Илье Ильичу, понятного. Слёзы эти странными приступами преследовали Илью Ильича долгое время. Сам он понимал это как следствие некоей душевной неполадки, а возможно и болезни. Случались оные расстройства неожиданно и без видимых причин, словно приступ падучей.
-Тож вариант. Полежишь в дурке, колёс пожрёшь. Эх, ебись оно всё пони-лошадью! Жги, Илюша!
Радостно согласился бесенёнок.
-Ты устал просто, Илья. Это скоро пройдёт.
Похлопал успокоительно Илью Ильича по спине хранитель. И словно внимая невидимым собеседникам, Илья Ильич продолжал говорить:
-А смысл? Мозги на место поставят? Да поставят ли? А и поставят, то зачем? Вообще всё это зачем? Мне уже тридцать семь лет. Возраст прямо скажем не юношеский. А сколько из этих тридцати семи я жил по-настоящему? Пальцев на одной руке много будет, чтобы перечесть эти годы. Да какие собственно годы? Так эпизоды-часы, дни максимум. А так работа. Да не себе в радость, а лишь необходимостью продиктованная.
И Илия Ильич, ручкой махнув, принял ещё водочки глоток.
-А хули? Что есть – того не отнять. Пей, Ильюха! Устрой ливеру именины!
Согласно закачал рожками вражёнок, не прерывая нудного треньканья на своём инструменте. Хранитель, промолчав, было, возразил:
-Но ведь жизнь не бывает сплошным потоком счастья. Это вполне нормально, что счастливых моментов гораздо меньше, чем трудных. Все так живут, Илья. И всегда есть те, кому ещё хуже, ещё трудней. Разве не так?
-Экая глупость.
Отмахнулся Илья Ильич, досадуя:
-Какой смысл в том чтобы рассуждать, чьё говно говнее?
Вражёнок встрепенулся в согласии:
-Глупость и чепуха! Какое вообще может быть человеку дело до других? Людей никогда не интересовало то, что происходит с другими. Кого **** чужое горе? Своего невпроворот, йоптыть! Хули другие? Многим другим при полном отсутствии мозгов и таланта судьба щедро отпустила немеряно ништяков. А тебе что?
-Ничего.
Молвил Илья Ильич и сызнова к бутылке приложился.
-Неправда!
Всколыхнулся ангел.
-Да что ****ь неправда?
Вопрошал бесенёнок с прищуром и, не давая ответить, частил мелко:
-Правда, всё! Никогда ничего не давалось тебе легко. Каждый шаг как в болоте. Каждое движение по жизни – борьба. Каждое устремление - кровь сердца. Да. Сердчишко-то поберечь надо бы, Ильюха. Хотя чё его беречь? Один *** помирать!
-Помирать.
Эхом отозвался Илья Ильич. Самая мысль о смерти не пугала в последнее время. Более того, в крайние моменты жизни мысль эта казалась всё более привлекательной:
-Собственно, что мы теряем со смертью? Вот лично я допустим? Что?
-Да ничего, Ильюха. Что терять-то, бро? Кому-кому, а тебе, нищеброду - точно нечего! Эх, гуляй рванина! Оторвись напоследок! Однова живёшь!
Выкрикнул залихватски бесенёнок.
А Илья Ильич меланхолично гнул свою линию:
-Капитала я не скопил, хоть и работал как вол на протяжении всей жизни. Работал честно. Самозабвенно, до самоотречения. Все смотрели на меня как на идиота. А я работал. Что мне это дало? Ни чести, ни славы, ни радости.
Вражёнок кивал согласно, а хранитель не сдаваясь, возражал:
-Самоуважение, Илья! Ты ведь мог делать то, что было не под силу другим. Ты своим примером показывал окружающим, что можно честно трудиться. Созидая что либо, ты учился. Ты становился значимей и выше самого себя. Это ведь дорогого стоит! Не пей сегодня больше. До края доходишь, Илья!
-Бред!
отрезал бесенёнок. Вспыхнул раздражением и заговорил зло:
- Самоуважение? Уж не гордыня ли? Никому ничего не нужно! Посмотри на себя! Честно работал! И что? Где результат? Кому нужна эта честность? Все всегда смеялись над этой честностью. Пока ты честно ломал горб и тратил душу, они потирали руки, хихикая и подсчитывая доходы, которые ты им приносишь своим трудом. Твой труд всегда был выгоден лишь кому-то другому. А ты? Сам ты где? Работая с пятнадцати лет что ты из себя представляешь к своим тридцати семи? Зачем, Ильюха? Для чего? И что значит - не пей? Может ему дышать нечем? Может он сдохнет на *** если не выпьет сегодня! Правители пить не запретили ещё!
Водочка лилась в уста Ильи Ильича, словно вода колодезная. И разжижая кровь, вспыхивала в хмельной головушке новой мыслью:
-Правители. Ворьё лживое. Народа радетели. Страну с колен поднимают? А вот и ***. Что в этой державе за столько лет изменилось? Душа мира. Похуй им на душу эту. Лишь о собственной жопе пекутся. Потому и нет душе отдохновения, а народу жизни. Сходит им всё с рук и будет сходить. Не видят они ничего и не слышат. А услышать, способны лишь взрывы бомб. Только того и боятся. И будут вам бомбы, погодите. Непременно будут. Будут новые Рахметовы, рождённые вашей алчностью и равнодушием.
И чувствуя, как отпускает мутный морок, как чёрный комок печали рассасывается с каждым глотком, рассуждал Илья Ильич вполне спокойно:
- Бомбисты, Рахметовы, Нечаевы. Уродливый выкидыш уязвлённой совести и попранной справедливости. Народники. А есть ли до них дело самому народу? Нужно ли народу что-либо этакое вообще? Сам-то народ, все мы - человечество. Сонм личностей, сливающийся во вполне безликую массу. Не меняющийся, по сути, на протяжении многих веков. Наши потребности примитивны: пожрать, поспать, и наплодить себе подобных. Для чего? Что бы цепочка не прерывалась? А зачем? Зачем бесконечно ткать эту неряшливую нить цивилизации? Зачем нужна цивилизация, которая не растёт? Более того, деградирует. Прогресс, конечно же, налицо. И техническая мысль стремится доставить потребителю максимум комфорта. Создаётся ощущение, что мы уже не успеваем менять гаджеты. Но зачем, что либо потреблять сегодня, если завтра свет увидит очередную инновацию? Тупик. Ловушка для потребителя - сегодня ты покупаешь то, что морально устарело ещё вчера потому, что сегодня уже готов продукт завтрашнего дня. И вот уже формируется ясная цель - приобрести и употребить нечто новое. Новое - то, что собственно мало чем отличается от старого. Незначительные моменты - другая вкусовая добавка, компактный размер, количество пикселей, изменённый цвет, усовершенствованный дизайн. И всем плевать, что это продукт одноразового применения. Всё делается лишь для того, чтобы всё это приобрели. Просто истратили определённое количество денежных знаков заработанных всё в той же системе. В системе продвижения потребления товара. И это касается всех. А те, кто преуспевают в этой системе, становятся на ступеньку выше. Из них формируется элита. Пустопорожняя масса таких же недочеловеков, с шорами на глазах. У них, конечно, другие шоры. Другие напитки, другие продукты, другая одежда - другие товары. Дорогие до безумия, но всё-таки те же самые побрякушки - продукт системы. И совершенно не важно во что ты одет - в китайские джинсы или культовую тряпку от очередного кутюрье–пидораса. Твоя ценность определяется лишь количеством бумажек с видами городов или портретами мёртвых президентов. А сними всё это с тебя и – ноль. Кругло-пустое зеро! И как слепой щенок будешь ты тыкаться в спины себе подобных. Лишь оттого, что ценность личности абсолютно не в этом.
- Эк завернул, Илюха! А в чём же, в чём?
Внимательно выслушав длинную тираду Ильи Ильича, поинтересовался бесенёнок.
-Ценность человеческой личности в духовном совершенствовании - постоянном росте. В интересе к познанию окружающего мира. В сохранении высших моральных принципов и гармоничном существовании с миром. И всё это невзирая на рамки социума.
Хранитель мягко отстранил руку Ильи Ильича от бутылки. А оставивший до поры досадное треньканье на балалайке вражёнок хохотнув, поинтересовался:
-Ни *** себе! Это как же так? И все радости долой? Всем аскетами стать надобно?
- А вот так. И совсем необязательно всем становиться аскетами. Схима- дело добровольное, но её ещё заслужить надо. Только вот к чему аскеза, если нет совести, если утрачено чувство справедливости и ответственности за свои шаги, слова и мысли? Когда эти понятия замещены самодостаточностью и ощущением тупого превосходства над всем чего не понимаешь, и не желаешь понимать. И с приобретением мнимой самодостаточности сам Бог становится для человека чем-то нарицательным. Смешным и неправдоподобным. Необходимость в духовном росте, в самосовершенствовании отпадает вместе с утратившим значение понятием - Бог. А человек чуть лишь приоткрыв завесу тайны над некоторыми вещами, решил, что Бог это что-то из разряда мифических преданий. И приоткрыв эту завесу, отчего-то посчитал, что вполне легко сможет обойтись и без него. Но самодостаточность в данном случае ведёт в тот же самый тупик. Несовершенное существо в физическом и моральном планах объявляет себя венцом природы и хозяином мира. Не нелепый ли это фарс господа?
Бесенёнок услужливо подвинул водочку к Илье Ильичу и, дождавшись пока Илья Ильич сделает новый глоток, мягко заговорил:
-Ну, так-таки и фарс, Ильюха! Отчего же тупик? Люди развиваются. Пусть и не в духовном плане. Но, в конце концов, много ли радости от духовного развития? Царство божие? А где оно, то царство? Обыкновенный среднестатистический человек видел ли его? Знает ли он что в нём ему уготовано? Посмотри, Ильюха, главенствующие конфессии предлагают различные варианты. Но ни одна конфессия не сможет с достоверностью сказать, что же там - за последним пределом! Не скажут, потому что не знают. Потому что равно так же как и все остальные состоят из живых людей. Простых людей, напичканных не ими выпестованными идеями. Далеко не многие склонны принять на веру то, что им говорят. То, что написано в древних книгах. Для людей реально лишь то, что можно потрогать руками, рассмотреть в микроскоп, попробовать на язык, вдохнуть через нос. Плоть, цвет, запах, вкус. Всё остальное химера. А то, что ты говоришь – мистика и вопрос веры.
-Вопрос веры.
Внятно проговорил Илья Ильич, выдохнув после очередного глотка из основательно початой бутылки.
-Вера в нечто более совершенное, не есть ли стремление к совершенству? Но мы не хотим совершенства. Нам хорошо и так - со своими больными грёзами, ущербной фантазией, мелкими желаньицами. А те, кто обязан по статусу хранить огонь веры, уже погрязли в самых примитивных страстях. И алчность не самый страшный из тех грехов, что их раздирают. Ханжество и фарисейство. Педофилия и возведённая в официальный ранг всё та же гнилая псевдоэлитарность. Эгоизм, возведённый в устав жизни. Любить себя любимого. Не Бога в себе, а именно себя. Это ли не крах? Да и есть ли Бог в ком-то из нас теперь? А есть ли он вообще? Почему он допускает то, что происходит сейчас? Отчего он не прольёт на нас потоки своего гнева? Гнева праведного, очищающего. Скверна заполонила наши умы и сердца. Так отчего же он молчит? Нет его! Умер! Умер ещё до нас. Или мы его убили. Убили своими мелкими страстишками, своевольным хотением чего-то новенького. Поиском муторной сиюминутной движухи, раздражающей нервные центры в мозгах. В маленьких, примитивных мозгах не способных к глобальным выводам. Сиюминутность и одноразовость мыслей и желаний и устремлений. И никакого Бога.
Илья Ильич обернулся к окну и взглянул на небо. От речей его крамольных небо не вспыхнуло, не разверзлись серые облака, не сверкнула молния, и гром небесный не грянул. Бог молчал.
- Жжёшь, Ильюха! Ай, красавчик! Что и требовалось доказать.
Захихикал мелко бесенёнок, аж в ладошки захлопал, балалайку на стол положив.
-Но ведь это не так!
Возразил хранитель:
- Ценности! Вечные ценности. Они остались! Их ничем не заменишь!
-Отнюдь.
Илья Ильич глотнул вновь и дымок сигаретный пуская, развивал мысль:
-Какие ценности? Любовь? Дружба? Может быть семья? Нет ничего. Любовь - лишь состояние кратковременного безумства, вызванное химическими реакциями организма. Дружба? Вообще смещённое понятие. Ну, дружат люди и что? На чём зиждутся эти отношения? На выгоде. Выгоде от общения, морального расположения. На банальной боязни одиночества, в конце концов. То же самое и с семьёй. Что есть семья? Достаточно шаткий альянс. Для чего он? Для чего жить вместе, если то самое буйство гормонов постепенно сходит на нет. Дети? А что проку плодить себе подобных, в то время как мы отчётливо осознаём всю тщетность собственного существования? Дети вопреки нашим чаяниям совершенно отдельные личности. Личность нуждается в воспитании. А как мы можем воспитывать своих детей, не веря в то, что им говорим? Мы говорим детям: это чёрное, это белое. Говорим подчас, не объясняя, почему чёрное это чёрное, а белое это белое. Мы просто не можем им этого объяснить. Не можем, потому, что сами не уверены в своей правоте. Ребёнка нужно пестовать как капризный цветок. Давать ему самое лучшее. А что мы способны дать ему, если сами в себе утеряли это самое- самое лучшее? И на выручку приходят подмены. Навязшие в зубах стандарты: еда, шмотки, развлечения. Мы откупаемся от своих детей этими подменами. В сущности лишь оттого, что в нас самих живёт пустота этих подмен. И чувствуя это, дети уходят от нас. Это закономерно - провозглашая ценности, в которые мы не верим, мы учим своих детей врать. Нам это удобно. Мы никогда не скажем своему ребёнку: чадо, зачем ты учишься? Ты никогда не будешь счастливым оттого, что забил себе голову бесполезными знаниями. Как устроен мир, тебя всё равно не научат ни в школе, ни в институте. И если когда-нибудь ты не станешь пушечным мясом на очередной войне за чужие интересы, ты обретёшь пустоту в другой войне - войне с самим собой, став таким же ничтожеством, как твой замшелый родитель. Напротив, мы скажем ребёнку: учись, познавай, слушай учителей и может быть со временем, ты обретёшь своё счастье - будешь богатым, довольным собой и жизнью. И это тоже тупик.
-Получается, что выхода, собственно говоря, и нет.
Сочувственно откликнулся бесенёнок, внимательно глядя на Илью Ильича. Хранитель запротестовал:
-Есть! Ты можешь сделать в пику загнивающему по твоему мнению миру - свой мир! Твоё творчество - твоя свобода! Одна из немногих свобод Илья! Опиши его на бумаге, нарисуй! Вырази его дыхание в музыке. И пусть это и будет твой ответ. Твоя реальность. Только твоё - то, что никому больше не будет принадлежать. И как знать? Может быть, именно ты сможешь заронить то самое зерно, которое со временем даст благодатные всходы?
Илья Ильич смахнув ручкой отчего-то вновь набегающие на глаза слёзы горючие, вопрошал нервно:
-Всходы? Какие такие всходы? Посеянное в час сомнения даст очень сомнительный урожай. Да и кому нужны эти зёрна?
Илья Ильич посмотрел на маленькую обрезиненную флешку:
-Вот они зёрна. Пятьсот двенадцать мегабайт сомнительных чаяний и не менее сомнительных устремлений. Бросить их в эфир. Взойдут невнятными комментами и завянут, канув в лету. А если не завянут, то не станут ли эти миры не менее болезненными, чем мир вокруг?
И вот тут Илья Ильич свершил совершенно непотребное действо. Взял Илья Ильич серо-зелёную, обрезиненную флешку, да не жуя, заглотил. Сунул в уста и сглотнул, ощущая, как флешка провалилась в пищевод, вызывая некий дискомфорт в организме.
- Ильюха, запей скорее!
Вскочил, хохоча бесенёнок.
-Илья, ну что это такое? Ты же взрослый человек!
Попытался воззвать к голосу разума Ильи Ильича хранитель. А Илья Ильич подхватил бутылку с остатками водочки и глотком большим добил её содержимое. Всю бутылку опорожнил без остатка.
-Ай да Илюха! Адский жгун! Ну, респект! Ох, порадовал!
Хохотал вражёнок.
-Это уже ни в какие ворота… Право слово, Илья. К чему такое?
Разводил руками хранитель.
- А вот зачем! Ну-к дай позырить?!
Илья Ильич подхватил со стола балалайку и попробовал что-то заиграть.
-Отдай! Расстроишь инструмент! Отдай сука!
Запротестовал прекративший хохотать бесенёнок, в балалайку вцепившись. Завязалась короткая, но отчаянная баталия. В ходе, которой махавший руками и собственно балалайкой Илья Ильич дерзнул по лику инструментом не токмо вражёнка, но и случайно попавшего под горячую руку хранителя. Последний, охнув, отшатнулся, а бесенёнок, шипя и плюясь матюгами, залез под стол. И заскулил от туда:
-Попомнишь у меня ****обол ****ый!
-Цыц пидорва! Глаз на жопу натяну!
Пригрозил вражёнку Илья Ильич и, пошатываясь, подошёл к окну. Мрачно окинул взором молчаливое питерское небо. Затем растворив окно сел на подоконник, свесив ноги на улицу:
-Пошлая оперетка. Необходимо кончать со всем этим.
Бормотнул Илья Ильич. Поднялся нетвёрдо на ноги и посмотрел вниз на асфальт серый дождём омытый. Хотелось Илье Ильичу что ни будь героическое крикнуть: « банзай!» к примеру, или «ура!» на крайний случай, но усмотрев в этом некое позёрство, Илия Ильич молча, шагнул вперёд и полетел вниз - вслед за выкинутой мгновение назад раздорной балалайкой.
И вражёнок и хранитель, несколько опешив от этакого кунштюка, подскочив к окну, смотрели в низ - туда, куда падал Илья Ильич.
Не сожалея, а скорей даже не отдавая себе отчёта в происходящем, летел Илья Ильич с двенадцатого этажа точечного дома. Летел аккуратно - вниз головой, дабы разом погасить безответные вопросы и непонятно отчего набегающие временами слёзы. Летел.
Между тем некто в бескрайнем космосе, вздохнул бесконечными мирами и произнеся лишь:
-Нет, так не пойдёт.
Щёлкнул словно перстами мириадами звёзд, и тело Ильи Ильича, зацепившись в полёте за чью-то спутниковую тарелку изменило траекторию падения. Изменило ничтожно, но Илья Ильич взмахнув конечностями, падал теперь в крону растущего под окнами дерева. И путаясь в ветках, ломал рёбра о крепкие сучья. С треском ломающихся веток, шуршанием обдираемой листвы Илья Ильич шлёпнулся на газон под окнами. Удар был несильный, но основательный. Мелко тряслось в хмельной головушке и мутило. Тошнота пересиливала боль в рёбрах поломанных. А взору Ильи Ильича представилась ноздреватая с вкраплениями каких-то злаков какашка, оставленная под деревом собакой, выгулянной нерадивым владельцем.
-Вот ведь как.
Досадно подумалось Илье Ильичу. И не в силах совладать с навалившейся одурью Илья Ильич исторгался на зелёную траву перед носом своим. Рвало Илью Ильича буйно. И последнее что он узрел пред тем как чувств лишиться, была серо-зелёная флешка на пятьсот двенадцать мегабайт - целёхонькая и невредимая, лишь испачканная изрядно рвотной слизью.
А кто-то незримый, вздохнув тихо всем бескрайним океаном бесконечных галактик, произнёс без осуждения:
-Дети…