«Да» Глава 7
Двадцать четвёртого декабря 1978 года, днём, Некто Неизвестный стоял на набережной Невы, напротив Академии Художеств, у парапета на подъёме к мосту имени Лейтенанта Шмидта. Это было странная высокая фигура, в длинном чёрно-синем демисезонном пальто с крупными пуговицами и с лохматой шапкой ушанкой на голове. Шарф неопределённого цвета закрывал его подбородок, глаза были скрыты очками с затемнёнными стёклами. Перед ним на парапете лежала толстая, полная, картонная папка с развязанными тесёмками, в руках Некто держал последний лист рукописи, в низу которого стояло это безнадёжное слово КОНЕЦ.
Некто Неизвестный дочитал лист, положил его в папку и завязал тесёмки. На папке было выведено фиолетовыми чернилами: «N.N. Роман без названия». Некто Неизвестный задумался, низкий гранит парапета набережной не позволял облокотиться на него с удобством, он стоял прислонившись как-то боком. Папка безхозно серела на розовом граните. Н.Н. уставился в классический простор Невской перспективы, но не видел ни классики, ни простора. Не видел он этого не из-за тумана, мрака, дождя или снега. Нет, погода стояла обычная, серенькая, безморозная, чуть давящая на психику, Питерская декабрьская, короче, просто взгляд Н.Н. был обращён внутрь его существа, и обращён не с вопросом или недоумением высшего порядка, а просто от отчаяния. Отчаяние это имело некоторые внешние причины, но в основе своей было беспричинным или, скорее, эндогенным, то есть с причинами, но лежащими внутри, а не во вне. Казалось, что Н.Н. совершенно некуда пойти и поэтому он стоит над этой прекрасной перспективой и не замечает её, не переживает ни художественно-изобразительно, ни словесно-прозаически, ни, тем более, поэтически. Нет, пойти ему было куда, даже в два места сразу, но сдвинуться с места Н.Н. не мог. Всякому человеку есть куда пойти, хотя бы на тот свет, к примеру, эта мармеладовщина восклицания не имеет никакого отношениея к нашему повествованию, так, для красного словца приплелось. Правда, и восклицания не было, а было только предположение, ни на чём основательном не основанное, заключённое в слове «казалось». Кажется? – перекрестись и, может быть, всё как рукой снимет.
Н.Н. не крестился, он только переместил вес своей фигуры с одной ноги на другую, немного качнулся, чуть сдвинулся, слегка поменял положение рук, задел обшлагом тяжёлого пальто, с чёрной пуговицей на рукаве, за угол упитанной серой папки и она ринулась за гранитный парапет, в ледяную Невскую быстротечную водицу. Зима была подозрительная, Нева ещё не встала, скованная льдом хотя бы в двадцать сантиметров, не говоря уже о пятидесяти, поэтому: папка падала вниз вдоль высокого гранитного бока реки, вошла в воду своим малым ребром, мгновенно была утащена сильным течением под тонкий лёд, не припорошенный снегом, мелкнула своим мышиным боком с мгновенно расплывшимся фиолетовым пятном, навсегда исчезла из поля зрения кого либо из живых.
Некто Неизвестный не метался по набережной, не звал не помощь, не вздымал руки к низкому небу – место было безнадёжное, хотя и классическое. Высокая стена набережной плавно изгибалась к мосту, спуск к воде остался слева, а течение неслось вправо, в Финский залив.
Рукописи может быть и не вступают в бурную реакцию окисления с кислородом окружающей атмосферы, с выделением тепла, света, дыма, и с твёрдыми остатками в виде пепла и сажи, но, как выяснилось, хорошо тонут и безвозвратно исчезают даже под тонким льдом, по которому не побежишь за рукописью, даже если и возникнет такое желание. Н.Н. такого желания не выявил ни единым жестом, а что происходило в его душе – мы не знаем, лицо его, как рассказано выше, было плотно замаскировано от посторонних нескромных взглядов. Но он всё же склонился через розовый гранит парапета и проследил за исчезновением папки в чёрной, ледяной, быстрой, не ядовитой воде.
Первая снежинка упала на рукав Н.Н. Он вгляделся в её совершенство, вздохнул, и выдохнул тёплой углекислотой на снежинку, которая покорно, без сопротивления превратилась в капельку воды. Снежинка знала, что за ней летят мириады подобных ей, но не похожих. Н.Н. поднял голову к низкому, свинцовому небу, которое для него было окрашено в тёплый цвет очков, подставил руку, поймал ещё несколько снежинок и направился в заведение под вывеской «Мороженое». Чтобы попасть в тепло мороженицы, ему понадобилось только пересечь набережную Лейтенанта Шмидта, широкую в этом месте.
В декабре, достоинством мороженицы была свободная продажа сухого вина и шампанского, а недостатком в любое время года – запрет курить там. Он взял себе стакан «Советского шампанского», полусухого, сел за столик и неторопясь стал прихлёбывать искристый, вкусный напиток. Жаждущих мороженого или «сухаря» было мало, да Н.Н. и не замечал никого, он смотрел на снег падающий за окном. Этот снег не стал ещё минорным, жёлтым в свете фонарей, но обещал им стать через час с небольшим. Такой снег всегда мрачно вдохновлял Н.Н., когда внутренний минор не переходил в бесплодную депрессию, а перо само просилось в руку. Он вынул карманный блокнот, отвинтил колпачок у авторучки с лиловыми чернилами, выбрал сухое место на столе и стал что-то записывать. Сцена могла бы тематически войти в сюжет – «писатель и кафе», но не войдёт, это вам не Париж двадцатых, а Ленинград, 24.ХII.1978 года по Рождеству Христову.
Было тихо, сыро, тепло, кислый запах сухого вина заглушал молочно-сливочно-ванильный дух мороженого. Продавщица скучала и лениво что-то выщёлкивала на деревянных счётах – древнейшем на Земле компьютере. Она даже зевала, но этого Н.Н. не видел.
Некто закончил писать, посмотрел на наручный «Полёт», завинтил авторучку, разложил всё по карманам, заглянул в свой стакан, допил, запрокинув голову, кивнул головой продавщице и вышел в снег.
Некто Неизвестный любил снег, а снег ответно ласково принял его в свою тишину. Теперь снег просто валил с невидимых небес, надо было поторопиться. Н.Н. свернул налево, миновал Академию художеств и зашагал в сторону Академии наук. Он мерил асфальт длинными ногами, оставляя сразу чернеющие влагой следы. Скоро он уже был под стеной Института акушерства и гинекологии имени Отто, он же и роддом, уже по вечернему светившему всеми своими окнами, хотя не было ещё и трёх часов пополудни. Н.Н. вынул из кармана сложенный в четыре раза лист чертёжной бумаги, шестьдесят на восемьдесят сантиметров, прозываемой Whatmann, но таковой в действителности не являющейся, а несущей в этом имени память о бесподобном качестве этой английской бумаги, и развернул свёрток. На бумаге крупно и криво, чёрной тушью и плакатным пером, было начертано: ВЕНЕРА. Н.Н. встал под окнами в один ряд с другими отцами с плакатами в руках. У одного, на листе такого же размера, стояло: ЮНОНА. У троицы был склеен целый транспарант и на нём размашисто, с намёком на профессиональный шик, флейцем, красной поливинилацетатной темперой, темпераментно нарисовано: ГЕРА. Это имя можно было бы прочитать в ясную погоду даже со спутника-шпиона на околоземной орбите. Образовалось Греко-Римское собрание имён под окнами роддома имени немца Отто. Ну что ж, Северная Пальмира всегда была космополитичной, всегда стремилась ко всечеловечности.
Картина под окнами Институ акушерства и гинекологии была похожа на визит любой больницы закрытой для посещения по причине карантина \часто – уловка, облегчающая жизнь медперсонала\, или тюрьмы и лагеря, закрытых уже по иной причине. Мужья, любовники, без пяти минут отцы поднимали вверх свои плакаты с именами любимых, тех вызывали к окну, они вставали на подоконник, если могли, и перекрикивались через форточку. Часто кричали все сразу и понять что-либо, было затруднительно.
Снег повалил гуще, стемнело, зажглись уличные фонари. Некто Неизвестный узнал, что ему хотелось узнать, посмотрел на промокший плакат с именем – Венера и засомневался. Он не хотел мокрый свёрток класть в карман пальто, но и не мог сунуть Венеру в урну с окурками и плевками. Н.Н. перешёл через рельсы к парапету Невы, склонился, пытаясь различить темноту промоины, сложил имя Венеры в маленький комок и швырнул его в воду. Он решил, что так будет лучше, вода чище, а клетчатка, клей и сажа органически свяжутся с природой, а с ними и имя – Венера. Мелкнула досадная мысль о плавающих презервативах, но тут же и отлетела, как малопротиворечивая: гондон он тоже из любви вырвался, хотя и осложнённой страхом венерической болезни или нежелательной беременности. Шлепка бумажного комка Н.Н. не услышал, за спиной шумели автомашины, автобусы, троллейбусы и трамваи, пробивающие светом фар, теперь уже сплошную, пелену снега.
Некто Неизвестный повернул опять к мосту Лейтенанта Шмидта и зашагал к себе домой на Пряжку, на улицу имени Александра Блока. Н.Н. шагал немного осторожно, стало скользко от мокрого снега, поглядывал по сторонам и не узнавал своего любимого города за этим снежным обвалом. Шары фонарей создавали вокруг себя маленькие вселенные света, в которых вертикально мелькали снежинки, но не нарушали шарообразности света. Всюду уже лежали шапки, шапочки, ободки и каёмки снега. Чугунные украшения фонарных оснований облипли снегом, пытающимся хотя бы поверхностно, но повторить рисунок чугуна, поспорить с ним, забыв о сроках жизни чугуна и своей – снежной. Некто поднял голову, открыл рот и стал ловить снежинки, что было нетрудно сделать в этот незабываемый вечер. Он перешёл уже мост имени бедного лейтенанта, прошёл мимо Новой Голландии, до дома теперь оставалось немного пути.
Он жил в полуподвале старинного семиэтажного дома. Все три окна его шикарного жилья выходили во двор. У него была одна большая комната со сводчатым, низким потолком, кухонка, туалет, а что ещё нужно творческому человеку? Главное – у него царила тишина, даже летом ни музыка, ни играющие дети не мешали ему работать, если он закрывал окна, лишая себя, правда, таким образом, свежего воздуха.
Н.Н. долго отряхивался от снега на лестнице: топал ногами, которые успели отсыреть и замёрзнуть немного, снял шапку и скинул с неё целый белый стожок, тряс полами пальто. Подвал встретил его сухим жаром раскалённых батарей центрального отопления, развитой социализм об экономии невосполнимых природных ресурсов не задумывался. Н.Н. развесил отсыревшую одежду у батарей под окнами, заварил себе чай, сделал нехитрые бутерброды, поел несколько поспешно, покурил в подвальную форточку и сел за рабочий стол. Теперь он согрелся, пришёл в себя, вернулся к себе самому, к своему внутреннему человеку, вспомнил всё, не пожалел ни о чём, улыбнулся.
Некто Неизвестный достал из ящика стола новую, чистую, толстую, в чёрном коленкоровом переплёте, общую тетрадь с полукругло обрезанными правыми верхним и нижним углами, открыл её и вывел на титульном листе: «Да! первый апосляпостмодернистский роман». Открыл чистый лист и начал свободно, вдохновенно, неповторимо: «Трое учёных с мировым именем, но скромным достатком, работали над темой: Всё в Едином и Единый во всём». Они открыли элементарную частицу, назвав её /.../».
Сентябрь 2004 года, Висбаден, Германия.