Таможенные байки
Прошло двадцать лет, как мы покинули Советский Союз. Люди уезжали по-разному. Некоторые с радостью, навсегда вычеркнув из жизни и памяти все годы, прожитые в "Империи зла", другие рвали по живому, оставляя там друзей, близких, любимую работу, налаженный быт, совершенно не представляя себя, "совкового" до мозга костей, жителем капиталистического "рая". Но тем и другим надо было пройти через все ужасные жернова государственного аппарата, что продолжали исправно функционировать в уже распадающемся государстве, причиняя дополнительные мучения всем, без исключения, навсегда покидающим родные места. Таможня относилась к одним из них.
Мы проходили ее в Белоруссии, где в то время не было очередей и, как информировала молва, вся процедура была намного проще, хотя тщательно продуманная система иезуитских приемов безотказно действовала и там.
Старший офицер, осмотрев всех желающих пройти досмотр, наметанным глазом определял "добычу" и отодвигал ее в конец очереди. Таким образом, он давал ей возможность "дозреть", в течение дня наблюдая за всем, что творилось в таможенном зале осмотра багажа, подлежащему отправке малой скоростью. Жертва должна была наглядно убедиться, как издевательски тщательно выискивалась крамола в кухонном скарбе какой-нибудь пожилой пары, как тщательно упакованный багаж превращался в груду хлама.
И хотя никто ни разу не были свидетелями того, как бдительным стражам государственных интересов удалось что-то выудить недозволенное к перевозке, всем было ясно, что осмотренные вещи до конечного пункта назначения в целости и сохранности уже не дойдут. Аккуратно упакованные дома, иногда специально приглашенными для этой цели людьми, они сиротливо валялись на полу таможни, и времени для повторной упаковки просто не было. Все кучей опускалось в ящик и заколачивалось, как гроб, из которого нет возврата в предстоящую жизнь.
В конце дня наступала очередь "богатеньких", уже готовых на любые расходы, лишь бы сохранить целостность изначальной упаковки. И в этом случае речь не шла о провозе чего-то недозволенного. Нет, только о возможности сохранить и не потерять то, что годами наживалось трудом, пользовалось любовью и было допущено к перевозке. Расценки устанавливал старший офицер, а до сведений отъезжающих их доносил какой-то невзрачный мужичонка, весь день крутящийся под ногами. Согласие владельцев багажа платить дань также доставлял этот жучок. Офицер таможни удовлетворенно кивал и даже помогал забивать недосмотренные ящики. В нашем случае цена за место составляла 2000 рублей. Уверен, будь у меня пару килограммов технического плутония, таможня дала бы "добро".
В последующие годы эта картина унижения ни в чем не повинных людей всплывала в моей памяти каждый раз, как только до слуха долетали слова "сотрудник таможни".
Совсем иначе о своей деятельности рассказывали они сами. С одним из таких людей мы познакомились в санатории "Актер" в Сочи. Выходя с сигаретой на балкон номера "подышать чистым воздухом", я часто встречал соседа, пожилого человека, всегда элегантно одетого, занимавшегося тем же неблаговидным делом, что и я. Познакомились, перекидывались парой малозначащих фраз, раскланивались при встрече. Иногда, на правах знакомого, он подсаживался к нашей компании, что дождливыми вечерами сидела в кафе на крыше санатория. Попивая вино, он баловал всех различными историями, которых в памяти нового знакомого хранилось великое множество. Судя по рассказам, он, несомненно, в прошлом принадлежал к одному из Управлений того самого ведомства, что располагалось на Лубянке, но точно определить его узкую специализацию мне так и не удалось.
Наш рассказчик был умным человеком, и я не помню случая, чтоб хоть раз в своих рассказах он вышел победителем в борьбе с криминальным элементом. Расхитители государственной собственности сплошь и рядом были более удачливы, изобретательны и прозорливы. Наш скромный блюститель государственных интересов постоянно садился в лужу, начиная с первых дней своей карьеры, начавшейся сразу же после Великой Октябрьской Социалистической Революции, и кончая последним делом, бесславно отправившим его на пенсию. Слушать его было интересно, чувствовалось, что эти истории он излагает не первый раз, речь была гладкой, совершенно без шероховатостей:
"К Натану Левинсону, молодому, но очень преуспевающему ювелиру нашего города, пришли к одному из первых, экспроприировав, как тогда было модно выражаться, все его ценности. Их было немало, но намного меньше, чем предполагалось найти. Удивлял тот факт, что подлежащих конфискации предметов было не больше, чем у самого мелкого представителя этого бизнеса, хотя по размаху дела Натан превосходил всех своих конкурентов во много раз. Значит, ценности припрятаны, и их следует искать. Перевернули вверх дном весь особняк, поднимали полы, простукивали стены – ничего. Чтобы хозяин не мог воспользоваться утаенным, его из дома выселили, позволив взять и погрузить на подводу только самые необходимые предметы.
У "мироеда" началась новая жизнь в убогом жилище без слуг и кухарки. Работать Натан устроился в какую-то артель, производившую метизную продукцию. Жена хлопотала по хозяйству, трое сыновей продолжали учиться в школе, всегда были сыты и хорошо одеты. Одним словом, семья не испытывала особых материальных затруднений, несмотря на лихолетье и годы гражданской войны. Правоохранительным органам, где в то время продолжал трудиться ваш покорный слуга, такая наглая демонстрация полного семейного благополучия была не по нутру, и они несколько раз наведывались в дом своего старого "приятеля" с обыском.
Насколько это было правомерно, об этом сейчас говорить не будем. Не мог простой советский человек так питаться, одеваться и жить на одну зарплату мелкого служащего, ну, не мог! Во время обысков Натан безучастно сидел у стола, изредка по его лицу пробегала полуулыбка, полугримаса. Сказать, что он нервничал, не могу, но курил много, складывая окурки в блюдечко, стоявшее между ладоней. Результаты поисков, как вы сами уже понимаете, были нулевыми.
Шли годы. Я из рядового сотрудника вырос в большого, по меркам нашего города, начальника и продолжал трудиться на ниве сбережения государственного добра. О том, давнишнем фиаско не забывал, Натан постоянно был в моем поле зрения, но никаких, даже самых маленьких зацепок у меня не было. Натан продолжал работать все в той же артели и все в той же должности, так что материального благополучия в семье ожидать не приходилось. Тем не менее, уже взрослые дети не работали, все продолжали учиться, были сыты, хорошо одеты, у них был даже велосипед.
Когда началась война, Натан ушел на фронт, однако воевал не долго, был тяжело ранен, долго мыкался по госпиталям, но, в конце концов, вернулся и был принят в свою родную артель. Мальчики воевали тоже, и один из них не вернулся с фронта. Обычная история для обычной советской семьи. Дети выросли, получили образование, женились, купили кооперативные квартиры и покинули родительский дом. Со временем в каждой семье появилось по машине, но очень глубоко копать, выясняя, откуда средства на покупку, уже не представлялось возможным, времена очень изменились, да и что-то подсказывало мне - ничего мы там не найдем.
На постоянное место жительства в Израиль сначала уехали дети, и, лишь спустя несколько лет, похоронив жену, отправился в страну обетованную и Натан. Естественно, что таможенный осмотр ничего в государственную казну не добавил. Когда об этом доложили, я поехал на встречу с ним. Я просто не мог расстаться, не узнав тайну сохранения богатства. По договоренности с Управлением порта и капитаном иностранного корабля мне позволили взойти на борт судна. Натана я нашел, в отличие от всех пассажиров, скопившихся у борта со стороны причала, на корме, сидящего на лавочке в знакомой отрешенной позе с папироской в руке. Узнав меня, изобразил на лице все ту же полуулыбку, полугримасу и подвинулся, освобождая место.
-Я догадываюсь, почему Вы здесь. Хотите знать, как я водил вас за нос в течение полувека?
Я кивнул.
- Конечно, расскажу. К Вашему первому приходу, тогда, после переворота, я приготовился заранее, справедливо полагая, что цель любой революции, помимо захвата власти, обязательно включает в себя обыкновенный неподсудный грабеж. Все дальнейшие события лишь подтверждали мои предположения. Вы помните те огромные металлические вешалки, что стояли в нашей квартирке по обе стороны входной двери? Да, да, те самые, на которые вы вешали свои кожаные курточки и кожаные кепочки, чтобы удобнее было переворачивать весь дом верх ногами. Так вот эти вешалки были совсем не железные, как полагали юные "товарищи", а золотые, только покрашенные в черный цвет. Я был уверен, что никто из вас в прошлом с металлом дела не имел, ведь грабить намного проще, чем учиться или тяжело работать. Вешалки стояли на самом виду и, в основном, использовались по своему прямому назначению, но когда нужда подпирала, от них отпиливался маленький кусочек и продавался. Место спила закрашивался черной красочкой. Золота там было на многие годы. Читаю немой вопрос, много ли осталось? Золота много не бывает, но осталось очень прилично. Основную часть увезли мои дети, а остаток увожу, вернее, уже увез я, так как мы беседуем за границей моей Родины. Почему Ваши работники не нашли? Просто недостаточно опытны и не расположены к мышлению, поэтому и искали совсем не там. Слишком много внимания и времени обратили на багаж, одежду и обувь. Все те же традиционные методы, все то же отсутствие мышления. Правда, некоторое проявление новизны я заметил - внимательно осмотрели жестяную ленту, которой обтягивали ящики, не из платины ли она. Естественно, что ничего не нашли, хотя ларчик открывался, до слез, просто. Я, как Вам доподлинно известно, всю жизнь проработал на метизном производстве, вот и сделал золотые гвоздики-стерженечки, изменив только цвет. Ими забил все ящики. Правда, мороки было много, гвоздики-то очень мягкие, пришлось сначала дрелькой сверлить маленькие дырочки под них, в них вставлять золотые стерженечки, а потом туда же забивать обычные гвозди. Если бы вы захотели проверить, из какого металла сделаны гвозди, то извлекли бы только обычную железную продукцию. Да, много было мороки, но ничего, справился. Неудобно являться в дом к детям и внукам с пустыми руками.
Он замолчал. Я выслушал рассказ старика и даже кое-где улыбнулся, хотя было совершенно не смешно. Получалось, что пришел я сюда напрасно.Не открылся, старик, не рассказал. Я пожелал ему счастливой дороги и долголетия, протянув на прощание руку. Натан, глядевший куда-то вдаль, ее не заметил, или сделал вид, что не заметил. Я не осуждаю его за это. Больше о нем я ничего не слышал и не знаю. Больше мы никогда не встречались".
Рассказ вызвал оживление, все стали активно обсуждать и даже ставить себя на место производящих обыск и досмотр. Кто-то сказал, что подобную историю уже, вроде бы слышал, там тоже фигурировали чекисты и золотые гвоздики.
- Ничего удивительного,- произнес рассказчик,- самые изящные, остроумные и изобретательные криминальные истории всегда очень быстро расходятся в народе, обрастают правдоподобными и не очень подробностями, приобретая вид этаких таможенных баек. Безусловно, это был довольно остроумный метод, прятать на видном месте, но, на мой взгляд, прием, который использовал человек, о котором я вам сейчас расскажу, намного превосходит по изобретательности предыдущий. Этот блестящий способ положил конец моей карьере:
"Игорь Васильевич находился в моей оперативной разработке уже несколько месяцев. Потребовались большие усилия, крайняя осторожность и выдумка, чтобы вплотную приблизить к нему своего человека, якобы, желавшего заплатить огромную сумму за возможность приобретения продукции, выпускаемой заводом нашего "пациента". Предприятие, возглавляемое Игорем Васильевичем, было уникальным в Союзе, и многие крупные металлургические гиганты многое бы дали за дополнительное получение его продукции.
Тщательно продуманная и детально разработанная моими сотрудниками операция вступала в завершающую стадию. Оперативник, работавший, как сейчас принято выражаться, под прикрытием, должен был передать лично в руки Игоря Васильевича огромную сумму денег, упакованную в коробку из-под теннисных мячей. Деньги были получены в банке под мою личную ответственность, номера купюр переписаны, и элегантно одетый "представитель Криворожского металлургического комбината" с подлинными документами предприятия отправился к директору завода.
В кабинете он открыл портфель, достал и протянул Игорю Васильевичу заявку металлургического гиганта, а рядом поставил на стол коробку "теннисных мячей". Директор, не взглянув на коробку и не проверив ее содержимое, тщательно просмотрел заявку, что-то слегка в ней изменил и наложил резолюцию: "Начальнику отдела снабжения. Разрешаю выдать". Как только посетитель покинул кабинет, туда зашли оперативные работники.
Предъявив подписанные прокурором документы, они предложили Игорю Васильевичу чистосердечно признаться в содеянных неблаговидных поступках и вернуть награбленное у народа добро. Директор выражал полное непонимание происходящего и требовал объяснений. Дальше события развивались, как в том анекдоте:
- Где деньги?
- Какие деньги?
Оставленные несколько секунд назад на столе хозяина кабинета они, буквально, дематериализовались, не было и следа. Оперативники разгромили весь кабинет, прощупали каждый сантиметр, нигде ничего. Назревала катастрофа, деньги взяты в банке и туда их следовало вернуть, но возвращать было нечего. Спокойно сидящий в своем кресле Игорь Васильевич, посоветовал старшему группы повнимательней присмотреться к тому человеку, у которого были казенные деньги, мол, человек слаб, мог на них польститься
Когда я прибыл на место, было совершенно ясно, что деньги для нас пропали, и следовала искать какой-то способ выбираться из этой ямы. Я предложил Игорю Васильевичу вернуть деньги взамен на обязательство полностью закрыть дело.
- Помилуйте, какое дело, какие деньги? Вы в своем уме, заставляя меня признаваться в грехах, которые не совершал. У меня не только нет таких денег, но я ни разу в жизни даже не держал в руках такую сумму.
И тут кто-то из оперативников снял со стены почтовый ящик, висящий на стене рядом с директорским креслом, на котором было написано: "Для жалоб и предложений". Ящик был не совсем обычной формы, скошенный книзу, с широкой верхней крышкой, куда спокойно проходила коробка из-под теннисных мячей. В стене у нижнего края ящика зияло большое круглое отверстие водосточной трубы, уходящей куда-то вниз. Оперативники бросились на улицу, к задней стене здания, выходящей на пустырь за территорией предприятия. Ничего, кроме пустых бутылок, там не было.
- Как Вы это можете объяснить?
- Вообще, я вправе этого не делать, но извольте, я объясню, поскольку сегодня Вы - пострадавший. Иногда мы с товарищами здесь, в этом кабинете, собираемся мужской компанией и выпиваем. Жена, зная слабые стороны моего характера, всегда старается уличить меня в этом и поймать с поличным. Поэтому при сигнале опасности, который подает мой секретарь, зажигая вот эту красную лампочку, все бутылки моментально отправляются в трубу. Полагаю, Ваши товарищи их там встретили.
Было ясно, что он врал. Но он не просто врал, он в открытую издевался надо мной, мол, не ищи людей глупей себя. Мы покинули территорию завода в подавленном состоянии. Этот человек начисто переиграл нас, Его изобретательность и продуманность всех деталей, включая даже самые неприятные, были намного выше всех наших шаблонных действий.
Расплата последовала немедленно, и я был уволен из Органов. Сразу же появилось много времени, чтобы оглянуться и, оживив в памяти те или иные жизненные эпизоды, вновь пережить их. Чаще всего перед глазами всплывало лицо Игоря Васильевича, и я мысленно беседовал с ним. Все было ясно, за исключением одного момента. Куда делись деньги из кабинета, уже было ясно, а дальше?? Неужели у этой трубы находился сообщник Игоря Васильевича, ожидая, когда оттуда вывалится коробка? Неужели в любую погоду этот человек часами просиживал на открытом месте под стеной, не вызывая ни у кого подозрения? Что-то до конца не увязывалось.
Ответ я узнал спустя несколько лет, когда один из приятелей пригласил к себе на дачу, отметить его юбилей. Там я встретил Игоря Васильевича, давно уже пенсионера. Сидя рядом на нижней полке не сильно натопленной баньки, мы, конечно, разговорились и поделились "секретами мастерства". Я поведал ему, как ребята медленно, но верно подбирались к нему, и что нам удалось выведать, на что он, в качестве "алаверды", раскрыл мне тайну исчезновения денег.
У Игоря Васильевича был пес, кавказская овчарка, который каждый день приходил и ложился у той злосчастной трубы. Он знал, что, как только из нее что-нибудь вылетит, надо хватать и бежать в лес. Там, в одном месте, о котором знали только он и его хозяин, это "что-нибудь" следовало закопать. Только после таких действий кавказцу разрешалось заходить на кухню. Появление собаки в этом святом для хозяйки месте означало только одно: он пришел за честно заработанным куском свежего мяса с большой мозговой косточкой. Чаще одного раза в день такая процедура не повторялась. Гениально!"
Эта история слушателями воспринялась с полным восторгом. Наш новый знакомый даже принимал соболезнования по поводу так неудачно закончившейся карьеры. Вот только у меня он никак не ассоциировался с человеком, бескорыстно бившимся со злом. Я знал многих офицеров, прослуживших в Вооруженных Силах всю жизнь и получавших денежное содержание, приблизительно, такое же, как и рассказчик, но не помню случая, чтоб у кого-нибудь из них был перстень с бриллиантом в несколько карат и золотые часы "Патек Филипп". Светка как-то спросила меня:
- Ты обратил внимание, какие изумительные ткани на его костюмах? Наша промышленность такие не выпускает, это я знаю точно.
- А к чему это ты говоришь?
- Не очень верится, что наш знакомый святее Папы Римского.
Воистину, говорят: "Муж и жена – одна сатана".
Я вспомнил о нем во время прохождения белорусской таможни. В самом конце рабочего дня приехало начальство, навстречу которому побежал наш таможенник. Сначала он официально доложил, приложив руку к козырьку фуражки, потом ответил на какие-то вопросы, после чего они все удалились в его коморку, и не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, чем они там занимались. Через пару минут начальство покинуло объект.
Глядя на старших офицеров, вальяжно усевшихся в кабине черной "Волги", я почему-то сразу же представил на их месте нашего рассказчика, хотя здравый смысл протестовал. Но протестовал не в направлении неприятия сравнения, а совершенно в противоположном. Вспоминая его ухоженные руки, перстень, костюмы и часы, трудно было представить этого человека в роли простого сборщика подати, объезжающего отдельные таможенные пункты. Он, видимо, сидел выше, в уютном кресле своего большого кабинета, и офицеры в черной машине привозили его долю, как говорится, с доставкой на дом.
Представляю, как тяжело он переживал выход на пенсию.