Тихо, не касаясь деревьев и не путаясь в их ветвях, холодное бардово-красное солнце падало вниз. Грозная не разгаданная небесная бесконечность с каждой минутой становилась темней. Еще час назад слепящий глаза белый снег теперь превратился в серое длинное полотно, выдающее своим хрипом все живое, что ступало по нему.
Человеческий говор слышался где-то поблизости. Двуногие чужаки прервали идиллию девственной природы своим присутствием. Ветер и мороз гнали их прочь, грозя надвигающейся темнотой, и те ушли, оставив после себя зло.
Алые лучи, будто ладонями гладили такого же цвета пятна на снегу, кровавые пятна, ведущие вглубь часто растущих сосен, петляющие по звериной тропе, приведшие к маленькому пригорку, от куда было хорошо видно большую бледно-мраморную луну. Молодой волк разрывал тишину пронзающим плачем. Только ветер, сосны, да луна знали, о чем его горестная песня. Только им мог рассказать зверь о своей беде. Только они могли молча выслушать, ни на минуту не отвлекаясь. Унылая волчья протяжность лилась в ночь. А рядом лежала холодная и немая как камень волчица. Ее не естественно круглый живот покрылся кристалликами красного льда, а вокруг обозначился черно-багрового цвета неровный круг.
Две ночи и два морозных дня напролет серый бедняга лежал рядом с ней, толкал носом и скулил. А на третий день душераздирающая песня стихла.
Падал снег. Большими и мягкими хлопьями он, словно ластик, стирая с листа картинку, оставил из того, что было только немые сосны, не меняющееся небо, луну, похудевшую и превратившуюся в надкушенный крендель, да пару чуть видных бугорков на пустом пригорке.