Вспоминая самое трудное время в период немецкой оккупации, хочется отметить, несравнимые ни с чем по своей жестокости и зверствам, бесчеловечные отношения фашистов к населению и военнопленным осенью сорок первого и весной сорок второго годов.
Сентябрь. Оккупанты уже прочно обосновались в совхозе. Чувствуют себя полными хозяевами. В казармах горланят по вечерам песни, слышится игра на губной гармошке, хохот и веселье.
Наша пятёрка возит на пароконных повозках овощи с полей и огородов к овинам. Отсюда немцы на машинах три раза в неделю отправляют их в Бобруйск. На погрузке всегда заняты военнопленные: измождённые, голодные, полуголые. Многие с грязными, заскорузлыми от крови бинтами на голове, руках, ногах, прикрытых остатками военной формы.
У каждой машины при погрузке стоит немецкий солдат с автоматом, либо карабином. Я только что разгрузил свою повозку. Видел, как тайком схватив морковку, пленный - рослый молодой парень - быстро сунул её, неочищенную, в рот. И только успел откусить половину, надзиратель ударом приклада в спину сбил его с ног. Второй удар - прямо в лицо. Парень еле поднялся. Лоб рассечен, кровь заливает ему глаза, а немец орёт, почему он не работает. Я оказался рядом. Достав из кармана носовой платок, протянул его пленному:
-Возьмите. Он чистый. Приложите к ране. - И в эту секунду немец бросился ко мне, намереваясь ударить прикладом. Пленный , закрыв меня спиной, получил сильный удар в грудь и упал. Я вскочил на повозку. Удары сыпались на несчастного. Он, изворачиваясь, прикрывая голову руками, крикнул:
-Беги скорее ! Он и тебя покалечит ! - Хлестнув лошадей кнутом, я умчался. Потом до конца дня старался разгружать овощи в других местах, чтобы не попасть на глаза тому извергу.
Когда же не приходили машины, нам несколько раз доводилось отвозить овощи на своих подводах почти к самому Бобруйску. Между городом и деревней Еловики, слева от шоссе, стояла пара небольших старых построек, а территория в добрый квадратный километр была опутана колючей проволокой в несколько рядов. Там содержались военнопленные.
Перед забором, метрах в двадцати находился навес и будка для охраны. Под этот навес, прямо на землю, выгружали мы овощи, в основном, брюкву и репу, изредка капусту и картофель.
Что мы видели там, за колючкой, не поддаётся описанию. Волосы поднимались на голове, кровь леденела и зубы сами, невольно, стучали от ужаса.
Люди бродили, лежали, сидел прямо на земле, под дождём, почти голые, измождённые. Да и назвать их живыми людьми было трудно. Там находились живые полутрупы, одни святые мощи. Почерневшие глазницы с ввалившимися глазами, жадно смотрели в нашу сторону. Кожа да кости, казалось, скрипели при их движении, так истощены были люди.
Охранники и соглядатаи орали на нас, чтобы мы быстрее разгружались, а стража разгоняла пленных там, за колючкой. Но это было ещё не всё. Слева, в углу загороженной территории, заметили мы несколько поленниц из двухметровых плашек и нетолстых поленьев. И, присмотревшись, кое кто из нас, разглядел в них человеческие головы, руки, ноги. Это были трупы, уложенные вперемежку с дровами.
Потом некоторые из ребят высказывали сомнение – может всё это нам показалось ? Однако позже, из разговоров с другими, не раз мы слышали о фактах, подтверждающих подобные ужасы.
Да, действительно, трупы укладывались в поленницы с дровами, поливались керосином и сжигались. А видели мы их не сожжёнными потому, что несколько дней кряду шли затяжные осенние дожди; и немцы ждали, когда распогодиться, иначе поленницы эти не разжечь.
Весной сорок второго голод мучил нас всех особенно жестоко. Съестное кончилось давно. Многие страдали от цинги и желудочных болезней. Люди шли на крайние меры, чтобы раздобыть хоть что-то. Вопреки запретам выходили тайком на освободившиеся от снега поля в надежде найти, забытый в земле овощ: картофелину или морковь.
Однажды с явным озлоблением сгоняли солдаты всех на площадь. Здесь нам зачитали устрашающий приказ Конрада. Выходить на поля и огороды строжайше запрещено. К нарушителям будет применяться оружие. Кроме того, под страхом смертной казни запрещалось воровать и уносить с полей что бы то ни было.
Оказалось: задержали на поле двоих - кочегара крахмального завода и пастуха, убого мужичонку. Они в сумерках собирали на поле чудом оставшуюся морковь от прошлого урожая. Тут же вытряхнули из двух сумок не более десятка перемерзших морковок. И при всём народе, избитых до полусмерти, обоих повесили на суку стоявшего здесь тополя. На шее у каждого из них «красовалась» дощечка - « Вор !»
Спустя несколько дней, снова собрав людей, немцы высекли седого старика и оставили привязанным к столбу до ночи за то, что поколотил свою сноху, гулящую молодую бабёнку, работающую в солдатской столовой. А муж её - сын старика - был на фронте.
Мужчин, пытавшихся развязать потерявшего сознание деда, немцы изрядно поколотили и посадили в подвал. В тот самый, где пришлось посидеть и мне.
Не миновала эта кара и некоторых из нашей пятёрки. Осенью во время уборки овощей Миша и Володя неудачно пытались припрятать две большие сладкие брюквы. Были пойманы хитрым надсмотрщиком и после жестокой порки тоже несколько суток отсидели в подвале. Но больше всех из нас пострадал Гена в феврале сорок третьего.
Выйдя рано утром из дому, за сараями он увидел резиновый шар оранжевого цвета с порванной оболочкой. Под ним оказался какой-то приборчик в коробочке и запечатанный пакетик, на котором по-русски было написано :
« Нашедшего эти ценные метеоданные просьба доставить в ближайшую немецкую комендатуру за вознаграждение. Пакет не распечатывать !»
Как потом рассказывал сам Гена:
- «Сдуру понесла меня нелёгкая к коменданту. Встретил он меня настороженно. Опасливо стал рассматривать прибор и расспрашивать меня, где я взял эту странную штуковину.
В этот момент откуда-то приехал полковник и подозвал капитана к себе. Тот с находкой в руках подошел и показал её. Разговаривая, они поднялись на второй этаж. Полковник Конрад обернулся и поманил меня пальцем. Так я оказался в прихожей.
Слышал их спокойный разговор. И вдруг Конрад вскрикнул: « О, майн Гот ! Сталинград !» Рыжий капитан тут же выскочил, схватил меня за ворот и, выведя из прихожей, сильным толчком швырнул вниз по лестнице.
Очнулся дома на постели. Левая рука распухла, сломана в двух местах. Наша врачиха Беликова около месяца возилась со мной. С рукой теперь всё нормально. А вот с рыжим капитаном я расквитаюсь. Не жить мне на этом свете !»- клятвенно закончил он.
На этого рыжего палача уже многие точили зуб. Все, кто попадал к ему в руки, подвергались жестоким избиениям и пыткам, по неделям сидели в подвале, часто без воды и пищи. Но не довелось Генке расквитаться с немцем. Вскоре, в один из выездов с карателями в районе 104-го километра настигла рыжего капитана партизанская пуля снайпера.
Уже к зиме сорок второго партизанское движение набирало силы и
ширилось по всей Белоруссии. Часто приходили слухи о действиях народных мстителей в деревнях вдоль и за рекой Березиной.
Теперь, собравшись у кого-либо вечером, обсуждали мы услышанное за день, строили свои планы. Это поддерживало наш дух, сплачивало команду и она крепла, действительно становилась Д р у ж и н о й .
Декабрь 2007 г.