Семеро их. Ряженые да развесёлые, милые, навзгляд юродивые, напрочь глумливые, глаза нараспашку, души наразмашку. Бубенцами бренчат, сапожками стучат, гармошками колобродят, хороводы заводят. Доставай койтан, расстегай кафтан, хороши аль плохи – идут скоморохи!
Первый – Арека, «Жар-птица» по-нашему. Косая сажень, огнеглаз, статен, громогласен – да при том дурашлив как парубок. Никак не присядет, всё крутится, пляшет, поёт, сказки сказывает дивные, шутки шутит забавные да необидные. А махнёт приветливо – так и сам не удержишься, вприсядку пойдёшь!
Другой Ярве, «Сын воды». Каким ветром в скоморохи занесло – чудно, ему б не простолюд потешать, а знать лицедейством забавить, физиономия как картинка – вот утопленница, вот школяр – не выучил урока, шельмец! и спросят ведь! спросят! – а вот великий князь грозно вельмож взыскает – отчего-де казна моя вдруг пуста, толстомордые! Будто книгу читаешь волшебную, глядишь – и веришь.
Потом Шойлех, «Колокольчик». Недужный малый, немой с сызмальства – и тот туда же, в затейники – гитару свою языку наобучил. Устремит к свежей радуге глазки ясные, тронет струнки тонкие – и будто застонет речка подо льдом, или сова во сне загукает недовольно, или волк завоет, или человечек где заплачет – и затихнет под колыбельную.
Следом Маарно, «Чужий». И верно – всё в сторонке жмётся, как неродной. Беда с ним – закладывать любит и меры в том не знает. Страдает от эдакой напасти своей, да никак совладать с зелёным не может. Вот и ютится поодаль братьёв, вроде замарать их боиться. Иногда, правда, просветлеет ликом, выступит, скорчит рожу – ну, умора – завернёт такое, что хохочешь и остановиться никак, а то и частушку изобразит – девок в краску вгонит. И тут же опять словно погаснет. Бог с ним.
Пятым Далав, «Серый змей». Чёрный самосшитый кафтан с красным кушаком, морда сажей вымазана – чистый чёрт. Пока сотоварищи дух переводят, этот пугать запрягается, байки про нечисть всяческую сказывать, песенки про лешего-кикимору завывать. Нескоро уснёшь, добрый человек, после кривляний Далава-скомороха!
Дальше Зераим, «Звездочёт». Умается праздный люд от потех да притомится петь-плясать – выйдет Зераим, спокойный и неспешный, и поведает о многоразных солнышках в дальних далях и высоких высях, о диковинных странах, о невиданных человеках о трёх головах, о мудрых драконах и Железной горе. Умён Звездочёт, задумаешься под его рассказ – а, можь, и вправду не пусто в небесах? Ой ли смотрит кто оттуда? И сидишь, думаешь, думаешь.
Ионай, «Последыш», выходит вместе с вечерней зорькой, чуть стоит, глядя на занимающиеся пожаром скирды облаков, затем улыбается, обходит с шапкой честной народ, благодарит, кланяется в самый пояс.
И, кося глазом, лукаво молвит – мол, восьмого бы нам в артель. Никто-от не желает?
А все – очи долу, молчат, мнутся. И я тож руками развожу – не обессудьте, братушки-скоморохи – не можно мне с вами.
Я уж при деле.