1
Гусеница красного трамвая утром проползет по авеню,
Жилмассив, как рыба заливная, сплошь корпускулярно-волновая,
Помещен в октябрьском меню.
В эту пору даже Ванька Каин слушает, как падает листва
На одной из городских окраин, где созрел плацдарм для колдовства.
Ослепленный фейерверком снеди там грызет глазунью крысолов
В сковородке из казахской меди и желтков церковных куполов.
А наевшись, засвистит на флейте, тиражи срывая в «спортлото»,
И детей ни пироги, ни плети не удержат дома ни за что…
Вырос что ли в городах сибирских спрос на крысолова ремесло?
Остается мало самых близких, а число далеких возросло.
Время унижаться, ждать мороза, взглядом беспокоя окоем.
Кризис, кавардак, метаморфоза кожей ощущаются во всем.
Если пережить волну дефолта у питомцев муз тонка кишка,
Вытряхни на праздничное фото душу из костлявого мешка.
Кто ее, взъерошенной, помятой, на бумажный взводит пьедестал?
Только Гайдн в «Прощальной» 45-й да Бетховен, а потом – провал.
Рассыпает даром украшенья клен перед безумной детворой,
Словно грех конкретного рожденья, смертью искупающий герой.
В фотоаппарате на штативе флоры увядающий металл,
Оптом без надежд о перспективе в вечность оцифрованным попал,
Чтоб консервы тайн открыть пошире, и сложился терем теорем,
С радостью блаженные Сибири обязались сразу быть ничем.
Задыхаясь без скабрезной шутки, начиная жизнь с чужой строки,
Обгоняют гусениц маршрутки желтые, как майские жуки.
2
Слово, заключенное в темницу, на свободу выпустил старик,
И его, как жареную птицу, обглодал голодный ветер вмиг
И, на покосившемся заборе прочищая снегопадом пасть,
Поощряет лес фантасмагорий, где зверей дотла сжигает страсть.
В шапке–невидимке без урона бой победой завершит Персей,
Отразившись в зеркале, Горгона станет пса домашнего смирней.
Эту сцену Меньшиков Данила вдруг переведет на полотно,
Где с Самсона юная Далила золотое сострижет руно.
Жертвам жизни в царствии небесном Богом предусмотрены места –
Неужели ты там будешь вместо скрюченного желтого листа?
Видимое – зеркало, в котором человек встречает бытие.
И внутри возлюбленной – Пандора, с черной челкой, как Мирей Матье.
Голосом, прокуренным и хриплым, призывает быть, а не иметь,
В одночасье облетевшим липам запрещая возрождаться впредь.
Женщина летит из бездны в бездны и свою лелеет скорлупу,
В скорлупе, украшенной помпезно, день и ночь она кричит ку-ку.
Что же ты творишь немилосердно в эту ночь беззубую со мной,
Незнакомка, пляшущая скверно, молча на дороге под луной?