Украинские «бараны» позволили Степану вложить деньги в киевский новострой и теперь он имел однокомнатную квартиру с хорошим ремонтом, на четырнадцатом этаже в Осокорках.
Осокорки вобрали в себя худшие черты Киева образца XXI века. Здесь не было славных памятников с богатой исторической подоплекой - утыканный многоэтажными свечками, пустынный, и темный район.
На лестничной площадке Льдов был единственным жильцом. Дикие цены на недвижимость не располагали к покупке квартир на отшибе города. Здесь было мрачно и одиноко даже для такого одиночки, как Льдов и он старался приезжать сюда только на ночлег.
Льдов хотел продать эту квартиру и уехать туда, где нет больших городов, суеты и злых людей. Льдов ненавидел большие города, их равнодушие, грязь, пробки, толкотню спешащих хмурых прохожих.
Льдов провел в Киеве неделю.
Несколько раз пытался связаться с посредником – ликвидированный Хазарин оставался непроплаченным. Телефон посредника был вне сети, а письма, посланные по электронной почте оставались без ответа.
На фоне поисков покупателя на квартиру в Осокорках, Степан Льдов сделал немало второстепенных дел и пробовал развлечься.
Продал «ниссан-патрол».
Часто пользовался метро – киевские пробки сводили его с ума.
Cтал шатеном, надел очки с дымчатыми стеклами.
Вклеил в паспорт новый облик. Трижды покупал проституток. Трижды ходил в кино. Дважды в японский ресторан. Посетил Гидропарк и Лавру. Гулял по Крещатику.
И постоянно - измена. Чутье на опасность вело себя, как обложенный магнитами компас.
Когда он ехал или шел, везде чувствовал хвосты. Щелчки в телефонной трубке принимал за прослушку. А когда приходилось спускаться в метро, измена приходила к нему по умолчанию.
Мент-азиат, сканирующий амбразурами эпикантуса людской планктон, текущий через турникеты метрополитена. Для мента со станции «Лыбидьска», его ботинки были слишком хороши, а черные, жесткие волосы не по уставному выбивались из-под великоватой фуражки.
Дедок в синтетической кожанке и шапке серого кролика. Крепкий, коренастый, с седой боцманской бородкой, он встал на перроне позади Степана и принялся листать пятничный выпуск «Комсомолки». Степан переместился. Он ненавидел, когда кто-то стоит за спиной. И украдкой расссмотрел дедка. Степан обратил внимание на его глаза и кисти рук. Глаза - светло-голубые, холодные, умные. Сильные пальцы, перебиравшие газетные страницы, были ухоженными и нервными. Взгляд и руки фашистского палача на пенсии, но не бедно одетого дедка с газетой недельной давности. Льдов напрягся и был крайне внимателен, особенно в те мгновения, когда поезд, дунув воздухом, с воем вылетел из тоннеля. Обошлось. Дедок в кроличьей шапке не стал толкать Степана в спину, но и в вагон не сел.
В мусорные баки, стоявшие в его дворе, три раза в день лазил молодой, долговязый бомж. Однажды Льдову показалось, что он говорит по рации.
Желтый микроавтобус «ИВЕКО» с мятыми глухими боками. Он часто и подолгу стоял у подъезда, но Льдов ни разу не видел, как он подъезжает или отъезжает.
Бабка.
За неделю Льдов видел ее раз пять и только по вечерам. В войлочных ботах, засаленном драповом пальто и оренбургском платке, древнем, как персидский ковер. Льдов ненавидел бабок, сидящих у подъездов, но знал их повадки – обязывала профессия. Подъездные бабки любят хорошую погоду и светлое время суток. Их популяции присущи стайность и обитание в старых постройках. Эта бабка одиноко коротала ноябрьские вечера у подъезда угрюмого высотника, излучая удручающую, нетипичную для подъездных бабок ауру. Когда Льдову случалось заходить или выходить, он физически чувствовал между лопатками ее взгляд, беснующийся в западне сильных очков. Однажды киллер столкнулся с бабкой на крыльце подъезда, и глянув на нее мельком, в мертвящем свете зарешеченного фонаря, сразу понял, кого же она ему напоминала все эти дни. Чикатило в платке.
У нее был внук. Или внучка. Вероятно, с отклонениями психики.
Когда бабка сидела на скамейке, глядя в никуда сквозь свои армированные лейкопластырем очки, ребенок, одетый в дешевый красный пуховик с надписью «Adi dass» на груди и спине, синюю шапку с помпоном и на пол-лица обмотанный поносного цвета шарфом сидел в бетонной песочнице и рылся в сыром, нашпигованном окурками песке или шатался по двору, ни во что особо не играясь.
В первый день приезда в Киев Льдов купил две маленькие видеокамеры-наружки и установил над подъездной и квартирной дверьми. Подъездная камера исчезла вечером того же дня. Квартирная успешно работала, и в один из дней зафиксировала появление бабкиного ребенка на лестничной площадке. Седьмого ноября, в 18:12 он вышел из лифта, быстро обзвонил все квартиры и убежал по лестнице.
Видеосюжет с тупой детской шалостью не добавил Льдову и толику флегмы. Проказы дебильного дитя в довесок к несомненной и непонятной слежке – для его нервов было слишком. На следующий день, вечером, когда бабка заняла свой пост на скамье, а ребенок залез в песочницу, проходящий мимо Льдов сказал, в очередной раз поразившись сходству бабки с брендовым маньяком Чикатило :
- Женщина, я извиняюсь, это ваш ребенок?
Бабка уставилась на Степана.
- Да. – ответила она ему через полминуты голосом Кощея Бессмертного. – Внучек мой.
-Можете своему внучеку сказать, чтобы в двери не звонил?
- А он звонил? – бабка повернула крупную голову в сторону внука. – Кирюша, подь сюда!
Кирюша продолжил рыть песок пластмассовым совочком, как ни в чем ни бывало.
-О-хо-хох... – бабка сокрушенно всплеснула большими ладонями в старых вязаных перчатках. – Одна я у него, родители разбились, когда он грудным был.
- Понятно… Ну так скажите ему, чтобы в двери не звонил.
- Да я скажу, только не все доходит до него… Отсталый… Вы на каком живете?
- На четырнадцатом.
- А мы на четвертом… Кирюша по лестнице как припустит – куда мне за ним угнаться… А детей в доме с нет… Играться с кем…
- А вы. – усмехнулся Льдов. – Вы с ним и играйте.
- Да во что я с ним играть-то буду?
- В прятки. – сказал Льдов, заходя в подъезд.