Лейтенант Мизюрин Вася, сержант Толя Щербаков решили совершить побег из лагеря Мюнхена. Мы были первенцами осмелившимися на побег. Время июль или август 1942г. Сговорившись и подготовившись к побегу в основном духом, морально, один из нас остался на уборку барака и лагеря за дощатого строения мойкой, незаметно для внешней охраны надрезал колючую проволоку снизу над землей, и опять же незаметно соединил. Когда строем пригнали всех в лагерь под конвоем с работы, уже стало вечереть. Мы, тройка, стали первыми в очереди за получением баланды, и, видимо, волнение наше заметил тут же стоявший майор Озолин, видимо, он понял, что что-то мы замыслили, и я видел, что он с такой грустью наблюдал за нами. Это было видно по глазам его. А волнение наше было необъяснимо. В голове стояла одна страшная мысль: если прихватят под проволокой, смерть на глазах всех товарищей. Ведь весь строй очереди к баланде были летчики, наши, советские.
Наш замысел, зародившийся еще в лагере Лодзь, должен сейчас свершиться. Да и надо было кому-то на это решиться первыми. Больше всего подгоняло сознание и страх перед собственной совестью, долг перед Родиной. Ведь надо же так случиться, сколько было риска на фронте, атакуя Юнкерса или Хенкеля, сбивая его или упустив живучим. И как насмешка, издевательство рока, нас привезли на завод или что-то другое, где ремонтировали эти Хенкели (я так и не понял и не могу утверждать, что это было). Так как, считаю, всего в этом лагере был до побега неделю, полторы, две. Работу выполняли черновую, подсобную. К самолетам не подпускали.
От сознания, то что ты принудительно, не по своей воле, а по воле роковой оказался в роли рабочего пособника врагу – эта мысль ужасно терзала душу. И вот нужно было дать пример, показать демонстративно непокорность, презрение к врагу, поднять дух товарищей. Мы тройкой пошли на риск. Получили первыми баланду, от сильного напряжения нервов баланда в глотку не лезла. Быстро к дощатому помещению мойки с посудой, оставили ее в мойке, быстро ползком с обратной стороны мойки (боялись, чтобы и свои не заметили) к надрезанной проволоке (надо было успеть до проверки). Стемнело. На наше счастье, часовые охраны за внешним ограждением расходились от центра ограждения к углам лагеря. То есть мы заранее изучили поведение охраны за проволокой. С каждой стороны лагеря ходили по два охранника (вышек не было). Охрана двигалась вдоль ограждения по одной и той же схеме: от углов сходятся к центру, разворачиваются и идут в обратном направлении к углам (схема челночная).
От напряжения тело трясло лихорадкой, и переборов оцепенение, сняв колодки, чтобы не … полез под проволокой первым, и так все трое за секунды. Быстро ползком от лагеря и бежать дальше в пустырь, а потом в сторону леса. От передряги, страха ноги не слушаются, подкашиваются, да еще и истощены мы были.
Шли ночами наугад в сторону Италии (днем прятались от дорожек в лесу). Понаслышке нам было известно, что в горах Альп в Италии действуют партизаны. Двигались голодные, без еды, от изнурения на рассвете задержались, наступала апатия, безразличие, а тут еще задержали где-то внизу на склоне, девичьи голоса, певшие украинскую песню. От услышанной родной песни невольно на глаза выступили у всех нас слезы, и слушая пение, незаметно крепко опять заснули.
Проснулся я от пинков по ногам, проснулись и друзья, вижу перед собой два ствола (двустволка), цивильного немца (гражданский), рядом огромный пес. Поднял нас "охотник", так мы считали, а на самом деле вокруг была мобилизована облава. Отконвоировал нас в ближайшее селение и сдал полицейскому шуцману (по нашему участковому). А на прощание "охотник" за успех "добычи" принес нам по кусочку хлеба.
"Устроил" на полицейский в "камеру хранения" – чердак, оборудованный по всем правилам для задержанных. Дубовый бесстворчатый оконный переплет, а за ним решетка из толстых металлических прутьев.
Вечером позвал нас на ужин. По лестницам спускался сзади нас для страховки.
Пока мы ели фасолевый суп, огляделись. Моложавая хозяйка, миловидная девушка, видно, дочь. Напротив стены висела огромная карта, на ней Европа, Россия, Азия. За спиной нашей тоже на стене висел компас.
При возвращении с ужина у нас сразу же созрел план второго побега из этой камеры заключения. План прост, только надо было спешить. Роли распределили так: если задержится приезд за нами военного конвоя, то при предполагаемом следующим предложении обеда или ужина, Вася Мизюрин забывает ложку в камере, и полицейский, чертыхаясь, ведет его за ложкой. В это время я, отвлекая хозяйку и дочь, подхожу к карте с ними и начинаю расспрашивать, где сейчас проходит фронт в России. Хозяйка, указывая на воткнутые на карте флажки, рассказывает, что войска фюрера окружили и штурмом взяли Сталинград. А тем временем Толя Щербаков снимет со стены компас и в карман. Все было сделано до возвращения ложки, Васи и полицейского. От волнения, дрожи не помню, как ели и как вели себя. Сразу же по возвращении в камеру приступили к делу. У меня в гульфике штанов было спрятано лезвие от перочинного ножика. Воспользовавшись им, начали резать вертикальный дубовый брусок оконного переплета, но он был настолько прочен и в периметре примерно 100х80 мм., что мы искромсали пальцы рук в кровь. Резали по очереди, спешили, но дуб плохо поддавался нашему старанию. От напряжения, усталости падал тот, кого сменяли.
Время приближалось к рассвету, а резать брус осталось еще порядком. Тогда решили, взявшись цепочкой (дедка за репку, бабка за дедку) (замечу что рама была не остеклена, по-видимому, из-за затхлости камеры от параш), раз рванули, второй. На третий, четвертый раз раздался треск, брусок поддался. Прислушались. Слышно было, как внизу под нами на втором этаже раздались шаги, разговор и опять тишина. Притихли и мы, но от сознания, что не успеем и расправы над нами не избежать, последним рывком с треском брус выдрали. Откуда хватило сил растянуть прутья решетки (прутья были только вертикальные).
Первым вылез я и по-кошачьи бесшумно спустился по стволу груши (грушевое дерево прилегало к стене) (в этом пригодилась мне моя спортивная тренировка по легкой атлетике еще в военном училище летчиков имени Серова). Не успел я добежать до декоративного стриженого кустарника, как слышу, по стволу груши начал беспорядочно, прямо, показалось, панически спускается кто-то второй после меня, шлепок тела на отмостки. Ко всему этому при спуске беглецу, спускающемуся по груше, попадает между ног телефонный провод. Слышно, как полетел со стола телефонный аппарат. Открывается створка второго этажа, кричит полицейский: "Русь, хальт!" – и пистолетные выстрелы.
Третий в это время, оказалось, это был Толя Щербаков, прямо из окна камеры делает прыжок, падает, поднимается и опять спотыкается.
Пистолетная стрельба разобщила нас, Толя хватил куда-то в одну сторону, я с Василием в другую. У Васи видимо оцепенели ноги, бежать не может. Схватив его за руку, тащу, приговаривая: спокойно, спокойно. Так за руку держа его, добежали до речки, повернули на мост. И надо же: на мосту навстречу какой-то плюгавенький человечишко, что-то начал руками махать и громко мычать (по-видимому, немой или душевно больной). Уже светало, мы бежим вдоль реки, маскируясь между деревьями. Слышим, как поднялись там, откуда бежали, крики, шум. Мгновенно была организованна облава из цивильных немцев и их собак. Чтобы спрятать следы, бежали по воде вдоль берега. Под нависшим с берега над водой деревом прячемся в воде, приседая по самый подбородок. Ветки нас скрывают над водой. Но совсем недолго пришлось нам быть в воде. Я послышал прыжки в воду и свалившиеся нам на спины тела. Выволокли нас юнги лет по семнадцати с нашивками свастик на рукавах. Кругом разъяренные псы, разъяренный полицейский, немцы постарше. Били резиновыми дубинками по нашим головам. Били пинками в подбородок, живот лежачих, обливали холодной водой, поднимали и снова продолжали бить. Вася был слабее, чаще падал сбитым, за ним падал и я, так как наши, его и моя рука была в наручнике (сковали между собой одним наручникам).
Вася сильно кричал от побоев, я старался стойко держаться и еще больше вызывал ярость к побоям. Полицейский и юнги кричали на Васю: "Юда манн, юда манн" (Вася был рыжий и по ушам смахивал на еврея).
Повели нас конвоем под винтовками в глубь леса, ну, думаю, теперь конец. Убьют в лесу под видом попытки бежать. Доводят до какого-то одинокого щитового домика, сняли наручники, раздевают наголо в чем мать родила. А в голове мелькнуло: намерены расстрелять голых. Нет, втолкнули в домик, забрали одежду и все, вся охрана куда-то исчезла, оставив окна, двери не закрытыми. Вася паникует, уговаривает, умоляет, давай бежим. Но куда бежать голыми, когда чувствую, что с нами поступили неспроста, я догадывался, что фашисты задумали инсценировать, устроить преднамеренно наш побег, и потом из засады пострелять. К вечеру явилась охрана – два солдата-немца и шуцман, принесли одежду, заставили одеться, привели туда, откуда бежали. Полицейский шуцман берет меня и ведет на чердак в камеру, вид у него был бешеный, кричал: "Гунт плюрига", Швайн" (что-то вроде грязная собака, свинья и т.д.). Ругаясь, все тыкал на сломанный оконный переплет решетки. Показывает на парашу, я не понял, что к чему. Тогда он выхватывает из ножен штык и прямо нацелившись мне в грудь бросается на меня. Я ни с места, это его еще больше взбесило, несколько раз пнул ногой в живот и опять показывает на парашу, только тогда я догадался, что к чему, беру ее и несу вниз. Смотрю, тут уж скопилось много цивильных немцев, и французы-военнопленные напихали нам с Васей в карманы бисквитов. (Французы по-видимому работали у бауэров (помещиков) на подсобных работах по хозяйству).
Сковали нас с Васей одним наручником рука к руке и повели солдаты на станцию, посадили в пассажирский.
Привез и сдал нас конвой комендатуре спец. лагеря "Мозбург" (это был огромный город из одних бараков. В нем находилось несколько десятков тысяч военнопленных всех национальностей, особенно было много французов).
Посадили нас в спец. изолятор, барак, обнесенный со всех сторон колючей проволокой. Велика была наша радость: в этот изолятор вскоре привозят и Толю Щербакова. Толя рассказал, что с ним приключилось, когда мы разбежались после его прыжка из камеры третьего этажа (чердака). Он подвернул ногу, но все же превозмогая боль добрался до какого-то одиночного бауэрского дома (вроде хутора). Долго наблюдал за домом. Нужно было добыть еду, и он ждал момент, когда кто-то выйдет, чтобы забраться в дом и унести что попадется из съестного. Кстати, немцы, выходя из дома, имели привычку двери не замыкать. Воспользовавшись выходом из хауза (дома), Толя нырнул в помещение, но успел только нырнуть под стол, так как вернулась хозяйка. Сидеть под столом ему надоело и он решил вылезть, чем напугал очень хозяйку. Узнав, кто он, затем накормила, и так прогостил "гостем" дня три-четыре. Подкормив, сдала его на попечение полицейского.
Анатолий рассказывал, как жаловалась ему на то, что ее муж погиб на восточном фронте, и имела надежду, может быть он так же в плену у русских и жив.
После прибытия после поимки в шталаг Мозбург был допрос. Почему бежали и с какой целью? Ответ у всех был однозначный: из-за плохого питания. Бить не били, но на месяц посадили на голодный паёк. В день кружка воды и кусочек эрзац-хлеба.
После отбытия наказания нас троих разлучили и отконвоировали по разным рабочим лагерям.