Прогулки со смертью

рисунок автора



Рассказы





История Голубой планеты






Что такое Вселенная? Вселенная – это пыль, просто пыль, космическая пыль. Но как красива  Вселенная!  Да,  пусть будет именно так, будем считать так. Так нужно считать, так лучше. Как красива Вселенная!

Жалкий  человечек,  на  краю  Земли,  на её тёмной стороне, стоит,  задрав  лохматую  голову вверх, и видит  тысячи  звёзд. Как холоден этот мир. И как тепло на Земле, летней короткой ночью. Но глаза  человечка  горят.  Внутри  его  головы  пробегают  электрические разряды – белые искры  во  мраке  мозга. Это  Вселенная   зовёт   человечка.  Он  слышит её зов. И он не так жалок, чтобы  не  принять его. Он готов…

Голубая  планета.  Вот  что-то  входит  в  твои  плотные  слои  атмосферы.  Горит. Удар. Всё, Земля.

Перед  нами  яркий пейзаж  планеты. Голубое  небо с раскалённым в зените  Солнцем;  край зелёного  леса; поле в буйных травах; искрящаяся вода быстрой реки; блестящие мокрые камни; всё  погружено  в  подвижное марево зноя, жара. Но так ли ты приветлива, Голубая планета?

Сколько  миллионов  лет  ты   вертишься?  О, нет, ты  нисколько  не  постарела,  может  быть, чуть-чуть  устала. Ведь сколько миллионов лет… Ага, вот на опушке леса появились  два  человечка, слышен  их  говорок, вот  они, преломляясь, медленно  исчезают  в мареве зноя. Да, здесь живут человечки, и уже давно.

Сначала их  было  мало, и  это были  скрюченные  волосатые  существа – первобытные  человечки. Они постепенно распрямились, стали голыми, но так и остались  какими-то  узловатыми существами. Человечки скоро начали считать себя самыми красивыми, и  начали  считать  себя венцом творения Вселенной.

Сначала  их  было  мало, но постепенно их становилось всё больше и больше. Они стали  вылезать из своих пещер и строить себе дома. Появились города.

Сначала  человечки  строили  белые,  как  мел,  города. Они  гармонично вписывались в твой яркий пейзаж, Голубая планета. Чувствовалось, что здесь жили твои дети. И они  любили  тебя, как дети любят мать. И на улицах белых городов  слышалось  радостное  ликование человечков.

Но время шло, и города стали серыми, как пепел, с  узкими тёмными  улочками, обнесёнными крепостными стенами. Увы, человечки, жившие в этих городах, уже не любили тебя, Голубая  планета, – они любили Бога. И на смену радостному  ликованию  пришёл тихий шепоток, расползавшийся по серому городу.

Но время шло, и на тебе, Голубая  планета, появились пёстрые  города, похожие на мусорную свалку. Там  всё  было  пестро,  но  преобладали   грязные  цвета. Чёрные   заводы  ощетинились трубами в твоё голубое небо. Вот мутно блестят  зеркальные  колонны небоскрёбов, а в глубине улиц туда-сюда  снуют  человечки. Не  слышно  ни  радостного  ликования,  ни  тихого шепотка – всё  слилось в сплошной гул. И  человечки, жившие  в пёстрых  городах,  похожих  на  мусорную свалку, не любили ни тебя, Земля, ни Бога, – они любили только себя.

Да, всё это время человечки любили и  ненавидели  друг  друга. Они постоянно воевали между собой.

В эпоху белых, как мел, городов, они убивали друг друга лёгкими ударами железных палочек, и умирали легко.
 
В период серых, как пепел, городов на смену лёгким белым одеждам воинов пришли тяжёлые доспехи. Человечки заковались в блестящий металл и также убивали друг друга ударами железных палочек, но удары стали тяжелее, и воины умирали тяжело.

Во  времена  пёстрых  городов, похожих  на мусорную свалку, человечки стали убивать себя металлическими шариками, вылетавшими из металлических трубочек. А скоро они изобрели  страшное оружие. Это оружие могло  уничтожить  тебя,  Голубая  планета. В твоё  ясное  небо  поднялись железные  механизмы,  несущие  на  своих крыльях  смертоносный  груз. Эти же механизмы, но без  крыльев,  ползли  по  земле, среди буйных трав, среди за-пахов  этих трав. Они двигались по синей  глади  твоих  океанов,  и  неслышно, как огромные  чёрные  рыбы, скользили  под  водой. Воины  же  оделись  в  одежды  защитного цвета. В отличие от белых воинов и от железных  эти хотели,  чтобы  ты,  Земля,  спрятала  их от смерти. Да, большинство  человечков  боялось  смерти.

Но  было  чувство,  которое  иногда побеждало страх и заставляло  человечков  жить  мирно. Это  любовь. У человечков  было признано  считать  любовь   самым   прекрасным   и   высоким чувством. И  человечки  любили, строили дома, занимались науками  и  вышли  даже   в  космос. Но  не  думай,  Голубая  планета, они  ещё  нескоро  смогут покинуть тебя  навсегда, да и смогут ли  вообще. Пока  они  привязаны  к  тебе, к  твоему теплу. Но даже и тогда, когда  они  всё-таки покинут  тебя, они  всё  равно навсегда  останутся   землянами. А  пока… жалкий  человечек,  на краю  Земли,  на  её  тёмной  стороне, стоит,  задрав  лохматую  голову  вверх,  и  видит  тысячи звёзд. Как холоден этот мир. И как тепло на Земле, летней короткой ночью.  Но холодный и безмолвный  мир  зовёт  к  себе  человечка. Он слышит зов Вселенной. И он не так жалок, чтобы не принять его. Он готов…

Однако  и это время прошло. Потому что всё когда-то проходит. И не видно  уже того  лохматого человечка  на  краю Земли, задравшего голову вверх. Вселенная перестала быть недосягаемой  для  него, и перевелись  мечтатели. На  смену  пёстрым  городам,  похожим   на   мусорную свалку, пришли стеклянные, как  лёд, города. Всё здесь было прозрачно  и  чисто. Да, человечки очистили тебя, Голубая планета, от грязи, потому что они стали чистоплотными. Но они не любили тебя, они не  любили Бога, не  любили они  и себя. Человечки, жившие  в  стеклянных,  как лёд, городах вообще ничего не любили, – они только думали. И не было слышно  ни  радостного ликования, ни тихого шепотка, ни гула, ничего, – наступил полный покой.

Хотя человечкам уже неведомо было чувство  ненависти,  они  продолжали  воевать,  так  как войны имеют и объективные причины. Правда, не было  видно в твоём небе, планета, железных механизмов,  несущих  на  свои  крыльях смертоносный груз; не  ползли  эти  механизмы  среди твоих  буйных  трав, среди  запахов этих трав; свободно дышали  океаны, и не встретить было в их  бездонных  глубинах неслышно скользящих чёрных рыб. Нет. Начались  бесконечные звёздные  войны – безмолвная  смерть  в  холодном  мире Вселенной. А на Земле  было  по-прежнему тепло  и  уютно. Спокойно  работал  мозг  в  светлых  лабораториях  научно-исследовательского института. За  стенами шумели своей хвоей сосны и стучал дождик  по бетонным дорожкам.

Но время  шло. На Солнце начал  выгорать последний  водород. Оно стало остывать, краснеть и  всё  больше  увеличиваться  в  размерах.  На Земле наступил долгий тёплый  вечер. Человечки стали покидать Голубую планету. И вот последний человечек  поставил  ногу  на  трап звездолёта, прощальным взглядом окинул ещё яркий пейзаж планеты. В его глазах отразился край  зелёного  леса,  поле  с  буйными травами, с  запахами  этих  трав, синяя  искрящаяся   вода  быстрой  реки,  блестящие  мокрые  камни  и  ещё  голубое  небо  с  плывущими  по нему лёгкими белыми облаками… Хлопнула крышка люка, и какая-то точка медленно исчезла в небе  Голубой  планеты.

Да, ещё долго продолжался тёплый вечер на Земле. Но опустели стеклянные, как лёд,  города, не   было   здесь   больше   человечков,  лишь  доживали  свой  век  старые  роботы,   да   бешено метались   мутанты  в  светлых  лабораториях  научно-исследовательского института.
 
Сумерки постепенно  сгущались.  И  если бы в этот момент  выглянуть  из   разбитого  окошка  заросшего травой  домика  на  краю  того самого леса, то можно было бы увидеть огромный диск  красного Солнца, садящегося за край горизонта, и… умирающую землю.

Голубая  планета  скоро  сгорела   в  солнечной  короне,  завершив, таким  образом, последний круг  своего  существования.  Что  же касается человечков – землян, то они  рассеялись  во  Вселенной и совершенно затерялись в её холодном и безмолвном мире.

1996 г








Компьютерная поездка




Он  сидел  в  автомобиле,  совершенно  спокойно. Звучала лёгкая  ритмичная  музыка,  больше ничего  слышно не было.  Машина  стояла  возле  аккуратного  белого  домика  с  палисадником, единственное  росшее  там  деревце  переливалось  на  солнце  яркой  зелёной листвой. Странно, что  не  было  слышно  шума  листвы на  ветру, звучала  лишь  лёгкая  ритмичная  музыка.  Небо было  светло-голубым,  где-то  вверху,  за пределами переднего  ветрового стекла светило полуденное  солнце, но тепла он  не  чувствовал.  Впереди,  вдоль  улицы,  тянулись два  ряда  совершенно одинаковых  белых  домов, точно таких  же,  возле  которого  он  стоял. Было видно, что улица, заканчиваясь, выходила  на  шоссе,  где  туда-сюда  проносились  редкие точки автомобилей. Это перемещение точек, да игра переливающейся на солнце зелёной листвы было единственным  движением  во всей этой, словно нарисованной, неподвижной картине.

Ладно, пора. Прокатимся.

Его  рука  сама  собой  включила  зажигание.  На  фоне  звучащей  лёгкой  ритмичной  музыки послышалось  сердитое урчание   работающего   двигателя,  которое  стало  почему-то внушать  некую  неопределённую надежду и уверенность. Он нажал на газ, отчётливо щёлкнула   автоматическая  коробка передач, и машина тронулась. Его руки плавно вывернули рулевое  колесо  влево, улица  с  двумя рядами одинаковых  белых  домиков  поплыла  вправо, и автомобиль мягко  выехал  на дорогу. Через несколько секунд езды, от которой он начинал испытывать удовольствие, улица закончилась. Он миновал автобусную станцию с застывшими там людьми и, пропустив  перед самым носом длинный рефрижератор с несколькими рядами колёс, вырулил на шоссе.

Стрелка спидометра поползла вправо, застыв на отметке шестидесяти миль в час. Населённый  пункт  с аккуратными белыми домиками, автобусной станцией и красной  водонапорной башней скоро  исчез  из  виду,  как  яркая  картинка  с открытки. Серая  полоса  асфальта  прямой лентой уходила вдаль. По её сторонам  бесконечной чередой тянулись зелёные поля с редкими фермами и  группами  деревьев.  На  светло-голубом  небе  появились  белые  угловатые  облака,  которые невидимый ветер  гнал  куда-то  на  запад. На  шоссе  попадались  немногочисленные встречные  автомобили, часто  совершенно  одинаковые. От  всего этого постепенно становилось скучно.

Он проехал уже около тридцати миль, но ничего не происходило. У него совсем  было  испортилось настроение, когда он, наконец, обратил внимание на зеркало заднего вида. Там уже  несколько минут виднелась оранжевая точка какого-то автомобиля. Это был первый попутный автомобиль, который он заметил, и  этот  автомобиль  неуклонно приближался. Возникло ощущение, что здесь что-то не так, что что-то должно было случиться.

Ещё  через  десять  миль  пути  подозрительная   машина  уже   достаточно  приблизилась, чтобы её можно было рассмотреть во всех подробностях. Это был  большой  кабриолет. В нём  находилось, наверное, человек шесть, которые активно размахивали во все стороны  руками. Странно. Он  решил  подпустить кабриолет поближе  и  уже  через  несколько  мгновений  сквозь  звучание  лёгкой  ритмичной  музыки,  сердитое урчание  работающего  мотора  и  шуршание покрышек об асфальт расслышал  тупые  хлопки. Теперь стало понятно, что  шестеро  мужчин  в  тёмных  костюмах, в шляпах с широкими полями, находившиеся в оранжевом автомобиле, не  просто  махали  во  все стороны  руками,  они  стреляли  во  все  стороны  из  револьверов.   От  этого  открытия   у  него похолодели  ладони,  на  лице появилась нервная  улыбочка.  Он  судорожно  нажал  на   газ  как  раз  в тот момент, когда  все  шестеро  мужчин  разом  начали стрелять  в его сторону. Но он успел. Ничего   не   произошло.  Кабриолет  начал  медленно  отставать,  затем  он   резко уменьшился, очевидно, затормозив, свернул на пересекавшую  шоссе  дорогу  и  быстро скрылся из поля зрения зеркала заднего вида.

Он перевёл дух  и, может быть, в первый  раз  вслушался  в  лёгкий  ритм  звучавшей  музыки. Это его расслабило. Он  заметил и некоторые перемены в окружающей его картине. Исчезли белые угловатые облака, небо из светло-голубого превратилось в синее. Наступал  вечер. Чаще  стали  попадаться сложные развилки  дорог, какие-то дорожные  знаки и указатели,  которые он никак не мог разобрать. Всё говорило за то, что впереди приближался  крупный  населённый пункт, скорее  всего, большой город.

Промелькнул  знак, вполне  определённо  указывающий  на автозаправочную станцию. Он сбавил скорость. Вот  показалась  и  сама   заправка   с  красными   бензоколонками. Когда   до  неё  оставалось  совсем  немного,  от  группы  стоявших  там  автомобилей отделился человек  и  побежал  к  шоссе, размахивая  чем-то в руке. Опять эти махания руками. Его нога сама  собой  надавила  на  газ, стрелка спидометра быстро поползла вправо. Фигура человека, который  уже успел  добежать до  шоссе,  промелькнула  мимо, и  в  следующий  миг  раздался  взрыв. Он успел заметить его огненное зарево в  зеркале. Машину  резко  занесло. Сердце  лихорадочно  билось,  руки  дрожали. Но, не сбавляя скорости, он всё же сумел справиться с заносом,  чуть  было  не  слетев  с  дороги. Чёрт, кажется, пронесло.

По-прежнему звучала лёгкая ритмичная музыка. Синее небо становилось всё  темнее  и  скоро превратилось в густо-сиреневое. Только над далёкой  линией  горизонта  светилась жёлтая  полоса заката, но самого солнца видно не было. Зато  взошёл  белый  диск   луны. Такой  огромной  луны он ещё не видел. На ней отчётливо можно было разглядеть тёмные моря и крупные  кратеры. Стало как-то тревожно. Он даже не заметил, как  на  фоне  жёлтой  полосы  заката  появился  чёрный  силуэт  города,  возвышавшийся  в центре  зловещими пиками небоскрёбов. Он сбавил скорость и через некоторое время въехал в чужой для него город.

В городе было довольно темно и мрачно. Серые однообразные дома зияли чёрными провалами окон.  Лишь кое-где  в  них  горел  электрический  свет,  да  иногда,  между   коробок   домов, выглядывала луна, заливая  улицу бледным фосфорическим светом. Стали попадаться одинокие  прохожие  на  тротуарах,  часто  совершенно одинаковые, с бесстрастными,  застывшими  лицами.
 
Ближе к центру города от подсвеченных витрин магазинов, огней рекламы, мигания  светофоров стало светлее. Увеличился поток машин на  улицах, возросло и число  пешеходов.  Внезапно пошёл дождь, вмиг омывший асфальт. К звучанию  лёгкой  ритмичной  музыки,  сердитому урчанию  работающего  двигателя,  шуршанию   покрышек прибавился   мерный  стук  дождя  о  верх  его  машины. Он  включил дворники, которые с  лёгким  скрежетом  стали  освобождать переднее  ветровое  стекло от струек  воды. Сделалось как будто  уютнее,  только  удивляло одно: откуда мог взяться дождь, если по-прежнему из-за  серых  коробок  домов  то  и  дело выглядывала огромная луна.

Вскоре  стали  появляться  и  новые  звуки, делавшиеся всё более настойчивыми. Первым был вой  далёкой  полицейской  сирены,  поразивший  его  своей  заунывностью  и  оторванностью в этом ночном городе. То тут, то там раздавались хлопки пистолетных выстрелов, треск автоматных  очередей. От кучек людей, скопившихся у дверей баров, доносились какие-то крики, которые он никак не мог разобрать. Был ещё один, периодически повторявшийся звук,  источник  которого  он долго не мог определить. Это был  душераздирающий  вопль, после  которого  раздавалось отвратительное чавканье и хлюпанье. Однако загадка разрешилась банально. Это оказался  вопль  сбиваемых машинами прохожих. И всякий раз жертвой становился  какой-то парень в клетчатых штанах, пытавшийся перед самым носом автомобиля  перебежать  дорогу. А  машины  даже  не  тормозили, сбивали его на полном ходу и как ни в чём  не бывало  продолжали  движение.  Вообще,  как  он понял, водители  в  этом  городе не стремились соблюдать правила дорожного движения,  и  ему приходилось быть всё более осторожным. Это начинало утомлять.

На улицах  стали попадаться разбитые горящие машины. Уже  несколько  раз  он  мог  наблюдать потасовки у дверей баров, а один раз даже видел, как застрелили  какого-то  парня  с  длинными волосами, одетого в кожаную куртку, прямо на улице. Изредка попадались совсем тёмные перекрёстки, посередине  которых  негры  в  грязных майках и вязанных  шапочках жгли костры. И каждый  раз, когда он проезжал мимо них, они  бежали за его машиной, показывали средний палец, плевались и что-то  кричали,  что – непонятно.  Он встретил и своих старых знакомых. Как-то он стоял на перекрёстке  в  ожидании зелёного  сигнала  светофора. Послышался  звук  приближающейся  стрельбы. По пересекавшей перекрёсток дороге промчался белый лимузин, а следом за  ним – большой  оранжевый  кабриолет. Шестеро сидевших в нём мужчин, в тёмных костюмах, в шляпах с широкими полями, наперебой стреляли  в лимузин  из  револьверов. Через  несколько  секунд  кавалькада   с  пальбой скрылась  из  виду.  Он ещё несколько раз, в разных  концах  города,  встречал белый лимузин  и  преследующий  его оранжевый  кабриолет. И было непонятно, те же это  машины,  несущиеся  в бесконечной погоне по ночному городу, или это были совершенно другие машины.
 
Он  начал  уставать.  К  городу, где творился  какой-то  беспредел, он  уже  привык, ничто  его здесь  уже  не  удивляло.  Становилось  скучно. Казалось, что его никто здесь не хотел  замечать. Он решил чего-нибудь выпить и свалить из города.

К  бару  он  подъехал  как раз в тот момент, когда снова  убили парня  с  длинными  волосами, одетого  в  кожаную  куртку.  Он  остановил машину, но двигатель  глушить  не  стал. Дождь по-прежнему  барабанил  по  крыше,   дворники   со  скрежетом   освобождали   переднее   ветровое стекло  от струек  воды, звучала лёгкая ритмичная музыка. Всё это окунуло его в  мягкий  покой. На фоне светящихся окон бара снова происходила потасовка, оттуда  до него  доносились  крики людей. Но  в  какой-то  момент  картина  изменилась. От  толпы  отделились  несколько фигур, у одной  из  которых   в   руке  он   заметил  пистолет,  и   двинулись  к  его  машине.  Крики  стали  громче, он  уже  мог  разобрать несколько слов: «Твою мать! Сука! Я тебе  сейчас  мозги  вышибу!»  О, чёрт!  Он резко рванул  машину. Сзади  раздались  выстрелы.  Только   через  несколько кварталов, когда бар остался далеко позади, он заметил на   ветровом  стекле   две  пробоины  от пуль. Значит на этот раз его всё-таки задели. Всё, пора сматываться из этого города.
 
Но  удача  покинула  его. Он  сам  это почему-то почувствовал. Наверное, потому, что удача и усталость – вещи  несовместимые. Да,  он  страшно  устал. На  одном из поворотов он, видно, не рассчитал скорость, или даже не хотел её рассчитывать. Его машину  сильно занесло  и  ударило о  какой-то  одиноко  припаркованный  автомобиль. Всё  как  бы  замерло. Снова звучала  лёгкая ритмичная музыка, о верх машины барабанил дождь; снова он  оказался  перед баром,  где  творился какой-то беспредел. Однако он заметил и перемены. Не было слышно сердитого урчания   заглохшего двигателя  и скрежета неподвижно застывших дворников. Сквозь водянистую муть,  покрывшую переднее ветровое стекло, он уловил уже знакомое  движение. От кучки людей у бара отделились несколько фигур и двинулись к  нему. Он не стал ждать, когда  они  подойдут,  открыл  дверцу и спокойно  вышел из машины. Он слишком устал, чтобы не быть спокойным. Ему было уже всё равно.
 
Первое,  что  он  заметил,  выйдя  из автомобиля, была  абсолютная  тишина. Звучание  лёгкой ритмичной   музыки   вдруг  прекратилось. Он  даже  замер  от  изумления.  Но  через  несколько секунд звуки стали возвращаться. Послышалась новая музыка, сначала тихо, затем всё громче  и громче. Она напоминала  шум  прибоя: волны то накатывались на берег, то медленно отступали. Это  ему  понравилось. В следующий  миг  до  него  долетели  крики приближающихся людей,  он  снова  разобрал  слова: «Твою  мать!  Сука!  Я  тебе  сейчас  мозги вышибу!»  Раздалось  несколько  выстрелов.  Выйдя  из оцепенения,  он  двинулся  к  углу  дома, сначала  шагом, нащупывая  в  кармане пистолет, о существовании  которого  он  до  последнего  времени  даже  не подозревал, затем бегом. Завернув за угол, он оказался на  тёмной  пустынной улице. Здесь  он  остановился.  Ему   вдруг   захотелось  пострелять. На  фоне  светящихся   окон  бара  чётко  вырисовывались  тёмные  силуэты  его  преследователей. Он сделал несколько прицельных выстрелов, испытывая от этого удовольствие. Одна фигура упала.

Он  решил  бежать  и  побежал.  Даже сильно уставший человек  иногда  совершает  разумные поступки. Он  бежал,  из-за  спины  до  него долетали  крики  людей, хлопки  выстрелов. Он  сам несколько  раз  останавливался,  оборачивался  и стрелял куда-то в темноту, затем  снова  бежал. Он  бежал  до тех  пор, пока  звуки  погони, становившееся  всё  глуше и глуше, не прекратились совсем. Значит оторвался. Он пошёл шагом.

По-прежнему  была  ночь,  лил  дождь,  волны то набегали  на  берег, то  медленно  отступали. Тёмная  улица  оставалась  совершенно  пустынной,  он  не встретил ни одного прохожего, мимо него не проехала ни одна машина, лишь изредка в подворотнях, среди нагромождения мусорных баков,  шныряли  огромные  крысы  со  светящимися  красными  глазками. Одну такую крысу он даже  пристрелил  от  нечего делать. Ему уже надоело идти,  улица  казалась  бесконечной,  да  и  куда  идти, зачем? Снова  навалилась  страшная усталость, кроме этой усталости он  больше уже ничего не чувствовал. Он остановился.

Неизвестно, сколько прошло так времени, когда он услышал  шуршание  шин  о  мокрый асфальт. Приближался автомобиль. Он обернулся только тогда, когда машина  была уже  совсем рядом. Он заметил в открытом окне боковой дверцы тёмный овал лица и руку с  пистолетом. Он  не  успел  ничего  сообразить, или  не хотел ничего соображать, как прогремело несколько  выстрелов. Что-то ударило его в грудь и прижало к сырой стене дома…

Он  медленно  сползал  по  стене  вниз.  Шум  прибоя   прекратился,  было  слышно  лишь  как стучал  дождь,  и  ещё, на какое-то мгновение,  он  снова  расслышал  вой  далёкой  полицейской сирены. Значит,  его  всё-таки  достали. Он  не чувствовал боли, и усталости он тоже  больше  не чувствовал.  Перед  тем,  как  картинка  окончательно  погасла   в  его  глазах,  он  почувствовал лишь лёгкое сожаление. О чём он тогда пожалел, он и сам не знал.

1997 г








Полёт астероида



Когда Александр только родился, об этом астероиде ещё никто не  знал.  Но  он  был. Он  летел  где-то  на окраине Солнечной системы, серый, испещрённый  мелкими  кратерами,  со  скоростью 25000 километров  в час, направляясь к  Земле. И  через  27  лет астероид должен был встретиться с ней.

Между  тем  Александр  подрастал. Как и все, сначала  он  пошёл  в  детский  садик,  потом  в школу. В школе он учился  хорошо, хотя и не был отличником. Часть летних каникул он проводил  в городе: за телевизором и компьютером, в дворовых играх со своими сверстниками. С тех  пор  картина  жаркого полдня  в летнем  городе  навсегда  врезалась  в память Александра. Было  так  жарко, что  плавился  асфальт. Солнце тысячами  слепящих   зайчиков  отражалось  в окнах многоэтажных  домов. От  этого  зноя спастись можно было только где-нибудь в подвале,  где  в полутьме из труб гулко капала  вода, или, в крайнем  случае,  в  подъезде  одного  из  домов,  где нет-нет да просквозит струя прохладного воздуха.

Другую часть  летних каникул Александр проводил в деревне у  дедушки  с  бабушкой.  Здесь ему  больше  всего  полюбились  деревенские вечера. В эти часы  он  один  пробирался  на  зады бабушкиного  дома,  где  был  заглохший  сад  со старой баней, и наблюдал  закат. Тёплая  земля дышала  своими  ароматами,  заря  заката  тихо  догорала,  на  тёмном  небе  зажигались  первые звёзды,  сова  неслышно  пролетала  между яблонь сада, направляясь на свой ночной  промысел, деревня затихала… Но нужно было возвращаться в город.

А  астероид  тем  временем  проделал  уже  половину пути до Земли. Позади остались Плутон, Нептун, Уран.  Впереди  приближался  гигантский  Сатурн  со своими кольцами. Но на Земле об астероиде по-прежнему никто не знал.

Александр  был  увлекающимся  ребёнком,  и  интересовало  его  многое.  В  разное  время  он посещал   рисовальный,   драматический,   шахматный,   радиотехнический   кружки.  Самостоятельно  занимался  физикой,   биологией,   историей,   астрономией,   философией.   Но  ближе  к старшим  классам,  по  мере  того,  как Александр всё больше узнавал, что есть этот мир и жизнь человека,  всякий  интерес  в  нём  стал угасать, на его взгляд,  выражение  лица,  движения  тела легла печать грусти и лени, сквозь которые проглядывала уже скука.

Александр не был одинок. У него были прекрасные отношения с родителями, имелись друзья. В  старших   классах   школы его посетила первая  настоящая любовь, которая, правда, оказалась  безответной. Но  и  общение  скоро  перестало  спасать Александра  от надвигавшейся душевной пустоты и скуки. Окончательно они настигли его, когда он уже был студентом.

Именно  в  это  время  в средствах массовой информации стали  появляться  сведения об астероиде. Поначалу им никто не придал значения. Но Александр их  заметил. Каждый  раз, когда  в  программе  вечерних  новостей  говорили  о приближающемся  к  Земле  астероиде,  непонятная внутренняя  радость  наполняла  Александра.  Это была  смутная  надежда  на  всеразрешающий конец, который должен был уничтожить ту пустоту, в которой он, Александр, оказался.
 
Постепенно  вал  сообщений  об  астероиде  нарастал. Их пик пришёлся на  тот  период,  когда Александр уже окончил институт и стал работать мелким чиновником в администрации одного из районов города. Дни тянулись особенно  однообразно, и сообщения о надвигающейся катастрофе  развлекали  Александра.  А комментаторы не скупились: рисовали  картины   конца  света одну страшнее другой.

Первоначально  все  утверждали,  что  при  столкновении с астероидом наша  планета  просто-напросто расколется на мелкие части. Однако  вскоре кто-то лысый, с улыбкой превосходства на лице,  напомнил, что Земля в своей основной массе представлена жидкой раскалённой магмой, и уж расколоться  точно никак не сможет, разве что расплескаться.

Тогда  все  стали  говорить  о  том,  что  метеорит  может сбить  Землю  со  своей орбиты.  При этом,  если   Земля   получит  ускорение,  она  удалится  от  Солнца  и остынет;  если  же,  напротив,  затормозится,  то  приблизится   к   Солнцу,  а  то  и,  вообще,  упадёт  на  него.  Однако скоро какие-то  молодые, но  бородатые   учёные   одного   из научно-исследовательских институтов  провели расчёты  и  со спокойным,  даже отрешённым видом, заявили, что ничего  подобного  случиться не может, так как масса Земли неизмеримо больше массы астероида.

После  этого  получила  распространение третья версия катастрофы. Её сторонники доказывали,  что  в  результате  удара  астероида  о  землю  в  атмосферу поднимется  много  пыли, которая  закроет  небо  и преградит  путь солнечным лучам. Наступит  зима,  и  всё  живое  на планете  погибнет.  Однако  и  тут  нашлись  оптимисты-очкарики,  которые заявили,   что   некото-рые неприхотливые виды растений и животных всё-таки  выживут,  и в  частности,  на  чём  почему-то делался  особый  упор, жить  останутся  тараканы.

Выдвигались  и другие  версии  катастрофы. Появились даже сообщения о том, что правительства некоторых стран  предпринимают  определённые меры и тому подобное. Но никакой паники нигде не наблюдалось.
 
Скоро  об  астероиде  стали говорить  всё меньше и меньше,  хотя  по расчётам астрономов до Земли  ему  оставалось  лететь  всего  два  года.  Почему так случилось, объяснить трудно. Казалось, об астероиде совсем забыли, но только не Александр. Он теперь стал часто  вставать  по  ночам  и подолгу смотреть  на  звёздное  небо,  стараясь заметить там какое-нибудь движение. Но тщетно. Ночное небо оставалось недвижимым.

Два  года  прошли. В этот душный июньский  вечер Александр, как обычно, пришёл с работы, принял  душ,  съел приготовленный матерью ужин и устроился перед  экраном  телевизора посмотреть  традиционные  вечерние  новости.  Каково  же  было   его   удивление,   когда   диктор сообщил, что астероид благополучно пролетел мимо земли, и что теперь человечеству  ничто не  угрожает.  Это  было неприятное удивление. Последние огоньки, которые ещё светились в  глазах Александра, погасли.
 
В одной  книге  Александр  когда-то прочитал, что натуры, подобные ему,  к  тридцати  годам, если можно так сказать, успокаиваются и начинают жить  обычной  жизнью,  как  все. Наверное, нечто подобное случилось и с ним. Карьера Александра пошла в гору. В 35  лет  он  удачно  женился, вырастил двоих прекрасных детей, чьей заботой был окружён в старости.  Но… Но  что  бы  ни  делал  Александр  всю  свою  жизнь,  у  него была только одна цель – убить время.
 
Когда Александр умер,  и родственники забрасывали его могилу  землёй,  плакали  и  сморкались – астероид был уже далеко. Он  покинул  Солнечную  систему,  и  Солнце  превратилось  в  крошечную  звезду.  Астероид  летел  со скоростью 25000 километров в час, медленно вращаясь вокруг своей оси. Он летел в тёмном и холодном космосе, совершенно неслышно.

2002 г









Докука



Говорят, что тяжело пахать землю, выращивать хлеб. Говорят также,  что  тяжело  в  одиночку переплыть океан или взобраться на Эверест. Я не знаю. Вполне возможно. Но зато я точно знаю, что очень тяжело целыми днями лежать на диване и ничего не  делать!  Не  верите?  Попробуйте сами, и вы убедитесь, что я прав. При этом вы не должны ни читать, ни  смотреть  телевизор,  ни слушать музыку – необходимо исключить всякие занятия, а также всякое общение, разговоры по телефону и тому подобные вещи, и так провести целый день.

Ну как? Попробовали? Легко вам было? И это ведь только один день, а не неделя, не  месяц  и не год. Тем более, что всё это вы проделали специально,  ради  интереса,  чтобы  испытать  себя. Одним  словом, вы не почувствовали и десятой доли той скуки, которую ощущает человек, лежащий  целыми  днями  на диване не ради какой-то забавы, а потому, что ему действительно всё на  свете  не интересно, не интересно по-настоящему.
 
В старших классах  школы, когда мне  было  ещё  интересно  жить,  я  прочитал  роман  М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени». Эта книга сразу стала  мне  очень  близкой,  а  её главный герой, Григорий Печорин, – моим любимым героем, которому я стал подражать. Во всяком деле я напускал на себя равнодушный вид, и это  доставляло  мне  огромное  удовольствие.  Я  думал, как хорошо быть безразличным ко всему, мне казалось, что я отлично понимаю  и  Печорина,  и самого Лермонтова. Но года через три, когда я действительно потерял всякий интерес  к  жизни, и мне стало по-настоящему скучно, я понял, как жестоко ошибался. Я понял, как на  самом  деле было тяжело Печорину и самому Лермонтову. Я почувствовал всю невыносимую тяжесть скуки и ничегонеделания. Когда жизнь перестает приносить тебе радость, перестаёт быть тебе интересной, то тогда она просто берёт  тебя  и  укладывает  на  диван.  И  начинается  самая нудная, самая  изощрённая пытка.

Я лежу на диване уже десять лет! Нет, я, конечно, не прикован к нему. Я могу сесть  или  даже встать и походить по комнате, посмотреть в окно. Естественно, мне приходится выполнять какие-то самые необходимые дела. Я завтракаю,  обедаю,  ужинаю,  моюсь,  чищу  зубы.  Я  могу  починить сломавшееся реле старого холодильника или смазать заедающий дверной  замок.  Однако  необходимых дел у меня не так много, придумывать же себе какие-то другие дела я не хочу.  Потому что придуманные дела не являются необходимыми, а  какой  смысл  делать  то,  что  не  является необходимым, тем более если это не приносит тебе никакого удовольствия.  И  поэтому  основную часть времени я всё-таки провожу на диване.

Бывает,  лежишь  так  час, второй, третий, наконец, до того надоедает лежать, что уже больше не можешь. Тогда  ты  поднимаешься  и садишься, а делать-то всё равно нечего. Сидишь так час, второй, третий, блуждая взглядом по комнате. И вот то, что  ты  сначала лежал, а потом сел, уже является для тебя  событием  дня – до  того  однообразна  и  скучна  моя жизнь.

А бывает, такая хандра находит, такая апатия наваливается,  что  даже  и  просто  сесть  ты  не можешь, потому что и это тебе кажется бессмысленным делом. И ты лежишь уже,  действительно, как прикованный, и тебе  до того всё неинтересно, что  даже  думать  не  о  чем,  и  мыслей  в голове никаких нет. В такие моменты я погружаюсь в забытьё: нечто  среднее  между  бодрствованием и сном, и для этого мне не нужна ни медитация, ни  гипноз.  Я  достигаю  транса  естественным путём, не прикладывая к этому никаких усилий. Это помогает скоротать время, но не на много. В основном же я просто лежу, и в голову мне лезут всякие дрянные мысли, от которых  и сойти с ума недолго. Да, десять лет на диване – это вам не шутка.

Сначала я ещё на что-то надеялся. Думал, что всё ещё может измениться, и что на моей улице тоже будет праздник. Поэтому я каждый день ждал завтрашний день, и от этого моя скука  была ещё невыносимее. Но вскоре я ясно для себя осознал, что и ждать-то мне нечего. Да, меня ничто не ждёт в этой жизни, кроме душевной пустоты и скуки. Уяснив для себя это, я перестал считать время и ждать завтрашнего дня. И мне стало даже легче. Раз  жизнь  не  имеет  особого  смысла,  то, действительно,  не лучше ли просто лежать на диване и ничего не делать? В буддийской философии говорится, что лучше сидеть, чем стоять; ещё лучше лежать, чем сидеть; а ещё лучше спать, чем просто лежать; но лучше всего умереть. Но так как умирать мне страшно, сплю я тоже плохо, то мне остаётся просто лежать.  И я буду лежать. Я буду лежать и стараться ни о чём не думать, стараться быть спокойным.  В мире нет ничего ни хорошего, ни плохого, и равнодушие – это наиболее объективная форма  отношения  к окружающей  действительности.  Я буду лежать на своём диване тридцать, может, сорок лет, а потом я умру, как и все умирают. И скорее всего, меня некому будет  схоронить.  Но это меня не тревожит. Я буду и мёртвый лежать на диване, и это не станет большой переменой в моей  судьбе.  Я  буду  лежать  на диване, в  зале обычной двухкомнатной квартиры, с плотно задёрнутыми шторами на окнах. Там, на улице, будет падать холодный снег, а в зале будет тепло от батарей центрального отопления. На столе будет стоять золочёный подсвечник с тремя горящими свечами, и позолота будет искриться  в их мерцающем свете, а с дивана будет  смотреть  мой мёртвый зрак…

Да, скорее всего, так оно всё и будет. И всё же у меня есть ещё одно, последнее желание. Дело в том,  что  не  только скучно сорок лет лежать на диване, но и умирать на диване, одному, тоже скучно. И мне хочется хотя бы умереть не на диване, а в бою, и не одному, а с ещё миллионами  и  миллионами  людей. Да, я мечтаю о третьей мировой войне! Это моё ожидание войны порой бывает таким нетерпеливым, что я часами смотрю по телевизору новости, переключаясь с одного канала на другой,  и  в потоке репортажей из разных уголков земли пытаюсь уловить  её  приближение.  У  меня  много времени, и я часто подолгу думаю о  том, какая  это  будет  война.  Может быть, это будет война современных великих держав за новый передел мира, как первая и вторая мировые  войны. Возможно, это будет война многолюдного и бедного юга с богатым, но малочисленным севером, и тогда, если победит юг, наступят новые средние века. А может быть, падение нравственных устоев в капиталистическом обществе приведёт к анархии на земле и всеобщей бойни. Порой, желание войны настолько обуревает мной, что я начинаю к ней готовиться:  делаю  гимнастику,  читаю  книги  о  прежних  войнах,  изучаю оружие. Но главное, я на тысячу ладов стараюсь представить себе тот последний мой бой.

…Обычно, мне чудится промышленная окраина  какого-то небольшого южносибирского города с трубами молчаливого завода, грудами металлолома и длинным бетонным забором с колючей проволокой и надписью: «Осторожно, территория охраняется злыми собаками». Мне чудится поздняя осень, ясное небо после дождя, холодно, на земле подмораживает грязь.  Нашему подразделению будет дан боевой приказ обороняться на высоте, недалеко от города, а затем отходить в  сторону  леса, который на карте будет обозначен как «Прозрачный лес».  Бой  начнётся  вечером,  когда низкое солнце  зальёт  окрестности  багровой  краской  заката.  Особенно  ярко в его лучах будут гореть огромные многосекционные окна одного из корпусов завода. В самый разгар боя  взрывом реактивного снаряда меня оглушит. Из моих ушей потекут  струйки  тёплой  крови,  которые  я  буду стирать грязными закоченевшими пальцами рук, и дальше бой будет для меня продолжаться как в немом кино. Земля будет в дыму. Я буду видеть взрывы в тишине, наблюдать передвижения солдат и боевых машин противника, трассы пуль. Наше подразделение не выдержит натиска  врага, и мы начнём отходить к лесу. В редком лесу, больше похожем на  городской  парк,  негде  будет укрыться, голые стволы деревьев будут розоветь  в  лучах  холодного  заката.  И  вот,  на  опушке леса, одна из огненных прерывистых линий от трассирующих пуль прожжёт  меня  насквозь  где-то в области сердца, и я ещё успею оглянуться и увидеть, как она будет уходить за спиной  между розовых стволов деревьев в прозрачный лес…
 
Да, именно так,  в большинстве  случаев,  я  представляю  себе  свой  последний  бой.  Однако сколько бы я ни всматривался в сводки новостей, я не мог разглядеть  никаких  признаков  новой надвигающейся мировой катастрофы. Конечно, в  разных  местах происходили какие-то локальные войны, но в них гибли единицы, а миллионы в это время продолжали жить как ни в чём не бывало. Погибнуть, даже в бою, в такой войне у меня не возникало желания.  Ведь если  умирать,  так  всем  вместе. Я не верю, что вторая мировая война была последней большой войной,  я  не  теряю надежды, и, может быть, моё последнее желание всё-таки исполнится.

…А может быть, всё будет совсем не так. Ведь сорок лет на диване – это очень много. Может быть,  уже  через  пять  лет  мне  всё надоест. Мне надоест лежать на диване. Мне надоест ждать третью  мировую  войну. Да и не желаю я зла людям. И тогда я поднимусь с дивана, совершенно спокойный, оденусь  и выйду на улицу. Это случится поздним вечером, в один из новогодних дней. Я  выйду  из  подъезда своего дома и в последний раз вдохну морозного свежего воздуха. Посёлок будет светиться редкими огнями, будет валить снег, белый под фонарями уличного освещения  и тёмный в переулках и дворах домов. Я закурю сигарету и пойду в центр посёлка. Там, на площади, разноцветными  огнями  гирлянды  будет  гореть большая ёлка, многочисленные гирлянды, но только маленькие, будут мигать  в  витринах  магазинов. В центре будет много молодёжи,  радостной  в предвкушении весёлого вечера. Когда-то, не так давно, среди них был и я со своими  товарищами, но уже тогда мне было скучно. Будет скучно  мне  и  в  этот  вечер,  но  скучно  смертельной скукой, той самой, с которой ничего  нельзя  поделать. 

Выкурив  свою  последнюю  сигарету,  я зайду  в  бар.  Там будет очень тесно и шумно. И кто-нибудь из старых моих приятелей, всё ещё продолжающих разгульную жизнь, обязательно окликнет меня. Я подойду,  сяду  за столик, мне нальют штрафной стакан водки, я выпью, но вряд ли стану пьяным, и уж точно  мне не сделается хорошо. И через некоторое время я кому-нибудь не понравлюсь в баре.

И вот я уже буду стоять в  тёмном  дворе,  один против  десятерых, и у меня не будет ни единого шанса. Но  он  мне  и  не  нужен.  По-прежнему  будет  валить снег. После первого же удара у меня из носа пойдёт кровь, и я почувствую её  приторный  запах. Я  буду  стоять  до  последнего,  и  с каждым новым ударом мне будет становиться всё скучнее и скучнее.  И  уже  в  самом конце мне вдруг очень ясно представится, что жизнь – это всего лишь какой-то  дурной  сон,  и  что сейчас этот сон, наконец, закончится, и тут я почувствую  облегчение, какое не испытывал уже много лет.

А всего лишь через пару таких же тёмных  дворов, за пеленой падающего снега, будет мой двор и мой дом, и окна моей  квартиры  будут  светиться призрачным светом. Там, за плотно задёрнутыми шторами, в натопленном  зале  на  столе  будут гореть три свечи в золочёном подсвечнике, и позолота будет искриться в их мерцающем свете, а диван будет ещё хранить тепло моего тела. И на этом всё закончится,  всё  пройдёт.  А  что  прошло, того и не было.

2004 г









Прогулки со смертью



Смерть жила одна, в старом деревянном доме, который своими окнами выходил  на  широкую сельскую  улицу.  За  противоположным  рядом  домов  этой  улицы  виднелся лес – так местные жители  называли  заросшее  русло  некогда  протекавшей  здесь  речки.  За лесом к водоразделу поднимались тусклые поля.

Вход в дом был со двора. Сам двор имел заброшенный вид. Его сараи и мазанки  стояли  пустыми, потемнели от времени и начали уже разрушаться.

Со двора можно было попасть на зады дома, откуда открывалась  широкий  вид  на  окрестности. Ближе всего находился колхозный машинный двор, весь заставленный остовами комбайнов и тракторов. Немного поодаль и в стороне виднелась ферма с длинными  коровниками, водокачкой и громоздким зданием кормоцеха. Ещё дальше, на  взгорке,  синело  крестами  кладбище.

Смерть появилась в этих местах года три назад.  Она  нашла  пустующий  дом  и  стала  в  нём жить. Дом был хоть и старый, но ещё крепкий. Он состоял из горницы с  двумя  отгороженными спаленками, теплушки с печкой и маленьким чуланом, сенец  с  ещё  одним  тёмным  чуланом  и терраски. От прежних хозяев в доме сохранилась вся нехитрая обстановка, даже  кровати  были застланы постелями. Всё выглядело так, как будто люди просто ненадолго вышли из дому,  а  не бросили его навсегда.

В  горнице  и  теплушке  по  углам  имелись  божницы  с иконами. На одной была изображена Божья  Матерь  с  младенцем  на  руках,  написанная,  очевидно, каким-то местным умельцем на куске фанеры.  Со второй, уже настоящей иконы довольно старинной работы, спокойно смотрел лик святителя Николая чудотворца.  Кроме того, в горнице на стене, под самым потолком, висело несколько больших фотографий. Три из них являлись портретами: молодого человека, пожилого мужчины и глубокой старухи. На четвёртой фотографии, поменьше, был запечатлён лежащий  в  гробу  покойник,  правда, совсем не страшный. Вокруг гроба стояли скорбящие люди…

Зиму смерть сидела дома – топила печку, бесцельно шлялась из угла  в угол или  часами  смотрела в окно на заваленную сугробами улицу. За тёмным лесом белели  заснеженные  поля.  Небо было   затянуто   тонкой   пеленой   волнистых   облаков,   сквозь   которые  золотистым  пятном пробивалось  низкое  солнце. Постепенно золотистый свет превращался в розовый, и это означало, что наступал ранний зимний вечер.

Когда становилось совсем скучно, смерть, в который уже  раз,  принималась  исследовать  всё ещё чужой для неё дом, и если ей удавалось найти новую,  ранее  не  замеченную  вещ,  то  тогда она подолгу крутила её в своих костлявых руках  и с усмешкой думала, что вот,  эту  вещь  люди приобретали на долгую жизнь, но эта жизнь прошла.

Однако основным развлечением для  смерти  зимой  служило  чтение  дневника,  который она обнаружила в горнице за божницей ещё в первые дни своего пребывания в  доме.  Этот  дневник представлял собой толстую тетрадь, от корки до  корки  исписанную  размашистым  небрежным почерком. Принадлежал он студенту, приезжавшему на каникулы в  деревню  погостить  к  дедушке с бабушкой. Записи содержали почти всю историю дома с её невесёлым концом. Именно эту, последнюю часть дневника, и любила перечитывать смерть:

«В ноябре умер дядя Саша, мамкин брат. Ему не было и сорока. В колхозе мужикам на праздник выдали спирт «Рояль». Они пили его в столовой.  В этот же  день  дядю  Сашу нашли  мёртвым  на ферме в работающем тракторе. То ли он задохнулся в нём,  то  ли  отравился  спиртом – я так и не смог узнать точно. Всё  это очень  грустно.  Дядя Саша запомнился мне жизнерадостным человеком. У него было красивое  широкое  лицо.  Его  тонкие,  слегка  поджатые  губы  всегда  чуть  заметно улыбались. И я представляю, как ему было тяжело в тот последний его день.

…Смерть снова  махнула своей косой. Прошёл всего год со дня гибели дяди Саши, и вот умер дед  Коля.  Он  долго тяжело болел. Последний раз деда Колю я видел в конце прошлого лета. За мной на машине приехал отец, и мы по пути домой заехали в соседнее село, где находилась больница, в которой лежал дед. Именно в этой больнице 20 лет назад родился я. А теперь вот здесь умирал  мой  дед Коля. Передвигался он с трудом. Мы вышли на больничное крыльцо покурить. Стоял тихий августовский вечер. Дед  даже  не  смог сам зажечь спичку, на его глазах наворачивались слёзы,  хотя  он  был  мужественным  человеком.  Когда  мы  уезжали,  дед  всё  стоял  на крыльце и смотрел нам в след. Больше я его не видел.

…Умерла прабабушка Хима. Она всего два года не дожила до своего столетия. Когда-то мы с братом были её любимыми правнуками. Но в последнее время прабабушка  всё больше уходила в себя, память её ослабла, взгляд потускнел, сделался холодным и вот она умерла.  Бабушка Катя рассказала, как это произошло. Она нашла прабабушку Химу в тёмном чулане в сенцах. Там её  хватил  удар.  Семь дней она ещё после этого лежала и только затем тихо скончалась».

Далее из записей следовало, что в доме осталась одна бабушка Катя, которую скоро забрали к себе её дочери. Дом опустел. Таким образом, фотографии,  висевшие  в  горнице  под  потолком, были портретами  дяди  Саши,  деда  Коли  и  прабабушки  Химы.  Кто был тот лежащий в гробу покойник, запечатлённый на четвёртом снимке, смерть из дневника так и не узнала.
 
Наконец наступало лето. Двор и зады дома зарастали травой и приобретали ещё более заброшенный вид. Уже к началу июля трава выгорала, а листва на яблонях соседского сада  покрывалась тончайшим слоем пыли. В горячем воздухе пряно пахло полынью и коноплей. Стояли жаркие и сухие дни. Всё небо заволакивало какой-то белесоватой мутью, сквозь  которую  нещадно палило раскалённое солнце.

Теперь смерть можно было встретить гуляющей во дворе и на задах своего дома.  Для  прогулок она, обычно, выбирала послеобеденные часы, когда село, казалось, замирало в  полуденном оцепенении.  Только  было  слышно,  как  где-то  кудахтали  куры,  да за лесом монотонно гудел мехток. Смерть гуляла  не спеша,  покуривала  трубку и думала о том, как же тоскливо на  земле, и как скучно тут жить. К вечеру село оживало, и смерть, отплёвываясь, убиралась в дом.

Иногда она совершала путешествия в лес, благо для этого нужно было просто перейти  улицу. За  домами сразу начинался спуск к руслу давно пересохшей реки, густо заросшему ветлой и клёном. Смерть осторожно пробиралась по глухим тропинкам, проделанным  пасущимися  здесь  всё  лето  телятами. Идти было тяжело. В лесу  стояла  духота.  Гул  мехтока  делался  навязчивым.  Тропинки  часто выводили к огородам и садам, на которых не было ни души. Тут мирно,  в  окружении  деревьев, росли капуста и морковка, зрели помидоры и огурцы, наливались  яблоки.  И только очень редко смерть  встречала  здесь  какую-нибудь дряхлую старуху, собиравшую в  кружку  красную  смородину.  И тогда было видно, как бабка, заметив смерть, пугалась, но тут же брала себя в руки и делала  вид, что ничего не замечает. Так происходило всякий раз, когда смерть встречала людей, и это было ей обидно – ведь она ничего плохого людям не сделала.

Через лес проходила дорога, выводившая на противоположную сторону речки. Здесь когда-то была  ещё  одна  улица  села.  Теперь  же  её дома стояли заколоченные, а некоторые были совсем разобраны или развалились сами.  И  всё  же  среди  этих  заросших  бурьяном развалин жил один человек. Это был старик-алкоголик, которого в селе звали Шубой. Он жил без света, газа и воды. В его доме даже не было полов. Еду себе он готовил зимой  на  печи,  а  летом  прямо  под открытым небом, на костре. Во время своих прогулок смерть  иногда  встречала  Шубу  идущего через  лес  с  бидончиком в руках в село за водой. Шуба единственный, кто не пугался смерти, а, напротив, завидев её, нагло ухмылялся. И это было ещё обидней.
 
Летом смерть скучала так же, как и зимой, и только  когда  в  селе  случались  похороны,  она немного приободрялась. А умирали здесь часто. В селе было много стариков, которым уже перевалило  за  девяносто. Много умирало молодых от водки. Нередки тут были  и  самоубийства. Примечательно, что совершали их люди в основном зрелого и  даже  пожилого  возраста.  Бабы обычно травились, а мужики вешались где-нибудь в сараях. Когда  покойника  несли  по  улице, провожая всем селом в последний путь, смерть выходила в палисадник своего дома и из-за растущих там берёзок наблюдала за похоронной процессией. Она с неудовольствием отмечала, что по-настоящему убитыми горем выглядели всего два-три человека, а остальным было, в общем-то, всё равно, и они просто выполняли обычай. После похорон  дня  четыре  смерть пребывала в хорошем настроении,  даже  пыталась  что-то  напевать  своим  беззубым  ртом,  но потом ей снова становилось скучно.

На  смену  жаркому  и сухому лету приходила тёплая и такая же сухая осень. Только по утрам иногда  бывало  довольно  прохладно. Именно в такие дни в лесу зарождался туман. Он сначала копился там,  всё больше густея, потом приходил в движение, клубясь, выползал из леса и скоро поглощал село. Тогда  белое  молоко  тумана  плавало  в  палисаднике  за окнами дома, где жила смерть, и, казалось, хотело пробраться  внутрь.  Но  тщетно.  Поднимавшееся  всё  выше  солнце скоро  растопляло  туман, к  обеду  становилось  даже  жарко,  и смерть снова выходила на  свои прогулки.

Село лежало в осенней дымке. По субботам топились бани. Сельчане копали картошку. Уборка урожая была в самом разгаре, и смерть теперь часто могла наблюдать, как с машинного двора в поля гуськом выходили старые  комбайны,  покачивая  своими  длинными  жатками.  С  полей грузовые машины везли зерно на мехток, гул которого не замолкал на этот раз и ночью. И глядя на всю эту муравьиную возню, смерть думала о том, как много людям нужно для  жизни,  и  что гораздо проще и легче умереть, чем жить.

Начиная  с  октября,  всё  чаще  выпадали  пасмурные  дни, но без дождя. Сразу холодало. Всё небо  затягивалось  свинцовыми  клочковатыми  облаками,  от  которых  делалось  почти  темно. Смерть тогда  потеплее  укутывала своё тощее тело в какие-то тряпки, брала в руки палку и шла на кладбище.

Дорога поднималась на взгорок. По мере подъёма всё явственнее ощущалось сырое дыхание облаков, до которых, казалось, можно было дотянуться рукой. Вот и остался позади машинный двор. Ферма с длинными коровниками, водокачкой и громоздким зданием  кормоцеха  была  теперь  совсем  рядом.  И  нигде ни души, только сверху, с кладбища, доносится редкое карканье ворон. А вот и  полуразрушенная  колхозная  столовая,  где  когда-то дядя Саша выпил свою последнюю бутылку. Наконец смерть  скрывалась  в  подвижной  завесе низких облаков и входила на кладбище.

Туман был такой густой, что за десять метров уже ничего нельзя было разглядеть. Смерть  не спеша бродила между  крестами  и  памятниками,  читала  надгробные  таблички,  разглядывала фотографии. Возле могил стариков она почти не задерживалась, зато подолгу стояла над могилками детей. Кладбище было довольно большим. В тумане, заблудившись,  смерть заходила иногда на старую его часть, где не было ни табличек, ни фотографий, а только холмики земли с рассохшимися почерневшими крестами, да множество ворон. Последних  смерть  особенно  не  любила.  Всякий  раз, когда какая-нибудь ворона подворачивалась ей под руку, она старалась ударить её своей палкой, но всегда промахивалась. Ворона тяжело снималась с места и благополучно скрывалась в  тумане. Было хорошо слышно, как она не отлетала слишком далеко, а садилась где-то  совсем  рядом и недовольно каркала.
 
Под конец, устав бродить пот кладбищу, смерть  находила  три  расположенные рядом могилы, с фотографий которых на неё смотрели молодой человек, пожилой мужчина и глубокая старуха. Это были могилы дяди Саши, деда Коли и прабабушки Химы. Постояв какое-то время возле них и окончательно замёрзнув, смерть уходила домой.

Скоро выпадал снег. Начиналась зима,  и  смерть  снова  закрывалась  в  доме.  Топила  печку, бесцельно шлялась из угла в угол или часами смотрела в окно на заваленную  сугробами  улицу. Над тёмным лесом всё также белели  заснеженные  поля.  Небо  было  затянуто  тонкой  пеленой волнистых облаков, сквозь которые золотистым пятном пробивалось низкое солнце. Постепенно золотистый  свет  превращался  в розовый, и это означало, что наступал ранний зимний вечер. И тогда смерть садилась за стол, раскрывала перед собой дневник и читала уже знакомые строки:

«В ноябре умер дядя Саша, мамкин брат. Ему не было и сорока. В колхозе мужикам на  праздник выдали спирт «Рояль». Они пили его в столовой. В этот же день дядю Сашу нашли мёртвым на ферме в работающем тракторе…»

2004 г









В раю



Ни  в  бога,  ни  в  загробную  жизнь он не верил, и это была совершенно осознанная позиция. Богословие,  в  отличие  от  многих верующих, он знал хорошо, и тем отчётливее ему представлялось, что это не бог сотворил людей по образу и подобию своему, а, напротив,  люди  выдумали бога по своему образу и подобию. Тем более примитивной ему  казалась  идея  вечной  жизни  в раю, согласно которой выходило, что целью добродетельного существования на земле  является всего лишь получение  удовольствия на небе. Повторяю, во всё это он не верил, и потому какого же было его удивление, когда после своей смерти он вдруг увидел, что свет не погас, а его  душа отделилась от его тела.

Он видел себя мёртвым, лежащим на диване. Судя по всему, у него случился сердечный  приступ. Тело было скорчено, обе руки прижаты к левой стороне груди, а на  лице  застыла  гримаса боли. На  полу,  на  ярком зелёном паласе, валялась недочитанная газета. В окно светило весёлое мартовское солнышко, было видно, как с крыши дома капали сосульки. И ему вдруг  стало  досадно на себя, за свою смерть, которая так не вязалась со всей этой  обстановкой  весеннего  дня. Теперь он понял, почему о покойнике говорят, что он подвёл или подкачал.  Да,  своей  смертью он именно подвёл всех живых людей, и прежде всего своих родных. Но делать было нечего.

Вскоре, однако, чувство досады сменилось любопытством. Положение, действительно,  было необычным. Он убедился, что может свободно перемещаться  в  любом  направлении.  Наконец, ему  стало просто неприятно находиться в одной комнате со своим мёртвым телом, и он двинулся вглубь квартиры.

На кухне его ещё не старая жена, напевая себе что-то под нос, готовила к обеду котлеты. Сковородка громко скворчала, вкусно пахло жареным мясом, а из форточки в голубое небо вырывались прозрачные клубы пара. Всё это было знакомо, привычно, мило, но тут он вспомнил, что в спальне находится его труп, и ему сразу же захотелось бежать из своего дома. Между тем жена закончила жарить  котлеты,  вытерла  сальные  руки  о  полотенце  и  громко позвала  его к обеду. Ответа не последовало. Ничего ещё не подозревая, она позвала его во второй  раз,  потом  в  третий.  Наконец,  потеряв  терпение,  она с улыбкой направилась в спальню, очевидно, рассчитывая увидеть своего мужа задремавшего за газетой. Он представил, что сейчас будет, не выдержал и бросился вон из квартиры…

Всё время похорон он просидел в гараже, в своей  старенькой  машине.  Конечно,  он  мог  бы находиться в любом месте, хотя бы даже висеть где-нибудь на проводах, но его, уже свободного от  тела,  всё равно тянуло в свой угол. Только на третий день он осмелился выбраться из гаража и слетать к себе на могилу. Нашёл он её сразу. Она резко чернела на белом фоне ещё заваленного  снегом  кладбища. Вот здесь, под этим холмиком комковатой земли лежал тот, чья физиономия сейчас смотрела на него с фотографии, прибитой к деревянному кресту – стареющий, лысоватый мужчина, с  одутловатыми  чертами  лица  и  каким-то  брезгливым  выражением  на  нём. «Неужели это я? – думал  он, глядя на снимок. – Лучше бы с фотографии смотрел не этот пожилой  хмырь,  а  мальчик;  ведь  лучшее, чем люди бывают в своей жизни, они бывают детьми…» Кладбище дышало покоем, тишиной,  только  изредка  шуршал,  обваливаясь,  подогретый  солнышком снег.

Лишь  на  девятый  день  он  вернулся  к  себе в квартиру. Здесь было уже всё убрано, чисто и уютно,  как и при его жизни. Он видел, что в доме о нём стали потихоньку забывать. К жене теперь  часто  приходил  его  друг,  коллега по работе, и они вдвоём пили на кухне чай с вареньем, вспоминали о нём, но всё реже и реже. С каждым днём ему становилось всё тяжелее находиться в своём доме, всё здесь для него делалось чужим, неприятным, и он стал уже подумывать о том, куда бы ему деться, как  вдруг, на сороковой день после своей смерти, он провалился в какой-то свет  и  оказался  в  незнакомой  экваториальной  стране,  во дворе роскошного белого особняка, стоящего в тропическом лесу на склоне горы, откуда открывался вид на лазурное море.

Он  снова  ощущал  себя  в  своём теле. Только это было молодое, здоровое тело с прекрасной кожей. Он с удовольствием провёл  рукой по густой шевелюре волос на голове, расправил сильные плечи, однако, смущало одно - он был совершенно голый. Впрочем, во  дворе особняка, где журчал небольшой фонтан,  ходили  такие  же голые мужчины и женщины, как и он. Были здесь ещё и  какие-то  ангелоподобные  существа  в  полупрозрачных  накидках.  Как  раз  одно из них вскоре  к  нему подошло. Ему объяснили,  что он находится  в раю, в резиденции бога, и что бог его ожидает. Он последовал за ангелом в дом. Внутри здания было прохладно. В коридорах и на лестницах, по которым они шли, лежали мягкие ковры, по углам стен стояли  большие  амфоры, расписанные незатейливым  узором, а ручки многочисленных дверей были позолочены. Он шёл и всё никак не мог определить пол своего провожатого. Наконец  ангел  остановился,  открыл перед ним очередную дверь, и он вошёл в светлую и просторную комнату.

Бог был таким, каким он привык видеть его на многочисленных картинках  ещё при земной жизни – то есть седовласым, но ещё крепким стариком с  ясными  глазами.  Одет  он  был,  как  и ангелы, в полупрозрачную накидку. Между тем бог произнёс приветствие  и сразу же перешёл к делу. Да, он прекрасно знает, что перед ним стоит неверующий человек. Однако ему также известно,  что  за  всю  жизнь  он  ни разу не согрешил. Поэтому было решено оставить его в раю. В заключение своей речи бог выразил надежду, что ему здесь понравится. На этом аудиенция закончилась. Тот же ангел вывел его из дома  за ворота особняка, показал на уходящую вниз лесную дорогу и пожелал на прощание всего хорошего.

Дорога скоро привела его на пляж, который весь был усыпан голыми телами  молодых мужчин  и  женщин, бегали  здесь и дети, иногда показывалась фигура ангела в накидке. Кто-то купался в море, кто-то загорал, некоторые ели фрукты и что-то пили, как он узнал позже – лёгкое  виноградное вино, кое-кто курил, и по запаху дыма он определил, что это была марихуана, многие же мужчины и женщины занимались тем, что спаривались, прямо у всех на глазах.

Он успел уже окунуться  в  море,  полежать, погреться на горячем песке и даже съесть спелый гранат, а солнце всё не сдвигалось со своего места в  зените  голубого  небосклона.  Наверное,  в раю царил вечный полдень.  Так  оно и было. Пляж прямой лентой уходил в обе стороны вплоть до самого горизонта. Море всё  время оставалось спокойным, лишь иногда налетал лёгкий ветерок и поднимал небольшие  волны. И поначалу  всё  это  ему  очень  понравилось.  Он  предался всевозможным  удовольствиям,  какими  был  обделён  на  земле.  Более  того, он даже как будто поверил в бога, белый особняк которого виднелся на склоне горы. Однако со временем такая жизнь стала ему приедаться, и всё больше смущал тот факт, что он был совершенно голым.

Он знал, что все люди, которые на земле любили друг друга, на небе должны  были  оказаться вместе.  И в самом деле, на пляже он встретил своих отца и мать. Он сначала даже и не узнал их. Они были молодые, красивые и такие же голые, как и все. Такими своих родителей  он  не  помнил. Поэтому разговор как-то не вязался, да и говорить в новой обстановке было не о  чем.  И  в дальнейшем все их отношения свелись лишь  к  обмену  улыбками, фразами приветствий да похлопываниям по плечу. Примерно  то же  самое  случилось,  когда  он  вскоре  встретил здесь и свою первую любовь. Когда-то, очень давно, эту девушку он страстно любил. Так он не любил больше никого. Она отвечала ему взаимностью, но у них ничего не получилось.  Потом  эта  девушка  совсем  исчезла из его жизни, её дальнейшая  судьба  была  ему  неизвестна. И вот теперь он встретил её в раю. Оказывается, она умерла  в один день вместе с ним, погибла в автокатастрофе, а он и не знал. Но самое неприятное заключалось в том, что никакой любви он больше к ней не испытывал, и они остались просто друзьями.

Наконец, пресытившись  процессом  получения  удовольствий, он решил отправиться в путешествие и исследовать рай. Сначала он двинулся  вдоль пляжа, задумав пройти  как  можно дальше и посмотреть, что там будет. Но и здесь его ждало разочарование. Похоже, пляж, заполненный  праздными  голыми  телами  людей,  тянулся  бесконечно. Только  в местах, где в море впадали небольшие речки, было относительно безлюдно. Здесь он отдыхал, оставаясь наедине с собой. В ветвях деревьев перепархивали какие-то райские птички,  к  реке  на  водопой  из  леса выходили животные. Причём  мирные  антилопы  утоляли  жажду  рядом  с грозными львами, и никто никого не боялся, никто никого не трогал. По-видимому, и в природе здесь царила полная  идиллия. Отдохнув,  он  поднимался  и  шёл  дальше,  но  пляж всё также прямой лентой уходил вдаль  до самого горизонта. Это ему надоело, и он вернулся к белому особняку на склоне горы.

Теперь  он  решил  выбраться  из  рая,  направившись в противоположную сторону от моря – в лес и горы. Он уже понял, что бояться ему здесь нечего и заботиться не о чем. Поэтому он взял в руки только палку и отправился в путь.

Недалеко  от  пляжа  лес  также был  заполнен голыми людьми, которые жили в шалашах парами: мужчина с женщиной, мужчина с мужчиной, женщина с женщиной – и,  по-видимому, наслаждались семейным счастьем. Эти шалаши он старался обходить стороной, боясь  застать их обитателей за любовными утехами, отчего ему всегда делалось неудобно. Однако чем дальше он забирался в лес и горы, тем людей становилось всё меньше. Часто теперь в шалашах они жили по одному. Это были, очевидно, любители уединённого покоя. В такие  шалаши  он  заходил,  знакомился  с их хозяевами, но дальше этого разговор, опять же, не шёл. Его интересовала, прежде всего, земная жизнь этих людей, а те, напротив,  не  хотели  о  ней даже вспоминать, и всё твердили о том, как хорошо в раю, хвалили  бога  и  умилённо  при  этом вздыхали. Тогда он быстренько выбирался из шалаша и шёл дальше.

Скоро люди совсем перестали встречаться ему на пути, зато  всё  чаще  попадались  животные. Они не пугались его, подпускали к себе и позволяли  даже  гладить  себя  по шерсти. А однажды он увидел тигра, щиплющего травку,  и  это  его  рассмешило. Так  как  здесь его уже никто не мог видеть, он сделал себе из листьев пальмы нечто вроде юбки,  и  сразу  почувствовал себя более уверенно. Питался он плодами многочисленных деревьев  и  кустарников. Здесь  было  всё,  кроме одного – он нигде в лесу не нашёл ни единого яблока. Наконец, он забрался  в такие дебри, что дальше прохода уже не было. И ему снова пришлось вернуться на побережье.

Итак, оставалась одна  возможность  вырваться из этого опостылевшего ему рая – пуститься в море. Он ушёл к месту  впадения  ближайшей речки, где ему бы никто не смог помешать осуществить свой план, соорудил  из  лёгких  бамбуковых брёвен плот, оснастил его мачтой и парусом  всё из тех же пальмовых  листьев и спустил своё судно на  воду.  Теперь  он  всё-таки  сделал  на дорогу  небольшой  запас фруктов и пресной воды, которую налил в какие-то черепки. «Хоть и рай тут, – думал он, – однако, бережёного и бог бережёт».

Плот  плавно  покачивался на волнах. Райский берег с белой полосой пляжа и зелёной шапкой покрытых  лесом  гор  всё  дальше уходил к горизонту. В открытом море волнение было больше. Плот то медленно взбирался  на водяную гору, то быстро ухал с неё вниз. От такого полёта захватывало  дух  и щемило внизу живота. «Яйцещемящее море», – вспомнил он слова Быка Маллигана из «Улисса». Между  тем  земля  скрылась из виду, и со всех сторон теперь его окружали толщи  воды. Он почувствовал  свободу, и стал даже думать, что сумел перехитрить самого бога и выбраться из рая.

Прошло  неизвестно  сколько  времени,  когда прямо по курсу показалась новая земля. «Уж не ад ли?» – весело подумал он. Нет, это был не ад. Подплыв ближе, он увидел  небольшой  остров, центральную часть которого покрывал лес, а побережье – пляж. Весь пляж был  усыпан  голыми человеческими телами. Значит и здесь продолжался рай. Он даже не стал причаливать  к  острову, отвернул от него и поплыл дальше. Теперь острова виднелись тут и там. Похоже, он попал в самый настоящий райский архипелаг. Лишь очень нескоро острова начали редеть, людей на них становилось всё меньше, стали попадаться и робинзоны, одиноко живущие на острове. Наконец, пошли совсем пустые острова, и на одном из них он остановился.

Когда-то в детстве он зачитывался «Робинзоном Крузо», сам мечтал попасть  на необитаемый остров  и  пожить  там, как его любимый герой. И вот такая возможность представилась. Однако райские острова совсем не походили на острова Дефо или Стивенсона. Это были как и тот, первый попавшийся ему здесь остров, небольшие островки с прекрасным пляжем и заросшей лесом центральной частью. На таком острове обязательно протекал ручеёк с пресной  водой,  а  в  лесу было полно всяких плодов. Здесь не было  хищных  зверей,  пиратов,  туземцев-каннибалов,  так что ни о каких приключениях, борьбе за жизнь на этих островах не могло даже идти  речи.  Поэтому  он  не  долго  пробыл  на своём острове, ему здесь быстро надоело, и он вернулся на большую землю к белому особняку на склоне горы.
 
После возвращения с острова он совсем перестал находить себе места, стал раздражительным, вспыльчивым. И это удивляло его самого, ведь в своей земной жизни он был спокойным, рассудительным человеком, ни разу ни на кого не повысившим голоса. Возможно,  такие  перемены  с ним произошли из-за того, что и после  окончания  жизни  не  наступило  долгожданного  покоя: снова приходилось что-то делать, на что-то смотреть, о чём-то думать. И его  терпение  лопнуло. Выхода из рая не было. Оставалась последняя  надежда – белый  особняк  на  горе.  Может  быть, там его ждёт избавление. Если нет, то тогда конец.

Он поднимался по лесной дороге вверх.  Небо  закрывали  высокие  тёмные кроны деревьев, под ногами шуршала отжившая листва. По пути никто не встретился. Его раздражение всё  больше  нарастало.  Вот  и  ворота. Он не удержался и сильно толкнул их ногой. Во дворе не было ни души, только тихо журчал фонтан. Он добрался до парадного крыльца  дома,  украшенного колоннами, и вступил внутрь здания. Его снова, как и в первый раз,  окутала  прохлада.  Но она не охладила его пыл. Он распахнул первую попавшуюся ему дверь с позолоченной ручкой.

В светлой комнате, на кушетке, в позе римского императора лежал ангел и помахивал на себя лавровой  веточкой.  Ангел  не  удивился,  не  испугался,  а  только вопросительно посмотрел на вошедшего. Создавалось впечатление, что тот ожидал его прихода, и  ожидал  совершенно  спокойно. Это его разозлило, однако, он не нашёл подходящих слов, вышел из комнаты  и  хлопнул дверью. Но почему-то громкого удара не получилось.

В следующей комнате, куда он заглянул, по-видимому,  купальне,  прямо  в  центре  на  белом кафельном полу стояла такая же белая ванна  на  витых позолоченных ножках,  в  которой, зарывшись в пену, лежал неизвестный мужчина, а четыре ангела губкой натирали ему грудь. «Наверное, какой-нибудь святой», – мелькнуло  у  него  в  голове.  Нет,  разговаривать  с  этими  ему было не о чем. Ему нужно было к их боссу. И он кинулся искать  кабинет  бога.

Нашёл он его не сразу. Ему пришлось изрядно побегать по длинным коридорам  и  многочисленным лестницам, пока он, наконец, не очутился перед нужной дверью. Не мешкая, он распахнул её. Бог сидел за белым офисным столом и смотрел на него. Он сразу понял, что тот всё знает о нём: о его попытках выбраться из рая, о его мыслях. Ему нетерпелось спросить бога, зачем тот сотворил этот бессмысленный мир, где всё живое обречено на страдания  и  смерть,  зачем  он  и после смерти не даёт людям покоя? Но тут он вспомнил о тысячах голых тел на пляже, которым, судя по всему, нравилось их положение, и осёкся. Его взяло зло, и он бросился бежать прочь…

После свидания с богом он совсем сник. Выхода не было. Рай  на  поверку  оказался  большим нудистским пляжем. Наконец, ему просто надоело смотреть  на  голые  румяные  задницы,  и  он ушёл подальше в лес, свил из тонких лиан верёвку и повесился  на  первом  попавшемся  дереве. По какому-то роковому стечению обстоятельств этим деревом оказалась единственная росшая  в раю яблоня.

Самоубийство вызвало переполох в белом особняке на склоне горы. Ангел, лежащий на  кушетке  в позе римского императора, неожиданно выронил из руки лавровую  веточку;  те,  что  в купальне натирали грудь какому-то святому, бросили натирать, так  что тот чуть не захлебнулся в пене; а у бога нахмурились брови. Тело висельника быстро убрали, дабы не смущать  обитателей рая, а на состоявшемся вскоре совете  с  архангелами  было  принято  решение  неверующих людей, хотя ни разу в жизни и не согрешивших, в рай не пускать, а отправлять прямиком в ад.

2004 г










Ночь в горах Башкирии



Была в моей жизни и попытка самоубийства. Предвижу, что прочитав мой рассказ, настоящий самоубийца только рассмеётся мне в лицо. Но всё же.

Как я докатился до этого – рассказывать не буду. Может быть, это и было бы кому-нибудь интересно узнать, даже наверняка знаю, что было  бы интересно. Человеческое страдание всегда привлекает внимание людей.  Ибо  созерцание   чужого   страдания  облегчает  своё.  Именно  поэтому  мы  так приободряемся, когда видим, как страдают другие. Всё это заметил ещё Артур Шопенгауэр. Однако я  всё  равно  не буду  вам рассказывать о своей  жизни, так  как это  не интересно мне самому.
 
Как бы там ни было, а о самоубийстве я начал задумываться давно. Как  убить  себя?  Вопрос  непростой.  Повеситься,  вскрыть  себе  вены, прыгнуть  с  девятого этажа, отравиться – однозначно я не смог бы. Всё это способы довольно  болезненные  и страшные в моих глазах. Застрелиться?! Как будто  лучше.  Но  где  взять  пушку,  да  ещё  подходящую, которая сразу бы могла пробить башку, а  не  просто  выбить глаз. В сердце лучше не стрелять – можно  промахнуться, как Максим Горький.  Так  что  этот  вариант  тоже  отпадал. Наглотаться снотворного? Способ достаточно  безболезненный,  но  ненадёжный.  В конце концов, я остановился на запощевании – смерти с голоду.
 
Как мне тогда казалось, смерть с голоду хороша тем, что для того, чтобы таким образом  умереть,  ничего  не  нужно делать. Не нужно вязать из верёвки петлю,  прикреплять  её  к  потолку,  потом  накидывать  на шею. Не нужно брать в руки бритву и полосовать себе вены. Не нужно  взбираться  на  девятый этаж, стоять на краю этой пропасти, потом делать смертельный прыжок. Не нужно глотать всякую  дрянь.  Наконец,  не нужно брать в руки тяжёлый пистолет, засовывать ствол в рот, потом нажимать тугой спусковой крючок… Не нужно вообще ничего делать.

Смерть с голоду – это также наиболее безболезненный способ самоубийства. Сначала у  тебя гаснет сознание, и только потом, в голодной коме, ты умираешь. Это как заснуть и не проснуться.  Что  касается  чувства  голода,  то  им мучаются те, кто мало, но всё же ест. Если же вообще ничего не есть, только пить воду, то чувство голода через несколько дней совершенно проходит, более того, скоро сама мысль о еде становится противной, и нужно уже заставлять  себя,  чтобы что-нибудь съесть.

Смерть с голоду – это также один из наиболее эстетичных способов самоубийства.  Здесь  мы не увидим неестественно вывернутой головы с вывалившимся языком и выпученными глазами; не увидим мы и луж крови или груду переломанных конечностей. Человек не  превратится  также  в ходячий  скелет,  наподобие  тех,  что  известны по хроникам из немецких лагерей смерти. Такое может произойти только если на протяжении длительного времени скудно питаться,  да при этом ещё работать. При запощевании же человек полностью отказываемся от пищи, ничего не делает и умирает раньше, чем превратится в скелет. Конечно, за полтора-два  месяца  он  потеряет  килограммов 20, но при этом его организм очистится от  разных  шлаков,  так  что  после  смерти  он  будем, извините, меньше вонять, а при удачном стечении обстоятельств вообще сможет избежать гниения и превратиться в мумию. Впрочем, это я уже слишком далеко зашёл.

Наконец, смерть с голоду – это, может быть, самый  сознательный  способ  самоубийства,  так как он требует длительного времени исполнения, в течение  которого  испытывается  мужество человека,  решительность  и,  вообще,  намерение действительно умереть. Осознанность, в данном случае,  тоже  имеет  своё  значение,  «ибо, – как писал Сёрен Кьеркегор, – тот, кто не понимает, что  вся  сила  духа  требуется  на  то, чтобы умереть, и что герой всегда умирает прежде, чем он умирает,  тот  не  особенно  далеко  продвинется  в своём рассмотрении жизни». Я бы добавил: и смерти.

Итак,  постепенно  я выбрал для себя способ самоубийства. Однако я был не совсем прав, когда сказал, что для его осуществления совсем ничего не нужно делать. Одну вещь сделать всё-таки придётся. А именно, необходимо найти место, где бы меня примерно месяца два никто не смог побеспокоить, где было бы относительно тепло и достаточно воды. И хорошо, если человек живёте в  большом городе, один, и у него есть отдельная квартира.

В своё время, когда я ещё учился на четвёртом курсе педагогического института, мне попалась на глаза совсем маленькая газетная заметка, которая, однако, произвела  на  меня  большое  впечатление. Её  содержание  было  следующим.  Кажется,  в Киеве,  в одной квартире был найден труп неизвестного мужчины. Как удалось установить, смерть наступила пять лет  назад,  внезапно – мужчина страдал какой-то болезнью. Между тем его тело почему-то хорошо  сохранилось,  по  сути, превратилось в мумию. Оно – тело – даже, кажется, сидело на стуле, – в таком  положении  настигла смерть беднягу. В конце заметки корреспондент  выражал  недоумение,  что  целых  пять  лет никто не мог обнаружить случившегося.  Данное  обстоятельство  сильно  поразило  и  меня. Ведь это было даже трудно себе представить. По моим подсчётам, мужчина скончался,  когда  я ещё учился в школе, в одиннадцатом классе. Уже тогда его труп сидел  на  своём  стуле  в  киевской квартире. Я окончил школу, поступил в институт, отучился уже почти  четыре  года,  а  он всё сидел там. За окнами квартиры сменялись дни и ночи, шли недели, месяцы,  зима  сменялась весной, весна – летом, шли годы, а он всё сидел…

Да, умереть в большом городе, в своей квартире – это лучший вариант, если вообще так можно говорить применительно к данной теме. У меня не было такой возможности, что усложняло дело. Для  самоубийства  мне  пришлось  поискать  другое место. И для себя такое место я нашёл.

Каким-то образом у меня оказалась старая военная карта, довольно подробная. Она охватывала территорию Южного Урала и части Поволжья. Я обратил своё внимание на Урал. Горы, лес – здесь можно было найти что-нибудь подходящее. И действительно, в Башкирии,  в  районе  реки Нугуш, я обнаружил место, где в радиусе примерно 30 километров не было ни одного населённого  пункта,  не  проходила  ни одна дорога, – только горы покрытые лесом. Ну что ж, за неимением квартиры в большом  городе  приходилось  довольствоваться  и  этим.  Тем  более  что обозначенный мною район был совсем недалеко от места моего жительства.

Итак, приемлемый  способ  самоубийства найден, место исполнения – тоже, оставалось ждать назначенного часа.  И  этот  час всё-таки настал. В 28 лет я потерял работу, и жизнь моя окончательно остановилась. После тяжёлых раздумий, в один июньский вечер я собрал старую сумку, с которой ездил ещё студентом, и покинул  свой дом. На автобусе я добрался  до железнодорожного вокзала города Бузулука, и уже  на  следующий  день,  ранним утром, выходил из вагона поезда в Оренбурге.  В  кармане  у  меня лежало семь тысяч рублей – всё, что я сумел накопить за пять лет моей работы, и потому я  решил отсрочить время исполнения своего плана, закинул  на  плечо  сумку  и  направился  в  ближайшую гостиницу.

Оренбург был мне знаком. Именно здесь я учился  в  одном  институте.  Однажды меня здесь чуть не убили. Таким образом, воспоминания об Оренбурге у меня  были мрачноватые.  Однако,  на  этот раз,  город  встретил  меня  приветливо.  В окнах домов отражалось весёлое утреннее солнышко. Парковый проспект был чисто выметен и полит водой. Прохожие  торопились  на  работу.  И  за пять дней, что я здесь прожил, как ни странно, со  мной  не  произошло  ничего  плохого.  Юрий Мамлеев  в одном из своих  сюрреалистических рассказов, описывая  Южный  Бронкс,  заметил, что в этом районе Нью-Йорка, куда даже полиция боится  заезжать, человека  могут  не  тронуть только в том случае, если увидят, что он идёт совершать самоубийство. Может быть, нечто подобное случилось на этот раз и со мной в Оренбурге. Может быть, печать смерти тогда лежала и на мне.
 
Итак, я поселился  в гостинице «Факел». Стоимость номера оказалась большей, чем я предполагал. Стало ясно, что время моей отсрочки сокращается. Я-то, скажу честно, надеялся пожить в Оренбурге подольше – в расчёте на какую-нибудь удачу. Ведь умирать я не хотел. Но мне никогда не везло.
   
Все  пять дней моего пребывания в Оренбурге прошли одинаково. С утра я выходил из гостиницы,  завтракал  где-нибудь в летнем кафе и затем до обеда гулял по городу. Заходил в магазины, сидел на скамейках в скверах, ел мороженое, на остановках читал объявления – всё с той же надеждой  на  удачу.  Но деньги на улице не валялись, найти работу казалось нереальным, обратиться  к чужим людям за помощь мне даже в голову не приходило, совершить же какое-нибудь преступление я  чувствовал, что не мог.

К обеду я уставал, становилось жарко. Тогда я покупал бутылку дешёвого красного вина, еды и возвращался в гостиницу в свой номер.

Здесь  было  ещё  жарче,  но к вечеру жара спадала. Я беспорядочно пил вино, курил, смотрел телевизор, принимал  ванны.  Потом наступала ночь, я бросал последний взгляд в большое окно, на огни ночного города, и ложился спать.

И так прошли все пять дней. Чем ни фиеста? Однако никакого удовольствия от такой жизни я не испытывал. Напротив, с каждым днём мне становилось всё хуже и хуже. Как  будто  тяжёлый камень лёг на сердце и всё сильнее сдавливал его. Время неумолимо шло вперёд, деньги  кончались, и вот настало то утро, когда я съехал из «Факела». Было свежо, даже прохладно, по проспекту шуршали ещё редкие машины, город только просыпался.
 
У меня оставалось два пути: вернуться домой, либо довести свой план  до  конца.  Я  вяло,  но выбрал  второй  вариант.  И  всё,  что  я  делал  дальше, я делал как-то неосознанно, как будто по какой-то заложенной в меня, но чуждой мне программе.

На  автовокзале  я  взял  билет  до  Мелеуза.  В  восемь  часов  автобус  тронулся  и скоро уже  въезжал на территорию  Башкирии.  Местность  стала  повышаться,  показались  далёкие  отроги Уральских гор. В Мелеузе  я  сделал  пересадку  до  Нугуша.  Начались  уже настоящие горы, покрытые лесом. На меня, жителя равнин  и  степей,  они  произвели  гнетущее впечатление. Я всё больше сомневался в осуществимости своего плана.

Нугуш  оказался  небольшим,  но  вполне  благоустроенном  посёлком,  расположившемся  на берегу довольно обширного водохранилища,  зажатого со всех сторон горами.  Улицы посёлка  были  асфальтированы,  в  стороне  виднелись  двухэтажные  дома,  а за селом, утопая в густой зелени деревьев, высилось пятиэтажное здание какого-то дома отдыха. Когда я проходил мимо него, то не заметил там ни единой живой души, только буйствовала на ветру мокрая  листва. Да и вообще, всё здесь для меня было чужим.

Итак, я  добрался до гор и леса. Мне удалось уйти от людей, и я остался один. На сердце стало совсем тяжело, хотелось плакать, но слёз почему-то не было. Сильно ли я страдал тогда,  в горах Башкирии? Думаю, что то моё страдание всё же не было предельно сильным. Наверное, потому, что в тот момент я ещё не был на сто процентов уверен, что умру.
 
Я стал пробираться опушкой леса подальше от села, в горы. Скоро мои ноги совершенно промокли. В лесу было очень влажно, судя по всему, от прошедших  недавно  дождей.  Кроме  того, мне раза три приходилось переходить горные ручьи  с  холодной  чистой  водой.  Здесь  я  пил, умывался, остужая свою разгорячённую голову, курил. Вообще, продвигался  я медленно. Впрочем, торопиться мне было некуда. Как говорится, в гости к богу не бывает опозданий. Эти слова тогда у меня бесконечно крутились в голове.
 
Наконец, как мне показалось, наступил вечер. Я не был в этом до конца уверен: часов со  мной не имелось, а погода была  такая  мутная,  что вечер можно было принять и за пасмурное утро, и за такой же полдень. Тяжёлый камень всё сильнее сдавливал сердце, я всё дальше уходил в горы. У одного ручья, на сырой земле, я заметил довольно свежий след медведя. Естественно, это не прибавило мне настроения. Нужно было устраиваться на ночлег.
Остановился  я  на  горе,  под небольшим  дубком,  стоявшем поодаль от лесной опушки. Я не стал  создавать  себе  даже  минимум удобств, также не могло быть и речи о том, чтобы развести костёр, – я просто сел под деревом на мокрую траву и стал ждать  ночи.  Мне  сделалось  совсем плохо. Я курил одну сигарету за другой, а ночь всё не наступала.  Наверное,  я  всё  же  не  точно определил время.

С  горы, на которой я остановился, открывался вид на Нугушское водохранилище и сам посёлок. Картина, очевидно, была довольно живописной, тем более что под конец выглянуло и  вечернее солнышко, но мне было не до того. Время тянулось бесконечно долго, кусали комары, я сбросил с себя несколько клещей. Вот прогнали внизу стадо коров. Звон колокольчика ещё долго был слышен в горах. В селе стали зажигаться один за другим огни. Со стороны дома  отдыха послышалась музыка. Я представил, как она играет на  совершенно  пустой  танцевальной  площадке. Потом всё стихло. Настала ночь.

Я  так  и  не  смог  заснуть.  К середине ночи я понял, что самоубийца из меня не получится. Я ничего  не мог  с  собой поделать. Я испугался смерти, потому что её возможность стала вполне реальной. Если человеку противна жизнь, если  он  даже  хочет  умереть,  то  это  ещё  не означает, что он не боится смерти. Здесь меня бы точно уже никто не нашёл  и  не  спас.  Это во-первых. А во-вторых, у меня всё-таки была возможность вернуться домой.

Я  кое-как  дождался  рассвета  и  тронулся  в  обратный путь. Утро выдалось неприветливым. Небо  заволокли низкие серые тучи, которые кое-где даже задевали за макушки гор. Стал накрапывать дождь.

Несколько километров до Нугуша я проделал на одном дыхании, хотя уже почти сутки ничего не ел, не спал ночь и выкурил за это время больше двух пачек сигарет. Я не уходил, я  буквально убегал от гор, от леса. Вот, наконец, показался пятиэтажный корпус  дома  отдыха,  в  отдельных окнах которого горел какой-то бледный голубоватый свет. По-прежнему здание казалось необитаемым. А вот и посёлок. Только среди человеческого жилья я немного перевёл дух.

Уже по пути из Нугуша в Мелеуз мне стало досадно за свою слабость. Мне не  хотелось  возвращаться домой, мне снова было противно жить. Плюс ко всему, меня всё-таки укусил клещ. Я заметил это уже на железнодорожном вокзале в Оренбурге. Попробовал его выковырять ножницами в туалете, но у меня ничего не  получилось.  Пришлось  обратиться  в  медпункт.  Там  мне смогли лишь дать пинцет, и я сам кое-как вытащил из ноги этого клеща.

На следующее утро я уже выходил из автобуса в своём посёлке. Летний день только начинался. Он обещал быть солнечным и жарким. Однако  на  душе  у  меня  было  скверно.  Домой  всё также не хотелось. Возникла  мысль,  что  всё,  со  мной  произошедшее, было лишь репетицией того, что меня ещё только ожидает в будущем.  Что самое страшное уже не позади, а ещё только впереди. И что я ещё увижу тебя, Нугуш.

…Со времени той поездки прошло уже шесть лет. И сейчас я  не считаю, что запощевание – это самый лучший способ самоубийства. Дело в том, что у меня появился опыт голодания. Уже после Нугуша мной овладела идея прожить до ста пятидесяти лет. Меня всегда так бросает из одной крайности в другую. Я прочитал кучу литературы о здоровом образе жизни. Особенно сильное впечатление на меня произвели статьи про голодание. Там писали об одном эксперименте с курами. В общем, старых кур, которым вот-вот умирать, заставили поголодать. После голодовки они сначала все облезли, но потом у них выросли новые шелковистые перья, и они  прожили ещё треть сверх от положенного им срока жизни. То есть куры омолодились. Ну что ж, я тоже решил попробовать.

Самое большое я голодал шесть дней. Ощущение не из приятных: голова болит, всё тело ломит, а во рту такой вкус, что делается тошно. Но это ещё ничего. Дело в том, что у меня началось что-то вроде анерексии. Мне стало казаться, что я слишком много ем. Я стал меньше есть, и за три года похудел больше чем на двадцать килограммов: с 78 до 56 и это при росте 182 см. Окружающие стали на меня смотреть уже как на покойника. И чувствовал я себя соответственно. Хуже всего то, что у меня начались проблемы с психикой. По крайней мере, я заработал себе нервное истощение. К концу дня, даже если я ничего особенного не делал, в голове у меня таврилось такое, что не описать. Это было похоже на маразм. Я запаниковал, и всё же кое-как заставил себя побольше есть.
 
Впрочем, в одной статье я прочитал, что большинство долгожителей хотя бы один раз в жизни длительно недоедали, например, в годы войны. И возможно, мой опыт голодания всё же не прошёл даром, и я тоже проживу долго. Чего и всем желаю.

2004 г









Дождь


В ту весну я сидел дома, один, без работы. Дни тянулись вяло и однообразно. Я смотрел телевизор, готовил себе еду – и это были почти единственные мои занятия. О будущем я старался не думать. У меня был полный погреб картошки и разных заготовок, а также сорок восемь тысяч рублей, которых мне должно было хватить, по моим подсчётам, на два года самой скромной жизни. Так что некоторое время я мог быть спокоен.

Весна между тем выдалась ранней. Уже в конце марта сошёл весь снег. Наш посёлок стоял в грязи. Но тем уютнее было в моей квартире, из которой я, практически, не выходил. Никто не приходил и ко мне. С родными отношения у меня не сложились, да и жили они далеко, а друзья с годами как-то перевелись. Иногда, правда, приходилось иметь дело с соседями по подъезду, но это случалось крайне редко. Так что, мой старый телевизор, да случаем вытащенная из чужого почтового ящика газета составляли весь круг моего общения, из которого я и узнавал, что происходит в мире. Жизнь же своего посёлка я мог наблюдать непосредственно, с балкона моей квартиры. Впрочем, оттуда мало что было видно: двор с гаражами и огородами, за ними улица, ещё дальше – нагромождение домов, за которыми только небо. Однако если вы думаете, что я был жаден до разного рода новостей, то вы ошибаетесь. Нет. Мне просто было скучно.

Апрель и май прошли как обычно. Посёлок очистился от грязи и скоро весь утонул в свежей зелени. Эта зелень заслонила от солнечных лучей окна моей квартиры, которая находилась на втором этаже двухэтажного дома, и я оказался погруженным в колышущийся зеленоватый сумрак. В эти дни я стал особенно по многу времени проводить на балконе, курил дешёвые сигареты без фильтра, бессмысленно глазел по сторонам и совершенно ни о чём не думал. Мне нечего было вспоминать – жизнь моя прошла как-то безлико и серо, мне не о чем было мечтать – впереди меня ничего хорошего не ждало, в настоящем же для меня не было никаких загадок – я ответил для себя на все вопросы, и думать мне было не о чем. Между тем с каждым днём становилось всё жарче и жарче.

Хотя моя жизнь в то время не была наполнена яркими событиями, впрочем, как и всегда, но тот день я почему-то запомнил хорошо. Может быть, потому, что это был день начала катастрофы, как стало ясно уже потом. А тогда это был самый обычный день в начале лета, который не предвещал ничего нового. Разве, что с самого утра установилась сильная жара. А я любил жаркую погоду. Даже сам не знаю почему. Возможно, потому, что в жару мозги начинают плавиться, и все жизненные горести и радости кажутся ничтожными. Не знаю. Может быть, и поэтому.

Итак, в тот день я решил немного заняться собой, а именно, истопить титан и помыться. Для этого нужно было сходить в подвал за дровами, что я и сделал. В подвале было прохладно и темно. Электричество здесь уже давно отрезали, поэтому мне пришлось зажечь свечи, и так, при свете свечей я напилил и наколол дров. Поднявшись в квартиру, я развёл огонь в титане, и скоро ванна была готова. С каким удовольствием я погрузился в не очень горячую мыльную воду, по самую шею. В тот момент я, наверное, был самым счастливым человеком на свете. И, можете себе представить, я так расслабился, что ненадолго уснул в ванной, и даже увидел какой-то короткий, но хороший сон.

После ванны, как водится, мне захотелось большего. Это большее для меня означало – съесть чего-нибудь вкусного. Но что я мог себе позволить в моём положении? И тогда я решил сделать на обед картофельный салат – блюдо хоть и простое, но мною любимое. Приняв решения, я тут же взялся за дело. Сварил несколько картофелин, немного остудил их, очистил от кожуры, нарезал мелкими кубиками, ссыпал всё в глубокую чашку, добавил квашеной капусты, хорошо посолил, влил побольше растительного масла, перемешал – и салат был готов. В холодильнике у меня нашлось немного саленного сала и банка маринованных огурцов – как раз то, что нужно к такому обеду. За стол я сел, наверное, часа в три дня и уже собрался было отправить первую ложку салата в рот, как вдруг мой слух уловил… первый, ещё далёкий, раскат грома.

После обеда я расположился, по обычаю, на балконе и закурил сигарету. Было видно, что надвигалась гроза. На небе стали скапливаться тучи, откуда-то налетел шальной ветерок. Скоро от туч стало совсем темно, то и дело сверкали молнии, оглушительно гремел гром. Ветер усилился, поднялась пыль, листва на деревьях пришла в смятение. Вот ударили первые крупные капли дождя, и скоро начался настоящий ливень. Дождь шёл стеной. Через несколько минут всё стало мокрым. Ветер понемногу стих, дождь пошёл спокойнее. Я ещё долго сидел на балконе, наслаждаясь долгожданной прохладой. На душе было полное умиротворение. Да что и говорить, день сложился удачно. Я потом ещё смотрел телевизор, несколько раз бережно пересчитал имевшиеся у меня деньги, просто бродил по квартире, уже погружённой во мрак. Лёг спать я под равномерный шум дождя, доносившийся через открытую балконную дверь.

Следующее утро было пасмурным, по-прежнему шёл дождь. Чувствовалось, что он занялся надолго. Так и вышло. Лето выдалось дождливым. Дождь шёл непрерывно иногда целыми неделями: то спокойно, чуть морося, то сильно, переходя в ливень. Лишь изредка дождь прекращался, тучи расходились, и выглядывало умытое солнышко. Впрочем, ничего удивительного в этом ещё не было. Тем более что стояла тёплая погода. Посёлок весь зарос густой зеленью. Люди же укрылись от дождя под зонтики и ходили по улице скорым шагом.

Дождь не изменил распорядка моей жизни, которая шла также вяло и однообразно. Единственным моим развлечением был телевизор. Смотрел я, в основном, только новости, на первый план которых начала выходить тема погоды. Скоро стало понятно, что дождь шёл везде. Пытаясь найти причину подобного явления, много говорили о глобальном потеплении климата, о негативном влиянии человека на природный баланс планеты и других подобных вещах. Стали появляться какие-то тёмные личности, в речи которых замелькали слова: всемирный потоп, конец света. Однако никакого потопа не было. Конечно, из разных уголков приходили сообщения о наводнениях, но это были самые обычные наводнения, которые благополучно заканчивались.

Дождливое лето сменилось дождливой осенью. Причём, если летом дождь всё-таки иногда прекращался, то осенью он пошёл непрерывно. Похолодало. Но коммунальные службы посёлка сработали чётко и дали тепло вовремя. В моей квартире по-прежнему было уютно. Я ещё реже стал показываться на улице, особенно после того, как отпала необходимость постоянно ходить в магазин за хлебом. Хлеб я заменил простыми лепёшками, которые научился выпекать сам. Рецепт их приготовления очень прост. Берёшь муку, добавляешь в неё немного соли и соды, замешиваешь на воде тесто и жаришь лепёшку на сковородке, пока она не покроется румяной корочкой. Действительно, очень просто, а главное, дёшево. Хороши были эти горячие лепёшки к чаю. А если у меня изредка была возможность замесить тесто на молоке, да потом смазать готовую лепёшку сливками, да посыпать сахаром – то лучшего и желать было нечего.

А дождь всё шёл и шёл. Закончился ноябрь, начался декабрь, а зима всё не наступала. Не наступила она ни в январе, ни в феврале. За все зимние месяцы было только два или три раза, когда я видел падающие с неба редкие снежинки. Они падали и тут же таяли на мокрой земле. Всё остальное время шёл мелкий дождь. Именно в те дни я понял, даже, скорее, почувствовал, что всему приходит конец. Наверное, это почувствовал не только я один. По телевизору всё время теперь говорили о дожде. Говорили, но поделать ничего не могли. Между тем предчувствие скорой катастрофы, как ни странно, вовсе не испугало меня, не задавило. Напротив, на душе стало даже легче, и совершенно исчезла скука. Время больше не томило меня. Куда-то подевалась и мучавшая меня много лет бессонница. Я стал очень спокойным и принял решение продержаться как можно дольше и посмотреть, что из всего этого выйдет. Мне даже стало весело, хотя краешком сознания я понимал, что скоро будет по-настоящему плохо.

Наступила весна, дождь снова пошёл непрерывно. Правда, стало намного теплее. В мае появилась и зелень, но какая-то чахлая, безжизненная. Мои продовольственные припасы и деньги наполовину иссякли. Цены на продукты постоянно росли. Приходилось жестоко экономить. Устроиться на работу у меня даже в мыслях не было. Зачем? Я был абсолютно уверен, что всё идёт к своему концу. Люди стали какими-то злыми. Однажды, стоя в магазине в очереди, я собственными глазами видел, как из-за какого-то пустяка подрались две старухи. При этом они так похабно, с каким-то животным остервенением матерились, что меня даже затошнило. Да, чувствовалось, что жизнь непоправимо разлаживается.

Летом мне пришлось укрепить дверь своей квартиры, потому что начались грабежи. Возможно, именно это спасло меня в ту июльскую ночь. Я тогда проснулся, как мне сразу показалось, от тихого скрежета в дверь. Я прислушался. С открытого балкона доносился равномерный шум дождя. Где-то в глубине квартиры тикали часы. Я стал уже успокаиваться, как снова раздался этот скрежет. Да, ошибки быть не могло, кто-то пытался взломать входную дверь. Что делать? Сначала я притаился в своей постели. Но очередной нажим на дверь вывел меня из оцепенения. Я тихо поднялся, босиком прошёл на кухню, прокладывая себе путь на ощупь, взял топорик для разделки мяса и бесшумно вернулся к входной двери. Замер. Вот снова послышался скрежет. Что-то тяжёлое навалилось на дверь, но она не поддалась. Опять всё стихло. Прошло, наверное, минут десять. Затем послышались удаляющиеся вниз по лестнице осторожные шаги. Я был спасён.

А вот моим соседям, семейной паре пенсионеров, проживавшим на первом этаже нашего подъезда, повезло меньше, или,  если говорить точнее, совсем не повезло. Был уже август. В ту ночь меня разбудил не тихий скрежет в дверь, а громкий, настойчивый стук. Кто бы это мог быть? Стук повторился. Пришлось подняться, спросить, кто пришёл. Оказалось, что милиция. Я открыл дверь. На пороге, в тусклом свете электрической лампочки, стоял милиционер – маленький, съёжившийся, весь мокрый от дождя. Он попросил меня спуститься вниз в качестве понятого, сказав, что совершено двойное убийство.
 
В квартире пенсионеров передо мной открылось ужасное зрелище. В прихожей, раскинув в стороны руки и ноги, лежало одетое в одну сорочку тело женщины – хозяйки квартиры. В её огромный живот, прямо в его середину, был воткнут большой кухонный нож, по самую рукоятку. Тело же мужчины – хозяина квартиры, находилось в спальне. Его задушили в своей постели. В комнатах всё было перевёрнуто вверх дном. Да, не повезло беднягам. Впрочем, нам всем скоро должен был прийти конец.

Лето закончилось. Таким образом, дождь шёл уже больше года. Дома, гаражи, деревья, телеграфные столбы – всё почернело от сырости. Дворы и улицы посёлка покрылись непролазной грязью и огромными лужами. Людей почти совсем не было видно. Дождь пробрался и в мою квартиру в виде сырости и плесени. Появились какие-то огромные, величиною с мышь, противные мокрицы. Мне уже не было уютно в моей маленькой крепости. Изменилось и настроение. Намерение продержаться как можно дольше исчезло. Вернулась скука. Снова потянулось медленно время. А по ночам ко мне стал приходить страх. Это был страх смерти. То по-настоящему плохое, о чём когда-то я только догадывался, стало осуществляться.
 
Осенью умерла соседка по лестничной площадке – одинокая пожилая женщина. Её квартира осталась пустой, как пустой стояла квартира убитых пенсионеров с первого этажа. Я тоже плохо себя чувствовал. Сильно похудел. Совсем стало нечего делать. В основном я бродил по своей квартире, укутавшись в старое пальто, из комнаты в комнату, и курил. Иногда, ради развлечения, я устраивал охоту на мокриц, но эти твари сами скоро куда-то исчезли, наверно, передохли с голоду.
 
Наступила зима. Топили плохо, ладно, хоть морозов не было. Всё также уныло шёл дождь. Деньги и припасы кончились. Ну что ж, значит пришло время умирать. Есть совсем не хотелось, я лишь изредка пил кипяток. Моё сознание то прояснялось до какой-то кристальной чистоты, то становилось мутным, до полного помрачнения. Я стал помногу спать, зарывшись в свою пастель. Я видел сны. Мрачные и тяжёлые. Часто мне снилась вода. Из сонника я знал, что это к смерти… Темно. Какие-то чёрные избы, такие же чёрные деревья без листьев. Всё залито водой, словно в половодье. Я иду в воде по колено, потом по пояс, потом по грудь, наконец, плыву. Плыву долго. Сил уже не остаётся, но я всё никак не могу добраться до берега… Только очень редко мне снилось что-нибудь хорошее. Иногда я видел во сне Инну. Когда-то давно мне эта девушка нравилась. Кажется, и я её нравился. Но мы только пару раз прогулялись вместе и всё. Увидев её во сне, мне целый день после этого на душе было светло и хорошо. Но даже и тут я думал о том, что с готского языка имя Инна переводится как большая вода. И здесь вода, и здесь смерть. Меня часто стали посещать галлюцинации, в основном, слуховые. Я слышал голоса, которые куда-то звали меня. Голоса были очень громкие, и я всегда пугался их. А однажды я услышал музыку. Это было что-то божественное. Она лилась, звенела и переливалась как сотни маленьких колокольчиков. Однако, очнувшись, я понял, что за музыку принял звук спущенной из унитаза кем-то из соседей воды. Снова вода, снова смерть.

Умирать было страшно. Иногда нападала такая тоска по жизни, что хотелось выбежать на улицу, броситься в объятия к первому встречному, плакать, умолять его о помощи, целовать ему ноги. И не мужество удерживало меня от этого шага, и даже не понимание тщетности всех этих действий. Нет. Меня удерживал от этого только стыд.

С каждым днём я становился всё слабее, стало даже тяжело держать голову. Наконец, через недели три голодовки я слёг в постель. Моё сознание всё быстрее и быстрее летело в какую-то тёмную яму. Изредка я приподнимался над постелью и с трудом, мелкими глотками, пил воду из пластиковых бутылок. Их несколько штук я заблаговременно приготовил и поставил возле своей кровати. Наконец, сознание моё окончательно погасло. Последнее, что оно запечатлело ещё из живого мира, был равномерный шум дождя, доносившийся с улицы.
 
Без сознания я пролежал ещё, наверное, недели три и только затем для меня всё закончилось. Между тем наступила весна. На этот раз деревья не смогли распустить свои листочки. Однако жизнь в этом смертоносном дожде продолжалась ещё несколько лет. И за всё это время никто не потревожил моего покоя, никто даже не торкнулся в дверь моей квартиры. Я лежал на кровати, а вокруг меня было холодно, пусто и тихо. Только за окнами равномерно шумел дождь.

2004 г









Последний день механизатора Егорова



Весна в том году выдалась ранней. Уже в феврале пошли сильные оттепели – с капелью, лужицами на дорогах и воробьиным гомоном. А как засветило мартовское солнышко, так совсем стало весело. Ферма колхоза им. Горького  сразу ожила. Замычали коровы, заржали лошади, захрюкали поросята. Сладко запахло оттаявшим навозом, и работы у колхозников прибавилось. Однако основная страда началась позже, когда уже сошёл снег, земля подсохла, и нужно было её пахать, а там и сеять.

Светало. Прохладное майское утро застало механизатора Егорова в поле. Его сильные, чёрные от мазута руки крепко сжимали рычаги «Алтайца». Трактор трясло частой дрожью, двигатель надсадно ревел, оглушительно лязгали гусеницы, а сзади плуг легко выворачивал толстые пласты чернозёма. Такая работа была привычной, до мелочей знакомой, и день только начинался.
 
Поле, по которому медленно полз трактор Егорова, было довольно большим. С одной стороны его ограничивала грейдерная дорога, которая являлась главной для близлежащих сёл и вела в райцентр. С трёх других сторон оно было окружено уже начинавшими зеленеть лесополосами. Впереди, за лесополосой, виднелось ещё одно поле, поднимавшееся на взгорок. На гребне этого взгорка темнели верхушки молодых сосенок – плоды трудов местного лесхоза. Справа от сосновых насаждений стояла группа нефтяных насосов  или, попросту, качалок. Эти железные монстры медленно и равномерно то опускали, то поднимали свои головы, высасывая из земли её сок.

До обеда время прошло быстро. Сначала приезжал председатель колхоза. Он остановил свою «Волгу» на грейдере, вылез из неё и начал что-то орать. Пришлось заглушить трактор. И хорошо. Нужно было дать остыть двигателю, да и самому спокойно покурить. Егоров спрыгнул на землю, размял затёкшие ноги, достал папиросу, закурил. Председатель, между тем, закончил орать, сел в «Волгу» и уехал. Из его слов Егоров понял, что сегодня к нему должны были подъехать корреспонденты из районной газеты, взять интервью и сфотографировать. При этом председатель пригрозил, чтобы он не вздумал отпираться. Ладно, раз надо, значит, надо. Хотя, по правде сказать, Егоров недолюбливал всех этих писак, но, с другой стороны, местную газету выписывал и всегда прочитывал её от корки до корки.

После отъезда председателя, уже сидя за штурвалом своего трактора, Егоров наблюдал, как по дороге в сторону райцентра проезжали машины, поднимая за собой облака пыли. Люди спешили в район по делам. После обеда повторится такая же картина, только в обратном направлении. Занятый своими наблюдениями Егоров не заметил, как к нему, прямо по полю, подъехал редакционный УАЗик и остановился немного впереди по ходу движения трактора. Из машины вылезли трое мужчин, один - водитель - остался сидеть за рулём. Трактор Егорова скоро поравнялся с ожидавшими его людьми и остановился.

Всех троих механизатор знал лично. Поздоровались. Закурили. Завязался разговор, во время которого завсельхозотделом газеты Михаил Терентьевич Агеев что-то быстро записывал себе в блокнот, изредка бросая короткие уточняющие вопросы. Тем временем начинающий прозаик, завотделом писем, Владимир Пшеничников улыбался своим безгубым ртом и щурился сквозь очки на солнце, иногда подсказывая коллеге ту или иную фразу. Третьим сотрудником газеты был фотокорреспондент Виктор Турыгин. Егоров отвечал на вопросы, отведя глаза в сторону и наблюдая за водителем УАЗика, пожилым мужчиной, который вылез из машины, достал канистру с водой и стал мыть свои резиновые сапоги с длинными голенищами. Делал он это очень медленно и тщательно, так что Егорову несколько раз даже пришлось тряхнуть головой, чтобы оторвать свой взгляд от этих липких движений. Наконец, все вопросы были заданы, фотографии сделаны, и корреспонденты укатили восвояси. После них приезжал ещё заправщик, потом привозили обед – так полдня и прошло.

От жары, от постоянного шума и тряски голова сделалась тяжёлой, ход мыслей замедлился. Одеревеневшим взглядом Егоров смотрел вперёд, сквозь грязное стекло кабины, и автоматически делал свою работу. Уже наполовину пачка «Беломора» опустела, а до вечера было ещё далеко. Но время шло. Вот проехала первая машина со стороны райцентра. Люди, кончив дела, возвращались домой. Жара начала постепенно спадать, тень от трактора становилась всё длиннее, наконец наступил тихий ясный вечер. Часов в семь Егоров поужинал в лесополосе взятыми из дома продуктами. На платке, заменявшем ему стол, перед ним лежали хлеб, кусок домашнего сыра, одно яйцо, несколько варёных картофелин, а в бутылке было налито молоко. Всё это Егоров не спеша съел, но без всякого аппетита. Он устал, побаливала голова.

Стемнело. Егоров включил на своём тракторе фары, которые стали вырывать из темноты клочок поля. Мир как будто сузился до размеров этого клочка, да кабины, которую пришлось закрыть – сделалось прохладно. Егоров уже начинал дремать, как вдруг заныло сердце, да так сильно, что аж перехватило дух. Егоров испугался, остановил трактор, но глушить его не стал, и осторожно спустился на землю. Сердце вроде отпустило, но на место боли пришла какая-то пустота, стало тоскливо. Трактор стоял железной глыбой. Его фары всё также вырывали из темноты клочок поля, но уже не дёргаясь, спокойно. В их мощных лучах света мелькали какие-то мошки, невдалеке кто-то пронзительно пискнул. Егоров полез в карман. В пачке оставалась последняя папироса. Но курить одному не хотелось. Он засунул пачку обратно и почему-то горько вздохнул.

Впереди, за лесополосой, на соседнем поле светился одинокий огонёк. Днём Егоров видел, как там на пахоте работал трактор Семёнова, его товарища. Но то поле было небольшим, и Семёнов, кажется, уже должен был закончить работу. Однако Егоров решил сходить посмотреть, может быть, он ошибся, Семёнов ещё там, ведь горит же этот огонёк, и они вместе покурят. А потом он за час закончит своё поле и вернётся домой, в тепло. Эти мысли немного приободрили Егорова, и он двинулся на огонёк.

Вот и лесополоса. Сразу запахло молодой клейкой листвой. Егоров оглянулся назад. В отдалении спокойно светились две фары его трактора. Неожиданно трактор заглох и фары погасли. «Вот чёрт», – немного оробев, про себя выругался Егоров. Но планов менять не стал и шагнул под деревья. Выставив руки вперёд, он пробрался на противоположную сторону лесополосы и вышел на соседнее поле. Его ноги, обутые в армейские кирзовые сапоги, сразу мягко утонули в пашне. Значит, он всё-таки не ошибся: поле было вспахано, к тому же никакого огонька видно не было. Он ещё немного прошёл вперёд и остановился. Ночь была тёмной, наверное, нашли тучи. Потоптавшись немного на месте, Егоров достал последнюю папиросу, взял её в рот, прикурил, отбросив спичку щелчком в сторону. Она прочертила короткую огненную дугу и погасла, упав на землю.
 
Егоров решил вернуться к своему трактору, но тут понял, что не знает, в какую сторону ему идти. Пока он топтался на месте, он потерял направление. Неприятные холодные мурашки пробежали по его спине. Заблудиться в их местности – это было даже смешно. Откуда-то сверху и справа доносился непонятный шум, как будто там что-то глухо стонало. Вдруг снова сжало сердце, Егоров даже присел от боли. Но скоро боль прошла, и на её место  вернулась пустота. И тогда он принял решение идти на шум. Других вариантов не было.

С каждым шагом стоны делались громче, но Егоров никак не мог понять, кто их издавал. И только в самый последний момент, уже уловив в темноте движение огромной головы, он понял, что это были нефтяные насосы. «Фу, ты чёрт», – снова чертыхнулся Егоров. Теперь всё встало на свои места, и он сориентировался на местности. Небо как будто разъяснилось, и ему даже показалось, что далеко внизу он разглядел свой трактор. Егоров уже почти успокоился, только всё никак не отпускала пустота, поселившаяся в сердце. И вдруг он снова заметил тот огонёк. Он светил в стороне, где находились сосновые посадки. И этот огонёк неудержимо тянул к себе. Здравый смысл говорил Егорову, что лучше было бы туда не ходить, но он уже не слушал своего разума. Тоска всё больше разрасталась в его сердце, и почти безразличный ко всему на свете, он двинулся на огонёк.

Он чувствовал, что идёт по какой-то тропинке. Огонёк быстро приближался. Уже запахло хвоей сосен. Наконец, стал понятен и источник света. Он исходил из маленького окошка небольшой избы, стоявшей на самой опушке молодого леса. «Откуда ей тут взяться», – равнодушно размышлял Егоров. Его как-то вдруг потянуло в сон, ноги сделались ватными, глаза слипались. Он подошёл к окошку и костяшкой загрубевшего пальца постучал в стекло. За углом открылась дверь, и полоса света легла на землю, поросшую прошлогодней сухой травой. «Сынок, заходи», – позвал его приятный старческий голос. Егоров завернул за угол, сплюнул уже давно погасшую папиросу, которую он до сих пор мусолил во рту, и, согнувшись чуть ли ни вдвое, вошёл в дом.

У порога стояла маленькая аккуратная старушка и приветливо улыбалась. Егоров обвёл взглядом вокруг. Судя по всему, изба состояла из одной комнаты. Справа, около единственного окна, того самого, откуда шёл свет, стоял деревянный стол на толстых ножках и пара таких же табуреток. За столом, почти впритык к нему, находился белый шкаф с какой-то посудой. Всё пространство слева занимала печь. Возле печи стоял большой чурбак, в который был воткнут внушительных размеров топор. Между печью и шкафом висела чуть сдвинутая занавеска, за которой угадывалось ещё небольшое пространство, занятое, по-видимому, кроватью. В целом комната, как и её хозяйка, имела аккуратный прибранный вид.

Между тем старушка усадила Егорова за стол, и он сел с охотой, как путник после дальней дороги, сразу обмякнув и отяжелев всем телом. Хозяйка стала возиться в шкафу, а Егоров продолжал рассматривать убранство избы. Он заметил некоторые детали, которые ему явно не понравились. Во-первых, за занавеской кто-то храпел. В этом как будто не было ничего необычного – кто-то спал, только и всего. Но по каким-то оттенкам храпа, может быть, по его необычайной покойности, Егоров неожиданно сам для себя определил, что там не просто кто-то спал, но спал мертвецким, беспробудным сном. И, во-вторых, Егоров заметил, что с печи прямо на него смотрели два светящихся глаза. «Наверное, кошка», – подумал Егоров, но уверен в этом не был.
 
Тем временем старушка выставила на стол большую бутыль с какой-то мутной жидкостью, несколько пустых стаканов и закуску, которая состояла из целой чашки то ли солёных, то ли мочёных грибов. В бутылке, скорее всего, был самогон, а вот грибы сразу вызвали подозрение у Егорова. Они были тёмно-коричневого, даже чёрного цвета с маленькими сморщенными шляпками и длинными кривыми тонкими ножками.

Пустота и тоска всё больше захватывали существо Егорова, всё сильнее тянуло в сон, и он уже начал кивать головой. Неожиданно с улицы раздался звук подъехавшего к избушке мотоцикла. Уже в следующий момент входная дверь открылась, и на пороге появился молодой человек с красным гермошлемом в руках. Егоров сразу его узнал. Это был их деревенский парень, Андрюшка, который только и делал, что с ранней весны и до поздней осени гонял на своей «Яве». Между тем Андрюшка только мельком взглянул на Егорова, не выразив на своём худом лице ни единой эмоции, и со словами: «Привет, ба», – направился к старушке, обнял её, поцеловал в щёку и спросил: «Ну что, есть?» «А как же», – ответила старая женщина, быстро достала из под передника какой-то мешочек и передала его Андрею. Тот быстро засунул его в карман штанов, и со словами: «Пока, ба», – почти выбежал из избы, ещё раз бросив безразличный взгляд на Егорова. Дверь захлопнулась, и скоро послышалось удаляющееся дрынчанье мотоцикла.

Появление Андрея как будто несколько успокоило подозрения Егорова. «Выпей-ка, сынок», – обратилась к нему хозяйка дома, подходя к столу и всё ещё улыбаясь, очевидно, обрадованная появлением внука. Егоров налил себе полстакана мутной жидкости из бутылки, выдохнул и несколькими громкими глотками выпил её. Сразу обожгло все внутренности, тут же жар перекинулся в голову, так, что Егоров крепко зажмурил глаза, из которых выкатилось несколько слезинок. С закрытыми глазами он рукой нашарил на столе тарелку с грибами, захватил целую горсть и отправил её в рот. Жар сразу стал стихать, Егоров почувствовал, что пьянеет, и открыл глаза. Пустота и тоска куда-то улетучились из сердца, зато ещё больше отяжелело тело, и ещё медленнее стала работать мысль.

Егоров сразу заметил изменения, наступившие в окружающей обстановке. Как будто за несколько секунд, когда он выпивал, всё здесь успело обветшать и постареть. Постарела и согнулась сама старуха, взгляд её стал какой-то недобрый. Изба как будто перекосилась, заросла пылью и паутиной. На чурбаке и топоре он заметил засохшую кровь, но только криво усмехнулся этому открытию. Ему так же показалось, что два светящихся глаза на печи уставились на него ещё пристальнее и стали гореть ещё ярче. «Кис, кис, кис», – позвал Егоров и как дурачёк захихикал. В ответ захихикала старуха, обнажив свои чёрные зубы, и глаза на печи как будто сощурились от удовольствия. Храп за занавеской вдруг прекратился, что-то очень тяжёлое заворочалось на кровати, заскрипела железная сетка, кто-то часто-часто задышал, потом дыхание стало замедляться, стихать, сделалось глубоким, зачмокали, заоблизовались огромные губы, наконец, всё стихло, улеглось, но не прошло и минуты, как снова послышался храп, сначала тихо, потом всё громче и громче. Егорову показалось, что храп стал ещё более покойным, а сон того, кто находился за занавеской – ещё более мертвецким и беспробудным. Ему самому захотелось поудобнее устроиться на кровати, свернуться клубочком и заснуть сладко, сладко…

Между тем за стенами дома завыл ветер, в окно стало что-то мягко ударять. «Вот и началась метель», – уже не удивляясь своим мыслям, подумал Егоров. Он с трудом повернулся к окну и заглянул в него. Оно было наполовину затянуто морозным узором, а в свободную ото льда часть стекла, вылетая из темноты, бились крупные хлопья снега. «А ведь только что был май», – продолжал вяло размышлять Егоров. Однако ход его мыслей прервал хруст снега под чьими-то шагами. Возле двери шаги остановились, и послышались глухие удары ног друг о друга – очевидно, кто-то обивал с валенок снег. Затем дверь открылась, и в избу вошёл старик с охапкой хвороста. «Наконец-то, тебя только за смертью посылать», – заворчала на него старуха. Несмотря на зимнюю погоду, старик был одет довольно легко: в измятый пиджак с брюками, и только на ногах у него были валенки. Егоров отметил, что голова старика, прикрытая кепкой, чем-то напоминала пень с обрубленным сучком-носом.

Тем временем старик сбросил дрова возле печи, снял валенки и оказался в заштопанных шерстяных носках. Зябко потерев ладони рук друг о друга, он хотел уже было садиться за стол, но, услышав за перегородкой храп, изменил свои планы, подошёл к занавеске, засунул в темноту голову и прислушался. Затем он неожиданно весь напрягся и отвесил спящему такого пинка, что тот во сне охнул, как бездонная бочка, но уже скоро снова мирно захрапел. Старик же, явно довольный своим поступком, отошёл от занавески и со словами: «А? Каков? Спит, скотина!» – сел за стол и стал разливать по стаканам самогон из бутылки. «Ну что? Выпьем, мил человек», – неожиданно тонким  слащавым голоском предложил он Егорову, и, не дожидаясь того, опрокинул стакан себе в щель, которая, судя по всему, служила ему ртом, и громко крякнул. Егоров тоже взял стакан и выпил. Жар снова обдал все его внутренности, но уже мягче. Егоров тут же закусил грибами и снова почувствовал, что пьянеет. На какой-то момент в глазах его потемнело, а когда прояснилось, он снова заметил некоторые перемены. Правда, он уже был достаточно пьян, и, может быть, ему всё это только показалось.
 
Голова старика как будто ещё больше стала похожа на пень с обрубленным сучком носом. Старуха же совсем одряхлела. И её лицо стало даже страшным. С печи на Егорова всё также пристально смотрели два светящихся глаза, которые определённо стали больше. «Кис, кис, кис», – снова позвал Егоров и снова захихикал. Теперь в ответ на это захохотал старик, да так громко, что храп за занавеской прекратился. Скрипучий смех у старика перешёл в такой же кашель. Он так бы, наверное, никогда и не откашлялся, если бы не старуха, которая схватила кочергу и огрела ей по спине старика. Старик удивлённо икнул, перестал кашлять и сделал неожиданно серьёзное лицо. «Иди, разжигай печь, старый пень», – захрипела на него старуха.

В это время за занавеской послышался продолжительный зевок огромного губастого рта. Егорову показалось, что в избе сразу запахло гнилыми внутренностями. Храп снова возобновился. Егоров всё больше пьянел. Комната плыла перед глазами. Вдруг на печи кто-то чихнул, будто бы ребёнок, и светящиеся глаза на мгновение прикрылись. «Вот так киска», – лениво подумал Егоров. Он заметил, что свет единственной электрической лампочки стал редеть – за окном начинался рассвет. Егоров из последних сил заставил себя повернуться к окну. Действительно, светало. Егоров не любил рассвета, он его как-то опустошал. Другое дело закат… На этом размышления Егорова прервались. Дело в том, что он, наконец, разглядел, что происходило за окном. А за окном была уже не зима, а осень. Свинцовые тучи быстро неслись по низкому небу, бросая на землю редкие капли дождя. Егоров разглядел какой-то грязный дворик с лужей посередине, деревянный забор, чёрные скользкие ветви деревьев, с которых ветер срывал последние листья. Возле забора он увидел огромную конуру, в которой, наполовину высунувшись наружу, лежала здоровая свинья с оборванной цепью на шее. Свинья явно скучала. Егоров даже поёжился, настолько бесприютной была картина за окном. Тут его внимание привлекло движение в самом окне. Его рама была двойной, и всё это пространство между стёклами было завалено пылью, каким-то мусором, затянуто паутиной. В этой грязи Егоров разглядел трёх довольно больших пауков. Таких пауков он ещё не видел. Они были почти чёрные и чрезвычайно мохнатые. Два паука обгладывали неизвестно как попавшую в окно куриную лапку, а третий сидел на паутине и смотрел, кажется, на Егорова. «Что, тварь? Хочешь сожрать меня?» – зло подумал Егоров. Это была последняя неравнодушная его мысль. Наверное, где-то глубоко в подсознании ещё сохранялось ощущение тревоги, которое и вызвало гнев. Но видно и туда добралось бабкино зелье, и больше Егоров ничего не чувствовал, кроме желания уснуть.

Неожиданно свинья выбралась из конуры, перешла двор и ввалилась в избу, открыв дверь своим рылом. Дед возился возле печи с дровами, а бабка откуда-то достала лоханку помоев и сунула её свинье. Та с громким чавканьем стала пожирать месиво. Среди отбросов, плавающих в корыте, Егоров разглядел как будто человеческое ухо. Но это его уже не тронуло. За перегородкой всё так же раздавался храп, на печи светились два глаза, и всё это Егорову страшно надоело. «Выпей-ка ещё, сынок, полегчает», – обратилась к нему бабка, присаживаясь за стол и вытирая о передник руки. Егоров налил себе полный стакан, мимоходом заметив, что стол порос каким-то лишайником, и выпил. В глазах потемнело, в голове всё спуталось, и последнее, о чём успел связно подумать Егоров, была мысль о том, какой же сегодня для него выдался тяжёлый день. А дрова уже потрескивали в печи…

Наутро трактор Егорова обнаружили в поле пустым. Начались поиски механизатора, которые не принесли никаких результатов. Пришлось вызвать милицию. Часам к одиннадцати возле трактора собралась уже целая толпа народу, среди которой выделялись фигуры грузного председателя колхоза и усатого участкового милиционера. Председатель имел вид кране расстроенного и обеспокоенного человека, участковый же, напротив, был само спокойствие и уверенность. Не откладывая дело в долгий ящик, он приступил к расследованию. Задавая собравшимся вопросы о пропавшем Егорове, он обошёл вокруг трактора, заглянул в пустую кабину, затем, отойдя в сторону, стал рассматривать землю и, наконец, указал на следы. Эти следы вели в сторону лесополосы, пересекали её и выходили на соседнее поле. Здесь они стали видны отчётливо, так как шли по пашне. Продвинувшись ещё немного вперёд, следы закружили на месте. Милиционер внимательно осмотрел этот участок и поднял с земли измятую пачку «Беломора». Все подтвердили, что Егоров курил именно эту марку папирос. Покружив, следы уводили вправо и вверх, к нефтяным насосам. Здесь они терялись, но участковый почему-то обратил внимание на тропинку, которая шла от насосов в сторону сосновых насаждений. Тропинка обрывалась у самой опушке леса и заканчивалась каким-то углублением в земле. Здесь участковый нашёл окурок папиросы, больше ничего обнаружить не удалось. Он только спросил о яме, и кто-то из колхозников рассказал, что когда-то давно здесь стоял дом, в котором жили какие-то старики. Они умерли, а дом со временем развалился. Дальше следствие не продвинулось.

В это время в самом посёлке, в своей спальне проснулся Андрюшка. Голова у него была тяжёлой, во рту пересохло, сильно болела одна сторона лица, а к горлу подступала тошнота. Он с трудом припоминал события вчерашнего дня. Как обычно, вечером молодёжь собралась возле клуба. Пока крутили кино, он с друзьями успел немного выпить. Затем, вспомнив, какой сегодня день, сгонял на мотоцикле к своей бабке за травой. Когда он вернулся в клуб, началась уже дискотека. Он с пацанами покурил. Сразу сделалось хорошо, но потом что-то случилось. Появились ребята из соседнего села, завязалась драка и ему досталось. Потом он ещё с кем-то где-то выпивал, и как попал домой, уже не помнил.

В спальню зашла мать Андрея, уже немолодая женщина с недобрым лицом. «Ну как ты?» – спросила она сына. Тот в ответ только отрицательно замотал головой. «Виделся вчера с бабушкой?» – подняв брови, спокойно спросила мать. Андрюшка утвердительно кивнул. – «Егоров у неё был?» Андрюшка снова кивнул. «А-а-а», – протянула она и вышла из спальни готовить сыну завтрак. Весенний майский день был уже в разгаре. Солнце весело играло в цветастых занавесках на окнах, и женщина с недобрым лицом улыбнулась.

2004 г








Волчара



Он проснулся в заросшей травой яме, на задах одного из домов, на огороде с уже выкопанной картошкой. Со сна его немного шатало, к тому же болел правый бок. Шерсть на боку висела клочьями. Это он ещё утром неудачно перемахнул через высокий забор, когда гнался за той паршивой собачонкой. Собачонку он всё-таки догнал, тут же задрал и съел. И это была единственная его добыча за два дня, поэтому голод настойчиво давал о себе знать. Однако днём рыскать по селу было опасно, и он почти всё время провёл в своей яме.

Было жарко. К обеду собрались тучи, и пошёл дождик. Ему пришлось на время перебраться в старую баню, которая стояла тут же на задах дома. Баня, топившаяся по-чёрному, была саманная и вся вросла в землю. В предбаннике, где были сложены дрова, крыша почти совсем обвалилась, и через прорехи виднелось небо. Ветер уныло завывал в большой деревянной трубе. Здесь от дождя было не скрыться, и он через приоткрытую дверь, обитую старой фуфайкой, протиснулся в саму баню. Тут всё было черно от сажи, запах которой стойко держался в воздухе. Пахло ещё сырыми гниющими полами, старым берёзовым веником и ещё каким-то ароматом. Может быть, этот аромат исходил от красного обмылка, который валялся в углублении единственного маленького окошка. Здесь же находился огрызок расчёски, а на скамейке лежал самодельный клёпаный ковш. Он запрыгнул на полок, лёг, положив голову на вытянутые передние лапы, и стал смотреть в окошко. Оно располагалось так низко от земли, что сухая трава билась в грязное лопнувшее стекло. В него было видно покосившуюся уборную, а за ней потемневший от времени тёс сараев и крышу дома с антенной. Отчётливо было видно, как падали с неба крупные капли дождя. Он, кажется, задремал, а когда очнулся, дождь уже кончился, и выглянуло солнце. В четырёх стенах ему было неуютно, он перебрался в яму и снова заснул, уже до вечера.

Вдруг что-то зашуршало совсем рядом в траве. Одним прыжком он накрыл крупного ёжика. Но ёж успел свернуться клубком, и его пришлось оставить в покое. Между тем солнце уже село, сумерки сгущались, на небе стали зажигаться первые звёзды. Он прислушался. Село жило своей вечерней жизнью. Во дворах доили коров, доносилось звяканье вёдер, окрики баб, а где-то уже гудел сепаратор – пропускали молоко. Он облизнулся. Да, кругом было полно еды, но взять её было не так просто. Живность в сараях находилась под надёжными запорами, почти в каждом дворе имелась собака, да и вилы у хозяев всегда стояли под рукой. Ему, наверное, только раза два удалось зарезать по овце, один раз он поймал сбежавшего поросёнка, в остальном же его добычей становились собаки, кошки да зазевавшиеся куры. Гораздо проще было напасть на человека. Он долго не решался на это, но летом всё же попробовал. Опыт оказался неудачным, однако, в последнее время он всё чаще обращался к этой мысли. Он уже наметил и жертву. Ей стала бабка Маша, которая жила совсем недалеко от его ямы. Нужно было только пройти проулок и перебежать улицу. Уже несколько ночей подряд он караулил возле бабкиного дома: принюхивался, прислушивался, примеривался. Тянуть больше не было смысла. Уже совсем стемнело. Село потихоньку затихло, только со стороны клуба долетала музыка и треск мотоциклов. Он перебрался через канаву и сразу оказался на дороге, которая вела в тот самый проулок.



Бабка Маша жила одна, в небольшом саманном доме с соломенной крышей. Такая крыша в селе была только у неё. Дом стоял одиноко на своём месте. Не было ни двора, ни палисадника, ни даже уборной на задах. Сама бабка Маша была толстой медлительной грубой старухой, даже летом она ходила в тёплом платке, фуфайке и валенках с калошами. Ни детей, ни мужа у неё никогда не было. Когда-то вместе с ней жила её родная сестра, но та ещё в молодости отравилась, выпив уксусной кислоты, так что свой век Машка коротала одна.
Каждый день её был похож на все остальные дни и проходил одинаково скучно. Вот и сегодня, пробудившись ото сна, который всю ночь сопровождался громким храпом, она ещё долго лежала на своей железной койке не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Спала бабка Маша всегда в верхней одежде, так что когда она наконец поднялась с постели, ей оставалось лишь опустить ноги в свои огромные валенки. Встав, она медленно протопала в сенцы, где с трудом сходила на двор. Для этих целей у неё там стояло ведро, которое вот уже несколько дней не выносилось, и от него по всей избе шёл тяжёлый тошнотворный запах. Да и вообще, вся скудная обстановка в доме имела крайне неряшливый вид. Особенно грязными были полы. Когда-то Машка ещё пыталась соблюдать хотя бы минимальную чистоту, но с годами и это ей стало трудно делать. Она уже и не помнила, когда в последний раз мыла полы, лишь иногда подметала их, ссыпая сор в щели между половицами.

После туалета бабка Маша на электрической плитке подогрела себе обед, который состоял в этот день из вчерашних щей, уже немного скисших. В былые времена она любила покушать – это составляло ей единственную радость в жизни, но сейчас и еда не приносила никакого удовольствия, хотя ела Машка, как и прежде, помногу. Щи она налила в большую эмалированную чашку, накрошила туда хлеба и потом долго, отдуваясь, хлебала это месиво, зачёрпывая его деревянной ложкой. После щей она попила ещё жидкого чаю, насыпав в кружку целых пять ложечек сахару, так что когда чай был выпит, на дне кружки остался густой сахарный сироп. Этот сироп она тоже съела при помощи ложечки.

Только к обеду бабка Маша выбралась на улицу. Она, наконец, вынесла своё ведро на зады и вылила его содержимое в высокую траву. Потом здесь же на задах стала собирать в ведро сухие лошадиные лепёшки. Штукатурка на её доме уже во многих местах обвалилась, и нужно было до дождей заделать дыры. Немного белой глины у неё имелось, солому достать было несложно, оставалось только собрать навоз. Она собирала его всё лето, и работа близилась к концу. Между тем солнце припекало, и поэтому было странно видеть в этот жаркий сентябрьский полдень грузную неповоротливую старуху, одетую в тёплый платок, фуфайку и валенки. Неизвестно, сколько бы ещё провозилась Машка на задах, если бы не начавшийся дождик, который заставил её вернуться в дом.

Наконец наступил вечер. Прогнали овец, потом коров, стемнело. Бабка Маша стала готовиться ко сну. Она стояла возле своей кровати и как-то тупо молилась в угол, где в темноте угадывался небольшой образок, весь засиженный мухами. Последние несколько дней Машка с тревогой ждала ночи. Ей всё казалось, что вокруг дома кто-то ходит. Она даже стала изнутри подпирать палкой входную дверь, обычно запиравшуюся на один крючок. Вот и на этот раз тревожное чувство не покидало бабку Машу. Уже взошла луна, и её ясный свет падал через окно на белый бок печи. Вдруг на печи появилась остроухая тень и тут же исчезла. Машка оцепенела от страха. С этой секунды она уже больше не пошевелилась. За окном кто-то промелькнул, и в следующее мгновение из сенец раздался грохот падающей двери. Там кто-то фыркнул, отряхнул шкуру от пыли, и сразу же изба наполнилась густым запахом псины. Послышались негромкие шаги четырёх лап, и Машка в темноте увидела два светящихся жёлтых глаза зверя. Её охватил смертельный ужас, и она только почувствовала, как струя тёплой мочи стала стекать по её левой ноге…



Он уходил от села в сторону фермы. Луна уже поднялась высоко, и дорогу было хорошо видно. Сначала он хотел снова спрятаться в своей яме, но потом подумал, что завтра в селе начнётся облава, и решил уйти подальше. На ферме был один заброшенный коровник с бывшим красным уголком, в котором когда-то доярки и скотники устраивали свои собрания. До сих пор там ещё стоял длинный стол с остатками обивки из зелёной материи и множество переломанных стульев, а на стене была прибита пустая облезлая доска почёта и даже висели какие-то красные вымпелы – свидетельства былых трудовых побед. Под столом там валялся неизвестно как попавший туда грязный матрас, и вот в этот-то красный уголок он и спешил.
Он уже не раз там ночевал, на этом самом матрасе, и это убежище ему казалось надёжным.

Он бежал в лунном свете, и в его голове бесконечно прокручивалась картина свершившейся страшной тризны. Бабку Машу он завалил в одном прыжке. К этому моменту она уже была мертва – остановилось сердце. Потом он долго, как ему показалось, разрывал на ней одежду, многочисленные её кофты и рубахи, пока наконец не добрался до дряблой плоти. Он жадно насыщался, пока не отяжелел… А вот и коровник. Через открытые деревянные ворота он вошёл внутрь. Окна в коровнике были забиты досками, и свет луны сюда не попадал. Было темно. По бетонному полу он прошёл вглубь помещения и затем свернул направо, в узкий коридор. Пройдя ещё немного, он оказался в полосе лунного света, который падал сюда из красного уголка через пустой дверной проём. Длинное окно в красном уголке не было забито, и в комнате было светло. Он забрался под стол и, как подкошенный, рухнул на матрас. Напряжение, которое до сих пор не покидало его, сменилось глубоким расслаблением, и он тут же уснул.

Ему приснился лес. В этом лесу было темно, душно и сыро, кажется, надвигалась гроза. Где-то вверху волновалась тёмно-зелёная гуща листвы, внизу же воздух был неподвижен. В нём, среди редкого подлеска, состоявшего из молодых побегов, лениво летали крупные рыжие комары. Травы почти совсем не было, а подстилка состояла из гниющего опада и мха. Он пробирался по лесу, без всякой цели. Становилось всё темнее. Он вышел к ручью с прозрачной холодной водой, дно которого было выстлано светлой мелкой галькой. Полакав немного воды, он некоторое время двигался вдоль ручья, а потом снова углубился в чащу. Неожиданно подлесок совсем кончился, и он оказался среди частокола голых стволов деревьев. Стало совсем темно, где-то вверху прогремел гром. Вдруг впереди, между стволами, он увидел бабку Машу. Она стояла на четвереньках и что-то разгребала в земле своим рылом, грызла, чавкала и похрюкивала. Он напрягся, навострил уши и сделал осторожный шаг вперёд, но какая-то веточка предательски треснула под лапой. Машка быстро подняла голову и насторожилась, в её маленьких свиных глазках застыл страх. Он ещё немного продвинулся вперёд. Машка громко взвизгнула и кинулась бежать. Он бросился вслед за ней. Снова пошёл подлесок, который скрыл широкий, прыгающий зад Машки. Ветки больно хлестали его по морде, но он продолжал бежать. Наконец Машка начала уставать. Вот она уже совсем рядом. Слышно её тяжёлое, прерывистое дыхание. Он сделал решающий прыжок и тут же взвыл от боли, налетев правым боком на острый сук.

Он проснулся. Сильно болел бок. Наверное, утром он всё-таки сломал себе пару рёбер. Он расслышал, как рядом с фермой прогнали стадо коров. Значит, было раннее утро. В красном уголке стало темно, небо заволокли тучи, и пошёл дождик. Боль потихоньку утихла, и он снова забылся сном.



Бабку Машу нашли ещё утром. Сосед-инвалид выгонял со двора телят и увидел выбитую дверь в её дом. Один зайти он побоялся. Позвал людей. Скоро из района приехала милиция, начались поиски людоеда. К обеду в село прискакал пастух, которому стало известно о случившемся, и сообщил, что утром, прогоняя стадо мимо фермы, слышал волчий вой. После этого вся облава направилась на ферму. Шёл дождь. В этот день началась осень.

То, что в селе происходит что-то неладное, заметили уже давно. Ещё зимой на задах стали находить волчьи следы, только очень крупные. Эти следы кружили вокруг сараев, подходили к омётам сена, ровной строчкой тянулись по заваленным снегом огородам и терялись на уезженных дорогах. Иногда по следам можно было определить, что зверь вставал на задние лапы и так шёл некоторое время, что было уже совсем удивительно. В селе начали пропадать собаки и кошки, а с весны ещё и куры. Наконец, кто-то зарезал двух овец. Долгое время зверя никто не мог увидеть, и только летом появился первый очевидец. Им оказался Кривогин Лёнька – неженатый парень лет тридцати восьми, носивший длинные волосы и живший со своей престарелой матерью. Из его рассказа выходило следующее.

Одним жарким июльским днём, напившись в гараже с мужиками, Лёнька пьяный возвращался домой. Он громко о чём-то сам с собой разговаривал и размахивал руками – очевидно, уже заранее ругался с матерью. Но до дома он не дошёл, а заснул где-то на задах, в высокой траве, возле покосившейся уборной. Проснулся он, наверное, уже часов в пять вечера, и тут увидел, как из старой бани показалась волчья морда. Она была большая, страшная, с длинной горбоносой пастью. Но больше всего в этой морде пугали злые, почти без зрачков, ярко-жёлтого цвета глаза. В бане было темно, и, казалось, волчья голова сама по себе покачивалась из стороны в сторону в пустом дверном проёме. Но скоро голова двинулась вперёд, и показался весь зверь. В его фигуре, прежде всего, поражала как-то несоразмерно развитая, мощная грудная клетка с сильными и длинными передними лапами. Неожиданно зверь поднялся на задние лапы и огляделся. Лишь сделав несколько шагов в таком положении, он опустился на четвереньки и скрылся в высокой траве. Тут только Лёнька испугался, вскочил на ноги и, не разбирая дороги, быстрым шагом направился домой. Этим же вечером, сидя на лавочке с соседями и покуривая сигаретку, он рассказал об увиденном. Тогда ему никто не поверил, да и сам Лёнька уже через два дня склонен был думать, что всё это ему только привиделось, с перепоя.

Между тем уже в начале августа произошло событие, которое многих заставило поверить в Лёнькин рассказ. На задах, на своём огороде, была найдена зарезанной баба. У неё было вспорото брюхо. Однако зверю, по-видимому, что-то помешало воспользоваться своей добычей… Нашлись и другие свидетельства. Так, например, одна девушка утверждала, что всего несколько дней назад, возвращаясь ночью из клуба, видела возле Машкиного дома силуэт огромного зверя, похожего на медведя. Что будто бы зверь стоял на задних лапах и заглядывал в окно. Девушка даже утверждала, что при этом зверюга курил, медленно выпуская струйку дыма из длинной пасти, и свободной передней лапой, в которой была сигарета, осторожно стряхивал пепел. Впрочем, насчёт курения все только рассмеялись, так что девушка даже обиделась, плюнула и выразила желание, чтоб волк всех их сожрал.



Он проснулся от громкого лая. Под окном красного уголка бесновались две овчарки. Он тут же припомнил вчерашнее, понял, что его обложили, и испугался. Первым его желанием было броситься в окно. Но он подумал о собаках. С одной он бы справился, даже и с двумя. Но с ними, наверняка, пришлось бы повозиться, они могли ранить его, а за это время подоспели бы люди. Его била сильная дрожь, зубы стучали. Наконец, сообразив, что нужно делать, он кинулся в коридор, а из него в коровник, через который проходил ночью.

В коровнике было по-прежнему темно, только в самом конце из ворот падал свет. На этот раз ворота были совсем распахнуты, и в их проёме виднелись чёрные фигурки людей, которые уже успели зайти внутрь помещения. Люди что-то громко кричали и указывали руками в его сторону. Вдруг прогремел выстрел. Это стрелял участковый милиционер из своего табельного пистолета, но промахнулся. Оглушительный звук выстрела заставил его рвануться назад. Он вбежал обратно в коридор, пронёсся, цокая когтями по бетонному полу, мимо красного уголка, мимо ещё каких-то открытых пустых комнат и выбежал в другое крыло коровника. Стайка голубей вспорхнула с пола к потолку. Здесь точно также было темно, и точно также только в самом конце длинного коровника из ворот падал свет пасмурного дня. Он рванулся к выходу и уже почти добежал до ворот, когда в их проёме появились люди. Но отступать было уже поздно, да и некуда, и он сделал прыжок. Прогремели два выстрела. Крупная дробь из охотничьего ружья огненным ветром ударила его в грудь, перевернула в воздухе и свалила на бетонный пол. Однако он ещё вскочил, поднялся на дыбы и оскалил пасть, готовый в любой момент броситься на своих врагов, но тут острые вилы проткнули его прямо в сердце.

К этому времени дождь уже кончился, и вокруг убитого людоеда собралось, считай, всё село. Так как зверь был действительно необычный, то решили отправить его в район. Волка погрузили в машину, прикрыли мешковиной и увезли. Люди стали расходиться по домам. Все были довольны происшествием, и только один маленький мальчик всё время плакал. Думали, что он испугался, но когда его спросили, почему он плачет, мальчик ответил, что ему жалко волчка.

2005 г








Гибель 2004-го года


Новый год я не встречаю. Даже не ставлю ёлки. А зачем? Хотя это, конечно, дурацкий вопрос. Ведь  было  время,  когда  и  для  меня Новый год был праздником, которого я ждал. Особенно в детстве.  И как  раз  ёлка,  пахнущая  хвоей,  украшенная  игрушками,  сияющая  разноцветными огоньками гирлянды, является главным моим детским воспоминанием об этом  празднике.  Ёлку мы устанавливали в зале, и, помню, вечерами я часто один пробирался туда,  зажигал  гирлянду, заползал под самую  ёлку,  ложился  навзничь  и  подолгу  любовался  чудесным  переплетением тёмных колючих веток, огней цветных электрических лампочек, блеском мишуры.

А днём мы с братом любили играть в такую игру. Среди игрушек у нас был  крошечный  пластмассовый  утёнок.  И  вот,  когда один из нас выходил из комнаты, другой прятал этого утёнка где-нибудь на ёлке, звал вышедшего, и тот должен был отыскать  этого самого утёнка.  Бывало,  что  найти  и  не удавалось, к великой радости прятавшего.

Но больше всего, конечно, мы жаждали увидеть ёлку на следующее утро сразу  после  Нового года, когда под ней нас ждали подарки, принесённые Дедом Морозом.  Да,  и  в  Деда  Мороза  я тоже тогда верил, и мы с братом даже на полном серьёзе обсуждали, уже наглядевшись на  подарки,  когда  это  он мог к нам зайти, и иногда брат мне говорил, что слышал, как приходил Дед Мороз, чем вызывал во мне искреннюю зависть.

Потом я повзрослел и несколько лет встречал Новый год в компании друзей  в  самых  разных местах,  а  ёлка  уже  одна сиротливо стояла в моей квартире. Это тоже было весёлое время. Оно начиналось вечером, в последний день декабря, телефонными звонками, какими-то приготовлениями, ездой в тёмном и тесном салоне машины по уже ночным  улицам,  встречей  с  друзьями, первым стаканчиком выпитой водки; продолжалось дискотекой в местном Доме культуры, потом застольем с обязательным шампанским в 12 часов, перекурами, откровенными разговорами, всё  большим  опьянением,  какой-то  пляской  вокруг стола, поцелуями с пахнущим косметикой лицом, наконец, окончательным опьянением и забытьём.

Однако когда это весёлое время прошло, грустно  мне  не  стало.  Компания  наша  распалась: кто уехал, кто обзавёлся семьёй, и только я один остался  как бы в прошлом. Но, повторяю, грустно мне не стало,  наверное, потому, что я сполна погулял, и пора было успокоиться. Итак,  вот уже года три Новый год я не встречаю и ёлки не ставлю.

31 декабря. Солнечный морозный день. От нечего делать я  валяюсь  на  заправленной кровати  и лёжа смотрю в окно - как дым из трубы котельной то закрывает, то открывает солнце. От этого  я то широко раскрываю глаза, то снова жмурюсь, и мне хорошо. Между тем чувствуется, что сегодня последний день уходящего года. Царит предпраздничная суета. В основном я это  воспринимаю по звукам. На улице чаще, чем обычно, проезжают машины, проходят люди.  В  подъезде дома то и дело хлопают двери, слышаться  возбуждённые  голоса.  В  какой-то  квартире  громко работает телевизор, по которому идёт весёлая новогодняя передача. Где-то звонит телефон. Кто-то принимает душ и прямо из ванной  даёт  указания  на  кухню.  Да,  приближается  новогодняя ночь, а мне всё равно. Я продолжаю лежать на кровати и жмуриться на солнце. Правда, осталось в душе какое-то смутное ожидание чуда,  неясное  ощущение  праздника, и я ловлю себя на этом ощущении, но это пустое.

Однако  до  вечера  оставалось ещё много времени, и нужно было  себя чем-то занять. И тогда я  решил вспомнить,  уже  на  практике,  ещё  одну  игру,  в  какую мы  играли  с  братом  в  детстве,  но которая  никак  не  была связана  с  Новым годом. Итак, я взял шесть коробков спичек, шпульку с нитками, лист бумаги, вооружился ножницами, клеем и приступил к делу. Я высыпал спички изо всех коробков  и  последние  склеил  по  три  вместе.  Получилось  два  корпуса   будущих   фрегатов. Часть  спичек  я  очистил  от  серы  и  при  помощи ниток связал из них мачты. После того, как я вырезал из бумаги паруса и прикрепил их к мачтам, оставалось  те  установить  на  палубе  кораблей, что я и сделал при помощи всё тех же ниток, причём их я старался вязать побольше, для  придания повышенной горючести моим моделям. С этой же целью на  кораблях,  в  разных  местах,  я разложил кусочки ваты. Теперь нужно было  к  грот-мачтам  присоединить  по  флагу.  Сначала  я хотел, как и в детстве, один  фрегат  сделать  пиратским,  увенчав  его  «Весёлым  Роджером»,  а другой, например, английским. Но в самый последний момент, когда я уже взялся за  фломастеры, меня вдруг осенила идея, которая логически связала мою игру с  новогодними  праздниками. Короче говоря, на одном флаге я написал: «2004 год», – дату уходящего года, а на другом: «2005 год», – дату наступающего  года.  Оставалось  сделать  последнее  и,  пожалуй,  самое  главное – пушки. В детстве у нас с братом были игрушечные револьверы,  которые  стреляли  пластмассовыми полыми пульками. Револьверы сломались, а пульки идеально  подошли  для  изготовления корабельных пушек. Раскалённым на огне шилом в казённой  части  такой  пушечки  мы  делали маленькое  отверстие  для  запала,  затем  набивали пульку серой от спичек и вкладывали внутрь по  два снаряда – головки всё тех же спичек с небольшим отрезком деревянной их части. Так как пулек у меня не было, пушки я изготовил из различных колпачков от  авторучек  и  при  помощи пластилина прикрепил их по три на каждый корабль. Таким образом, мои фрегаты были готовы, на их изготовление и снаряжение у меня ушло больше трёх часов.  Настало  время  морского сражения.

Я наполнил ванну и спустил корабли на воду. Право  первым  открыть  огонь  я  дал  «2004-му году». Так, по-моему, было справедливо. Фрегаты начали сближаться. Когда они оказались  напротив друг друга, я  поднёс горящую спичку к пушке, укреплённой на «2004-ом». Грянул дымный  выстрел.  К  моему  сожалению  он оказался неудачным: один снаряд пролетел вообще мимо «2005-го года», а другой упал на его корпус, где не было ни ваты, ни ниток, так что результатом его воздействия осталось лишь обугленное пятнышко на палубе «2005-го».

Корабли начали сходиться во второй раз. Теперь очередь стрелять была за  «2005-ым  годом». Этот выстрел оказался более разрушительным, чем предыдущий выстрел его соперника. Правда, один снаряд, ударившись о борт «2004-го», отлетел в воду и с шипением там погас,  зато второй угодил прямо на ванты грот-мачты и частично сжёг их. Однако мачта всё же устояла.

Второй выстрел «2004-го года», как  скоро  выяснилось,  оказался  самым  удачным  для  него.  Все  две  горящие  спичечные  головки попали в кусочек ваты, закреплённый под бизань-мачтой вражеского фрегата. На корме «2005-го года» возник  небольшой  пожар,  который  перекинулся  на  контр-бизань. Но  так  как  бумага  была,  очевидно,  плотной,  парус весь не сгорел; осталась стоять и сама мачта.

Корабли сходились уже в четвёртый раз. Второй  выстрел  «2005-го года»  тоже  оказался  для него удачным, а для «2004-го» – роковым. Снаряды попали в носовую часть  корабля. Вспыхнула  вата, огонь перекинулся на фок-мачту и бушприт, сразу рухнули в воду оба кливера,  загорелись фок и фор-марсель, но самое страшное - огонь занялся на палубе «2004-го года».

К своему последнему выстрелу «2004-ый» подходил в жалком состоянии. Бушприт и  кливера тащились по воде, удерживаемые несколькими уцелевшими нитками, фок-мачта накренилась, её нижние паруса сгорели, а в носовой части корабля зияла дыра, края которой  продолжали  тлеть, и до ватерлинии оставалось совсем немного. Последний выстрел должен  был  решить  всё.  Для него я приберёг самую большую пушку, из установленных на  кораблях.  Однако  всё  пошло  по наихудшему сценарию. Очевидно, в этой пушке было слишком много заряда, и  она  не  столько выстрелила, сколько  взорвалась,  расплавив свой корпус. На корме «2004-го года» начался пожар.
 
Последний выстрел «2005-го года» оказался тоже неудачным,  оба  снаряда  дали  перелёт,  но дело  уже  было  сделано. Края пробоины в носовой части «2004-го года» расширились, и фрегат стало заливать. На корме тоже пожар ещё не совсем закончился, и пепел  от  контр-бизани  печально слетал на воду.

Положив руки на край ванны и оперевшись на них подбородком, я грустно наблюдал за гибелью «2004-го года». Не скрою, мои симпатии были на его стороне,  ведь  он  и  так  должен  был уйти. Хотя, с другой стороны, всё случилось так, как и должно было случиться: старый год уступил место новому, – но печаль оставалась. В своё  время  я  задумывался,  почему  Новый  год всегда немного грустный праздник. И я нашёл ответ на данный вопрос. Ведь в этот праздник мы не только встречаем новый год, но и провожаем старый, и ещё  неизвестно,  чего  здесь  больше: первого или второго. А прощание со старым годом, по сути, ещё одно прощание с самим собой, как и прощание вообще, всегда немного грустно… Наконец,  под  тяжестью  пластилина  «2004-ый» затонул, и я вышел из ванной, погасив за собой свет.

Был уже вечер. Окна покрылись морозной коркой,  сквозь  которую  расплывчатыми  пятнами светились уличные огни. Квартира моя погрузилась в темноту, и неясные блики легли  на  стены комнат.  Я  не  стал  дожидаться  12  часов, не стал смотреть по телевизору новогодний огонёк, а просто поужинал и уже в 10 часов лёг спать. Однако быстро заснуть я не  надеялся, – ночь  обещала быть шумной.

Я лежал в просторной удобной постели, закрытый до подбородка одеялом, и  смотрел  в  темноту. С улицы доносились редкие хлопки петард, за стеной очень  громко  работал  телевизор,  и там, судя  по всему, уже сели за стол и начали отмечать Новый год. К дому подъезжали и уезжали машины, озаряя на несколько секунд мою комнату светом своих фар. Наконец, кажется, пробило 12 часов, и скоро с улицы  послышалась  целая  канонада  фейерверка.  Что-то  взрывалось, трещало,  пронзительно  свистело  и  тяжело ухало, как залпы дальнобойной артиллерии. Я даже встал с кровати и подошёл к окну посмотреть на этот праздничный салют. Но  за  ледяным  узором, покрывавшем  стёкла, ничего нельзя было разглядеть, кроме всё тех же расплывчатых световых пятен. Я снова забрался под одеяло. Канонада постепенно стихла.

…Светящиеся стрелки моих наручных часов показывали уже около двух ночи. Праздник  был в  самом  разгаре.  За  стеной  началась пляска, сопровождавшаяся громкими пьяными голосами, особенно сильно визжала какая-то женщина. Но скоро, неожиданно, всё стихло. Очевидно, народ отправился гулять на улицу. И кстати. Меня уже клонило в сон, и я забылся. Очнулся я часа в четыре ночи. Люди вернулись к своим столам, но было уже понятно, что они  напились,  устали, и праздник продолжался  вяло. Мне показалось, что я даже расслышал где-то плачь, – обычное у нас дело: начинать за здравие,  а  заканчивать  за  упокой.  Впрочем,  жизнь  меня  научила особо не доверять пьяным слезам. Я поднялся и пошёл в туалет. Там я слышал, как внизу  кого-то рвало. Тоже обычное дело. Я вернулся  в свою постель и заснул уже крепким сном.

Проснулся я часов в 12 первого  новогоднего  дня,  совершенно  отдохнувшим.  Меня,  прежде всего, поразила тишина, в которую был погружён наш дом. Так всегда после праздников.  Как  и вчера, была солнечная морозная погода, и я  так  же  лежал  на  кровати  и  смотрел  в  оттаявшее окно, как дым из трубы котельной то закрывал, то снова открывал солнце. От этой причудливой игры света я постоянно жмурился и невольно улыбался, и мне было  хорошо.  Даже  лучше,  чем вчера. Наверное, потому, что исчезло то смутное ожидание чуда, праздник прошёл, и мне  предстояло провести несколько особенно тихих послепраздничных дней. Но кроме  этого  умиротворения я ощущал ещё что-то – что-то забытое, немного печальное, что необходимо  было  вспомнить,  для  того,  чтобы  избавиться  от  этой печали. И я вспомнил. Это был вчерашний морской бой.

Я встал и, не одеваясь, заглянул в ванну. На поверхности воды плавал бушприт, два кливера и обгоревшие остатки контр-бизани «2004-го года». Сам  корабль  покоился  на  дне  ванной,  зияя двумя дырами на корме и на носу, его фок-мачта с наполовину сгоревшими парусами лежала  на боку. А где же «2005-ый год»? Его я нашёл в самом дальнем углу ванной, под  решётчатой  доской. Корпус корабля за ночь размок,  но  фрегат  продолжал  держаться  на  плаву.  Скоро  и  ему суждено было пойти ко дну, вслед  за  «2004-ым  годом».  Но  я  передумал.  Я  решил  обсушить корабль, отремонтировать его и  сохранить  до  следующего  Нового  года – до  следующего  боя уже с «2006-ым годом». И может быть, закаленный в перестрелке с «2004-ым», «2005-ый» в том бою сможет одолеть «2006 год», и мне, таким образом, удастся остановить быстротечное  время, хотя бы на год. Как знать! И тогда гибель «2004-го года» будет не напрасной.

2005 г









В чужом мире


Вы когда-нибудь видели, как спариваются на улице собаки? Ну и как вам это  зрелище?  Лично я всегда отворачиваюсь. Между тем в результате примерно такого же процесса появляется  на  свет и человек. И сразу попадает в чужой  мир.  Уже  в  утробе  матери  довольно неприятно: тесно, влажно, жарко, темно. Потом  тебя оттуда  вытаскивают,  иногда  прямо  железными  щипцами  за  мягкую  пушистую  головку. Ты орёшь. Продираешь от липкой плёнки глаза. Видишь довольные лица врачей и  медсестёр,  заплаканное, но счастливое лицо своей матери. Чему  улыбаются  эти  люди,  чему  они  так  рады? Ведь ты родился всего лишь для того, чтобы завтра здохнуть, как поётся в одной весёлой песенке. Мать скоро начнёт совать тебе в рот свою сиську, которую до  этого  сосал,  может  быть,  ни один мужик, хотя она, эта сиська, изначально предназначалась только для тебя одного. Да, всё это с самого начала чужой мир.

Ты немного подрастёшь, малыш, и спросишь меня: почему   этот   мир   чужой?  И я отвечу тебе: потому   что  ты   здесь   никому   не   нужен!

Посмотри  на  звёзды,  их  удобнее  рассматривать  тёплой  летней  ночью, посмотри на самую ближнюю к нам звезду – Солнце, его лучше всего наблюдать на закате дня, так  как  на  рассвете ещё слишком рано, и не хочется вставать из нагретой пастели, днём же на Солнце просто невозможно смотреть – так ослепительны его лучи. Посмотри на голубое небо, на облака, которые  по нему плывут, точно белые невесомые корабли, почувствуй на  своём  лице  дуновение  знойного ветра. Представь себе океан, который  покрывает  70  процентов  поверхности  земли,  представь  сверкающие горные вершины. Да что там океан, что там горы.  Ты  просто  посмотри,  как  несёт свои тёмные воды речка, на берегу которой стоит твой город,  подойди,  опусти  в  неё  ладонь  и почувствуй  ток  воды.  Так  вот,  всё  это – мёртвый   мир,  и ты ему не нужен. Правда  и он реагирует на твоё существование – механической деформацией: на песке у реки остались  следы твоих ног. Но ты не нужен мёртвому миру. К нему же относятся и созданные уже людьми  дома, дороги, машины, электрический свет в окнах квартир, кроватка и шкаф в твоей комнате, игрушки, в которые ты играешь. Всё это тоже мертво.

Но может быть ты нужен миру живому? Вот газон с  зелёной  подстриженной  травкой, а  вот деревья городского парка. Это мир растений. Да, растения живые, хотя вряд ли ты об этом задумываешься, когда мимоходом отламываешь веточку у дерева. Между тем растения дышат,  питаются,  растут,  размножаются,  стареют и умирают. Они даже способны двигаться, и не только по  воле ветра, – посмотри, как по утрам распускаются цветы. В мире растений обитают насекомые, птицы, животные. Всё это большой живой мир земли.  Но  нужен  ли  ты  ему?  Нет. Этому миру человек тоже не нужен. Более того, в этом мире, в отличие от равнодушного к нам мёртвого  царства,  человек  может  восприниматься  как  враг.  Большинство  живых  существ боятся человека и разбегаются от него. Я думаю, что если бы деревья тоже могли бегать, то и они пустились бы от нас наутёк. Другие животные могут напасть на человека. Для них он просто  еда.

Так кому мы нужны в этом мире? Остаёмся только  мы  сами – люди.  Но  и  здесь  не  всё  так просто. Сейчас на земле живут больше 6 миллиардов человек. Это огромная цифра. Абсолютное большинство даже не подозревает о существовании друг друга. За свою  жизнь  мы  непосредственно общаемся лишь с несколькими сотнями людей. Это общение зачастую носит мимолётный характер. Близкие же отношения мы поддерживаем всего лишь с десятками человек. Это капля в море. Но и это не у всех получается, и есть одинокие люди. Впрочем,  одиночество  лучше  семейных склок, любовных измен и дружеского предательства. Но даже если тебе повезло, и мама с папой тебя любят, то и это ещё ничего не значит. Как-нибудь ночью встань из своей постели и выйди из спальни. Вот тёмный коридор. В углу что-то зашевелилось. Не бойся, это твоё отражение в невидимом зеркале. А вот и кухня. Здесь уже не так страшно. Пахнет едой, работает холодильник, и на его панели горит зелёная лампочка. Выйди из кухни и пройди в зал. Здесь слышно чьё-то  дыхание.  Это  спят  твои  родители.  Как  ты  думаешь, нужен ли ты им сейчас? Вряд ли. Ночная квартира со спящими родителями – это тоже чужой мир.
   
Солнечный летний денёк. Ты ещё немного подрос, и мама с папой взяли тебя с собой  за  город. Сейчас они сидят и наблюдают, как ты ходишь вокруг них и собираешь цветы. Ты  с  удивлением  для  себя  открыл,  что буквально каждая травинка имеет свой цветок. Пусть очень маленький, но цветок. Ты набрал уже много разных цветов, ты увлёкся, тебе хорошо, но  что  это?! Вдруг  ты  видишь  картину  страшной  катастрофы.  Между  двумя стебельками какой-то травы застрял  крупный кузнечик. Вот его твёрдая головка с большими непрозрачными глазами и передняя часть туловища. Задняя часть отсутствует.  По  сути, между стебельками застрял не кузнечик, а только его половина. Какая  ужасная  трагедия  здесь  разыгралась?  Скорее  всего,  этот кузнечик  прыгал  себе,  ни  о  чём  плохом не помышляя, но вдруг налетела чёрная тень птицы и склюнула  часть  его  туловища. Кузнечик, как сбитый ракетой самолёт, рухнул на землю и застрял в траве. Да,  этот   мир,  в который ты попал, малыш,  чужой   нам   ещё   и   потому,   что   он   крайне   жесток:  он   построен   на     том,    что    одни    здесь     пожирают   других.

Растения пожирают неживую природу.  Своими  листьями  они  поглощают  свет  и  воздух,  а корнями  высасывают  из земли воду и минеральные вещества. А существуют растения, которые даже  не  брезгуют  животными.  Например, есть такая трава – росянка. Ворсинки её цветка покрыты капельками клейкой жидкости. И если к ним прилипает какое-нибудь насекомое, то ворсинки  сворачиваются  внутрь, увлекая за собой беднягу, и затем сок растения медленно переваривает  его.  В  свою  очередь  растения  поедаются травоядными животными, а те – хищниками. Вообще, питание, то есть пожирание друг друга,  является  для  живых  существ  основным занятием их жизни. И человек не исключение в этом ряду.

Пока тебя кормят родители, ты даже не задумываешься о том, откуда на  твоём  столе берётся хлеб. Но потом тебе самому придётся зарабатывать себе на обед.  Вся  твоя  зрелая  жизнь  будет подчинена, практически, только этому. Сначала  тебе  нужно  будет  долго  учиться.  И  по  мере того,  как  ты  будешь  набираться  знаний,  тебе  будет  становится  всё  скучнее и скучнее жить. Скука – ещё   один   признак   чужого   мира.   А  потом,  после  окончания   учёбы, тебе придётся  много  лет работать, и это только для того, что-бы не умереть с голоду. Тебе нужно будет  держаться  за  работу,  а  если ты её потеряешь, то для тебя настанут трудные времена. Вполне возможно, что ты окажешься тогда на помойке, с ещё тысячами и миллионами таких  же  неудачников как и ты,  и  будешь питаться отбросами. Такое возможно только в чужом мире. Но пусть тебе повезёт, и на твоём столе никогда не будет переводиться хлеб. И не особенно  жалей, что ты поедаешь братьев своих меньших, ведь при других обстоятельствах  эти  самые  «братья»  с  удовольствием бы полакомились тобой. Потому что ты живёшь в чужом мире.

У тебя сохранилось ещё одно детское воспоминание, несколько более позднее.
Тёплый августовский вечер. Дом – весь заполненный людьми. Ты бродишь среди них по многочисленным  комнатам.  Люди  почему-то  разговаривают вполголоса. И ещё этот запах – запах горящих  восковых  свечей.  Свечи,  кажется,  горят  в  каждой  комнате, хотя совсем не темно, и косые лучи вечернего солнышка  весело играют то на цветных занавесках окон, то на ворсистом мягком  ковре,  то  на  посуде за стеклянной дверцей шкафа. Ты переходишь из одной комнаты в другую. Тебе на пути попадаются  плачущие  женщины,  грустные  мужчины.  Ты  выходишь  во двор, он тоже заполнен людьми. Потом ты находишь другой выход и попадаешь в сад,  где много жёлтых цветов,  а  на  яблонях  уже  поспевают  красные  яблоки.  Здесь,  напротив,  ни  души.  Иногда,  ещё  через  одну  дверь,  ты  выходишь  на улицу. Похоже, из дома ведут множество выходов. Ты совсем  заблудился и потерял своих  родных. Ты уже хнычешь. Но вот ты попадаешь в главную  комнату,  где  особенно  много  людей,  а  в  углу,  на  табуретках  стоит деревянный ящик, в котором неподвижно лежит  иссохший  человек. Ты ещё ничего не понимаешь, но тебе всё равно становится страшно, и ты быстро выходишь из этой комнаты и идёшь дальше бродить по дому.

Таковы твои первые детские воспоминания о смерти. Они, конечно, отличаются  от  того,  что было на самом деле.  Наверняка, тот дом был самый обыкновенный, с тремя-четырьмя комнатами, в  которых  уж  никак нельзя было заблудиться, и вход в дом был, скорее всего, только один. Людей  там  тоже  вряд  ли  было так много, и свечи горели, наверное, только в одной комнате, в той самой, где стоял гроб с покойником. Но тогда ты ещё не знал, что такое смерть, зато  знаешь теперь. Да,  ты   живёшь   в   мире,  где   всё   живое   обречено   на   смерть.   И это   ещё   один  признак   чужого   мира.

Смерть постоянно будет входить в твою жизнь. Сначала  умрут  твои  дедушка с бабушкой, от болезни  или  в результате несчастного случая погибнет кто-нибудь из твоих друзей. Затем придёт  очередь  твоих  родителей, всё чаще и чаще будут приходить сообщения о смерти знакомых тебе людей. А однажды придёт и твой черёд. Смерть неизбежна, сколько бы не тянулось время.

Когда тебе исполнилось 15 лет, тебе говорили, что у тебя ещё вся жизнь впереди. И это действительно  было  так,  хотя  и  в 15 лет уже многое ушло безвозвратно – это детство. В 20 лет тебе тоже говорили, что у тебя ещё вся жизнь впереди, в то время, как позади осталось уже не только детство,  но  и  юность.  Сейчас  тебе  30  лет,  и тебе также говорят, что у тебя ещё всё впереди. Точно так же тебе будут говорить и в 40, и в 50, и даже в 60 лет, но ты уже чувствуешь, как уходит  время,  что  его  не  остановить,  и  что  рано или поздно умереть всё-таки придётся. И когда ты  это  ясно  осознаёшь,  тебе  становится по-настоящему страшно. Ты начинаешь лихорадочно искать выход из этого тупика и не можешь найти его…

Ты его и не найдёшь. Потому что этого выхода нет. Поэтому не сомневайся: если тебе одиноко или скучно, или если ты  сейчас  обедаешь,  сидя за столиком в кафе и что-то поедая, и через стёкла видишь, как по улице люди  спешат с работы тоже на обед, и ты знаешь, что все они рано или поздно умрут – всё это  значит,  что  ты  находишься в чужом мире, и тебе не спастись.

И всё же мне не хотелось бы оставлять тебя так, мой друг. В конце я хочу сказать тебе вот что. К сожалению, с одиночеством, со скукой и со смертью по большому счёту ничего нельзя поделать – так уж устроен этот мир, чужой мир. Поэтому единственное, что нам остаётся – это сохранять мужество. Да, я желаю тебе быть мужественным. И не думай, что мужество – это кривая улыбка и прищуренные глаза в тот момент, когда твою грудь пробивает тяжёлый железный болт, выпущенный из тугого арбалета. Вовсе нет. Быть мужественным человеком – это всего лишь значит делать то, что должно, невзирая на обстоятельства, на свои мысли, чувства и желания. Да, можно быть одиноким, можно скучать, можно бояться смерти, но при этом поступать всё же правильно, сообразуясь с необходимостью. Именно этого я тебе и желаю.
 
2005 г








Космический покой


Представьте себе космос. Не звёздное небо, а именно космос, когда звёзды и над  вами,  и под вами,  и  впереди,  и  сзади,  и  справа,  и слева. Это,  должно быть, захватывающее зрелище. Ибо земля велика, но космос ещё более велик. Он бесконечен. Здесь звёзды горят неугасимо, не мерцая.  Они  горят  в  абсолютной  черноте,  так  как  их свет не отражается в пустом пространстве. Здесь царит вечная ночь, и покой этот нерушим.

А теперь представьте, что вы находитесь рядом с одной из звёзд – на расстоянии  в  несколько раз  более  близком,  чем то, на которое Земля отстоит от Солнца. Поэтому диск звезды грандиозен. Он притягивает к себе. Кажется, что невозможно преодолеть  его  притяжения.  И  он  ослепительно  бел.  Это  значит,  что  перед  вами «белый карлик» – звезда, может быть, во много раз меньше,  чем  наше Солнце, но и на много горячее его. Однако, несмотря на этот ослепительный свет, пространство  вокруг «белого карлика» так же черно, и в нём так же ярко и не мерцая горят дальние звёзды.
 
Через какое-то время в этой потрясающей картине звёздного оцепенения  вы  как  будто  замечаете некоторое движение. Сначала вы думаете, что это вам только показалось, но  уже  через несколько  часов  наблюдения  сомнений  не  остаётся. Одна из звёзд еле уловимо перемещается. Может  быть,  это  планета,  которая  обращается  вокруг  «белого  карлика», или более быстрый астероид, а может быть, это космический корабль. От последней догадки вы приходите  в  невероятное  возбуждение.  Но лучше успокойтесь, наберитесь терпения, – в космосе всё происходит не так быстро, как на земле. И не потому, что здесь малы скорости, а  потому,  что  тут  огромны расстояния.

Между тем звезда, за которой вы пристально следите, делается всё ярче  и  ярче.  Это  значит, что она  к вам приближается. Вот она распадается на множество огней. С каждым часом их становится всё больше. И  вот, наконец, – о, чудо! – на  фоне  «белого карлика» начинает появляться чёрный силуэт гигантского космического крейсера. Он огромен, величиной, наверное, с  четырнадцатиэтажный  дом. Корабль движется крайне  медленно.  Примерно,  как  часовая  стрелка на ваших  наручных  часах. Её ход не заметен для человеческого  глаза. Однако через некоторое время вы замечаете,  что  стрелка  переместилась. Так  и  звездолёт.  Вслед  за  тупым носом  появляется центральная  часть  корабля  с  нагромождением  многочисленных надстроек, целым лесом  антенн,  полями  солнечных  батарей;  наконец показывается  длинная корма, и теперь вы можете  видеть  весь корабль. Он словно новогодняя ёлка унизан  гирляндами  светящихся  иллюминаторов,  красными,  синими,  зелеными  точками  навигационных  огней.  И очень  странно, что такая огромная махина движется совершенно бесшумно. Впрочем, это не  так.  Просто  в пустом космическом пространстве звуки тоже не передаются.

Теперь представьте, что вы находитесь совсем близко  от  звездолёта.  Настолько  близко,  что можете  рассмотреть  его  во всех подробностях. Вас прежде всего интересует вопрос: автоматическая  это  космическая  станция,  или  же  пилотируемый  корабль.  Вы  силитесь разглядеть за иллюминаторами  хоть  какое-то  движение,  но тщетно. Уже половина крейсера прошла мимо вас, а вы не  заметили  на  его  борту  ни  одного  признака жизни. Вы уже отчаялись, как  вдруг, среди нагромождения надстроек, на открытом мостике  вы видите маленькие фигурки двух человечков в скафандрах, точнее, их чёрные силуэты. Они стоят,  совершенно  спокойно,  под стать всей разворачивающейся перед вами величественной картине открытого космоса, и, очевидно, смотрят на «белый карлик».

Громада корабля медленно удаляется от вас,  сопла  его  маршевых  двигателей  горят  адским голубым  огнём,  но  вы  уже  удовлетворили  своё  любопытство.  Теперь  вы думаете о тех двух человечках на мостике. Кто они? Может быть, это два товарища, которые встретились  во время короткого отдыха перед ночной сменой, чтобы перекинуться парой приветственных слов и полюбоваться на белую звезду, мимо которой сейчас  пролетает  их  станция.  Скоро  один  из  них спустится в командную рубку корабля и всю ночь проведёт в кресле перед  мигающим  монитором главного компьютера, а другой, напротив, закончив работу, отправится к себе в каюту, разденется и ляжет спать. Ему будет неудобно лежать  на  жёсткой  постели,  от перенапряжения  в голове будет пусто,  а  на  потолке  каюты,  в  темноте,  будет  медленно  вращаться  вентилятор: туххх… туххх… туххх… туххх… От работы мощных двигателей мелкой дрожью будут дрожать переборки корабля, и неожиданно задребезжит на столике  пустой  стеклянный  стакан,  и  перестанет. Уже совсем забываясь сном, он расслышит в соседнем блоке осторожный шорох. Это не спит его сосед-доктор, пьёт свой любимый кофе и курит одну сигарету за другой.  На  последок, за перегородкой, раздадутся тяжёлые шаги робота-дежурного, совершающего обход станции по её  бесконечным   коридорам,  подсвеченным  матовыми  фонарями  ночного  освещения.  Шаги стихнут  где-то  в  глубине жилого уровня, человек заснёт на своей неудобной постели, и только всё также на потолке каюты, в темноте, будет медленно вращаться вентилятор: туххх… туххх… туххх… туххх…

Пройдёт ещё несколько часов, и  корабль  превратится  в  крошечную  звёздочку  и затеряется среди  прочих звёзд. Какая судьба его ожидает? Это не трудно себе представить. В лучшем случае, отслужив свой срок, он сначала превратится в учебную базу  для  молодых  курсантов  Космической  академии, а потом из него сделают музей, куда на экскурсии будут приводить школьников.  Хуже,  если  крейсер  решат  ликвидировать.  Тогда  его просто спустят на какую-нибудь незаселённую людьми планету, и он сгорит в её атмосфере, а несгоревшие его обломки упадут в тёплый  голубой  океан, распугав стайки разноцветных рыбок,  и  навсегда  канут в его бездне. Однако всё может быть и ещё хуже. Что, если  вы  видели  тех  двух  человечков,  стоящих  на  открытом мостике корабля и любующихся «белым карликом», всего лишь за несколько лет до начала звёздных войн. И тогда есть большая вероятность, что корабль погибнет. Ракета попадёт точно в цель. Она не сможет разрушить огромную станцию, но начнётся быстрая разгерметизация корабля, и люди в нём просто взорвутся под действием внутреннего давления  своих  тел,  совсем  как  испорченные  консервные  банки. Они будут лежать на металлическом полу крейсера, в его бесконечных коридорах и отсеках, или будут сидеть, раскинув руки, в своих рабочих креслах, и в безвоздушной ледяной среде их обезображенные труппы, похожие на тельца препарированных лягушек, сохранятся  на долгое время.

Всё это случится в далёкой системе, звезда которой будет не жёлтой, как  наше  Солнце,  и  не белой,  как  тот  «карлик»,  а  красной,  как  раскалённая железная печка. И это значит, что перед нами  «красный  гигант» – звезда  во  много  раз  больше Солнца, но холоднее его. И вот, на фоне красного  диска  «гиганта»  сначала  появится тупой нос корабля, потом его центральная часть с нагромождением  многочисленных  надстроек,  целым  лесом  антенн  и  полями  батарей; потом покажется  длинная  корма,  и  вы  узнаете силуэт своего старого знакомого звездолета, который всё  так  же будет унизан гирляндами светящихся иллюминаторов, красными, синими, зелёными точками  навигационных  огней. Однако на его мостике вы больше не найдёте двух человечков в скафандрах,  двух  товарищей,  любующихся  красной  звездой.  Корабль будет мёртв. Сопла его маршевых двигателей уже давно остынут, но солнечный ветер будет гнать корабль всё дальше и дальше. Всё так же будут гореть, не мерцая, звёзды  в  чёрном  и холодном космосе, и всё так же ничто не сможет нарушить их покоя.

2005 г








На окраине галактики



Эта станция слежения за космическим пространством находилась на одной из 24 лун планеты-гиганта, обращавшейся вокруг жёлтой звезды. Примечательно, что ни звезда, ни планета, ни луна, ни даже сама станция никак не назывались. Наверное, у людей уже не хватало фантазии, чтобы давать всем этим бесчисленным объектам собственные имена, и они ограничивались простым присвоением номеров. Уже пять лет, как станция была заброшена. Когда-то здесь проходил рубеж исследованной людьми области Галактики. Но затем это направление колонизации было признано бесперспективным, и все работы свернули.

Главный корпус станции представлял собой трёхэтажный сборный модуль с круглыми иллюминаторами, наверху которого находился купол небольшого телескопа. Снаружи модуль был весь покрыт белой теплоупорной пеной и походил на заваленный снегом дом, а его мачты и антенны, обмотанные серебристой тканью, напоминали сосульки. Зимний пейзаж создавал и белый ландшафт луны – плоская, как стол, равнина, только на юге, у самого горизонта, заканчивающаяся такими же белыми горами. Но это было обманчивое впечатление, и днём, когда на чёрном небе луны всходило далёкое жёлтое солнце, температура здесь поднималась выше 100 °С, и тогда автоматически закрывались металлические жалюзи на иллюминаторах станции. Зато ночью тут действительно царила настоящая зима, и теперь вместо жёлтого солнца половину звёздного неба луны занимал голубоватый гигант, да ещё плыли рядом два-три ближайшие его спутника.

Примерно в трёх километрах к востоку от главного корпуса станции виднелась такая же белая тарелка радара, устремлённая своим немым взглядом куда-то в бездну космоса. Даже на таком расстоянии тарелка казалась гигантской – настолько огромным был радар, который в несколько раз по своим размерам превосходил главный корпус станции. От корпуса к радару вела узкая и на редкость прямая дорога, построенная из квадратных бетонных плит. Эти плиты были уложены так низко, что дорогу можно было видеть только стоя на ней самой или совсем рядом с ней. Если же отойти чуть в сторону от дороги, то её уже было не разглядеть на белой равнине. И тогда пришлось бы идти не по ровной и твёрдой бетонной поверхности, а утопая подошвой сапога в мягком и воздушном, точно зола, лунном грунте.
 
От радара дорога продолжала тянуться дальше на восток, и ещё через пять километров приводила к полю солнечных батарей. Это поле по своей площади занимало несколько гектаров лунной поверхности. Зеркала батарей были установлены длинными рядами и ослепительно блестели на солнце. В течение всего дня они медленно меняли угол своего наклона, сопровождая звезду по небу. Лишь кое-где отдельные сегменты батареё были разбиты микрометеоритами, и в этих местах в общем зеркальном блеске зияли чёрные провалы. Тут же находился и трансформатор, который по кабелю питал все объекты станции. Но и здесь бетонная дорога не кончалась, и только ещё через пару километров наконец приводила к причалу для космических кораблей, который представлял собой не слишком большую прямоугольную площадку, выложенную всё из тех же бетонных плит. И вряд ли эту площадку можно было так просто заметить, если бы не стоявшая поблизости высокая мачта, на вершине которой постоянно мигал синий маячок, как ещё одна звёздочка на чёрном небе луны.

Кроме всех этих объектов, было ещё одно место, куда не вела бетонная дорога. Если идти на юг от станции, в сторону белых гор, то скоро можно было наткнуться на два титановых креста, казалось просто так торчавших посередине лунной равнины. Но эти кресты стояли здесь не просто так, а под ними были похоронены люди – два пилота одного транспортного корабля, который однажды потерпел на луне крушение. Это был гигантский космический танкер. Проходя через кольцо астероидов, он столкнулся с ледяной глыбой, и у него оторвало один из двигателей. Пилоты попытались посадить корабль на луне, но у них ничего не получилось. Остов этого танкера до сих пор лежал ещё дальше к югу от станции, почти у самого подножия гор. Глубоко зарывшийся в лунный грунт, издали он напоминал морской корабль, севший на мель.

И всё же станция не была совершенно мёртвой. Кроме автоматического открывания и закрывания жалюзей на иллюминаторах главного корпуса станции, кроме медленного изменения угла наклона солнечных батарей и мигания синего маячка на причале, тут совершалось ещё одно движение. Каждый день, когда жёлтое солнце уже высоко поднималось на чёрном небе луны, здесь можно было наблюдать, как открывались створки входного шлюза главного корпуса станции и оттуда выезжал на своих тонких гусеницах небольшой робот. Покидая станцию, люди оставили этого робота для её охраны. Ночью робот заряжал свои аккумуляторы, а днём совершал обход станции. И было странно видеть, как он медленно передвигался по белой равнине луны, сверкая и переливаясь на солнце своим блестящим металлом, совершенно один. Иногда, верхняя часть робота, похожая на голову человека, поворачивалась, и тогда становились видны два его глаза, излучающие из своей глубины красноватый свет. А если бы в безвоздушной среде мог передаваться звук, то можно было бы услышать тихое жужжание его электромоторов.

Только к концу дня робот возвращался в главный корпус станции, поднимался в радиорубку и выходил на связь с большой землёй. Где находилась эта самая большая земля – было неизвестно: может, на соседней планет, а может, в системе другой звезды. Каждый раз робот аккуратно передавал информацию о состоянии дел на станции и получал новые команды. Первое время на экране транслятора его внимательно выслушивала какая-то миловидная, но немного глуповатая девушка в ярком малиновом костюме: она даже пыталась задавать роботу уточняющие вопросы, делала в блокноте пометки карандашом, всем видом пытаясь выказать свою заинтересованность в деле. Однако через год или полтора на экране вместо девушки появился какой-то небритый тип в помятом пиджаке, с бегающими глазами, постоянно почёсывающийся, и постоянно чего-то жующий. Он ни о чём не спрашивал, не задавал никаких вопросов, а только нетерпеливо ждал, когда робот закончит передавать данные. А ещё через год с роботом вообще перестали выходить на связь. Однако тот всё равно каждый день поднимался в радиорубку и пытался установить контакт с центром. Когда это ему в очередной раз не удавалось, он ещё некоторое время перебирал все подряд каналы. На экране то рекламировали какие-то контрацептивы, то курорт на одной из райских планет с полуобнажёнными красотками, то какие-то личности в галстуках вели разговор о галактической политике, обильно сдабривая его сальными шуточками и анекдотами.

И так прошли пять лет. За всё это время на станции не случилось ничего из ряда вон выходящего, если не считать небольшого лунотрясения, вызванного падением крупного метеорита. Метеорит упал далеко на севере от станции и никакого вреда ей не причинил. Так же обещали пройти и все последующие годы, но в одну ночь всё изменилось. Робот уже заряжал свои батареи, когда поступил сигнал тревоги. Ему пришлось прервать зарядку и подняться на пост охраны. Там находились мониторы видеокамер наблюдения, которые были установлены на всех объектах станции. И вот видеокамера с причала показывала чёрно-белую рябую картинку неизвестного звездолёта, стоявшего на бетонной площадке. На его брюхе был намалёван череп.

Это были мародеры. Таких кораблей много шныряло по всей Галактике в поисках лёгкой добычи. Они совершали свои набеги на отдалённые станции, грабили их и убирались восвояси. Впрочем, иногда дело доходило и до кровопролития. Робот попытался связаться с кораблём, но ответа на его запрос не последовало. Тогда, выполняя программу, он присоединил к себе лазерную пушку и спустился в шлюз. Клапаны шлюза с шумом стравили воздух, и массивные створки быстро и легко раскрылись. Была ночь, и на звёздном небе луны уже взошёл голубоватый гигант, да плыли рядом два-три ближайшие его спутника. Звёзды горели спокойно в чёрном космосе, и только на востоке, почти у самого горизонта мигала одна синяя звёздочка – это был маячок на вершине мачты, стоявшей на причале. Именно туда и направлялся робот по узкой и на редкость прямой бетонной дороге. Его аккумуляторы на две трети были разряжены, и индикатор показывал, что их энергии не хватит для того, чтобы активировать лазерную пушку. Но робот всё равно продолжал своё движение. Видеокамеры наблюдения он переключил на себя и мог видеть, как брюхо звездолёта раскрылось, и из его пасти выехал приземистый колёсный бронетранспортёр и по бетонной дороге направился навстречу роботу.

Бронетранспортёр показался на дороге, когда робот уже миновал огромную тарелку неподвижно застывшего радара. Робот попытался связаться с машиной, но ответа не получил. Неожиданно на бронетранспортёре произошла яркая вспышка, и от него отделилась ракета. Было видно, как она, развернувшись, легла на заданный курс и, казалось, медленно, как будто нехотя, пошла к цели, оставляя за собой сизый шлейф дыма. И эти мгновения её полёта казались долгими минутами. Поэтому было особенно досадно, что робот всё ещё не реагировал на опасность. И только в самый последний момент произошло какое-то движение блеска его металла, уже в следующий миг превратившееся в сноп серебристых и огненных искр.

Робот умирал. У него был разворочен и обуглен бок, хотя остальные части блестели гладким и прочным металлом. Он умирал медленно, и вряд ли чувствовал боль или тоску. Ещё долго внутри его раздавалось тихое жужжание, и долго гас красноватый свет в глубине его глаз. Лёжа на боку, робот ещё видел, как бронетранспортёр, поравнявшись с ним, остановился. Его люк открылся, и оттуда выбрался человек в скафандре. За тонированным стеклом шлема не было видно лица человека. Там, в непроницаемой черноте, выпукло отражался край белой равнины луны, над которой сияла голубая планета. Поэтому создавалось впечатление, что скафандр был пустой. Между тем человек в скафандре неуклюже подошёл к роботу, пнул его ногой, потом достал из чехла пистолет и несколько раз в упор выстрелил роботу прямо в глаз. Но красноватый свет внутри глаза ещё не погас. Тогда человек в скафандре выругался, махнул рукой и направился к машине. Люк за ним закрылся, и бронетранспортёр медленно пополз по направлению к главному корпусу станции.

2009 г






Прости меня, Соня


Не так давно у меня появился интернет. Я сразу же зарегистрировался на Рамблере, завёл себе почтовый ящик, стал вести свой блог, вступил в несколько сообществ. От нечего делать, я зарегистрировался и на Рамблер-знакомства. Правда, фотографию свою я там размещать не стал, а в дневнике для девушек предложил тест – почему я не разместил своё фото. Там были такие варианты ответов:

1) У меня проблемы с внешностью, со здоровьем, какие-то психологические комплексы.
2) Я нормальный, просто, у меня нет хороших фотографий, я плохо получаюсь на фотографиях и, вообще, не люблю фотографироваться.
3) Я не хочу, чтобы меня случайно увидели родные, друзья, знакомые, чтобы избежать неприятных разговоров, насмешек и т.п.
4) Знакомства по интернету я считаю полной ерундой и просто развлекаюсь на Рамблере.
5) Помня о том, что женщина любит ушами, я хочу проверить, смогу ли я влюбить в себя понравившуюся мне девушку одними лишь словами.

В общем, я познакомился с несколькими девушками, но эти знакомства длились недолго, и всё это мне быстро надоело. Я уже хотел совсем уходить с сайта, когда увидел одну девушку. Сначала я только заметил, что звали её Соней, что её было тридцать лет, что она была довольно красивой, предлагала интим за деньги, жила в Москве и в тот момент находилась на сайте. Я спросил её, доставляет ли удовольствие секс за деньги? Конечно, это был грубый вопрос, но я и не надеялся получить ответ. Но Соня ответила. Она написала, что её это возбуждает. Я переспросил, что конкретно возбуждает: секс или деньги? Она написала, что деньги возбуждают, а секс доставляет удовольствие, и что удовлетворён ли я ответом. Это была явная издёвка, но я её написал, что это мне всё равно, что я просто просматривал фотографии девушек, увидел её, и мне захотелось её сказать, что она и вправду довольно красивая. Я добавил, что, может быть, ещё ей напишу, если не найду кого-нибудь покрасивее, и ушёл с сайта. Для себя я решил, что напишу ей, только если она мне ответит на это моё сообщение. В следующий раз, когда я зашёл на сайт, меня ждало письмо от Сони. Она мне написала, что красивых много – достойных мало, что она прочитала мой автопортрет, и что я слишком правильный человек – для меня существует лишь чёрное и белое, но жизнь гораздо многообразнее. Соня была на сайте, и я ей ответил. Я ей сказал, что она меня просто сразила своим сообщением, и что она не только довольно красивая, но и достаточно умная. И добавил, что если она ещё и добрая, то тогда я точно буду принадлежать ей.

Так у нас с Соней завязалась переписка, продлившаяся полгода. Каждое её новое письмо мне нравилось всё больше и больше. Соня оказалась очень общительным, открытым и, главное, действительно добрым человеком. Я её много обижал, но она очень достойно держала удар. Я повнимательнее рассмотрел и её внешность. Она была не довольно красивой, а очень красивой девушкой. В общем, я решил попробовать осуществить с ней последний пункт моего теста. Но как честный человек, я её постоянно предупреждал, чтобы она со мной не расслаблялась. Я ей рассказал историю, которая приключилась как-то со мной на Рамблер-знакомства.

Одна женщина написала про себя, что она королева, и что попробуйте доказать обратное. Я спросил её, а если я сумею доказать, не заплачет ли она. Ответ был: не заплачу, пробуй. Короче, так получилось, что я сумел это доказать, причём, так, что эта женщина сама поняла, что она не королева. Я спросил Соню, как ей моя история. Она ответила, что история не в бровь, а в глаз, но что она не королева, и даже не принцесса. Тогда я объяснил Соне, что вовсе не хотел доказывать той женщине, что она не королева. Это был просто способ познакомится, такая игра. Более того, в глубине души я надеялся, что эта женщина действительно окажется королевой. Но она плохо играла, и так получилось, что она сама всё себе доказала. И что мне было очень жаль. «Так что если ты думаешь, – написал я Соне, – что я и с тобой хочу проделать то же самое, то ты ошибаешься. Соня, ты умная, но я умнее тебя. Признай это». И в конце вставил несколько смайликов с улыбками. Соня мне ответила: «Признаю, ты умнее. Я бы даже сказала, мудр не по годам». В общем, я предупреждал Соню, но она мне сказала те главные слова, которые я хотел от неё услышать. Хотя держалась долго.

Первый раз приятные слова Соне я написал на Новый год. Я прислал ей такое поздравление: «Здравствуй, ангел Соня. Хочу поздравить тебя с Новым годом. Я хочу, чтобы первого января ты проснулась поздно утром в своей спальне, встала, прошла в зал и там под ёлкой увидела целую гору подарков. Там был бы большой торт, конфеты и много других сладостей, а к ним ещё бутылка хорошего красного вина. Ещё там были бы новые платья для тебя, разные украшения и ещё, обязательно, там был бы большой плюшевый мишка с такой доброй приятной физиономией. И ты бы, Соня, всё первое января могла бы есть сладости, запивая их вином, примерять наряды, любоваться украшениями и делиться своими впечатлениями со своим новым другом – плюшевым мишкой. Почему с плюшевым мишкой? Да потому, что он тебя уж точно не обидит. Я Соня не хочу, чтобы тебя кто-нибудь обижал. Обидеть тебя могу только я. Надеюсь, что ты так добра ко мне, что оставишь за мной это право».

Такое поздравление я послал Соне на Новый год. Нужно сказать, что большинство своих сообщений я тщательно продумывал и долго вынашивал у себя в голове. Соня оценила моё поздравление, она не на шутку расчувствовалась, но уже в следующем своём письме я её охладил. Хотя я и назвал её дорогой (я решил постепенно добавлять нежные слова – это была часть моего плана), но дальше написал, что она, наверное, не такая уж и счастливая, раз такое значение придаёт простым словам. Я её снова предупредил, чтобы она не расслаблялась и держала со мной ушки на макушке. В конце я добавил, что целую её, как там у Лермонтова, давно бестрепетную руку. Это был первый наш виртуальный поцелуй.

В общем, Соня или обиделась на меня, или решила проверить, насколько она мне нужна, и перестала мне писать. Её молчание длилось уже недели две, и это меня сильно выводило из себя. Я не выдержал и написал сам. Теперь я обидел её уже по-настоящему. Я ей написал: «Здравствуй, Соня. Ты, наверное, рассчитывала, что я про тебя забыл? Ну и напрасно. Я про тебя не забыл, я про тебя думал, аж целый один раз! Вот как-то иду я на работу (или с работы?) и думаю: где-то далеко в Москве живёт красивая девушка Соня – то ли её и вправду Соней зовут, то ли она просто Достоевского начиталась. Хотя нет, ведь любимый писатель у тебя Куприн (у Сони это было написано в дневнике). Его «Гранатовый браслет» – один из лучших рассказов про любовь в литературе вообще. Впрочем, тебе, может быть, больше нравиться «Яма»? Но в любом случае, для такой роковой девушке, как ты, Куприн должен быть любимым писателем. В общем, Соня, ты сама видишь, что я по тебе очень скучал. А ты по мне?»

Соня мне ответила и отплатила той же монетой. Она мне написала, что я, наверное, одинокий и циничный человек, или очень несчастный. Правда, она добавила, что, не смотря на это, я её даже затрагиваю, что она ещё ни с кем так не переписывалась и не имела столь интересного общения, и что, положа руку на сердце, она по мне скучала.

Ну что ж, я решил продолжить обольщение Сони. Она как раз разместила на своей страничке новую фотографию, довольно откровенную. Я её написал, что я и сам не слишком высокого мнения о себе, и что мне непонятно, за что только меня девушки любят. Например, сейчас меня любят пять девушек. И что всем им примерно по 30 лет, как и ей. Но сказать я ей хочу не об этом. А сказать я ей хочу о том, что я посмотрел её новую фотографию, и что я всерьёз начинаю радоваться тому, что Москва так далеко, иначе я бы уже точно был у её ног. Но что из всех частей её тела, больше всего меня привлекает её лицо. Я сказал Соне, что она очень красивая, а так как для тридцатилетнего мужчины одной красоты мало, это означает, что когда он говорит женщине, что она очень красивая, он говорит ей, что она вообще очень хорошая. В конце я сказал Соне, чтобы она берегла себя.

Я думал, что в ответ на это послание Соня тоже напишет мне что-нибудь приятное. Но она была сдержана. Она мне сказала только спасибо за заботу и спросила меня: выходит, что я Дон Жуан? Правда, начиная с этого письма, она окончательно перешла со мной на «ты».
Я ответил Соне, что никакой я не Дон Жуан, ведь я написал, что эти пять девушек меня любят, а не я их. Я с ними даже не знаком. Да и страшно с такими знакомиться. Окажешь такой внимание, она начнёт надеяться и т.д. и т.п. – проблем не оберёшься. В конце этого письма я высказал некоторые мысли о тридцатилетних девушках вообще. Я написал, что с тридцатилетними девушками творится что-то не то. Для одних это последний шанс нормально выйти замуж. Другим, напротив, мужья уже надоели. Но главное, в тридцать лет хочется уже не просто, чтобы кто-нибудь был под боком, но хочется настоящей нежности, тепла, любви. Только где взять эту любовь – вот в чём вопрос.

Соня ничего не ответила мне на это письмо. Я почему-то чувствовал, что я ей не безразличен, что она меня проверяет, насколько я к ней привязался. На этот раз я продержался три недели, но больше не выдержал и послал ей комплимент – ромашку с вопросом: «Ты меня любишь?»

В следующий раз, когда я зашёл на сайт, меня ждало письмо от Сони. Она мне написала, что скучает иногда по моим письмам. Соня была на сайте, и я ей написал, что она меня обидела тем, что не отвечала на мои сообщения. И что теперь она должна загладить свою вину передо мной – сказать мне что-нибудь приятное. Соня прислала мне комплимент – тортик со словами: «Хочу сладкого…», а вдогонку ещё два сообщения. Сначала она меня спросила, зачем мне приятные слова, ведь я же циник? А затем добавила, что вот если бы мы вместе тортика покушали, то наши языки, может быть, и подластились бы. В следующем своём сообщении я написал имя Сони большими буквами, и с этого момента до самого конца нашего общения писал его только так. Я ей написал, что она может считать, что свою вину передо мной загладила, что она хорошая девочка, и что я согласен попробовать её тортик, но только при одном условии. Соня меня спросила: «Интересно, какое?» Я ей ответил, что согласен попробовать кусочек, но только если она мне его разжуёт и даст из своего рта.  В ответ Соня мне прислала много-много улыбок. Было уже поздно, пора было укладываться спать, и я попрощался с Соней. Я ей написал, что целую её. Что на этот раз я целую её в её чувственный рот, в её прохладные губы, в её бархатные щёки, в её правильный носик, в её красивые глаза, в её чистый лоб, потом в её нежную шею, в её мягкие ушки, в пряди её волос за ушами, и снова в её горькие губы. Написав всё это, я ушёл сайта.

В ответ на мои слова Соня прислала мне ещё один комплимент – сердечко с подписью «быть может». Я долго не мог понять, что быть может, пока не догадался, что это ответ на мой комплимент с вопросом: «Ты меня любишь?» В общем, наши отношения с Соней пошли по нарастающей. Она даже сама первая предложила мне встретиться и дала мне номер своего телефона. Честно говоря, мне самому стало немного не по себе, и я не знаю, что было бы, если бы я жил в Москве. Но до Москвы было полторы тысячи километров. Кстати, я так и не позвонил Соне, а отправил ей эсемеску.  Я, вроде, засекретил свой номер, но, наверное, что-то не так сделал, и Соня прислала мне на телефон ответное сообщение. Она тоже мне ни разу не осмелилась позвонить, только один раз спросила разрешение это сделать. Но в тот момент телефон у меня был отключен. В общем, я больше не знал, что мне делать дальше и решил попрощаться с Соней.
 
Я ей написал прощальное письмо. Перед этим она меня спрашивала, почему я так редко бываю в интернете. Я ей написал, что интернет мне надоел. Я уже хотел совсем уходить с сайта, когда увидел её. Так что сейчас я захожу на этот сайт ради одной, очень красивой девушке из Москвы, которую зовут Соней. Но теперь я буду делать это ещё реже, так как у меня есть её телефон. Я попросил Соню, чтобы она на меня не обижалась, если теперь я буду меньше ей писать, или даже совсем перестану. Всё, что я хотел ей сказать, я уже, в общем-то, сказал, а повторяться я не люблю. Я не из тех, кто довольствуется одними лишь фотографиями и словами, но так как встретиться с ней у меня нет возможности, то и нечего, как говорится, размазывать сопли. В конце я добавил, чтобы она не думала, что я с ней прощаюсь. Однако следующее письмо от Сони я удалил, не читая. Но Соня продолжала попытки связаться со мной, я не выдержал и наше общение продолжилось. Теперь я стал просить её, чтобы она меня отпустила. Она меня спросила как? Я ей сказал, чтобы она перестала отвечать на мои сообщения. Соня, наверное, решила, что я действительно хочу с ней расстаться и тоже написала мне прощальное письмо, примерно в том же духе, как и моё. Именно тогда я понял, что я для неё тоже что-то значу.
 
В следующий раз, когда я зашёл на сайт, Соня тоже была там. Именно в конце этого нашего разговора Соня сказала мне те слова, которые я, наверное, хотел от неё услышать. А разговор этот начался с того, что я её написал, что она должна попрощаться со мной по моим правилам, то есть перестать отвечать на мои письма. Но Соня мне опять написала. Она сказала мне, что если я решил расстаться с ней, , то могу это сделать, но у неё на этот счёт своё мнение, и что она не хочет со мной расставаться. Я её ответил, что это очень плохо, но что ещё хуже то, что и я тоже не хочу с ней расставаться, и спросил её: что нам теперь делать – до самой пенсии переписываться? Соня в ответ прислала мне много улыбок и написала, что она же предлагала встретиться. Чёрт, я опять оказался в затруднительном положении. Поэтому я решил увести разговор в сторону, в виртуальную плоскость. Я её написал, чтобы она меня не пугала. Ведь если бы я оказался рядом с ней, то точно бы умер от страха, или… сразу бы полез к ней обниматься и целоваться. Я спросил Соню: если бы я полез к ней обниматься и целоваться, то что бы она со мной тогда сделала. Соня снова прислала мне много улыбок, что ну и фантазия у меня, и что я как всегда всё заранее предвижу. Однако всё же она не ответила на мой вопрос. Тогда я, чтобы продолжить игру, прислал её тест. Я предложил ей выбрать варианты ответов:

1) Если бы я полез к ней обниматься и целоваться, то она бы дала мне пощёчину.
2) Остановила бы меня более мягким способом, но также решительно.
3) Оказала бы мне сопротивление, но позволила бы на короткое время слегка обнять её и поцеловать в шею и щёки.
4) Оказала бы мне сопротивление, но позволила бы на короткое время крепко себя обнять и поцеловать в губы.
5) Наконец, сама бы стала обниматься и целоваться со мной.

Соня мне прислала свой вариант ответа. Она написала мне, что позволила бы себя целовать и сама стала бы целоваться. На это я ей сказал, что она меня с ума сводит, и что сейчас больше всего на свете я бы хотел оказаться рядом с ней. И здесь, кажется, я её не обманывал. Я добавил, что зря я ей сегодня написал, снова только одни мучения. Было уже поздно, я сказал Соне, что ещё напишу ей один обидный комментарий в дневник, ведь без этого я не могу, потом ещё пришлю ей приятный комплимент, чтоб она не плакала, и попрощался.

В дневник ей я написал: «Соня, я тебя брошу, но не сейчас. Я знаю, что ты меня любишь (улыбка), но мне нужно, чтобы ты сказала мне эти слова. Вообще, мне очень нравится, что ты не разбрасываешься этими, самыми главными словами. Прибереги их для того, кто сделает тебя своей женой. Но всё же мне ты бы могла их сказать. Потому, что даже тот, кто сделает тебя своей женой, не оценит твоей красоты так высоко, как ценю её я, и не будет относиться к тебе с такой нежностью, с какой отношусь я… Соня, милая, ну скажи мне, что любишь меня (улыбка). Обещаю, если скажешь, то за это я тебя, хорошая, поглажу по твоей бедной головке и дам тебе шоколадку». После этого я отправил Соне ещё один комплимент, как и обещал, и ушёл с сайта, не дожидаясь ответа.

А ответ бал таким. Сначала, на моё последнее сообщение, Соня мне написала, что я не зря ей пишу, что она каждый раз, когда заходит на этот сайт, ждёт от меня писем, что она тоже больше всего хотела бы оказаться рядом со мной и поблагодарила меня за тёплые слова. В дневнике же, в ответ на мой обидный комментарий, она написала, что за шоколадку может и скажет, но только мне на ушко. Она мне прислала комплимент: чертёнка со словами: «Я люблю тебя, мой чертёнок». А в письме написала, что я и подавно для неё родимый, и, большими буквами, что она любит меня.

Да, честно говоря, я не ожидал такого развития событий, да и вряд ли к этому стремился, по крайней мере, думал, что Соня ещё посопротивляется. Одним словом, я оказался в затруднительной ситуации. В следующем своём письме я попытался объяснить Соне, почему в ответ на её слова я не могу сказать ей того же. Я ей написал, что она, конечно, бережно относится к этим, самым главным, словам, но я – ещё бережнее. И что я могу это доказать. Ведь, наверняка, она уже говорила эти слова, и ни раз. Так вот, я ещё ни разу в жизни никому этих слов не говорил. Я не скрываю, я говорил девушкам какие-то другие слова, но не эти. Поэтому я не могу сказать их и ей. По крайней мере, сейчас. К этому я добавил, чтобы Соня мне поверила, что мои слова о том, что она мне нравиться, намного сильнее слов о любви, сказанные ей другими людьми.
 
В общем, я, как мог, старался объяснить ситуацию, но Соня обиделась. Обиделась конкретно. Несколько дней она хранила молчание, но потом прислала мне сообщение. Я написал её, что я так понял, что она меня уже разлюбила. Она мне ответила, что я всё издеваюсь над ней. Наш разговор закончился тем, что она мне сказала, что я хороший психолог, и что ещё никому не удавалось так манипулировать ей. Не прощаясь со мной, Соня ушла с сайта. Я долго сидел перед компьютером, ждал ответа, а потом обиделся сам. Я удалил все её письма, комментарии в своём дневнике, комплименты, все свои комментарии в её дневнике.

Через пару дней Соня написала мне, что нельзя играть человеческими чувствами, что я её разочаровал и чтобы больше ей не писал. Я так и сделал. Хотя мне и было жаль, но я уже был готов расстаться с Соней. Не знаю, почему. Может быть, потому, что я добился того, чего хотел. И моё самолюбие было удовлетворено. Но, повторяю, мне было очень жаль. Однако я был уверен, что Соня сама мне напишет. И я не ошибся. Она, наверное, почувствовала, что я готов с ней распрощаться, и недели через три прислала мне сообщение. Я ответил. Я написал, что никогда не издевался над ней. Да, я обижал её. Обижал потому, что я не из тех мужчин без комплексов, которого она хочет найти. Это у Сони было написано в анкете. И что у меня по одному вопросу очень даже большие комплексы. Но вот что я хочу сказать ей насчёт комплексов. Если она когда-нибудь встретит мужчину, который скажет её, что он без комплексов – это будет означать, что он её по-настоящему не любит. Потому что у мужчины, который любит, сразу же по данному вопросу возникают большие комплексы. Именно потому, что он любит. И что из всего этого получится, ещё неизвестно. Либо победят комплексы, либо победит любовь, а скорее всего, будет происходить постоянная борьба с переменным успехом. Но лучше получить немного настоящего тепла от такой любви, чем услышать тысячи просто приятных слов от мужчины без комплексов.

В общем, наше общение с Соней продолжилось ещё некоторое время. Но Соня закрылась, стала куда-то пропадать. Я же не сделал ничего, чтобы загладить нанесённую ей обиду. В конце концов я ушёл с сайта.

Соня, спасибо тебе за твою нежность ко мне. Прости меня за то, что я тебя обижал. И прощай.

2009 г





На дачах


Летом, часа в 3 дня, я обычно садился на свой велосипед и ехал на дачи. До дач было километров семь. Дорога туда шла по пустынному шоссе. Этим шоссе пользовались в основном только жители небольшого села Петровки, которое находилось сразу же за мостом через речку Бузулук, и нефтяники Курманаевского месторождения, факел которого виднелся за Петровкой. Поэтому движения по шоссе практически никакого не было. Миновав окраины Курманаевки, я, наконец, оказывался на просторе. По обе стороны от высокой насыпи шоссе стелились заливные луга. Слева виднелся Майский лес, за которым тянулось полотно однопутной железной дороги. Поворот на дачи находился перед мостом. Но сначала, пока длилось ещё особенно жаркое полуденное время, я ехал за Петровку купаться. Я находил место, где никого не было, и плескался на мели. Вода была тёплой, как парное молоко, а песок пляжа обжигал ступни ног.

Искупавшись, я выбирался на высокий берег, где лежал мой велосипед. Река блестела внизу в солнечных лучах, пряно пахло полевыми цветами и травами, в белёсо-голубом небе вяло плыли белые кучевые облака, а за леском по железнодорожной насыпи неслышно шёл поезд. И каждый раз момент после купания был какой-то летней идиллией. Правда, это ощущение длилось всего несколько десятков секунд. Я ещё у Альбера Камю вычитал, что пейзажем нельзя долго любоваться – проходит совсем немного времени, и очарование пропадает. Но дело было не только в этом. Я никогда не мог полностью расслабиться, почувствовать себя спокойным, тем более, счастливым. Даже в этой идеалистической картине лета меня что-то беспокоило, настораживало. Как будто в ней была скрыта какая-то червоточина.

Кстати, на тему земного рая. 26 июня 2016 года на пляже одного из островов Фиджи были найдены два труппа: мужской и женский. Ими оказались граждане России Наталья Герасимова и Юрий Шипулин – уже пожилые люди, гражданские муж и жена. На Фиджи они приехали пять лет назад из Рязани, завели ферму, выращивали овощи. В последние время они испытывали финансовые трудности. Им нечем было платить за аренду земли. В общем, их убили. Как тут не вспомнить Агату Кристи с её романом «Зло под солнцем». Лично я, отправляясь на велосипеде на дачи, всегда брал с собой «бабочку».

Искупавшись, я ехал на сами дачи. Эти дачи были уже несколько лет как заброшены. Домики разобрали, деревянные изгороди сгнили, а железные столбы и сетку сняли на металлолом. Участки заросли деревьями и высокой травой, однако, среди этих дебрей можно было ещё найти яблони, вишню, черёмуху, тернослив, несколько кустов чёрной, красной и лесной смородины, крыжовник и даже полянки с клубникой. По заросшей травой грунтовой дороге с глубокими колеями я пробирался на свой участок. Неизвестно зачем, наверное, по привычке, я всё ещё пытался поддерживать на нём хоть какой-то порядок. Полол траву, обрезал разросшиеся кусты, латал изгородь. На даче стоял огромный касемсотовский баллон с водой, и когда во время полки или другой работы мне становилось совсем жарко, я обливался по пояс водой из этого баллона, остужая тело. Закончив дела на своём участке, я шёл по дачам собирать яблоки и ягоду. Потом выливал остатки питьевой воды из пятилитровой бутылки, которую брал с собой, в баллон, выбирался на шоссе и часам к семи вечера возвращался домой. Интересно, что мне всегда было неохота ехать ни на дачи, ни на речку, но возвращался я непременно в хорошем настроении и никогда не жалел о поездке. Видимо, природа, движение и на меня оказывали какое-то благотворное влияние.

Случались со мной и маленькие приключения. Например, уже в конце июля того самого 2016 года я попал под сильный дождь. К тому времени температура поднялась до 40 градусов и продержалась так до конца августа. В этот период часто выпадали дожди. К вечеру напаривало туч, начинали сверкать молнии, гремел гром, потом ливнем выливался дождь, тучи расходились, и снова выглядывало умытое солнце. Эти дожди не приносили даже временного облегчения от жары, наоборот, духота после них только усиливалась. Поэтому, в тот жаркий июльский день, собирая на дачах в банку перезрелую вишню, обливаясь потом и услышав над головой громыхание грома, я не придал этому значения. Я думал, что даже если дождь начнётся, то он не продлиться долго, и я его спокойно пережду.

Дождь всё-таки пошёл, и я укрылся от него на своём участке под кустами. Дождь был сильный, с грозой. Вся картина вокруг резко изменилась. Потемнело. Теперь дачи выглядели неприветливыми, даже страшными. Я скоро промок до нитки. На этот раз ощутимо похолодало, и меня бил озноб. Я прождал так, наверное, часа два, а дождь всё не кончался. Наконец, я выждал момент, когда дождь временно ослаб, кое-как добрался по раскисшей дороге с бегущими мутными ручьями и мокрой травой по колено до шоссе, и, рассекая на велосипеде огромные лужи, приехал домой. Хорошо, что в этот раз на шоссе мне не встретилась ни одна машина, иначе я с ног до головы был бы в грязи. Только принятая сразу же горячая ванна спасла меня от простуды. А дождь тем временем припустил с новой силой.

Запомнилось мне ещё такое впечатление. Где-то в середине августа в конце дачных участков нефтяники поставили небольшую вышку. Меня это несколько расстроило, потому что я не любил, чтобы на дачах кто-то нарушал мой покой. Поэтому в следующий раз я ехал на дачи с ещё большей неохотой, чем обычно. Уже с шоссе я заметил, что вышка по-прежнему стояла. Однако добравшись до дачных участков, я понял, что вышка не работала, было тихо. Переделав все обычные дела на своём участке, я отправился бродить по дачам. Подойдя немного ближе к вышке, которая виднелась за зелёной шапкой деревьев, я краем уха уловил какое-то пение. Сначала я подумал, что, может быть, в вагончике у охраны работает телевизор или радио, но скоро понял, что это было что-то другое. Очевидно, свистела какая-то железка на ветру. Свист был очень тонкий и мелодичный, словно работал передатчик, посылая кому-то непонятные сигналы. Сама вышка, установленная на растяжках, напомнила мне вдруг треножники марсиан из «Войны миров» Герберта Уэллса. Среди зелени деревьев, на фоне выцветшего голубого неба вышка и впрямь смотрелась чужеродным объектом. Точно также странно было слышать среди пения птиц, жужжания насекомых, шелеста листвы этот металлический переливчатый свист. Он тоже казался чужим среди этих звуков. Когда я уезжал с дач, треножник всё ещё продолжал свою заунывную перекличку со своими собратьями.

А в конце августа я стал свидетелем степного пожара. Уже по пути на дачи я заметил, что горит сухая трава за Майским лесом. Ветер был западный и гнал огонь в сторону дач. Приехав на дачи, я забыл про пожар, но он скоро о себе напомнил. Сначала я почувствовал запах дыма. Это был уже запах осени. А через некоторое время над деревьями показались и сами клубы дыма. Скоро все дачи заволокло мглой, которая становилась всё гуще и гуще. За деревьями я не мог разглядеть, насколько близко подошёл пожар к дачам. Стало как-то тревожно, и я решил поскорее уносить ноги, пока не поздно. Когда я выбрался на шоссе, картина степного пожара предстала передо мной во всём своём величии. Огонь бушевал во всю, горел уже Майский лес, и клубы густого белого дыма высоко поднимались в небо. Ветер продолжал гнать огонь на дачи. На этот раз на обочине шоссе мне встретилось несколько стоящих машин. Вышедшие из них люди заворожено смотрели на пожар.

Через пару дней я снова поехал на дачи, на этот раз с чувством тревоги. Выехав на шоссе, я просто не узнал местность. Весь луг слева от шоссе, вплоть до самой железнодорожной насыпи, включая Майский лес, стали чёрными от гари. Ближе к мосту огонь перекинулся через шоссе, и сгорела часть луга справа от дороги. На гари сидело огромное количество таких же чёрных грачей, которые уже начали сбиваться в стаи, готовясь к перелёту на юг. Эти чёрные лоснящиеся грачи на гари почему-то показались мне похожими на чертей. Было такое ощущение, словно бы я попал в какой-то Мордер. Просто сердце кровью обливалось, глядя на всю эту черноту. Доехав до моста, я увидел, что огонь остановился перед самыми дачами, и я немного успокоился.

Наконец, уже в начале сентября, как оказалось, в последний раз, когда я в этом году побывал на дачах, в самом начале дачных участков, под яблоней, на которой ещё были яблоки, я обнаружил мёртвую сову. Это была моя старая знакомая. В первый раз эту сову я увидел ещё в середине лета. Я копался на своём участке и краем глаза заметил какое-то движение. Повернул голову и увидел летящую сову. Она летела совершенно неслышно. Позже, когда уже начали поспевать яблоки, я ещё раз мельком увидел её. Я пробирался к одной из яблонь на окраине дач, подошёл к дереву уже вплотную, как вдруг тёмная тень бесшумно поднялась с него и улетела. Я понял, что это была сова. Как-то на своём участке, на деревянном заборе, я обнаружил расклёванную тушку мыши. Это явно была Сонина работа. Наконец, где-то в середине августа я смог разглядеть сову уже во всех подробностях. Я продирался через какие-то дебри, неожиданно передо мной открылась небольшая полянка, на которой на кусках шифера сидела она. Сова была большая, светло-коричневая с тёмными пятнами. Она меня заметила, тут же бесшумно снялась с места и скрылась в зелёной чаще. И вот теперь я нашёл её мёртвой. Было видно, что она погибла совсем недавно: её пёрышки были ещё блестящие и пушистые. То ли её кто-то убил, то ли она умерла сама – было трудно понять.

Потом я часто вспоминал Соню. Вот я дома, в тепле, располагаюсь с удобством, пью кофе, или вечером стою и смотрю в окно спальни на горящий фонарь, а ты, Соня, лежишь там, под яблоней. Пока ещё ночи не такие холодные, а днём бывает даже жарко, на яблоне ещё много листьев, сквозь которые видно голубое небо. Ты лежишь под яблоней, в траве, на ещё тёплой земле, жужжат пчёлы, пропорхнет мимо поздняя бабочка, упадет последнее яблоко и будет источать свой тонкий аромат. Но постепенно дни станут холоднее, пойдут дожди, с яблони облетит листва. А там начнутся и заморозки. Наступит зима, снег будет падать и падать. Он укроет тебя, Соня, своим белым одеялом, точно саваном. И это хорошо. Ведь негоже мёртвому лежать неприкрытым. А весной, когда вновь высоко поднимется солнце и растопит своими лучами снег, от тебя, Соня, не останется и следа на земле.

2017 г






В отеле

Он стоял на 26 этаже небоскрёба, возле окна, в своём номере отеля. За окном плотной пеленой шёл дождь. Всего в десятке метров напротив находилась зеркальная стена ещё одной высотки. И если бы ни дождь, смотреть было бы вообще не на что, - зеркальная стена напротив занимала весь обзор. Не было видно ни улицы внизу, ни неба вверху, ни соседних зданий. Только пелена дождя в этих направлениях сгущалась и становилась непроницаемой, словно туман. И такая картина вполне его устраивала. Он не хотел видеть ни неба, ни города с высоты птичьего полёта, ни улицы. Дождь же успокаивал. Как будто забивал ватой глаза, уши, рот, голову. Дождь шёл с самого утра и заканчиваться не собирался.

В номере было сумрачно, яркий свет исходил только от прямоугольника включенного телевизора. Он завалился на кровать, пощёлкал каналы и нашёл новости Национального космического агентства. Кроме них он в последнее время практически ничего больше не смотрел. Правда вот вчера вечером он посмотрел документальный фильм про жизнь людей на свалке в одной из всё ещё развивающихся стран. Там показывали огромные горы мусора с ползающими по ним бульдозерами и тучами ворон. В мусоре копошились люди, у некоторых из них к запястью были привязаны магниты. Показывали построенные из мусора жилища этих людей, еду, добытую тут же, на свалке.  Люди пили водку, закусывали и рассказывали корреспонденту, как им тут не так уж и плохо живётся.

Он даже не знал, зачем посмотрел этот фильм. Он уже давно не нуждался в зрительных образах, подкрепляющие его мысли о том, что жизнь – довольно скверная штука: настолько твёрдо эти мысли укоренились в его голове. Может быть, он посмотрел тот фильм из-за навалившейся на него усталости. Он как раз только вчера, после длительного перелёта, заселился в отель, и чувствовал себя разбитым. После фильма он ещё принял горячую ванну, которая окончательно его разморила. Засыпая, он слышал, как в коридоре возмущалась какая-то женщина по поводу отсутствия в номере одноразового пакетика с шампунем. Он ещё подумал, что, возможно, эта женщина и права, но тон её был просто невыносим. И на какой-то миг ему вдруг сделалось по-детски хорошо от того, что та злая женщина там, где-то в глубине освещённого электрическим светом гостиничного коридора, а он здесь, за одной из многочисленных дверей, в тёмном номере, укрытый с головой одеялом, что он так хорошо спрятался, и та злая женщина его не найдёт.

Но сейчас было утро, он выспался и смотрел новости Национального космического агентства. Он уже давно приглядывался к программе по колонизации Марса и накануне принял окончательное решение. Больше ничего не оставалось. Да и хоть какое-то приключение напоследок. Он знал, что на Марсе будет хуже, чем на Земле. Ну и ладно. Эта программа, по которой набирали и отправляли на Марс переселенцев, шла уже лет пятнадцать. Желающих было немного, так что удалось основать только несколько малочисленных колоний. Чем занимались поселенцы на Марсе? В том-то и дело, что ничем особенным. Они там просто жили. Может какие-то научные исследования там и проводились, но это его не волновало. Он не был учёным, и не собирался на Марсе заниматься изучением каких-то бактерий и прочей ерундой. Таким образом, к переселенцам не предъявлялось каких-то жёстких требований, и это его более чем устраивало.

Однако на этот раз главной новостью выпуска был не Марс, а Каллисто – один из четырёх больших спутников Юпитера. Там находилась самая дальняя от Земли обитаемая космическая станция. И что-то на ней происходило неладное. Сначала со станции ушли и не вернулись два человека, потом одного человека нашли мёртвым на самой станции… Он лежал на кровати и думал, что неплохо было бы оказаться на месте того человека, найденного мёртвым в одном из отсеков станции на Каллисто. Ведь в смерти, на самом деле, нет ничего плохого. Смерть – это покой. Долгожданный отдых…

Неожиданно раздался стук, дверь распахнулась, и в номер вкатила робот-горничная. Он специально выбрал отель с роботизированным персоналом, чтобы поменьше общаться с людьми. С роботами было проще. Самое главное, с ними не нужно было изображать из себя счастливого человека. Люди только и делали, что представлялись занятыми, востребованными и счастливыми особами, имеющими какие-то важные цели в жизни, а женщины кроме того постоянно пытались омолодиться, чтобы как можно дольше оставаться сексуально привлекательными. От всего этого тошнило. По этой же причине он выбрал большой отель, с многочисленными холлами, лифтами и бесконечными полутёмными коридорами, покрытыми толстыми ковровыми дорожками, которые скрадывали даже самые громкие шаги. В большом отеле на тебя никто не обратит внимания, в нём можно затеряться, забыться самому и немного отдохнуть, главным образом, от своих собственных мыслей. Но всё-таки было скучно, поэтому на вопрос горничной: где он будет завтракать – в номере или спуститься вниз, он ответил, что в баре.

Досмотрев новости, он вышел из номера, не выключив телевизора, и направился к лифтам. В небольшом холле перед лифтами стоял столик, два кожаных кресла, а в углу – кадка с каким-то большим растением, считай, что деревом, с тёмно-зелёными мясистыми блестящими листьями, как будто их кто-то специально натёр воском. В одном из кресел, свернувшись калачиком, дремал кот, неизвестно как попавший на 26 этаж небоскрёба. Скоро подошёл лифт, и он спустился вниз. В баре, как и во всём отеле, царил полумрак, подсвеченный красными плафонами на стенах и какими-то миниатюрными лампами с бумажными красными же абажурами на столиках. Негромко звучала спокойная электронная музыка. За стойкой робот-бармен с молниеносной скоростью перемешивал коктейль, очевидно, подражая своим живым коллегам. Он занял один из дальних столиков и сделал заказ. В баре было пусто, только возле стойки на высоком стуле сидел мужчина в форменной одежде, с надписью «Охрана» на спине. Когда принесли заказ, мужчина встал, взял со стойки уже начатую бутылку и направился к его столику.

Охранник отеля, у которого сегодня был выходной, и который не хотел пить в одиночестве, попросил разрешения сесть. Против таких встреч он не имел ничего против, такие встречи ни к чему не обязывали, и они разговорились. Точнее, говорил охранник, он же больше слушал, лишь изредка вставляя два-три слова для поддержания разговора. Охранник рассказал, как пару дней назад на 13 этаже нашли мёртвую женщину. Она лежала на полу своего номера в одном халате, вся в крови. По всему полу были разбросаны какие-то лекарства, а на кровати спал двадцатилетний детина в спортивном костюме. Как скоро выяснилось, это были сын с матерью. Сын страдал депрессией или что-то в этом роде, и мать привезла его в город на лекции какого-то заезжего гуру, обучающего людей счастливой жизни. Мать запрещала сыну пить таблетки, вышла ссора, и сын убил свою мать. Эта история не произвела на него большого впечатления, что не ускользнуло от внимания охранника, и тот немного приуныл. Чтобы взбодрить своего собеседника, он рассказал ему о своих планах по переселению на Марс. Охранник сразу же повеселел, и они расстались друзьями.

В баре он купил несколько газет и журналов, коробку апельсинового сока с мякотью, набрал в пакет бутербродов с ветчиной и отправился к себе в номер. Проходя из бара к лифтам через главный холл отеля, он видел, как за его стеклянными стенами в потоках дождя по улице плотным строем проезжали машины, ослепительно перемигиваясь своими стоп-сигналами. На противоположной стороне улицы уютно светились витрины магазинов, чего-то обещая, горели огни рекламы. По тротуарам, укрывшись под зонтами, спешили по своим делам пешеходы. Вся эта картина, преломлённая водянистой мутью, стекавшей со стёкол, была словно нарисована прихотливой кистью художника-импрессиониста. Однако подобная красота его уже давно не трогала. Успокаивал лишь дождь за стенами отеля, и полумрак внутри.

Когда он поднялся к себе на этаж, то увидел, что кот уже проснулся, сидел под столом и лапкой умывал свою мохнатую мордочку. Увидев человека, кот громко мявкнул, в три прыжка оказался у его ног и, распушив хвост трубой и утробно мурлыкая, стал тереться о брюки. Он порылся в пакете, вытащил из бутерброда большой кусок ветчины и бросил его коту. «Так вот, значит, как ты тут выживаешь,» - подумал он, глядя как кот с жадностью набрасывается на еду.

Он зашёл к себе в номер. Здесь всё также было сумрачно, за окнами шёл дождь, работал телевизор, по которому как раз рекламировали программу по переселению на Марс. На экране неспешно сменяли друг друга виды Красной планеты, и он остановился перед телевизором, как был – с пакетом в руках. Картины часто повторялись одни и те же, наверное, с красивыми видами на Марсе было туго. Может быть, по этой причине или просто по недосмотру режиссёра постоянно показывали ещё один коллаж из фотографий, который к Марсу вообще не имел никакого отношения. Этот коллаж он видел и раньше. На нём был изображён астронавт в скафандре, сидящий в кресле, на Луне, прямо среди кратеров, с бутылкой пива в руке и любующийся на закат Земли в чёрном небе. Слоган внизу гласил: «В этом году спокойно будет только на Луне!» Когда-то там тоже были обитаемые станции, но с началом колонизации Марса их законсервировали. Впрочем, ходили слухи, что на Луне до сих пор кто-то жил. От картины веяло умиротворением, каким-то даже космическим покоем. Но всё-таки что-то ему не нравилось. То, что в скафандре нельзя пить пиво, было понятно с самого начала. Беспокоило не это. А что тогда? И он понял – Земля! Ему было бы неприятно видеть Землю даже на таком расстоянии. «Нет, нужно бежать отсюда как можно дальше! К чёрту на кулички!! На Марс!!!»

Между тем, в холе кот заканчивал свой завтрак. Последние кусочки ветчины он уже доедал не спеша, прищурив от удовольствия глаза. Покончив с едой, кот стал тщательно облизывать свои усы, очевидно, вполне довольный своей жизнью на Земле.

2018г