А у меня начались конфликты с начальником цеха Дружининым Леонидом Дмитриевичем.
Параллельно с работой по монтажу оборудования мы готовили для себя кадры. При ОТО (отделе технического обучения) были организованы курсы по обучению слесарей, прессовщиков, термистов, аппаратчиков насосно-аккумуляторной станции, стропальщиков, крановщиков и прочих, нужных для цеха профессий. Я на себя взял обучение слесарей, стропальщиков, крановщиков. С этих профессий мы и начали обучение. Дружинин мне иногда прозрачно намекал, что я подхалтуриваю на курсах в ОТО ради дополнительного заработка и, что на остальные профессии он будет вести занятия сам. Также он сказал, что группы аппаратчиков это его профиль, так как после техникума он работал бригадиром, а потом и мастером в насосно-аккумуляторной станции прессового цеха №3.
Для меня эти занятия были не просто дополнительной нагрузкой (дополнительный заработок меня не очень беспокоил, как считал Дружинин), но и профессиональным отбором слесарей, с которыми мне придется в дальнейшем работать. Кроме того, при подготовке к занятиям мне приходилось не только много читать технической литературы, но и глубже изучать оборудование, которое мы монтировали и занимались пуско-наладкой. Тарануха одобрял мои занятия и даже рекомендовал привлекать к занятиям Рытова своего заместителя, который специализировался по обучению сварщиков-паспортистов. Но вот Дружинин начал жаловаться, что у него не хватает времени для проведения занятий (а занятия мы проводили вечерами в нерабочее время), и неожиданно стал просить подменять его на курсах. Меня это не очень устраивало, т.к. я не мог идти на занятия без подготовки, а он не мог мне толком объяснить, что он уже рассказал группам и, какая тема моего занятия. Я понял, что он работает не по программам, которые он просил заранее меня подготовить для ОТО, а действительно халтурит, читая не по программе. Я пару раз сделал ему замечание, на что он отреагировал очень болезненно и предложил мне самому заканчивать занятия по спецкурсу во всех группах. Мне ничего не оставалось, как согласиться, но группу аппаратчиков я попросил довести его самого. Когда же дело дошло до выпускных экзаменов и ни на один вопрос по технике безопасности, я уже не задавал вопросы по оборудованию, аппаратчики не могли ответить, Дружинин стал кричать, что это я специально задаю такие сложные вопросы его ученикам. “Вот начнете работать, и сами научите их! А я с Вас спрошу!” Я ему ответил, что не смогу принять их на работу пока они не будут аттестованы по технике безопасности, а в насосную уже нужны аппаратчики, т.к. пока их функции выполняют мои слесари.
Однажды во время утренней оперативки Дружинин без всякого повода начал кричать на меня. Я попросил его не разговаривать таким тоном. “Ах, тебе не нравиться мой тон, тогда пиши заявление!”. Я тут же написал заявление с просьбой уволить меня, и передал ему. В конце оперативки он попросил меня задержаться и пытался обратить все происшедшее в шутку. Но я сказал ему, что мое заявление это не шутка. Тогда он, как бы угрожая мне, сказал, что покажет мое заявление Михайлову. Я сказал, что готов к этому.
А мы в это время осваивали новую продукцию: встал завод Кирскабель, который катал на своих станах алюминиевую проволоку для кабеля. Вот нам и предложили прессовать эту проволоку на прессах усилием 1500 тонн. Из одного слитка диаметром 300-350 мм должно было получиться 700-800 м проволоки диаметром 9-12 мм. Длина стола пресса 23 м. Так вот проволока вылетала из матрицы с такой скоростью, что не успевала падать на стол, ударялась в стойку в конце стола и сворачивалась там, свариваясь в огромный причудливый клубок. Отдел главного механика быстро разработал конструкцию ручной моталки. Это был огромный барабан, который нужно было раскручивать подобием ручной заводной рукоятки автомобиля. Того, кто стоял у барабана мы закрыли стальными щитами, дали ему в руки клещи со щипцами, которыми он мог откусить свернувшийся кусок проволоки заправить конец проволоки в барабан взяться за рукоятку и начать раскручивать барабан по мере выхода проволоки из матрицы. Требовалась слаженная работа с прессовщиком, который должен был очень виртуозно управлять рычагами, регулируя скорость. Особенно было трудно поймать остановку для заправки конца проволоки в моталку. Технологи утверждали, что половина проволоки пойдет в брак, т.к. где-то с половины слитка, как в воронку начнет затягивать его задний торец, и проволока окажется со сплошным продольным отверстием, что было недопустимо для кабеля. В конце концов, они оказались правы, но пока эксперименты продолжались. Освоением моталки я занимался сам. Переделывали клещи, кое-что меняли в самой моталке, проделывали смотровые щели в защитном щите и пр.
И вот я стою у моталки, слесари и прессовщик выполняют мои команды, а за моей спиной появляются директор завода Михайлов К.Н. и Дружинин. Я не оглядываюсь и слышу, как директор отчитывает Дружинина за грязь в цехе, за то, что в ящиках с отходами набросан всякий мусор. Я уже не мог делать вид, что не замечаю их и дал команду остановить работы. Михайлов кивнул головой, приглашая меня подойти к ним. Первый же его вопрос был: “Что тебе надо?”. Я ответил, что хочу спокойно работать без криков и угроз со стороны начальника. Дружинин что-то пытался сказать, но Михайлов попросил его помолчать. “Так ты заберешь свое заявление?”. Я сказал, что оно написано по просьбе Дружинина во время оперативного совещания. Михайлов поморщился в сторону Дружинина и вдруг предложил мне оформить командировку в Куйбышев. В то время командировки в Куйбышев были им запрещены, т.к. те, кто там побывали, увольнялись и переезжали туда на Металлургический завод. Если не половина кадров, то основная элитная верхушка специалистов были работниками нашего завода. В ответ я что-то невразумительное промычал и на его предложение, что мое заявление он порвет сам, кивнул, выражая согласие. Я вернулся к моталке и услышал, как он, продолжая отчитывать за что-то Дружинина, направился к выходу из цеха.
В командировку я не поехал, т.к. и без нее мало бывал дома. А дома подрастал Андрюша, которому я пел колыбельные песни и стирал по ночам пеленки.
Вскоре прошла заводская профсоюзная конференция и Дружинина избрали председателем завкома. Была такая практика, что не справившегося с работой номенклатурного работника не снимали с работы, а избирали на какую-нибудь общественную работу. Так у нас болтался по заводу Волков А.В. бывший секретарь парткома завода, который, как оказалось, кроме как секретарствовать и давать другим указания, как нужно работать сам ничего не умел делать. Его и назначили начальником несуществующего цеха. Он ходил по заводу и всем жаловался на Хрущева, за то что тот ввел обязательную периодическую смену партийных работников. Не было бы этого постановления, так бы и работал до пенсии секретарем и, не умея сам руководить производством, учил бы других, вынося партийные взыскания.
На место Дружинина был назначен начальником цеха Мишулин Юрий Иванович. Он был начальником прессового цеха №3. Цеха объединили и он стал начальником объединенного цеха. К нам в цех он привел за собой все основные цеховые службы. Производственные оперативные совещания стал проводить его заместитель Саша Ильин. Я однажды спросил у него, почему Мишулин не интересуется производством, на что он ответил, что каждый должен заниматься своими делами и, если он заместитель начальника цеха по производству, то производственные дела внутри цеха это его проблемы, а не начальника. Надо сказать, что цех стал работать ритмично и выполнять план, без скидок на то, что он пусковой.
Ильин сказал мне, что когда решался вопрос об объединении цехов, Дружинин обливал всех своих сотрудников, с которыми работал, грязью и не советовал их оставлять в цехе. В том числе речь шла и обо мне. Но Ильин сказал, что они хорошо знали Дружинина еще по тем временам, когда он работал у них в цехе, как интригана и нечестного человека, и поэтому не обращали внимания на его высказывания.
Я не написал раньше, что оборудование в цехе окрасили в светло-салатный цвет. Правда с прессов коломенского завода пришлось сдирать старую черную краску. До командировки в Свердловск на завод им. Кирова я не видел, чтобы в цехах оборудование и все конструкции цеха были окрашены в светлые тона. Обычно все красили черным кузбасс-лаком, поверх которого уже никакой краской покрасить было нельзя, т.к. через нее проступали грязные черно-бурые пятна. Практически все работники, кроме нас с Яковлевым и тех, кто побывал с нами в Свердловске, относились к светлой окраске не только скептически, но и демонстративно оставляли на светлом оборудовании следы от грязных рукавиц и спецодежды. Пришлось воевать не только с рабочими, но и с Дружининым, т.к. я дал указание слесарям останавливать пресса, пока с них не будет смыта грязь. Впоследствии к нам в цех потянулись желающие посмотреть, как можно работать на светлом оборудовании и в светлых цехах. И началось. Рабочие из старых цехов скребками, в свободное время, сдирали до металла толстый многолетний слой грязи и кузбасс-лака и красили их светлой краской. Поскольку это делалось кусками разной величины и формы, то пресса, казалось, были одеты в камуфляжную форму.
Но вот пришел в цех Мишулин. И, как мне казалось, вместо того чтобы заниматься производственными делами стал ходить по цеху с замом по хозяйственной части и следить за соблюдением в цехе чистоты и поддержанием порядка. Сначала в длинном и грязном переходе от бытовок в цех начали ремонт. Оштукатурили и побелили стены, вдоль всего перехода расставили цветы шахматные столики, стулья и окрестили этот переход зеленым уголком. Однажды Мишулин с замом зашли в мой кабинет. Мишулин попросил меня не беспокоиться, а сам оглядел голые стены немытое окно и ушел. Через пару дней в моем кабинете появились на окнах шторы, а старые промасленные стулья и стол заменены новыми.
продолжение:http://www.proza.ru/2009/08/29/964