Дрожащий свет свечи отбрасывал неясные, совершенно фантастические тени на обшарпанные кирпичные стены подвала с арочным потолком, в правом углу капала вода на перевёрнутый мятый цинковый тазик, отдаваясь погребальным звоном -- кап-кап-кап, размеренно как метроном.
Тихо, сыро, холодно и жутко.
На снарядных ящиках лежал старик, руки сложенны на груди, в руках горящая свеча, у изголовья стояла икона.
Старик мёртв, плохо смытая кровь говорит о том, что умер он не своей смертью, внезапно и вдруг, совсем недавно.
От подобной находки холодно стало спине, вспотели руки и на плечи надавила тяжесть.
Мистика какая то -- дом на отшибе, обозначенной одной уцелевшей стеной, с открытой створкой окна, на котором даже не треснули стёкла, стоящей на фундаменте из гранита, присыпанный битым кирпичом, черепицей и разбитым домашним скарбом, крепкий подвал, и старик на снарядных ящиках со свечой в сложенных на груди руках.
Кто его сюда принёс, кое как прибрал и положил? Кто зажёг свечу? И куда все делись?
Одни вопросы без ответа, звон тазика и мерцающий свет свечи.
Печенег выпорхнул с пулемётом наверх занимать позицию на стрёме, пока никто его не опередил, шопотом молясь всем богам сразу, на нашу долю остался осмотр подвала. Он был большой, на весь дом, состоял из трёх равных комнат, со стеллажами на которых кое-где лежали ящики, коробки, стояли банки, несколько мешков стояло в углу. Я видел такие подвалы в домах немецких колонистов конца девятнадцатого начала двадцатого века, сделанных основательно, крепких как бомбоубежище. В подвале никого больше небыло, даже и крыс и мышей -- вечных спутников войны.
Поводя стволами в стороны, мысленно крестясь мы выбрались наружу.
Печенега увидели не сразу, он умел растворяться среди пейзажей войны, сливаться в фоном и быть невидимым, на него можно было наступить и не заметить -- у Лёхи научился под конец войны. Они так и ходили вдвоём, полтора расчёта -- снайпер и пулемёт.
Он взял под прицел балку густо заросшую акацией, терном, шиповником и прочим растительным мусором.
Ещё раз оглянувшись мы замерли -- только что было пусто и, вдруг, четыре фигуры взявшиеся из ниоткуда. Задний двор был разрушен и раскатан до основания, доски и кирпичи, следа траков на земле и всё, выйти из несуществующего сарая они не могли.
Фигуры стояли молча, лишь пристально рассматривая нас, во взглядах не было ни вопроса, ни просьбы, ни угрозы, взляд был какой-то немой, как и они сами.
Появившиеся из воздуха хозяева трупа сами казались призраками, на нас смотрели -- старуха во всём чёрном, пацанёнок лет пятнадцати с пулемётом "Калашникова", наверное его сестра лет двадцати или чуть более, на руках у неё очевидно её дочь лет трёх, ровесница войны.
Они стояли молча и без движения на этом морозном ветру, лишь пар от дыхания выдавал в них живых существ.
Почему нас не срезал пионер, у них на это были все основания, так и осталось загадкой, от подобной перспективы похолодело внутри, но руки не двигались, мы оцепенели, и даже Печенег почувствовал угрозу в наступившей тишине, не издавал ни звука старательно изображая строительный мусор.
Так мы и стояли -- глаза в глаза, две композиции под названием "Случай". Кроме войны, разрухи и смерти мы трое ничего больше представлять не могли, они же олицетворяли прошлое, настоящее и будущее -- священный символ Матери, неумолимое движение времени и бесконечность жизни.
Бабка молча глянула на своих, и пионер взяв пулемёт в левую руку, первым прошёл в лаз подвала, потом всё так же молча мимо нас, как мимо теней прошла сестра с дочкой, остались лишь бабка и мы.
Не говоря друг другу ни слова мы друг друга поняли -- нас отпускали и благословляли.
Поклонившись бабке да земли, забрав распластанного Печенега мы двинулись в сторону балки.
Прежде чем скрыться из глаз я повернулся в сторону разбомблённого дома на отшибе рабочего посёлка, на нас всё так же смотрела фигура в чёрном крестя нас в дорогу.
... ... .... ..... ... ....... ............. .... .........
Прошли годы, выжить и выйти из Города мне удалось одному. Многое стёрлось, перемешалось, спряталась в памяти за стеллажами послевоенных проблем, но эта картина преследует меня до сих пор.
Я всё наблюдаю как будто со стороны -- уходящую тройку оборванных и замёрзших бойцов, старуху в чёрном благословляющую их в дорогу, рядом на снарядных ящиках старика со свечой в сложенных на груди руках, пацанёнка с пулемётом и юную мать с дочкой ровесницей войны.
Их взгляд иногда поднимает среди ночи с постели, и заставляет кланяться одинокой фигуре на фоне уцелевшей стены...
Песнь без конца.
Среди расстрелянных дворов,
Среди разорванных песочниц,
Сгоревших школ, пустых садов,
Церквей разграбленных,
И сонной смерти чердаков,
Горела в блиндаже свеча,
В руках застывших старика...
Среди казнённых городов,
Среди сожжённых хуторов,
Мостов склонившихся к реке,
Средь сажи, копоти и дыма,
Я свет увидел в темноте --
Горела в блиндаже свеча
В руках застывших старика...