Улиссандр Двурукий. Глава 6

Олег Игрунов
Глава 6.

Сухой ветер, срывая с  застывших в разбеге барханов песчаные брызги,  засыпал верблюжьи следы. Двугорбый бактр важно переставлял кривые ноги и покачивал спесиво задранной донельзя уродливой головой. Раскалённый песок засыпал следы каравана, сёк лицо и скрипел на зубах. Караван из тридцати верблюдов охраняли полсотни воинов на поджарых, тонкокостных жеребцах. То и дело один из охранников шпорил скакуна и твёрдой рукой направлял его на верхушку бархана. Споро перебирая утопающими в песке копытами, конь доставлял всадника на гребень, и тот, встав в стременах, оглядывал расстилавшуюся кругом пустыню, словно желая отыскать врага более страшного, чем она сама.
    Приятно покачиваться на мягких подушках меж двух покрытых густой шерстью горбов. Тем более приятно, когда на раме, притороченной к телу верблюда, закреплён шерстяной балдахин, заслоняющего путника от дымящего белым жаром солнца. Приятно потягивать мягкий айран, тщательно охлаждённый для тебя. Приятно чуть-чуть подремать. Приятно очнуться от сна и ощутить, что всё больше пути пройдено и всё ближе цель путешествия. Приятно? Наверно…
     Я мог лишь догадываться обо всём этом море удовольствий и наслаждений. Догадываться, злобно разглядывая мотыляющийся перед моим лицом, покрытый рыжим с проплешинами ворсом  верблюжий хвост. Волокнистый канат, стягивающий мои запястья, то чуть провисал, то натягивался, заставляя онемевшие ноги переходить с заплетающегося шага на тряскую, спотыкающуюся рысцу.
    Рыжая Гелла  (чтоб ей изжариться!), забралась уже на самую вершину небесного рога, покрывая оттуда мою покрасневшую кожу жуткими поцелуями волдырей. Губы мои ссохлись, а распухший язык пытался вывалиться из раскалённой пещеры рта. Проклятый хвост мотался перед лицом, и я искренне его ненавидел. Даже огненновласая Гелла, даже наездник, скрытый от её взора балдахином, даже верблюд,  влачивший меня по режущему босые ступени песку, были не так ненавистны. О, проклятый небом, хвост! Какие только казни не уготовляло ему моё распалённое воображение. Воспалившиеся, слезящиеся мои глаза вырывали из него волосок за волоском, завязывали его в тугой узел, расчленяли на крохотные кусочки, толкли в каменной ступе медным пестом, поджигали, распинали, погружали в прорубь.…  Но он с навязчивостью маньяка продолжал игриво поматываться передо мной.
     Попытки догнать верблюда продолжались с того часа, когда лунный серп начинал таять в лучах рассвета. Как же самонадеян я был тогда. Я считал, что смогу выдержать всё: и испепеляющий зной, и скрипящий на зубах песок, и жар, наполняющий  лёгкие вместо воздуха, и.…  Но я не догадывался о существовании хвоста. Впрочем, кроме себя, винить было некого себе же, я милостиво прощал все ошибки. Ошибка была допущена ещё в Великой Тайге, когда ничтоже сумняшися, я составлял план собственного путешествия. Услышав от Хтона и отмывшего кровь Котана о чрезвычайной подозрительности шейхов Набатеи к чужеземцам, я решил пробраться  туда в качестве пленника. Я  мудро считал, что так будет легче. Но разве хоть кто-нибудь поведал мне невежественному, что у пакостного верблюда имеется ещё и куда более пакостный хвост. Тысячи лиг Великой Тайги действительно не доставили мне никаких хлопот. Даже и воспоминаний, кроме как о  липкой тошноте, не осталось. Я был утрамбован в ком плесени, иначе, по словам Хтона, выдержать скорость передвижения по галереям  подземного мира нельзя. Очнулся я в глубокой расщелине, ощущая каждой жилкой своей холод пустынной ночи. Спрятав оружие и почти всю одежду в песчаную яму подле заброшенной каменоломни, я выбрался на караванную тропу. Несколько крохотных огоньков мерцали во тьме. Совсем  близко: меньше лиги. Полчаса  быстрой ходьбы. Так я полагал. Но я ещё плохо знал пустыню. А она? Она любит мороки и обманы. Чтобы добраться до стоянки, понадобилось вчетверо больше времени. Пора! Я упал в песок и, извиваясь, словно гюрза, пополз к лагерю. Погонщики уже поднимали верблюдов,  готовясь к ночному переходу. Момент был выбран удачно. Вжимаясь в песок, я миновал опиравшегося на копейное древко охранника и быстро орудуя локтями, пополз к сваленным в кучу тюкам с товарами. Вспоров один из них, я извлёк прохладную наощупь штуку материи.       
           Операция была проведена столь блестяще, что расхотелось попадаться. Но, скажите на милость, что делать с шифоном? Нет, будь я женщиной, тогда б иное дело. Какой миленький матерьяльчик! Какой узор! Какие оттенки! А отлив! Чудо, что за отлив! И оттенки чудо! А разве не чудесное выйдет платьице? Здесь собрать. Здесь приталить. Здесь оборка. Рюшечки, конечно же, не забыть. А фижмы? Как же без фижм? Что ж, что лиф, приспущен? Да хоть и на китовом усе, всё одно без фижм не согласна. Право же, фижмы - это прелесть. Экая маята, уродиться женщиной. Экая тягота непосильная…
     Моё плечо с немалою силой врубилось в ноги замечтавшегося охранника, который  с испуга поднял  жуткий переполох и принялся выкручивать мою руку. Действовал он грубо и неумело, пробуждая острое желание к ответному членовредительству, но с присущим мне смирением я   смирился.
      Исцарапав мою спину бронзовыми бляхами панциря, стражник подтащил меня к всполошившимся купцам. Их было пятеро, и один из них, облачённый в расшитый золотом стеганый халат, нежно погладил продолговатый череп и деловито предложил, отрезать вору голову. Такой оборот мало меня устраивал, но к счастью, и остальных купцов тоже. Мудрый старик с хищным, соколиным носом и затерявшимся в морщинах тонкогубым ртом надумал продать вора в Пальмире. Против столь блестящего решения возразить было нечего, и я проявил покладистость. Старик, видимо, восхищённый  этой моей благородной чертой, оказал мне честь,  распорядившись привязать к собственному верблюду…
       Караковый жеребец, припадая на задние скользящие в песке ноги, спустил своего всадника с очередного бархана. Всадник, махая рукой, прокричал нечто неразборчивое старому купцу и умчался, обдав меня песком. Тут же веревка, нещадно терзавшая мои кисти, натянулась, а верблюд перешёл с шага на умеренную рысь. Впрочем, умеренной она казалась лишь его недоразвитому мозгу. Я бежал, чувствуя, что каждый шаг ударом молота отдаётся в моей раскалённой голове. Пот жёг глаза и, мешаясь со слезами, смачивал  потрескавшиеся губы. Сердце отяжелело и, наполнившись расплавленным свинцом, набухало, пытаясь проломить грудную клетку. Ноги  заплетались, а влекомое тело заносило из стороны в сторону. Наконец, споткнувшись о предательски подставленную собственную щиколотку,  я рухнул, а глупое животное и, не подумав обращать внимание на это, поволокло моё тело по обдирающему воспаленную кожу песку. Жёлтое марево перед глазами принялось погружаться в сладостный туман, и тут верблюд остановился. Купец, что-то крикнул погонщику, и тот переместил моё обмякшее тело на гружёного товаром верблюда.
      Какое это блаженство висеть вот так на животе между двух мохнатых холмов и глубокомысленно созерцать плывущий песок. Верблюд двигался столь равномерно, что покачивание едва ощущалось. Песчаная река гипнотизировала, унося прочь и без того не слишком-то многочисленные мысли.
     Я очнулся в живительной прохладе, ловя раскалённым жерлом рта студёную воду. Широкие плотные листья невиданного дерева укрывали меня от солнца, а загорелый мальчуган в бронзовом ошейнике лил мне на голову воду из кожаного ведра.
       Караван расположился на широкой площадке, окружённой стеной из глиняных домишек. Повсюду высились такие же деревья, как и то, что укрывало меня. Почти в центре двора находился круглый, обложенный рыхлым камнем колодец. Погонщики вытягивали оттуда полные воды ведра, переливая её в  деревянную поилку. Кони, выгибая длинные шеи, жадно глотали, а стражники уже волокли к пылающим кострам только что зарезанных баранов.
     Мальчишка, увидев, что я открыл глаза присел на корточки:
 - Это оазис Сохеба. А ты вор?
Я устало кивнул.
- Я никогда не видел таких мышц, - он осторожно коснулся моего бицепса, - но вор ты, наверно, плохой.
    Обидно было это слышать, но и возразить было нечего.
- Тебя продадут в Пальмире. Если, конечно,  ты выдержишь дорогу…
Я попытался поймать его за ухо, но он проворно увернулся и, должно быть, подобрев от чувства превосходства, спросил:
- Хочешь есть?
-Ещё бы! – я мог съесть целого верблюда вместе с копытами, шерстью и даже мерзким хвостом.
Мальчуган мигом вскочил и бросился к костру, откуда долетал сводящий с ума аромат баранины. Воин с клешней, заменявшей правую руку, замахнулся на мальчишку плёткой, но старый купец остановил его.
- Ага, - с удовольствием подумал я, - значит, кое-кто понимает, что Улиссандр не прочь подкрепиться.  Учитывая моё не самое привилегированное положение, вряд ли мне перепадёт больше одного барана. Ну да, смирение - мать добродетели….
      Мальчик принёс огромную лепёшку и горсть липнувших к рукам коричневых плодов. Плоды были очень сладкими, зато обсосанная продолговатая косточка отлично выплёвывалась. Тесто лепёшки было несколько пресновато, но я решил не привередничать. Раздирая и заглатывая лепёшку, я, кажется, слегка похрюкивал от удовольствия. Лишь поймав сочувственный взгляд маленького благодетеля, мне удалось  взять себя в руки. Я даже, внезапно вспомнив об исконной своей щедрости, отломал крохотный кусочек лепёшки и дрожащей рукой протянул его славному мальчугану. По счастью для него, малец, оказавшись ещё более славным, отказался.
- А чем ты красишь волосы?
Честно сказать, я был настолько озадачен, что останься у меня ещё хоть малюсенький кусочек лепёшки,  не преминул бы им подавиться. Подавившись всего-то вязкосладким плодом, я стойко откашлялся и непринуждённо поинтересовался:
- С чего ты взял, будто я их крашу?
- Конечно. Белые волосы только у мудрых стариков. Ну, о мудрости я молчу…
- И правильно делаешь, - веско размыслил я, вновь примеряясь к его ушам.
- А так тебе вряд ли больше тридцати…
Милый мальчуган прибавил мне точнёхонько треть моего возраста. Значит, я вызываю уважение на что, как известно, сердиться нельзя.
- Разные бывают люди. Там, откуда я пришёл, белые волосы не редкость…
- Этого не может быть, - убеждённо воскликнул мальчик, - тело человеческое создал Ариман, да будет проклят он и род его, и жёны его, и скот его…. Создал он тело по образу и подобию своему….  А согласись, не мог же Ариман быть одновременно и белым и чёрным?
- Да? А разве у стражника чуть не высекшего тебя не клешня?
- Клешня.
- А разве может твой Ариман быть одновременно и с рукой и с клешнёй?
- Ариман, болячку ему в глотку, язву ему в чресла, может всё.
Занятная логика.
- Странно, что ты так костеришь создателя человека.
- Создателя? Тьфу, - мальчишка злобно сплюнул. - Ахурамазда создал человека, сотворив его дух. А Ариман, да не будет ему покоя в его чертогах, заточил этот дух в тело, словно в могилу.
- Мне моё тело вовсе не кажется могилой, - примирительно заметил я, но мальчуган ещё больше распалился:
 -  Ты говоришь как друджит…. – внезапно глаза его расширились, а детский не вполне сформировавшийся рот исказился от ужаса. Он отшатнулся от меня и бросился прочь. Когда он пробегал мимо костра, один из воинов резко выставил ногу. Мальчик упал, а вскочив со страхом, обернулся не на обидчика, а на меня.
- И что же это за друджиты такие? – с интересом поинтересовался я у себя, и тут же услышал знакомый с детства свист.
      Разорвав воздух, белооперённая стрела пронзила горло стражника, стоявшего у глиняных ворот караван-сарая. Поражённый воин ещё не упал, а тишина уже сменилась диким визгом и улюлюканьем. Вскакивающие от трапезы стражники падали, натыкаясь друг на друга, вновь поднимались и, похватав оружие, бросались в разные стороны. Пятеро из них уже накладывали стрелы на тетиву. Иные запрыгивали на лошадей и обнажали кривые сабли. И тут же грохот сотен копыт, храп и злое ржание сотрясли знойный воздух. В ворота влетали стелющиеся по земле кони с наездниками, замотавшими лица зелёными шарфами. На полном скаку они натягивали луки, сея кругом смерть. В спину стражника, всунувшего ногу в стремя, впилось  сразу две стрелы.  Он повалился, а испуганная лошадь поскакала прямо на нападающих, волоча труп, запутавшийся ногой в стремени. Один из атаковавших ударом каблуков заставил своего буланого жеребца взять вправо, уступая дорогу понёсшейся лошади, и тут же схватился за грудь, пытаясь вытащить из неё стрелу. Силы ему изменили, и разбойник запрокинулся навзничь, поранив вылезшим из спины наконечником круп собственного скакуна. Тот, дико заржав, взбрыкнул, ударяя копытами лошадь мчавшегося следом головореза. В воротах началась давка, давшая возможность стражникам  каравана пустить десятки стрел в самое скопление врагов. В то же время воины, успевшие забраться на лошадей, свирепо вращая саблями в небе, уже летели на бандитов. Две группы столкнулись, и кривые клинки тут же окрасились кровью.
   Всё это вершилось в те считанные мгновенья, что я бежал к центру схватки. Уже несколько нападавших свешивались с бесцельно мечущихся и усиливающих общую сумятицу лошадей. Однако разбойники всё прибывали и прибывали, давя своей массой защитников караван-сарая. Некоторые из последних, укрывшись в глинобитных домишках, успешно поражали врага через узкие будто специально предназначенные для этого оконца. Не переставали стрелять и нападающие, и свист стрел сливался в единый высокий звук, будоражащий моё сердце.
   Хоронящиеся за тюками с товарами купцы тоже не были безучастными зрителями. Все они довольно метко стреляли из луков, а один с непокрытой тщательно выбритой головой рвал тетиву так часто, что мог соревноваться с любым воином. Купец в расшитом золотом халате, тот самый, что при поимке предлагал отрезать мне голову, постанывал, держась за оперённое древко, глубоко засевшее в его плече.
     Прямо передо мной клешнерукий стражник отчаянно рубился с грабителем в рогатой маске.  Рогатый, умело отразив удар противника, быстро привстал в стременах и вогнутый его ятаган начисто отсёк левую кисть стражника. Тот с застрявшим в широко распахнутом рте криком вдруг вцепился в шею разбойника своей крабьей клешнёй. Кровь разбойника чёрной струёй брызнула в лицо стражника, и они одновременно рухнули под копыта собственных коней.
- Спокойно, малыш, - успел я погладить морду вороного жеребца, вскакивая в его седло. В левой руке я сжимал саблю клешнерукого с искривлённым в последней трети клинком, а  правой - ятаган  погибшего бандита.
     Один из атакующих в белой, намотанной поверх зелёной маски чалме, с гиканьем взмахнул ощерившейся гранеными шипами дубиной над головой присевшего и зажмурившегося мальчика.
      Я был бос, а шпоры по случайной прихоти судьбы не растут на пятках. Но слава Ю-патеру, управляться конём я обучен с детства. Нет, галлы, конечно, горное племя и лучше сражаются пешком. Но я был граф, и как бы смешно не звучал этот титул среди несколько диковатых моих соплеменников, обязанности, накладываемые на его носителя, никто не отменял.  Всё же именно наш клан поставлял всем монаршим дворам лучших в ойкумене гвардейцев. Каждый из нашего клана был обязан с трёх лет сажаться на коня (так завёл Тюррен), а с восьми участвовать в конных охотах. Попробуйте скакать в горах. А мы скакали…. Да к тому же у меня было всего две руки, и я из кожи лез, пытаясь во всём догнать, а то  и опередить братьев. Шпор у меня не было, но конь-то был. Разбойник не услышал свист ятагана, и лишь падающая его голова могла б пожалеть о столь прискорбном недостатке слуха.
      Зажав саблю во рту и ухватив мальчишку за ошейник, я бросил его поперёк седла, слегка должно быть придушив. Увернувшись от летящего на меня охранника, который, похоже, видел во мне врага, я подскакал к небольшой сакле и через окно забросил туда испуганного пацана.
     - Вперёд, Малыш! – я отпустил поводья и, управляя конём одними пятками, ринулся в гущу схватки. Удары сыпались со всех сторон. Поначалу мне приходилось уворачиваться и от сабель караванной охраны, но вскоре мои собственные удары объяснили им, с кем я воюю.
      По правде-то говоря, от охранников я видел не слишком много хорошего. Но, во-первых: сам заслужил, а во- вторых: мне неприятны закрытые лица. Отбив, направленный в шею удар, я кистевым движением  ятагана рассёк грудь нападавшего и тут же, припав к вороной шее, уклонился от вражеского палаша. Стражник с запёкшейся на лбу кровью прикончил владельца палаша, а мой жеребец налетел грудью на лошадь его противника. У нас образовался не плохой тандем. Прикрывая друг друга, мы вклинились во вражеские порядки, а за нами устремились прочие воины. Хаос боя смешал своих и врагов, и стрельба из лука стала невозможной. Некоторые из охранников не имели коней, но и они довольно споро действовали своими длинными пиками. Правда, нас оставалось мало: едва ли больше трёх десятков, но в пылу сраженья мы стихийно теснились друг к другу, и вот – образовали клин. В центре на его острие оказались мы с моим напарником, также бросившим поводья и вращающим двумя саблями. Клянусь  чьими угодно рогами, у него неплохо получалось. Наш строй был теперь окружён со всех сторон, и воины наши падали слишком часто. Но налетавших поодиночке врагов гибло гораздо больше. Терять нам было нечего, рассчитывать не на что и бились мы с отчаяньем обречённых.
    Разбойник в бараньей маске неуловимым движением ятагана  глубоко рассёк мне бровь, но тут же, ударом кулака с зажатой в нём рукоятью сабли, я раздробил его личину вместе с лицом.
- Так их, белый ворюга! – услышал я за спиной и, пронзив очередного противника, быстро оглянулся. Старый купец с горящими глазами бешено размахивал алой от крови саблей.
     Звон, скрежет булата, крики,  угрозы, проклятья, конский храп и кровь. Кровь, всюду кровь. Брызги крови, фонтаны, лужи. Кровь на клинках, на одеждах, на лицах. Кровь, бурлящая в огненных взорах и жилах бойцов. Кровь,  капающая с моей брови и багровыми каплями повисающая на ресницах. Кровь, поящая ненасытный песок и кровавое солнце.
     Один за другим падали стражники, но строй наш сжимался всё плотнее, превращаясь в единый стальной клинок. Ничто не могло сдержать нашего напора, и я уже видел, что иные из подоспевших бандитов не спешат погрузиться в схватку. Наш отряд уподобился серпу смерти, и он щедро сеял её. Ещё один яростный натиск, и,  разметав заслон у ворот, мы вырвались из окружения. «Вива, Галла! Вива,  Галла в Граде!» – восторженно вопил я, уносясь вместе с горсткой уцелевших.
     Мой вороной, казалось, вот-вот настигнет свою тень. Копыта его  едва касались песка.  Смущала только мысль об оставшемся в оазисе мальчишке, но вернуться не было никакой возможности. К тому же оставалась надежда, что разбойники, ускакав за нами, дадут ему и немногочисленным уцелевшим скрыться.
    Град! Оглянувшись, я увидел, что преследовали мчаться, опустив поводья, и на скаку натягивают луки. Хлоп. И десяток крученных из бараньих кишок тетив расстались со стрелами. Несколько замыкающих воинов нашего отряда повисли на стременах. Этак, нас всех перебьют сзади. Надо поворачивать и идти в последний бой лицо к лицу. Но судьба решила всё за нас. Из-за обширного бархана, к которому несли нас взмыленные кони, вынырнул новый отряд и, разворачиваясь в лаву, устремился нам наперерез.
- Вот и всё, - билось в мозгу, - Бедный Котан и бедный маленький раб…. Но, град на град, слово Улисса, и сейчас не верил я в собственную гибель. Не верил и не поверил бы, даже падая со стрелой в груди.
       Луки грабителей, мчащихся с фронта, уже заныли свою тягучую песню, и ещё несколько  наших рухнули наземь. Нас оставалось пять-шесть человек, и мы, размахивая саблями, неслись на десятикратно превосходящего противника. Я не верил в смерть, но где-то в глубине души мне даже хотелось умереть вот так на полном скаку в этой безнадёжной прекрасной атаке. Верно, мы все это чувствовали.
       Внезапно дождь из стрел прекратился, а мой напарник судорожно схватился за шею, пытаясь стянуть ворсистую петлю аркана. Синюшное лицо его, оскаленный рот и полыхавшие кровью глаза, должно быть, навек врежутся в мою память. Впрочем,  короткий век. Молниеносным ударом я успел рассечь душившую его верёвку и тут же врубился в ряды противников. Мои клинки взвивались и разили кругом, и вскоре подле меня образовалась не большая свободная площадка. Площадка, на которой волчком кружился разгорячённый Малыш. Кровь из рассечённой брови, запёкшейся коркой, слепила мой глаз, но зрячий…. Зрячий узрел то, что зреть ему совсем не хотелось. Стена окружавших меня врагов распалась, и в образовавшийся коридор влетел очередной противник. Точнее это было два противника. Точнее…. Котан его знает, что это было. Вместо шеи жеребца вздымался могучий торс с квадратными, выпуклыми грудными мышцами, с могучими плечами, с…. Град и мор, с четырьмя вздутыми бицепсами рук и, с,..  клянусь собственными моими рогами, если, конечно, кто-то отыщет время наставить мне их с человеческой головой. О, Ю-патер, отец всех богов! О, дева Ура!..  Подбородок и нос чудовища скрывались зелёной перевязью. Видны были только огромные глаза с набухшими кровью прожилками и широкий низкий лоб, переходящий в налысо выбритый череп. В каждой руке это сжимало по ятагану, а на спине его сидел человек в белом козьей шерсти бурнусе, вооружённый двумя кривыми саблями. Моё замешательство прошло. Это же смерть. Так вперёд!
       Мне зачастую приходилось фехтовать с четверорукими братишками, прекрасными четверорукими воинами. И пусть сам я не имел этого подарка фортуны. И пусть отец считал меня никуда не годным. И пусть прадед уготовлял мне участь книжного червя. Но я тренировался. Тренировался, пропитывая потом рубаху за рубахой. Тренировался в урочные часы тренировок и в каждую свободную минуту помимо них. Тренировался в горах,  прыгая с валуна на валу, и учась разить в полёте и в момент приземления. Я тренировался. И, град  на град, кое-что у меня получалось. Отсутствие двух рук я компенсировал быстротой двух имеющихся. И пусть грубая ложь звучала бы в словах, что мне удавалось одолеть хоть кого-то из братьев, но уж святая правда, что и для них  справиться со мною была задача не из лёгких. Более того шестеро из восьми братьев справиться со мной не могли. Мы просто бились до взаимного изнеможения. И лишь двоим в наших поединках вечно сияла победа. Самому старшему, имевшему кстати всего три руки, да сыну третьей жены отца, могучему О`Хиллу.  Но О`Хилл девять раз становился победителем ристалищ Горной и Предгорной Галлы. Так что…. Так что не слишком уж я был и плох. Но отец жалел о моём уродстве, а прадед мечтал сделать хронистом…. И вот оно неизбежное. Лучшего подарка судьбы я не мог даже вообразить. Я смотрел в глаза летящей ко мне смерти, и смерть  не пугала меня.
      Привстав в стременах, я резко кинул тело в седло и ударил пятками под пах жеребца. Малыш яро рванулся вперед, и улыбка осветила окровавленное лицо Улиссандра. Через мгновение мы должны были сшибиться. Шесть  стальных клинков сверкало прямо передо мной, и тут….  Быстро высвободив ноги из стремян и опершись на луку седла, я выбросил из него своё тело. Вы прыгали из седла на скаку? Если, нет,  советую, воздержаться. Я упал, но, перекувыркнувшись и потеряв ятаган, вскочил на ноги.  Мой жеребец врезался в «это» и «оно» то ли возопив, то ли заржав, поднялось на дыбы. В следующий миг обеими руками я погрузил искривлённый клинок своей сабли в тугой живот чудовища и вспорол его до грудной клетки. Водопад крови отшвырнул меня в сторону, а из ужасной раны вывалились внутренности. Монстр заревел и принялся метаться из стороны в сторону. Его всадник, в когда-то белом бурнусе слетев с широкой спины с силой грохнулся оземь, и я воздел над ним чёрный от крови клинок. Во мне не было жалости. И сожалений тоже не было. Сейчас, через мгновенье я паду под ударами десятка сабель, но всё же…. Всё же, я был не плохим воином. Видел бы отец!..
      Чудовище каталось на спине и пыталось засунуть бесполезными теперь руками кишки в распоротый живот. Я стоял словно пурпурное изваяние с жизнью на конце клинка. Толпящиеся вокруг бандиты остолбенели, и казалось, ждали, когда, наконец, удар судьбы из моих рук падёт на голову их вожака.
   Во мне не было жалости. И багровая моя сабля была воздета  к багровым небесам. Во мне не было жалости. Я просто не мог зарубить лежачего.