Отделение прошло успешно, и душа, измученная, полуживая, расправив слипшиеся от удушливого пота прозрачные крылья, взлетела над Савкиной горкой и, покружившись над ней несколько минут, придала себе немыслимое ускорение и через четыре с половиной минуты уже сидела, невидимая никому на скамейке закрытого на ремонт Румянцевского садика.
Она вдыхала свежий балтийский ветер, и думала, как же давно ей так глубоко и спокойно не дышалось. Солнце только что опустилось за краны Балтийского завода, придав очертаниям города на несколько минут четкую строгость гравюры, чуть окрасив фон ее в алые краски.
Душа купалась в свежести летнего питерского вечера, ей было спокойно и весело. Мимо прошла молодая парочка. Девушка было высокая и стройная, парень, напротив, несколько коренаст. Он потрогал с огорчением замок на свежевыкрашенной чугунной калитке, и они прошли дальше.
«Хорошо! – подумала душа – Посижу лучше в одиночестве» Потом она вспомнила о теле, в котором находилась последние лет шестьдесят, и ей стало грустно. Эта ее, порядком обветшавшая, оболочка лежала там, где она ее оставила, в густой траве Савкиной горки, лежала, раскинув руки и устремив в небо невидящие глаза. «Ничего, пусть полежит пока, это не опасно» – подумала она.
Тело, в котором ей приходилось сейчас находиться большую часть своего времени, было далеко не первым ее жилищем. Знающие могут определить это по ушам обиталища. Уж не знаю, отчего это происходит, но достоверно известно, что чем больше ушные мочки, тем больше жизней прожила обитающая в данном теле душа.
Обычно число этих жизней не превышает 15-16-ти, после чего душе уже разрешается жить, что называется, на вольных хлебах. Настоящее же тело было в судьбе души 14-тым, и до вожделенной свободы осталось совсем немного. Душа зажмурилась, и попыталась представить себе это время, когда она будет летать, ни от кого не завися, там, где ей заблагорассудится, никуда не торопиться и ни о чем не беспокоиться.
Последнее особенно радовало ее: нынешнее тело совсем замучило ее своими непредсказуемыми действиями.
По Неве, негромко стуча дизелями, проплыл черный пузатый буксир. Душа сделала небольшое усилие, полетела за речным тружеником и уселась на фальшборте, справа от рубки. Форштевень буксира рассекал маслянистую черную воду могучей реки, волны треугольником расходились и гасли, ударяясь о гранитные набережные.
Она, как и все ее коллеги, больше всего любила смотреть на горящие в камине дрова и на бегущую воду. Она вспомнила, как ей было хорошо с нынешним своим телом, когда они почти два года плавали на паруснике по водам Балтики.
Замечательное было время! Порученное ей тело было тогда гораздо моложе и имело склонность к созерцанию. Оно часами могло стоять на палубе, всматриваясь то в заходящее солнце, то в бегущие по бокам их корабля волны с белыми барашками на пенистых вершинах.
Прекрасно – суеты никакой, ненужных людей рядом нет, работа определялась только необходимостью, а необходимости особой не было – работа помполита ее не предполагала. Они тогда прекрасно ладили между собой!
Буксир проплыл мимо плавучего крана-жирафа, на огромной черной стреле которого горела зеленая лампочка. Душа улыбнулась и в то же мгновение взметнулась туда, к зеленому огоньку.
Оттуда, с самой вершины зеленой громадины, она успела ухватить взглядом краешек раскаленного желто-оранжево-красного шара, опускающегося в свинцовые воды Балтийского моря. «Пора возвращаться» – скорее вздохнула, чем подумала душа, и, заложив в небе крутой вираж, помчалась на запад, несколько отклоняясь к югу.
Ее непутевое вместилище лежало там, где она его оставило, широко раскинув руки и вдыхая воздух пахучих июльских трав. Особенно хорошо пахла медуница – холм буквально зарос ею. Иногда сквозь сладковатый запах пробивалась полынная горечь, и это было как-то особенно приятно.
Запахи вообще были их общей с душой слабостью. Они различали их малейшие оттенки, а, главное – надолго запоминались, напоминая о тех событиях, приятных и неприятных, которые эти запахи сопровождали.
Тело не спало, но отлета души не заметило, – думало какую-то свою неотступную думу. И все же, когда душа вернулась, ему стало как-то особенно спокойно, уютно и бодро. И тело, которое теперь обрело имя и память и опять звалось Виктором Сергеевичем, некогда моряком, а теперь лингвистом, посвятившим не один год изучению верхне - германских диалектов.
Любимым его занятием была постоянно протекающая в мозгу игра в слова. Он брал какое-нибудь слово, пробовал его на зуб, обнюхивал, вглядывался и пытался понять, откуда оно, это слово пришло.
Занятие было увлекательным – слова сдвигали народы, разъединяли их, объединяли, заставляли находить их между собой сходство и укореняли различие. В них, словах, дышала история, воздвигались величественные города, рушились храмы, пели стрелы и взметались к небу столбы огня, наполнялись водой ирригационные каналы, корабли уплывали в дальние бескрайние просторы – это была настоящая жизнь!
Удивительно, но свое морское прошлое он ни в грош не ставил и считал свое второе занятие не в пример более увлекательным. Но, к великому сожалению, в постперестроечной жизни его верхне – германские диалекты оказались вовсе никому не нужными.
Помыкавшись пару лет на кафедре, он понял, что, несмотря на свое доцентское звание, семью не прокормит. Виктор Сергеевич бросил почти завершенную докторскую, и после недолгих поисков обосновался референтом в крупной русско-германской фирме.
Фирма занималась производством чего-то очень нужного, и оказалась весьма устойчивым образованием, пережившим все гримасы пиратского капитализма. И вместе с ней Виктор Сергеевич бодро зашагал по капиталистически прагматическому полю своей дотоле абсолютно идеалистической, можно даже сказать виртуальной родины.
Вначале это даже его увлекло – как мы уже поняли, это было чертой его натуры – увлекаться новым делом. К тому же он быстро выбился в так называемый средний класс, и открывшиеся при этом возможности приятно волновали его романтическое в основе своей нутро.
Ну, как же – главное – это открылся мир! Когда-то он и плавать пошел ради этого. Но тогда, в совковые времена, эта его мечта осуществилась лишь частично, и была омрачена содержанием его должности.
Все-таки, как ни спустя рукава относился он к своим помполитовским обязанностям, кое-что ему все же приходилось делать – писать разного рода отчеты, характеристики и прочую лабуду. Да и контора глубокого бурения требовала своего.
Все это, конечно, он быстренько научился обходить, и за три года работы никому из своей команды свиньи не подложил, но все же иногда подташнивало от жестокого идиотства неписаных морфлотовских правил.
Теперь же было все совершенно иначе! Совершенно! Он был, страшно подумать, частным лицом, и все, что он делал за границей, никого не интересовало.
Лимитировать могло только содержимое его кошелька, но с этим было как раз все в порядке – Виктор Сергеевич быстро рос по службе и дорос уже до должности заместителя генерального. Соответственно росла и его зарплата. Она уже составляла хотя и не астрономическую, но очень симпатичную четырехзначную цифру, и цифра эта позволяла ему дважды в год посещать страны и отдаленные и не очень.
Впрочем, через десять лет поездок в такие уголки земного шара, которые могли присниться разве только во сне, он немного угомонился, тем более что и по службе приходилось частенько летать и не только в любимую Европу, но и за океан.
Этого, правда, Виктор Сергеевич не любил, уж больно тягостен был перелет. Все 13 часов полета он не мог уснуть, так как спать сидя не научился. Укутавшись пледом, он мрачно смотрел в темноту за иллюминатором, мечтая только о том, чтоб шум моторов, наконец, стих и они приземлились.
Штатов он не любил, там все его раздражало, тем более, что приходилось ему летать исключительно в Нью-Йорк или Чикаго. После этих поездок он долго приходил в себя. Единственная радость состояла все же в том, что в Чикаго он останавливался у своих друзей, Гарика и Жанны, его однокурсников по университету.
Они жили в Штатах уже 14 лет, привыкли к здешней жизни, Гарик был профессором в университете, известным лингвистом, Жанна работала редактором в издательстве. Их единственный сын Антон жил в Канаде, он был зоологом и работал на большой биостанции где-то на Севере. Там же, вместе с ним трудилась и его жена, англичанка. Их единственный сын, Артур, жил с родителями на биостанции, и ни в какую не поддавался уговорам бабушки с дедушкой переселиться к ним.
В свой последний приезд Гарик сообщил Виктору Сергеевичу, что раскопал старую его работу и собирается дать ей ход, так как у него появился молодой и очень способный аспирант и поинтересовался, не хочет ли приятель встретиться с этим аспирантом и поговорить о предмете исследования. Виктор Сергеевич вяло запротестовал, но потом согласился.
Если бы он мог просчитывать будущее, он бы никогда этого согласия и не дал. Но для этого нужно было самое нужное знание, которым он обладал не в полной мере – знания самого себя. Мало кто из нас им действительно обладает, скорее нам кажется, что уж в чем другом, а в себе родимом.… Очень частое заблуждение.
Так или иначе, Виктор Сергеевич согласился, и в назначенный час, минута в минуту у входа в дом Гарика, у прозрачной стеклянной двери нарисовалась сутулая фигура в джинсах и свитере. «Майкл» - представилась фигура. После взаимных приветствий мужчины прошли в кабинет Гарика и уселись в глубокие кресла. Собственно уселись Виктор Сергеевич и Гарик, а Майкл, взъерошив пятерней густые каштановые кудри, стал взволнованно ходить у них перед глазами, объясняя суть дела.
Майкл увлекся математической лингвистикой, этим довольно новым направлением в науке. И тут он наткнулся на нечто такое, что, по его мнению, может стать открытием. Исследуя всевозможные числовые закономерности в разных языках, он вдруг понял, что только три языка в мире им не подчиняются – древнееврейский, язык Библии, церковно-славянский и церковно-греческий.
Создавалось такое впечатление, что языки эти не развивались, а были даны сразу в окончательном виде откуда-то извне. «Это же, вполне возможно богодухновенные языки, данные непосредственно Богом!» - горячился молодой ученый – «И вы, Виктор Сергеевич, проблему эту обозначили уже 15 лет тому назад»!
Виктор Сергеевич не нашелся, что ответить сутулому аспиранту. Да, все это было именно так, и он вспомнил ощущение полного счастья, которое он испытал, занимаясь этой работой. Тогда он просто летал по улицам ненастного осеннего города, не обращая внимания ни на что. Ему казалось, что вот-вот и загадка будет разрешена. Как он, специалист в совсем другой области лингвистики, увлекся этой проблемой, он и сам толком не понимал.
Просто сидел однажды на своей любимой скамеечке, на Стрелке Елагиного острова, около самых львов, глядел на залив и вдруг понял, что просто обязан заняться этой самой матлингвистикой, и что более важного в его жизни нет. Продолжалось это наваждение недолго – около года, но Виктор Сергеевич сразу почти наткнулся на интригующие закономерности и был совершенно счастлив, как мы уже говорили.
Увы, увы! 1991 год, и всё, что за ним последовало, заставило забыть сначала о матлингвистике, а потом и о лингвистике вообще.
Впрочем, дорогой мой читатель, вы обо всем этом уже знаете – что же повторяться.
Майкл вскоре раскланялся и ушел, на прощание долго тряс руку Виктору Сергеевичу и все благодарил его за что-то. Виктор Сергеевич слушал вполуха, неотступно думая о том состоянии счастья, которое тогда, на пороге развала страны охватывало все его существо, и как-то странно улыбался. Через два дня он улетел, и, пролетая на «Боинге» над бескрайней ширью Океана, все думал и думал свою нерадостную думу. Ему было жаль! Жаль, и только! Вот ведь – ничего не было – ни зарплаты толковой, ни приличной одежды, ни достатка в доме, ни заграничных путешествий.
Ибо нельзя же было считать путешествиями его помполитовскую практику с ее вечной оглядкой и обязанностями следить за всеми. Нет, речь идет о теперешних, свободных от всяких гадостей подобного рода, путешествиях. Ничего этого не было, и быть не могло. А счастье – было.
Виктор Сергеевич не был, конечно, религиозным человеком – время было не то, но от своего сравнительного анализа церковных языков нисходила на него некая благодать. Вот что он потерял окончательно и бесповоротно, вот чего уже никогда не сможет испытать.
Гул самолетных турбин не убаюкивал его, а раздражал. Он думал, думал, думал. Решение пришло само собой – надо возвращаться. Возвращаться к этой работе, к этому образу жизни. Возвращаться к себе.
Вот почему и лежал сейчас Виктор Сергеевич в высокой траве на Савкиной горке в Михайловском, глядел, как с синего неба летит на него стрижом его душа и повторял про себя: «Все будет хорошо. Все будет, так как и должно быть. Жизнь пока продолжается!» А радостная душа вторила ему: «Все будет хорошо! Все будет хорошо!»
М. Кукулевич, 29 августа 2009