Небо было тяжелое, помятое и влажное, словно простыня на утро после невыносимо душной ночи. Свежие крупные и белые снежинки монотонно и легко падали на крыши и дороги холодного февральского, еще не проснувшегося, города. За серым и давящим небом скрывается солнце, но под тяжестью свинцовости туч ни одному, пусть даже и холодному, но светлому и чистому лучу, не суждено упасть на землю, на этот безжизненный и скучный по своему содержанию город. А этот лучик бы тогда смог поднять нам с Настей настроение.
Она уезжала. А я стоял, молчал и, подобно какому-то китайскому мудрецу из старых советских мультфильмов, думал, заглядывая в эти, сокрушающие меня своей необыкновенностью и нежностью, кошачьи глаза. Они были наполнены живой энергией, ее девичьей хрупкостью, ее беззащитностью.
До автобуса меньше двух часов. Зашли в кафешку на вокзале, последние часы остались до расставания, а мы сидели и пили кофе в неуютной для нас и даже какой-то враждебной обстановке. Рядом за столиком два пьяных мутанта жаловались друг другу на своих жен, отвратительно и навязчиво портя последние наши с Настей часы в Микуне. За другим столиком сидел Саня, знакомый по работе в котельной, мужик лет сорока, в газпромовской робе и слегка небритый. Взглянул так, боковым зрением на мою красавицу, сделав вид, что смотрит на прилавок. Поздоровались, перекинулись парой фраз, а потом мы с Настей вышли на свежий воздух, снова под власть февральского серого неба и мерзлого спящего города...
Мы здесь две песчинки, а точнее - снежинки, если учитывать время года, на пустынной вокзальной площади. Кроме нас в ближайшем пространстве только в ряд поставленные заснеженные машины и собравшиеся в маленькую стайку их хозяева, занимающиеся частным извозом. Они усердно что-то друг другу доказывают, смеются. А мы стоим в ожидании автобуса «Микунь-Сыктывкар», почти не разговариваем. Я не могу мне не до разговоров сейчас, а Настя по характеру молчаливая и скромная...
Перед глазами мелькают воспоминания тех дней, когда мы были вместе. Мне давно не было хорошо так, как с ней.
Еще четыре дня назад мы шли с рок-концерта, довольные и уставшие, из восприятия еще не выветрились аккорды немецких рокеров, и темные улицы были тихи, словно в покинутом городе. Как нам было хорошо...
Но сейчас она уезжает, а послезавтра меня ждет работа: подвалы, стояки, заявки и усталость после рабочего дня.
Решили прогуляться напоследок, забрать фотографии с концерта. Пропутешествовав почти на другой конец города, ни с чем вернулись на заснеженную привокзальную площадь.
За это время я так и не признался ей в своих чувствах, не сказал, что хочу быть только с ней, - а в горле сопят комья воспоминаний...
Настя... Такая маленькая и беззащитная девочка с наивным по-детски и одновременно хитрым взглядом, сегодня должна уехать. Ловлю себя на этих мыслях и знаю, что никак ее не задержать. Через несколько часов нас будут разделять сто с лишним километров расстояния, которые не дадут мне снова видеть эти глаза, слышать этот голос и чувствовать биение этого сердца. Где-то вдалеке показался автобус. Скоро он отберёт у меня Настю, похожую на маленькую девочку, замерзшую Дюймовочку. Но пока он едет, я наслаждаюсь ее глазами, как мне кажется, грустными, разговариваю с ней, довольной моим гостеприимством. Но ей надо ехать туда, в большой город, далеко от меня...
Небольшой «пазик» медленно, с каким-то нехотением, подошел к скопившимся на остановке и готовым жадно ворваться в теплый салон людьми. Остались последние минуты до ее отъезда, милой моей красавицы Настеньки.
- Ну все, давай прощаться, - сказал я. - Как приедешь домой, позвони.
- Созвонимся, - ответила она, обняла по-дружески и вошла в салон автобуса-разлучника.
Сердце сжалось внутри, хотелось забежать в закрывающий двери автобус и сесть рядом. Но она не знала об этом, а лишь смотрела на меня через замерзшее и покрытое узорчатым инеем квадратное окно.
Автобус захрапел, зашумел и стал медленно отъезжать от вокзала. А я уже шел в одиночестве домой, не обращая внимания на заснеженные здания, машины, людей и тяжелое, словно свинец, небо...