Рассказы отца
О войне отец рассказывать не любил, хотя мне, шестилетнему мальчишке, глядя на густой частокол орденских планок на его груди, очень хотелось узнать в каких, конкретно, боях была добыта та, или иная награда.
-Всем давали, вот и мне досталось.
Видать, мало чего было в войне такого, что хотелось бы сохранить в памяти навсегда, с чем тянуло бы поделиться со своим сыном, порадовать своих близких.
Другое дело, отец моих друзей – близнецов Женьки и Витьки. Они были нашими соседями по дому в германском городке Финстервальде, и дядя Толя, пилот штабного «кукурузника», с большой охотой делился с нами своим героическим прошлым. Разинув рты, мы слушали его абсолютно достоверные истории, как он, сидя за штурвалом своего боевого самолета, вступал в неравную схватку с целой армадой Люфтваффе и, конечно, выходил из боя победителем. Бывало, что и в него попадали вражеские снаряды, но дядя Толя всегда благополучно сажал самолет, даже на вражеской территории, маскировал его, пробирался к своим и, непременно, возвращался с новыми деталями, чтобы, отремонтировав машину, взлететь и взять курс на свой аэродром. И таких историй у него было не счесть.
Однажды, когда друзья отца в застолье вспомнили какие-то военные эпизоды, а других в памяти просто быть не могло, ведь их молодость пришлась на военное лихолетье, я настойчиво стал просить рассказать мне о них. И то, что я услышал, совершенно не вязалось с той войной, какую вел в своих рассказах дядя Толя.
Избушка на курьих ножках
В свою часть на театре боевых действий во время «зимней войны» с Финляндией в 1939 году молодой капитан медицинской службы прибыл к вечеру. Это был не очень удачный день, и лазарет, где его разместили, был переполнен ранеными и обмороженными бойцами, ожидавших эвакуации в тыл. Поскольку все служебные помещения были приспособлены под палаты, его на одну ночь поместили в какую-то каптерку под лестницей, где хранилось вещевое имущество. Там у дальней стены за ящиками оборудовали ложе для нового доктора. Сам лазарет, расположенный у самой кромки леса, представлял собой длинный барак, стоящий на столбах, чтобы глубокий снег не мешал открывать двери, и ежедневно не приходилось бы их откапывать.
В тот год стояла очень лютая зима, совсем не характерная для этих мест. Советские солдаты, одетые слишком легко для таких холодов, страдали от стужи и поступали в лазарет не только по поводу огнестрельных ран, но и с отморожениями. Раненый на таком морозе человек погибал скорее, чем в теплое время, и, понимая это, пострадавший в полный голос кричал и звал на помощь. Финские снайперы тоже учитывали такую особенность и стреляли не на поражение, а специально так, чтобы только ранить.
Представьте себе ранение в крупный сустав, коленный, плечевой или тазобедренный. Боль адская, но повреждения, если не задета артерия, жизни не угрожают. Раненый кричит и умоляет оказать ему помощь. Санитары и товарищи ползут к нему, чтобы вытащить, а у снайпера целей на выбор, искать не надо, вот они, все, как на ладони. Выстрелы гремят снова и снова. И опять только раненые. Вытащить и спасти, можно было только тех, кто дотягивал до темноты. К сожалению, это был слишком большой срок, нереально большой.
Солдаты понимали, что в случае ранения на поле боя при таком морозе и такой снайперской активности помощи им не дождаться. Участились случаи самострелов. Особисты стали постоянными гостями в лазаретах, а расстрелы перед строем – в частях.
В такую атмосферу с головой предстояло окунуться и вновь прибывшему врачу. А пока что он отправился спать в отведенный ему уголок. Ночью сквозь сон смутно слышал, как кто-то ходил по лестнице и над головой, в помещении лазарета.
Утром проснулся, пораженный необычайной тишиной. Оделся и вышел на улицу. Настроение было прекрасное. Новая должность, сегодня - первый день его боевой деятельности в успешно действующей Армии, и новое звание - первая шпала в петличке, создавали ощущение праздника и торжественности момента. Стояла изумительная погода, солнечная, морозная и безветренная. Казалось, сама природа радовалась и подбадривала молодого офицера.
Капитан улыбнулся и поглядел по сторонам. Весь снег вокруг дома был в лыжных следах. Нигде не было ни души, даже часовых. «Тишина, солнце, снег и лыжи. Как в Подмосковье»,- подумал он и поднялся в лазарет.
Картина, открывшаяся взору, заставила его оцепенеть от ужаса – весь персонал и все раненые были убиты ударами ножей. Позднее нашлись и тела часовых, убитых таким же бесшумным способом. Огромные темно-красные лужи запекшейся крови и совершенно бледные лица погибших. Какой же силы должна быть ненависть к врагу, чтобы добивать солдат, уже получивших ранения в бою, и перерезать горло дремлющим медсестрам, совсем еще девочкам! Было совершенно ясно, что единственно живым человеком он остался только потому, что его не нашли.
Телефонная линия была перерезана, сообщить о случившемся удалось только с первым прибывшим транспортом. Очень скоро появились ребята с холодными головами, горячими сердцами и чистыми руками. Их задача была не очень сложной – среди оставшихся в живых найти тех, кто был причастен к трагедии. Налицо чрезвычайное происшествие с человеческими жертвами, значит, обязаны быть те, кто за это ответит, причем, совсем не важно, сколько их и доказана ли вина. Круг должен замкнуться.
Капитана арестовали и поместили в ту же каптерку, только выставив снаружи часового. Допрашивали несколько часов, пытаясь найти хоть какую-нибудь связь трагедии с его вчерашним прибытием. Но молодой офицер что-то не очень здорово им помогал, и начальник особого отдела, докладывая о ходе расследования командующему, сообщил свое видение происшедшего. Он доложил, что особый отдел считает версию о подозрительном прибытии именно в этот день нового и единственно оставшегося в живых офицера достойной дальнейшей тщательной разработки. В заключение спросил мнение генерала.
Командующий, уже далеко не молодой человек, поднял глаза от документов и долго внимательно смотрел на контрразведчика. В отношении пособников врага могло быть только два решения: либо, по законам военного времени, расстрел на месте, либо направление в особый отдел фронта, что, по сути дела, было тем же самым расстрелом, только несколько отсроченным. Ответ прозвучал, как выстрел:
- Освободить!
Да святится имя твое! Этим капитаном медицинской службы был мой отец.