Я снова один и теперь не имею совершенно ничего общего с этим Городом. Поздняя осень встречает меня холодными порывами ветра и невидимой глазу моросью. Это пора, когда спокойствие сменяется хандрой, а беспокойство фатальной тревогой. Дороги утопают в лужах, и нет этому конца. Небо грозит стать только ещё мрачнее и обрушить уже полноценные капли, чтобы преумножить грязи и утопить в ней любого, кто окажется в досягаемости. Какое-то чувство мечется в груди, но организм занят борьбой с непогодой, и нет возможности распознать, что оно означает. Ветер нанизывает на свой холод тело, мечет в лицо мелкие капли, треплет одежду и всё не прекращает свой порыв, пока не окажешься в укрытии здания. Прислониться к стене и наконец-то дать волю мысли. Одиночество! Это свободное чувство независимости! Когда я лишился последнего, что связывало меня с этим Городом, пришла свежесть в голове. Никакой грусти. У тебя никогда не получится остаться в изоляции. Даже самую кромешную пустоту ты будешь населять яркими, болезненными образами, размышлять о них переживать их. Жить ими. Так возник Мой мир. С людьми мы существуем как бы параллельно, не дотрагиваясь друг до друга. Они не лезут ко мне, а я не лезу к ним. Негласный договор. Тем более от них меня всегда отделяла тонкое стекло очков и печать смерти по эту сторону. Они там, а я здесь – вот чёткая линия. Им жить, а мне вот умереть. Поэтому я никогда не даю заглядывать себе в глаза. Они – единственные врата в Мой мир, они надёжно спрятаны от взглядов за чёрными стёклами. Чёрными как веся людская суть. Непроницаемые стёкла – это ворота в мой замок, это неприступный рубеж. Прочим не прорваться сквозь него, прочие не смогут понять меня, чтобы осудить и насильно излечить.
Чернота очков привычна для людей, и они воспринимают меня как часть их мира. Самую неказистую и незаметную его часть. Я неяркое пятно в их рутине, и вряд ли хоть кто-нибудь из них отпечатал меня в своём сознании. Я погрузил этот мир в свою душу. Если уж рушить его, то внутри себя. Только люди могут тешить себя надеждой уничтожить или перекроить нечто во вне их самих. Эти маленькие существа хотят заставить Землю вращаться в нужную им сторону. Они пыхтят, напрягают хилые мышцы. Сизифов труд раздавит их самих, когда силы иссякнут, и планета задавит их, пошедших против естественного движения сущего. Забавные несмышлёные лилипуты.
Итак, мне предстоит провести трое суток среди фыркающих и рвущихся навстречу своему концу людей. Мой путь лежит сквозь Город по известному маршруту. Уже не раз ради развлечения себя я ходил вот так же мимо стареньких домиков в четыре этажа, чередующихся с длинными выскочками, напоминавшими вставные зубы в гнилой челюсти. С другой стороны этой улицы вместо домов зияет провал канала. Сейчас я стою на гранитной набережной и гляжу в смутную глубину. Вода в нём неподвижна и отражает серое Городское небо, омрачающие здоровый румянец господина Н.. Ему, как и многим, не стоять так у реки. Опрокинутый мир падает в бездну. Город-Атлантида на дне канала со всеми своими жителями стоит на голове. Но я не изучаю зеркальные домишки и их жителей – мои мысли увлёкло за собой нечто нарушающее единение серого неба, серой воды и моих серых глаз. Привлёк моё внимание он – чёрный силуэт Вавилонской башни, небоскрёб, воткнутый в тучи. Живое подтверждение несоразмерных амбиций карликов с огромными амбициями. Только карлики с их честолюбием, с их стремлением достигнуть большего, чем им отведено, забираются на вершины всех лестниц, чтоб посмеяться в лицо Богу, от которого они были отодвинуты из-за ущербности роста. Чего они стоят без своих стремянок? Самого дорогого среди своих они оценили в тридцать серебрянников, а сейчас и гроша выеденного не стоят. Как мельчает их мир! Скоро он совсем опустеет. Окончательно захлебнется своими испражнениями, задохнется от своих зловонных выхлопов. Груды металлолома перемалывают кости Земли. Яд медленно скапливается в её венах, словно в моих собственных. Меня тошнит от фальшивого блеска человечества, выворачивает от его стремления жрать, от силиконовых красоток и стразов. Я ненавижу пустые тупые лица ходячих мертвецов, их машины, их заботы и помыслы. Мельчает планета, мельчают её обитатели, так что никто никогда не падал ниже человека. В этом тошнотворном мире больше нет и не будет места для Героя. Уж слишком много подлых, коварных, трусливых и слабых. Слишком много иллюзий. Я ухожу от канала.
Я знаю, насколько может быть маленьким мир. К примеру, сейчас мир сжался до размеров моего плаща. Хотя всю жизнь я не мог себе позволить ничего больше. Пока я рос, у меня не было своей комнаты, не было даже угла, куда я мог бы забиться, где бы я мог бы развернуть свои сокровенные мечты, не опасаясь, что они будут растоптаны. Мне некуда было сложить свои мысли и чувства, отбросить тоску и печаль – я всюду натыкался на чужие, более важные чем мои, вещи. Одиночество казалось недостижимой роскошью. Теперь в Моём мире, одиночество стало нормой жизни, а тогда вся жизнь происходила на виду. В нашей семье мы мозолили друг другу глаза, но не могли остаться наедине с самими собой. Наверное, мы дошли до ненависти, налаживая жизнь на площади в шестьдесят пять квадратных метров. Я приходил домой, снимал верхнюю одежду в коридорчике, где двоим не разойтись. Я ел на кухне, больше похожей на подпольную столовую. Моё место было у засаленной стены, мой табурет перекрывал пути отступления всей семье, так что приходить за стол и уходить из-за стола нужно было в строгой очередности. Я садился последним и вставал первым. У общей комнаты по старинному обычаю владельцев однокомнатных квартир стены были сплошь заставлены мебелью, одно из окон даже пришлось закрыть шкафом, чтобы всё необходимое поместилось. Вечером квартира наполнялась всеми её обитателями, и становилось трудно дышать. Мы прятали глаза, но не выходило исчезнуть под назойливыми взглядами. Я всё чаще погружался в себя, находя отдохновение в собственных мыслях. Я фантазировал, размышлял, отрешался от тюремного существования. Трудно было не допускать бытовщину в свой мирок, когда она врывалась со всех сторон. Свою внутреннюю жизнь я укрывал от всех невзгод и не допускал к ней никого. Понятно, что дома меня считали странным и необщительным. Им было невдомёк, что кто-то в семье мог здраво рассуждать не только о том, как успеть приготовить ужин или где б найти денег на водку. Но я сберёг Свой Мир от всех насмешек, не дал никому вторгнуться в святая святых.
Постепенно всех арестантов отпустили, кроме меня. Брат уехал в неизвестном направлении, мать умерла. Потом умер и отец. Моя камера опустела, досталась мне одному, но мне больше не зачем было столько простора. Я не смог обжить даже эту коморку. Пространство вещей ничего мне не дало. Разве имеет смысл задаваться вопросом каким воском покрывать обувь, какой зубной щёткой чистить зубы? Нисколько! Всё наносное, если чувствуешь в груди свой смысл, своё мерило. Когда ты осознаёшь нечто в тысячу раз значительное, неотвратимое и беспристрастное, когда чувствуешь как оно течёт по венам, начинаешь думать с другого конца. Согласен, трудно порвать с мелочами, из которых состоит жизнь, но если это удастся, после боли по утраченному придёт осознание. Я бесконечен, и всё остальное не имеет значения. Потерянная квартира лишь шаг навстречу ещё большему совершенству, абсолютной самодостаточности. Меня не тревожит жизнь в стороне от оживлённых дорог, я не боюсь остаться неизвестным. Я никогда не кривлялся перед зеркалом и не вылезал на сцену под огни рампы. Я нанёс миру короткий визит и собираюсь покинуть его в срок. Тщеславные люди верят, что после смерти от них останется память. А память, они полагают, переживает века. И только здесь я убеждаюсь в нелепости их суждений. Я достиг пункта назначения – старое кладбище. Место свалки негодных и вышедших из употребления. За невысокой оградкой ветхого погоста высятся облысевшие от осеннего ветра деревья. Нетронутая людьми здесь властвует природа, утопив могилы в сухих кустах и траве. Я прохожу мимо могил некогда богатейших и известнейших людей своего времени. Кладбище старое и часть его уже перепахана бульдозерами для того, чтобы освободить землю для новых отходов жизни. Забытое – навынос, новое обретает положенное место. Могилы корчуются, а остатки ископаемого материала рассеивают на питание нечёсаной природы. Вот здесь и лежат покорители Земного шара. Вы ли, возгордившиеся, спрятались под поросшие мхом надгробия?… Там, где я хожу, царствует истинный покой, покой вечности. Здесь есть ещё старинные могилы, разнообразные камни над прахом, разнообразные надписи на них. Некоторые самые интересные достойны того, чтобы я занёс их в свой блокнот.
Декаденты и жизнелюбцы, гордые и неуживчивые, берущие от жизни всё и спустившие её под откос – все они уравнены и уровнены двумя метрами земли. Последнее, что возвещает об их пустом существовании – это короткие строки на могильной плите. Пара слов, которые готов произнести скончавшийся, обращаясь к потомкам: Все, что мы видим вокруг, пожрет ненасытное время. Незамысловато, но занятно, как изменяется мысль человека, когда земные правила пропадают. Ещё чаще потомки обращаются сами к усопшему: Любим тебя, и в памяти нашей всегда ты жива. Получается своего рода переписка мира живых с миром мёртвых. Срочные телеграммы отнесут, куда следует, и принесут ответ, его подадут со следующим надгробием. Слева адресант пишет: Ты ушел из жизни, А из сердца – нет. Получивший весточку на тот свет ответит, воспользовавшись другой плитой: Земные муки - хуже, чем могила. Вопросов больше не имеем. Если же бояться получить привет из областей по ту сторону жизни, проще выбить скабрезные стишки сродни эпиграммам: Одной звездой стало меньше на земле. Одной звездой стало больше на небе. Поэт, скребущий умертвляет слово гранитом, увековечивая свою частушку: Как рано ты ушел, родной, оставив нам печаль и боль.
Я часто наблюдаю за людьми, пришедшими помянуть усопшего. Сначала они искренне плачут, жалея о потере чего-то важного. Они стоят, потупив взгляд, зажигая свечи и неуклюже следуя давно забытым и потерявшим значение обрядам. Идут годы и годы. Для могильной плиты абсолютно ничего не меняется, разве что, вселяются новые соседи. Между тем, время не только убивает, оно ещё и лечит, и родственники покойника в следующий раз приходят по привычке, когда ощущают, что для приличия неплохо бы было посетить старинного приятеля. Они становятся ещё нелепее, ещё растеряннее, не догадываясь вообще зачем они пришли, и уж тем более не подозревая что им делать. Могилы таких граждан превращаются в нечто наподобие дачных участков. За кусок суглинка два на два метра уплачены солидные деньги, поэтому надо выжать из этого места максимум. Люди ухаживают за небольшой площадкой: рвут осоку и поливают низкорослые культурные саженцы, убирают грязь со старых плит. Коротышки возделывают посевную площадь. Ломтик родной, своей земли. Всё сурово, наделяя каждое действие высоким смыслом. Или ещё проще: продолжают начатые разговоры, изредка вздыхая. Но кончается это одним и тем же. Ближайшие родственники рано или поздно умирают, а дальним уже плевать на неизвестных предков. Последнее пристанище человека зарастает травой, включается, наконец, в процесс естественного умирания. А дальше - бульдозер…
А вот новая находка на высоком постаменте стоит стилизованная погребальная урна с лентами. На ней выбиты рельефные буквы, раскрашенные под золото, из которых можно прочесть: Умер он в доброй старости, насыщенный жизнию, богатством и славою... Там, под моими ногами лежит этот «насыщенный» с тугим животом и отпечатком тоски через всё лицо. Те существа, которым уготовано напитаться этим сытным телом уже начали свой слепой путь сквозь толщи рассыпчатой земли. Добрый старик, ты стал консервами для нового поколения паразитов. Они не станут есть твоё тело, ведь ты сгниёшь по необходимости. Они собираются изо всех частей Города, чтобы урвать куски твоего богатства и твоей славы. Прямо над твоим последним пристанищем они скрестят копья в спорах и тяжбах. Я только наблюдатель – я ни во что не вмешиваюсь. Турнир без чести над покойником. Они будут трясти маленькими кулачками, чтобы доказать свою правоту, потом в ход пойдут подножки и тычки. И одному придётся уйти ни с чем, только с позором. Победители же спляшут на траурных цветах и начнут пить за твою столь удачную смерть. Пьяные скорбные вечера пройдут по всей округе, ведь это лучшее доказательство своей лояльности покойнику, которое заодно повышает и статус новых собственников. От свадьбы этот праздник отличается только меньшим количеством народа и большей скупостью на продукты. На сорок дней стильные чёрные костюмы скуют нахальство наследников. Пройдут годы, и наследники полностью насытятся тобой, а твоя могила, также как и другие, зарастёт высокой одичалой травой. Но тебя уже нет. Ты перестал жить. А то, что под землёй - жестяная банка, выпитая до дна и брошенная в кусты. Похваляться нечем: какой бы доброй и богатой банка не была, если она окончена, то она становится мусором и нечем другим.
Я уйду с кладбища с ещё более чётким ощущением своей правоты. Никто никому не нужен. Озлобленные карлики мечтают только о деньгах и всё больше о чужих, но к тому времени, когда они взберутся на горки из своих купюр, вздёрнув гордо голову, наступит уже немощь и смерть.