Бзынь-дрыньк-бзынь. Сестра обходила коридор с ведром и колошматила в него так, как юродивые горбуны не звонили никогда в колокола. Добро пожаловать, еще одно утро, еще один день. Та же дурка. Бело-грязный от пыли хлороформовый интерьер зашевелился . "Где-е?", - раздался визг. Это Каудильо, местный вожак дуриков. Два дурика наперегонки бегут за его тапками. Те нарошно оставлены у входа вчера, отнесены даже. С Каудильо все хором здороваются: "Буэнос ночес!" Говорят, он раньше сторожом работал в институте Сервантеса. Как-то я пытался сказать, что фраза относится только к вечеру, но был жестоко бит приспешниками. Вот и я вместе с остальными бормочу:"Бунсночьс", - стараясь не думать ни о чем. Просто сказать и все. Затем молитва моя. Сползаю к концу кровати, свешиваю ноги. Справа окно, кремово-пыльноe, утепление вырвано ради забавы, батарея спилена на металл и заткнута наспех пробкой. Свистя сквозит с холодного заоконья. Кашляю. Трижды читаю "Отче", в третий раз забываю перекреститься на слове "лукаваго;". Облокотившись на остатки подоконника, безлистная серь смотрит на меня. Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешнаго. Господи, Иисусе Христе... По лодыжке бьют ногой. Падаю.
Когда в мире были краски, у меня была женщина, или я был у нее. Бог знает. В странной череде событий, где сквозь толпы людей я видел все то же, лица их лишь забавляли. Белка бежала по колесу улыбаясь. А уже дома мы просто отдавались друг другу после тяжелого дня. Обычно прийдя я включал телевизор, часто соитие приходилось на новости. ...о целесообразности назначения губернаторов Президентом... Я люблю тебя, - шептали губы рядом. ... разгон несанкционированного шествия в центре Москвы... Поцелуй меня, милый, - шелестела нежность. ...уверенно лидирует на выборах партия "Единая Россия". Странно, я любил голос девушки-диктора. Он был таким "своим". Теперь же политика кончалась властью Каудильо. Всех старых дуриков, кто его не любил или кто смеялся над ним, либо забили до молчания, либо убили молча меняя лекарства.
Упав на колени, я отполз стараясь не привлекать внимания охраны Каудильо. В прогале моей тумбы краснела пустая банка кока-колы. Мираж старой жизни. Где буратино с колой были братья, где на горбатом я пил с шахтерами, в Абхазии пули вынимал , в Северодвинске слезы вытирал. Я же журналист. Вернее был им когда-то. Кока-колу не любят, помню, не любили многие. Она свободу, кажется, ограничивает. А мне вот дурики Каудильо ее ограничивают, что я от кровати до окна не дохожу. Мне бы выпить глоточек пузырящейся черной жидкости как раз для свободы. Набраться смелости с другими нормальными психами и поставить Его на место. Да все никак. Все боятся.
Есть ли на Марсе жизнь, психически ненормальная жизнь? И если есть, есть ли там Каудильо? Звезды по ночам мигают мне через раму, словно пытаются сказать. Мой сосед Усопший Коммунизм. Так его зовут. Его даже не бьют, шутом держат. Раньше учителем истории был он. По ночам мы тихо-тихо говорим о звездах. Он умный и все понимает, но говорит что он есть идея, а идея мертва. Про каудилей на марсе, в космосе он говорит: "Общество, друг мой, так устроено, что рождает кауди-(шепчет совсем)-лей. Оно хочет счастья, стремится к нему. Каудильи готовы вести к звезде. Хорошо - думать не надо, просто иди за ним. Но всегда есть беда - те, кому счастье не нужно, или те, кому нужно другое счастье. Их (опять шепчет) бьют.... - чуть молчит, как бы одергивает себя - была надежда на меня. Но я усоп".
Позже в общей комнате смотрим телевизор. Вернее смотрит Каудильо. Мы сидим рядом, готовы принести воды, еды и тапочки. От унылости хочется выть, уйти нельзя. Сидеть, сидеть, не думать.
Скрежет колес, музыка за окном. Что это - неужто? Прислушиваюсь
There's a feeling I get when I look to the west
And my spirit is crying for leaving
In my thoughts I have seen rings of smoke through the trees
And the voices of those who stand looking.
Да, да! Песня моего детства. Помню субботнее утро, солнечный свет косо проходит сквозь окно. Убираемся с папой в зале, пылинки как снежинки роятся в потоке света. Я такой маленький и счастливый, что кружусь под эту песню с пластинки. Самой настоящей пластинки. Каудильо визжит истошно, ему ужасны улыбки на чьих-то лицах. Сестра выглядывает в окно и просит выключить музыку в машине. Каудильо побеждает. Вновь.
Все тот же грязный палас и тот же серый ящик. Смотрим футбол. Всю рекламу хором кричим: "Россия вперед". Каудильо находит это остроумным. Одного некричащего бьют. Все молчат. А раньше я любил футбол, правда расстраивался из-за проигрышей, но это же лишь игра - успокаивал я себя. Теперь ненавижу.
Под вечер мы играем в игры Каудильо. В танк: берут любого, спрашивают "где ключи от танка?"; любой ответ неверный - избивают. В Лору Палмер: тебя бьют долго и нудно и спрашивают: "Кто убил Лору Палмер?", - но нельзя говорит: "Её отец", - тогда ходить не сможешь. Надо выдержать полчаса, час - сколько им не надоест. А им надоест, просто жди. И все. Еще есть вырезка из старой газеты с фотографией Новодворской. Это еще игра. Ей надо поклоняться и целовать ее фотографию. А та давно обплевана, обоссана и что с ней только не делали.
День медленно идет к концу. Каудильо уже хочет спать. Его тапки бережно относят к двери, чтобы завтра вновь наперегонки их принести. Гасят свет. За окном светят звезды, но они ничего не знают.