- Загадай желание!
- Зачем?
- Чтобы оно сбылось! Чтобы улыбалось, искрилось и наполняло жизнь смыслом. Загадай же!
…Ты тянешь меня к каменному цветку посередине площади. С его неуклюжих, громоздких лепестков давно сошла краска. Он дышит усталостью и, если честно, мало похож на цветок. Скорее на дохлую медузу. Я никогда не видел ее – ни живую, ни мертвую. Но почему-то кажется, что медуза в разлуке с морем должна выглядеть именно так – безобразно, бездушно, мертво-отвратительно…
Ты бежишь к этому чудовищу, ладошкой прикасаешься к лепестку и, улыбаясь самой себе, шевелишь губами.
- Теперь твоя очередь, - уступаешь мне каменного волшебника.
Спорить с тобой бессмысленно. Подхожу к цветку, кладу на него ладонь. Тупо смотрю на застывшие над площадью облака – немые, одинокие. В детстве я мог часами лежать на подоконнике: выбирал самое красивое облачко – там, по моему разумению, обитал Боженька… Я, не отрываясь, смотрел на него, вскоре начинало слепить глаза, и мне казалось, что сквозь золото солнца и дым облаков я вижу Его улыбку…
Прости, я не умею загадывать желания. Не люблю. Не хочу. Я не верю в эту бездушную медузу…
10 лет назад, двенадцатилетним пацаном, я приходил сюда. Грязным рукавом вытирал мутные слезы вперемешку с зелеными соплями и, целуя каменные лепестки, раз за разом загадывал одно-единственное желание: пусть мама моя поправится, пусть моя мама выздоровеет.
Я каждый день приходил к этому цветку и напоминал о маме.
Через месяц она умерла. У нее был рак.
На похоронах я не плакал. Потому что мама очень просила меня об этом, и это было - ее желание. Я его выполнил. А каменный цветок моё – самое заветное, самое сокровенное – нет.
После похорон я пришел к этому чудовищу и, глотая невидимые слезы, долго пинал его. Пока какой-то старичок не оттащил меня в сторону. Он крепко прижал меня к себе и, молча, гладил по голове. Я выплакал в его рыжую жилетку все свое горе и с пустым сердцем, с пустой душой, с пустыми глазами побрел домой.
С тех пор я не загадываю желания. Но ты не знаешь об этом и весело улыбаешься.
- Что ты загадал? – спрашиваешь ты, когда я отхожу от камня.
- Секрет. Но тебе я его открою: большое-большое, шоколадное-шоколадное мороженое. С орешками.
Ты не веришь, хохочешь, тянешься ко мне.
- А я – чтобы наша любовь была всегда, всем на зависть, всем на радость, всем на удивление. Чтобы любовь была счастьем, смыслом жизни и – вечностью. Это возможно?
- Да, - целую твои мягкие, наполненные летом и солнцем губы.
– Да, милая, - повторяю я.
И не верю.
Не верю самому себе.
Два месяца я жил без мамы. Два месяца – 61 день. Замкнулся в себе. Мне казалось, что весь мир виноват в том, что теперь у меня нет мамы.
Я любил ее больше всего на свете. Жил мамой: ее грустно улыбающимися глазами, нежным «сынулик». Так звала меня только она… А я, дурак, всякий раз обижался и просил больше так меня не называть. Стеснялся, что услышат ненароком знакомые пацаны, что засмеют, что наградят глупым прозвищем… Дурак.
Мы любили гулять. Часами бродили по тихим улочкам и говорили, говорили, говорили… Разговоры с мамой значили для меня больше, чем все книжки в городской библиотеке. О любви, о дружбе, о викингах, о средневековых рыцарях, о французской кухне, о Тургеневе – мама знала обо всем на свете. Я слушал, впитывая не только ее слова, но и доброту, нежную ясность ее негромкой речи…
Теперь я один бродил по нашим местам. Каждый камушек на мостовой, каждая скамейка, каждый кустик сирени, казалось, помнил о ней. «Где она? Где она? Где?!» - слышалось мне в голубином говоре. Серые пузатики очень любили маму: она всегда приносила им что-нибудь вкусненькое и умела говорить по-голубиному. «Нету мамы, нету, нету…» - я кидал им хлебные крошки. Как мама. Но они испуганно шарахались в сторону и грустно смотрели на меня. Казалось, не верили…
Каждый день я обходил наш мирок. Здесь все было по-прежнему. И все не так. Не было мамы. Я приходил домой поздно вечером. Запирался в своей комнате. И плакал, обнимая мамину фотографию.
В тот вечер я вернулся домой позже обычного. Отцу не нравились мои странные прогулки, и я ожидал сильную трепку.
Он вышел мне навстречу, радостно и смущенно улыбаясь. Мне было противно видеть его улыбающимся – без мамы.
- У нас гости, - отец потянул меня в зал.
На диване сидела молодая женщина. Красивая. У нее были светлые вьющиеся волосы до плеч и большие карие глаза. У мамы были черные волосы ёжиком и глаза весеннего неба…
- Тетя Галя будет жить у нас, - объяснил отец.
Я молчал и тупо рассматривал свои носки – серые, с глупыми жирафами по бокам.
Я знал: если подниму голову, заплачу, закричу: «Как тебе не стыдно, папа?! Неужели ты так быстро забыл маму, нашу маму?!»
Эту женщину, поначалу показавшуюся мне красивой и доброй, я теперь ненавидел.
Они ждали моего ответа. Я повернулся и, не сказав ни слова, ушел к себе.
Через пятнадцать минут постучался отец. Он сел на край кровати.
- Сынок, пойми, я люблю эту женщину…
Он думал, что откровенным мужским разговором вызовет мое понимание. Во мне же зрела ненависть. Самая настоящая ненависть к людям, для которых память о моей матери – ничто.
- Мужчине трудно одному, да и тебе нужна забота…
Я не слышал его. Все живое во мне окаменело. Осталась только ненависть. К собственному отцу.
Через месяц тетя Галя переехала жить к нам.
Через месяц она решила привести нашу «халупу» в божеский вид.
Три недели мыли, переставляли, клеили обои, выносили, заносили.
От маминого мира не осталась ничего. Исчезли мамины картины, пластинки, книги, исчезло любимое мамино кресло, исчезла мамина ваза с хрупкими колокольчиками. Исчезли мамины фотографии со стен. Мамину одежду отец отвез в деревню, к своим знакомым.
На время ремонта меня отправили в лагерь.
Я вернулся в чужую, бездушную квартиру. Здесь не было мамы, ее запаха, ее тепла на вещах. Здесь пахло чужим счастьем, чужой жизнью, чужой любовью. Я ненавидел эту любовь. Она вытеснила из нашей квартиры маму.
- Нравится? – улыбался отец.
- Нравится? - улыбалась тетя Галя.
Я пожал плечами и ушел к себе. В этот год я очень кстати научился молчать. Слова казались мне кощунством – ими не измерить горе, боль, страдание. Счастье, легкомысленное счастье – многословно, горю не нужны слова…
Ту ночь я проплакал. Я заново потерял маму.
Этот дом стал для меня чужим. Утром я уходил в школу. Есть завтрак, приготовленный чужими руками – руками, разрушившими мамин мир, - я не мог. Уходил голодным. В тот год я начал курить. На завтрак - сигареты, обед в школьной столовой. Чтобы вечерами не сидеть дома, записался в спортивную секцию. Когда не было занятий, гулял по городу или ходил в кино. Домой я приходил поздно. Проскальзывал в свою комнату и, нацепив наушники, ложился спать. Я не мог слышать счастливый смех отца, радостный голос тети Гали, потом еле сдерживаемые стоны в спальне и скрип кровати.
В тот год я понял, что ничто не вечно. Что любовь – мираж. Человек придумывает ее себе и с легкостью отпускает, когда любовь иссякает. У любви короткая память: сегодня ты тонешь в глазах любимого, живешь его дыханием, улыбкой, счастьем. Завтра ищешь блаженство и любовь в другой душе. А что же то, вчерашнее? Оно осталось во вчерашнем дне. Любовь не терпит прошедшего времени, она живет настоящим – настоящими поцелуями, настоящими объятиями. И где та грань, которая делит настоящее от прошлого?..
После школы я уехал в другой город. Я не мог жить возле любви, в которой сгорела - любовь моей матери. Это было невыносимо.
Я бы возненавидел этот город, если бы он не хранил память о маме. Если бы в нем не жила ты.
Тебя я впервые увидел в троллейбусе. Ты стояла в уголке и рисовала на пыльном стекле замысловатые узоры. Рыжая воздушная челка. Полная солнечного света улыбка. Так улыбалась моя мама – отпускала улыбку в свободное плавание, щедро дарила ее миру, ничего не требуя взамен…
Каждый раз, приезжая в город, я водил тебя по маминым тропкам. Ты удивлялась моей любви к старым полумертвым улочкам, тебя тянуло к свету, яркой и шумной жизни. Я молча улыбался. Ты ничего не знала обо мне, на все вопросы я отвечал поцелуем. Память о маме была слишком хрупка, чтобы делить ее даже с тобой. Мне казалось, весь мир забыл ее, и только во мне жили глаза, улыбка мамы. И я боялся выпустить ее из себя. Боялся потерять.
В любовь я не верю. И желания никогда не загадываю. Я люблю это мгновение, которое делю с тобой, люблю твои рыжие брови домиком, твою рыжую улыбку – мамину, твои рыжие глаза. И я не знаю, что будет. И не хочу загадывать. Может, завтрашний день любовь проведет с нами. А может, от нее ничего останется. Может, наша любовь растает через миг, может, обернется вечным счастьем и бесконечным раем для двоих…
- Это возможно?
Иногда ты бываешь чересчур настойчивой.
Я улыбаюсь:
- Да.
Я не верю своим словам.
Я обманываю тебя.
Но это – ничто по сравнению с предательством каменного цветка.