Г-н Сундгрен переводил старинный японский текст. Этот текст вытворял нечто странное, да, как-то странно он себя вёл. Чем дольше г-н Сундгрен сидел над ним, тем сильнее становилось его убеждение в том, что текст фальсифицирован. Г-н Сундгрен оторвал глаза от текста и, подперев кулаком щёку, уставился в окно. «Проза жизни», - подумал г-н Сундгрен. Он подумал так потому, что взгляд его сразу упал на две кофейные чашечки, стоявшие на его широком столе ближе к окну. «Проза жизни, - подумал он, - тут переводишь японский текст, и вдруг какие-то чашечки у тебя на столе!» Г-н Сундгрен нисколько не был возмущён тем, что чашечки стояли на столе. Просто они отвлекали его. Чашечки были такого весёлого, тёплого, праздничного жёлтого цвета, такие новенькие, гладкие и блестящие, что так и хотелось выпить из них дымящегося ароматного чёрного кофе. Г-н Сундгрен тяжело вздохнул и вернулся к японским письменам. Но дело не двигалось – он то и дело косился на кофейные чашечки.
Тут в прихожей хлопнула дверь – это вернулсь г-жа Сундгрен. Она вошла в кабинет и, усевшись на диван, выпалила:
– Ты только вообрази, Микаэль! Этот Франдсен опять положил посреди дороги бревно!
Г-н Сундгрен писал.
– Я уже не знаю, каким образом можно воздействовать на него, - добавила г-жа Сундгрен.
– Не понимаю, - произнёс г-н Сундгрен, продолжая писать, - Я не понимаю, зачем ты ездишь всё время по этой дороге, если знаешь, что он каждый раз кладёт там бревно. Зачем?
– Но он не имеет права этого делать! – возмутилась г-жа Сундгрен, - Дорога находится в ста пятидесяти метрах от его дома.
«Просто человеку хочется покоя, - подумал г-н Сундгрен, - тишины и покоя».
– Да и к тому же, - взволнованно продолжала г-жа Сундгрен, - я уже как-то раз говорила с ним. Я сказала ему: «Вы не имеете права класть здесь бревно. Эта дорога не является Вашей частной собственностью. Вы ограничиваете мою свободу передвижения. Я могу пожаловаться на Вас в полицию». А он знаешь что мне ответил, хам эдакий!
– Что? – полюбопытствовал г-н Сундгрен.
– Он ответил, что сам пожалуется на нас в полицию, потому что мы нарушаем общественный порядок. Объясни мне, пожалуйста, какой может нарушаться общественный порядок, если этот мифический шум мешает ему одному!
– Почему же, - г-н Сундгрен пожал плечами, не отрываясь от японского текста, - У него ведь, кажется, есть ребёнок?
Г-жа Сундгрен ничего на это не ответила. Некоторое время они сидели в тишине: г-н Сундгрен писал, а г-жа Сундгрен рассматривала свои ногти. Потом она снова заговорила, но в её голосе уже не было слышно возмущения:
– Говорит: «Я работаю на Шпицбергене, могу я хоть дома побыть в тишине!» Как будто ему что-то слышно за сто пятьдесят метров. Ты представь: сто пятьдесят метров леса! Да к тому же, я пользуюсь этой дорогой не чаще, чем раз в месяц. И каждый раз он кладёт это дурацкое бревно.
– Почему бы тебе не убрать чашки? – мягко предложил г-н Сундгрен.
– Я уберу чашки, - сказала она, поднимаясь, - Но ты должен как-то повлиять на Франдсена!
"Какой вздор, - подумал г-н Сундгрен, какую чушь она несёт!" Он едва заметно улыбнулся и посоветовал:
– Не езди по этой дороге.
– Как интересно! – воскликнула г-жа Сундгрен, снова опускаясь на диван, - А по какой дороге я, по-твоему, должна ездить? Из аэропорта сюда никакой другой дороги нет!
Г-н Сундгрен спросил:
– А откуда здесь эти чашечки? У тебя вчера были гости?
– Нет, - ответила г-жа Сундгрен, - Никого не было. Да и чашки чистые.
– Ну и что? – не понял г-н Сундгрен.
– Значит, из них не пили кофе, - пояснила г-жа Сундгрен.
– Но ты могла их помыть! – удивлённо возразил он. Г-жа Сундгрен рассмеялась и г-н Сундгрен понял, что сморозил глупость: «Ах да, правда… Анни за мытьём двух чашечек… Да к тому же поставить их после мытья на мой стол… Действительно смешно».
Г-жа Сундгрен вдруг стала серьёзной и задумчиво произнесла:
– А знаешь, этот Франдсен… Я только сейчас сообразила: у него ведь дома нет ничего такого, что могло бы производить шум…
– Ты что, была у него дома? – сразу встревожился г-н Сундгрен. Не обращая на вопрос внимания, г-жа Сундгрен продолжала:
– Ничего нет: ни пылесоса, ни кофеварки, ни радио, ни телевизора, ни музыкального центра, ни холодильника…
– Ты что, была у него дома? – повторил г-н Сундгрен.
– У него даже вода в ванне течёт гладкой-гладкой струёй, совершенно бесшумно…
– Ты была у него дома?! – на этот раз г-н Сундгрен несколько повысил голос.
– Да, была, - спокойно ответила г-жа Сундгрен, - когда мы говорили насчёт этого бревна, он пригласил меня к себе домой – и то верно, не разговаривать же прямо на дороге…
– Но откуда ты знаешь, как у него в ванне бежит вода?
– Ну, про воду я присочинила, – нехотя ответила она, – а вот холодильника у него действительно нет, – и тут же пояснила, – мы разговаривали на кухне.
– А пылесос, – не сдавался г-н Сундгрен, – Откуда ты знаешь про пылесос?
– От верблюда, – буркнула г-жа Сундгрен. Она вдруг насупилась и уставилась в пол.
Г-н Сундгрен произнёс с мягким упрёком в голосе:
– Анни, дорогая, ты ведёшь себя просто как ребёнок.
– Ну и что? Из всех жён, которые у тебя были, я имею самое большое право так себя вести. Особенно с тобой. Тебе всё-таки сорок семь лет, а мне двадцать шесть. Тем более, ты задаёшь глупые вопросы. Что с того, что здесь стоят эти чашки? По-моему, очень красивые. Это первое. А второе: что-то нужно решить с этим Франдсеном. Я ведь не какая-нибудь эмансипированная норвежка, чтобы то и дело таскать на себе брёвна!
– Не чаще, чем раз в месяц, – улыбнулся г-н Сундгрен, – И кроме того, в этот раз ты же как-то его убрала.
Она хмыкнула:
– Ну уж нет! Ничего я не убирала. Я пошла к Франдсену и заставила его убрать. Представь, ему даже невозможно позвонить: у него нет ни домашнего, ни мобильного телефона. У него только ребёнок. Но он тоже не шумит. Он глухонемой.
Когда около полуночи г-жа Сундгрен собралась ложиться спать, г-н Сундгрен зашёл пожелать ей спокойной ночи и предупредить, что ещё пару часов поработает. Он немного полюбовался тем, как она расчёсывает свои великолепные, цвета молочного шоколада волосы, а потом потихоньку вернулся к себе в кабинет. Там он подошёл к окну, распахнул его и вдохнул холодный воздух. Близилась осень. Он прикрыл окно и тут заметил, что кофейные чашечки так и остались неубранными. Г-н Сундгрен взглянул на них сверху и теперь обнаружил, что они не такие чистые, как утверждала г-жа Сундгрен. На их донышках была кофейная гуща. Он пригляделся. На одной из чашечек виднелись следы губной помады. На другой таких следов не было. «Ну и что, - спокойно подумал г-н Сундгрен, - Ни одна из подруг Анни не красит губы». Потом ему в голову пришла следующая мысль: «А ведь Франдсен, кажется, гораздо моложе меня…» Но почему-то он не чувствовал ничего, что, наверное, полагалось бы чувствовать мужу, чья молодая жена общается с посторонним молодым мужчиной, который кладёт бревно поперёк дороги, по которой она ездит раз в месяц. Он думал о Франдсене, о его полном тишины доме и о его глухонемом ребёнке.
Г-н Сундгрен отнёс чашки на кухню, потом вернулся в кабинет и ещё немного поработал. Он окончательно уверился в том, что японский текст периода Нара – подделка. Завтра он расскажет об этом коллеге Лунну.