Путь необычайного артиста – полет ослепительного метеора. Каждый концерт – праздник, фейерверк скрипичной музыки, а в год Руслан давал не менее ста концертов. Руслан, Настя, Маша и Марианна объездили полмира. Менялись репетиторы у Маши и Насти: Маше давалось общее образование, а Настя занималась языками. Только по виду хрупкая, а на деле – железная, Марианна оставалась бессменным администратором и концертмейстером, что, к слову, приносило ей немалые деньги. Они привыкли к своей цыганской жизни, а Маша даже и не представляла, что можно жить по-другому. Музыке ее не учили:
–Музыкантом такого полета, как твой папа, ты не станешь, – Руслан целовал смеющуюся девочку, – а маячить его бледной тенью я не позволю.
–А как это – маячить? – по-русски Маша говорила хуже, чем по-французски.
–Маячить… плохо играть на скрипке. Мне аплодируют, кричат «браво, маэстро!», а тебе будут свистеть.
–Я не хочу, чтоб на меня свистели, – надулась дочь. – Во дворе мальчишки, как увидят, так и свистят. Турки.
–Они в тебя влюблены, – серьезно заявил отец, – вот подожди, вырастут, тогда ты им покажешь, где раки зимуют. Плакать будут.
–Покажу! А я на базаре видела рака, он во-о-от такой!
–Это не рак, это омар. Ты вчера его ела.
–Да?.. – девочка задумалась. – Вкусный… А раки тоже вкусные?
–Очень вкусные.
–Тогда я не буду показывать, где зимуют раки. А то они их всех съедят. Они обжоры. Я лучше сама съем.
Отец смеялся, обнимал дочь, прижимал к груди. Часто при этом в уголках его глаз набухали две слезинки, но он бдительно следил, чтоб их никто не заметил.
Настя была счастлива и, как умная женщина, понимала, что редко кому выпадает такое счастье. Красивый, молодой, страстно любящий муж, да еще богатый и знаменитый на весь мир. Здоровенькая, умненькая, не доставляющая особых хлопот дочь. Они посетили половину мировых столиц, множество крупных городов и везде были дорогими и желанными гостями. Каждое лето проводили на лучших морских курортах. Владели двумя прелестными особнячками во Франции. Да и сама Настя: Бог не обидел ее внешностью, а муж постоянно «обижал» тем, что упорно выбрасывал торты, пирожные и прочие ядовитые, как он выражался, лакомства, благодаря чему и в двадцать семь она выглядела девушкой и обращала на себя взгляды, восхищенные – мужчин, завистливые – женщин.
Но как умная, повторяемся, женщина, Настя знала, что мироздание несовершенно и полного счастья требовать от него неразумно. И ее жизнь омрачали тучки, слава Богу, что не очень большие и не очень темные. Например, совершенно неожиданная страсть Руслана к деньгам. Не следует понимать, что он ущемлял жену и дочь, здесь его как раз следовало сдерживать в тратах, но в организации концертов они с Марианной проявляли себя сущими акулами, Марианна так даже и тигровой. Шокировали, например, чопорный музыкальный бомонд джазовой скрипкой: после концерта классической музыки, заставив рыдать половину зала, сломя голову мчались в джазовый клуб, где приводили публику в экстаз (за ее деньги, публики то есть) несравненными по красоте и ритму импровизациями на тему какого-нибудь «Сент-Луи блюза» или «Колыбельной» Гершвина. В странах Латинской Америки скрипка Франсуа Ростана пронеслась вихрем фламенко и вихрь этот намел в карманы и кошельки скрипача и его импресарио ворох дензнаков.
В джазовых и фламенкистских безобразиях Марианна деятельно участвовала и в качестве скрипачки, так как была далеко не последней исполнительницей. За все это, а так же за пристрастие к своего рода шлягерам вроде «Рондо-каприччиозо» Сен-Санса, «Цыганских напевов» Сарасате или «Вечного движения» Паганини, Руслану доставалось в газетах от высоколобых обозревателей, но критика, скорее, только способствовала его финансовым успехам.
«Многоликим Янусом» поименовал его некий суровый журналист-музыковед и ядовито порекомендовал попробоваться на поприще цирковой музыкальной эксцентриады. Франсуа Ростан не только не обиделся на совет, но даже и заинтересовался и поручил Марианне навести справки о размерах предполагаемых цирковых дивидендов. Выяснилось: дивиденды мизерные. Руслан сразу потерял к предприятию интерес.
Зато он еще три раза безошибочно сыграл на бирже через подставных лиц и никто не знал точно, сколько на той игре заработал. Подозревали, что много и лишь все тот же неуемный яйцеголовый журналист-музыковед кисло утверждал, что не «много», а «очень много».
Выше мы обмолвились: «богатый и знаменитый». Знаменитый – да, но богатым он не был. Можно даже сказать – беден, как церковная мышь. У Руслана не только не числилось денег на счету, но и самого счета не имелось. Все деньги, праведно или не совсем заработанные, помещались на счета госпожи Анастасии Ростан и мадмуазель Мари Ростан. Обстоятельство это не то чтобы смиряло горечь Насти по поводу необузданной жажды мужа к деньгам, но лишало ее права пенять ему за слабость.
Второе облачко – бесконечное путешествие. Настя скучала по своему дому на побережье, но понимала, что муж должен играть и знала, как неизбежное, что ему и дня невозможно прожить без нее и Маши.
–Без тебя я тоскую, – виновато улыбался Руслан, – а без Маши – умираю. Только не ревнуй.
–Ревную, – Настя целовала мужа. – Единственная женщина, кроме меня, на которую смотришь с нежностью.
–Что ж делать, если я вас люблю так сильно, до безумия?
До безумия… Настя вздохнула. Наверное, так, иначе ничем не объяснить тайной мстительности Руслана по отношению к Анри. Вот она, третья, самая горькая туча. Женщина никогда не ошибется в чувствах мужчины и Настя давно знала, что Анри ее любит, хотя он ни единым словом не выдавал себя. Но для Руслана душа любого человека была прозрачнее капли утренней росы, он обладал нечеловеческой проницательностью и, конечно же, разобрался, что к чему и затаил злобу. Анри решился было связать судьбу с женщиной, но свадьба расстроилась и по темным полуслухам, полунамекам приложил к этому руку не кто иной, как Руслан. А совсем недавно у Анри сорвался контракт на престижную работу в Соединенных Штатах – ему вдруг отказали без всяких объяснений. И опять за кулисами темного дела мелькнула тень великого скрипача. Настя не могла понять, зачем нужны Руслану жестокие и совершенно бессмысленные интриги против благородного человека, хорошего друга, крестного их дочери. Маша, кстати, души в нем не чаяла. Может… именно из-за Маши? Тогда зачем настаивал, чтоб Анри стал ее крестным отцом?!
Анри и так нечасто их навещал, а тут совсем отошел, не поздравил Руслана с днем рождения, а на день рождения Маши всего лишь прислал подарок, чем и огорчил девочку.
Это был год, когда Руслану исполнилось двадцать пять лет, Маше – девять, а Насте должно было исполниться двадцать семь.
Пышный и шумный день рождения Маши отпраздновали в приморском особняке и там Франсуа Ростан объявил, что некоторое время не будет возобновлять контракта на очередные гастроли и с мая по август проживет безвыездно с семьей у моря. Госпожа Ростан чрезвычайно этому обрадовалась.
–Не радуйся, – охладил ее муж, – в этом году ты начнешь учиться в Сорбонне. С твоими-то знаниями иностранных языков быть всего лишь кухаркой при муже?!
На пару секунд госпожа Ростан превратилась в никельскую девчонку Настю и девчонка эта показала мальчишке Руслану язык.
В просторном подвале дома Руслан вспомнил далекое детство и оборудовал небольшую мастерскую. Фабричных скрипок не разбирал, а заказал мастерам полный комплект деталей для десяти инструментов. Ему оставалось только дострогать деки, приклеить их на обечайки и отлакировать. Великий скрипач в роли скрипичного мастера! Подшутить над Русланом бегали: во-первых – Настя, дразнившая его «горе-Страдивариусом», во-вторых – Марианна; Марианна, однако, не шутила, а закатила истерику:
–Одно неверное движение этими твоими проклятыми ножами и стамесками и – нет скрипача!!! Ты с ума сошел?!
Спускался в подвал совсем уже сдавший Поль Ружмон, говорить ничего не говорил, но осматривался весьма неодобрительно.
Но в июле Франсуа Ростан собрал всех своих зоилов в роскошной гостиной дома и одну за другой продемонстрировал все десять скрипок. Скрипачи – те попросту онемели, Настя разбиралась в звучании инструментов не хуже их, но речи не потеряла:
–Так ты действительно знаешь секрет Страдивари?..
Руслан смеялся:
–На черный день. Продашь – и с голода не умрете.
Потом погрустнел:
–Марианна, ты моя сестра, вот эти две скрипки – твои. Господин Ружмон, вы мой отец, вот ваши две скрипки. По три скрипки госпоже Анастасии и мадмуазель Марии.
Как сон пролетели четыре счастливых безмятежных месяца, день рождения Анастасии Ростан праздновали в парижском доме, Анри ее не поздравил и подарка не прислал.
В университет госпожу Ростан приняли без малейших проволочек – благодаря настойчивости мужа она в совершенстве владела шестью европейскими языками, особо блистательно – русским.
Маша пошла, наконец, в школу, сначала удивилась, что можно учиться «стадом», но потом ей понравилось, появились подруги. Единственная неприятность – привычка болтать на ворохе разных диалектов. Отвечала на вопрос, заданный по-французски, на итальянском или русском и никак не могла понять, с какой стати к ней за это цепляются.
Понемногу привыкали к оседлой размеренной жизни, только иногда томило странное чувство – звала Дорога, цыганская Странническая Звезда.
В конце сентября Руслан с женой и дочерью посетили чету Ружмонов. Селина Ружмон обожала Машу и продолжала утверждать, что она не дочь своих родителей, а их младшая сестренка.
После обеда Руслан сказал профессору:
–Хочу дать концерт по пригласительным билетам, здесь, в столице. Вам, разумеется, билеты под номерами один и два…
–Разумеется.
–Сделайте список тех, кого вы хотите видеть на концерте, Марианна подаст свой, остальное – на усмотрение хозяев зала.
На прощанье Руслан расцеловал руки Селины Ружмон, а старого профессора вдруг крепко обнял. Поль Ружмон заглянул ученику в глаза и сделал усилие, чтоб не отшатнуться. Показалось, что заглянул в голубую ледяную бездну.
–Как был он загадкой, так и остался, – размышлял вслух профессор. – Человек абсолютно бескорыстный – и готов ради лишней копейки играть в третьеразрядном кафе, человек абсолютно благородный – и такой удар по бедному Анри.
–Да может Руслан и ни при чем, – возражала жена.
–Он. Я знаю. Анри… – профессор откашлялся, – Анри… понимаешь… Анастасию любит… Уже много лет.
–Что ты говоришь?! Первый раз слышу! Почему молчал?!
–Да не пришлось к слову.
–Тайны! От меня – тайны?
–Селина, прости. Виноват.
–Если так… Пусть Анри ему спасибо скажет. Жениться на одной, когда любишь другую! Это… Этому названия нет. Может, ты сам другую любил, когда женился на мне?
–Селина!!!
–Не кричи. Я знаю – любил меня. Женщину не обманешь.
–Почему в прошедшем времени?!
–Любишь. Любишь. Теперь я виновата. Поль, Руслана не надо понимать. Он как Бог: его нельзя понять, в него можно только верить.
–Да, пожалуй, что так.
Когда Настя спросила, хочет ли Руслан, чтоб они с Машей были на его концерте, он засмеялся и махнул рукой:
–Да посидите дома. Не слышали, как я играю? Настя… – Руслан замялся. – Позвони Анри, пусть приедет на концерт.
Анастасия Ростан вспыхнула:
–Ни за что. Сам звони.
Руслан грустно улыбнулся, погладил жене голову и вздохнул.
–Придется. Маша! Пойдем крестному позвоним.
Маша обрадовалась и побежала в кабинет отца.
–Сначала я буду говорить, а ты сиди тихо.
–Дашь мне трубку!
–Конечно дам. Тихо! …Господин Шарпантье? Анри, это Франсуа. Не ожидал? Только не бросай трубку, со мной Мари, изнывает от желания услышать твой голос. Анри, послезавтра я даю концерт, прошу, приезжай… Денег не хватит на билет? На поезд?… Ах, на концерт… Анри, концерт бесплатный… Не можешь поверить? Чудо? Вот и приезжай, не каждый день чудеса случаются… Анри, я тебя не прошу, я тебя умоляю приехать! …Переступи! Прошу! …Ни за что… Вот горе-то… Анри, приезжай, приедешь – после концерта получишь мою скрипку. …Да, ей цены нет… Не собираюсь я тебя подкупать, я совершенно искренне… Повторяю, скрипка будет твоя. …Почти уговорил? Велико искушение?.. Отдаю трубку Маше.
–Крестный, приезжай, я соскучилась! Ты почему такой бессовестный – не приехал на мой день рождения? …А на мамин почему не приехал?
Руслан лихорадочно черкал на листке бумаги: «Скажи, что поцелуешь его».
–Крестный, если приедешь, я тебя расцелую.
«Неужели упустишь такой счастливый случай?»
–Крестный, неужели прозеваешь такое счастье?
«Ты же мушкетер».
–Ты же как Д’Артаньян, мне мама читала! Ага, приедешь!.. Конечно, ради меня, ради кого же еще…
«Пусть даст слово».
–Крестный, поклянись, что приедешь. …Молодец! …Отдать трубку папе? Не надо? …Передать, что приедешь? …Крестный, я тебя жду, и папа ждет. До свиданья.
Короткие гудки, отец и дочь хохочут и начинают барахтаться и дурачиться на мягком ворсе роскошного ковра.
Вечером Руслан отказался ужинать.
Ничего не ел и весь следующий день, на недоуменные вопросы смеялся и отшучивался.
В день концерта проснулся рано, принял душ, выпил полстакана минеральной воды. Настя с тревогой поглядывала на его бледное лицо и лихорадочные глаза.
–Как ты будешь играть?
–О! Как никогда. Древние русские иконописцы сорок дней постились перед тем, как приступить к написанию иконы.
Настя качала головой, Маша приставала:
–Где крестный?
–После концерта придет.
Концерт должен был состояться в очень неудобное время: в три часа пополудни, скрипач не желал слушать никаких возражений. Что ж, следовало исполнять капризы великих!..
За час до начала, перед тем, как покинуть дом, Руслан кликнул дочь.
–Машенька!..
Подхватил ее под мышки и поставил на низенький табурет.
–Давай поцелуемся.
–Ага!
Поцелуй… Другой… Третий… Маша подпрыгивала от удовольствия.
–А почему у тебя слезки на глазах?
–От счастья. Что у меня такая красивая и умная дочь.
Настя ревниво косилась на чересчур откровенные проявления нежности меж дочерью и отцом, не выдержала и подошла.
–Ромео и Джульетта?
–Мама, мама! С нами!
Руслан обнял жену за плечи.
–Давайте так: я – маму, мама – Машу, Маша – меня.
–А потом наоборот!
–Конечно. Потом наоборот: я – Машу…
–…я – маму!
–…мама – папу!
Один круг, другой, третий… В обратную сторону: один другой третий…
Руслан вздохнул:
–Все. Я пошел. Проводите меня до крылечка.
Взял скрипку и небольшой чемоданчик. Лицо у него изменилось – суровое и отчужденное. Насте оно было знакомо: перед концертом он уходил всем своим существом в призрачный и прекрасный мир музыки.
Быстрым шагом пересек двор и остановился перед автомобилем. Положил скрипку и чемоданчик на заднее сиденье, вдруг замер и схватился за голову. Побежал обратно.
–Нет! Поедемте со мной! На концерт!
–Вот новости. Мы же не одеты.
–Одеты! Незачем бальные наряды! В машину!
Маша радовалась, Настя растерялась.
–Быстрее! Я не имею права опаздывать даже на минуту!
–Да пошли, мама! – Маша изо всех сил тянула ее к раскрытой дверце автомобиля. Настя сдалась.
Сквозь тяжелую ткань занавеса на сцену просачивался ровный гул зала, Маша с восторгом носилась меж кулис, вспоминала, так сказать, молодость, проведенную среди них. Вот завизжала и повисла на шее вошедшего крестного – Анри Шарпантье. Руслан в черных брюках, в белой, цыганского покроя, рубашке, со скрипкой в руках с улыбкой наблюдал за ними. Подошел.
–Ты обещала поцеловать крестного.
–Ой…
–Вот и ой.
–Анри, наклонись! Ты длинный, прямо как журавль!
Поцеловала.
–Позови маму.
Девочка убежала, Руслан подал Анри руку. Тот, не поднимая глаз, с трудом протянул свою.
–Не сердись, Анри.
–Я не возьму твою скрипку.
–Возьмешь. Анастасия! – позвал жену. Настя тихо подошла, тихо поздоровалась. Руслан смеялся странным серебристым смехом.
–Бедная моя! Она знает, что между мной и Анри пробежала кошка, без памяти рада, увидев его, но как радоваться при муже?
–Руслан!.. – Настя мучительно покраснела, на глазах блеснули слезы.
–Беда с вами… Дети! Перед самой сценой я велел поставить шесть кресел – Ружмоны, вы трое с Машей, Марианна.
–А Марианне зачем?
–Буду играть Баха. Идите в зал.
Раскрылся занавес. Громовыми аплодисментами, стоя, встретил зал великого артиста. Руслан низко кланялся, широко раскидывал руки со скрипкой и смычком, словно хотел обнять всех
Сцена выглядела несколько необычно: немного сбоку красовалась высокая изящная узкая стойка, на ее круглой столешнице виднелся черный предмет в виде застывшей волны. Никто не понял, что за предмет чернеет на стойке, только Марианна разглядела, что это часы с большой секундной стрелкой. А шагах в трех от стойки поместилось кресло, седьмое, такое же, как шесть перед сценой.
Концерт начался.
Половина тех, кто находился в огромном зале, видела и слышала все. Слышала Бостонский симфонический оркестр. Пение Энрико Карузо, Вениамина Джильи, Марии Каллас, Мариан Андерсон. Видела балеты Джорджа Баланчина, балеты Большого Театра. Аплодировала Брониславу Губерману, Яше Хейфецу, Пабло Касальсу. Кричала «бис» Сергею Рахманинову, Владимиру Горовицу, Артуро Микеланджели. Но такого не видел и не слышал никто.
По щекам Поля Ружмона катились слезы, потрясенный Анри обратился в каменное изваяние, он даже не аплодировал, Маша перебралась в кресло к матери, они втиснулись в него, обнявшись, и тоже не аплодировали.
Скрипач поглядывал на часы, все чаще и чаще. И после одного из номеров, как стихли овации, заговорил, медленно, явно затягивая время.
–Попрошу любезных слушателей… Я исполню два произведения… я… не хочу, чтоб им аплодировали. Первое, связанное… со слишком личным! Мне не по душе будут проявления восторга. Прослушайте молча, очень прошу. Второе – не музыка. Я не знаю… Философия, беспримерная философия. Совершенно не понимаю, как можно аплодировать. Нельзя аплодировать, глядя на распятие.
Артист замолчал и мрачно посмотрел на циферблат черных часов.
–Генрик Венявский, «Легенда».
Настя взметнула ресницы. «Легенду» в исполнении Руслана она слышала в последний раз (он же и первый) в далеком сибирском городке Никеле, в пустынном фойе второго этажа незабвенного «Горняка». «Это же признание в любви! Девчонки, сознавайтесь, кому?»
…Тишина в зале – мучительная. Отдавалась в груди болью. И все были благодарны Руслану, когда он нарушил невыносимое безмолвие:
–Иоганн Себастьян Бах, «Чакона».
Обернулся к Марианне и тихо попросил:
–Сойди в зал, я хочу остаться один.
Скрипач стоял неподвижно и неподвижный его взгляд застыл на циферблате черных часов. Бесплотные картины воображения наплывали одна на другую: вот ясли и Младенец, вот Звезда, ведущая волхвов… Вот берега Иордана и Тивериадского озера… Вот высокий, сутулый, некрасивый человек с удивительными пронизывающими глазами… Вот Голгофа, вот крестные муки, вот миг, когда душа распятого человека покинула измученное тело, а крохотная искорка души вспыхнула ре-минорным трагическим аккордом, пронеслась над тысячелетиями и зарыдала под смычком Руслана. Звучала «Чакона» Иоганна Себастьяна Баха.
Зал не дышал. То, что он слышал едва ли являлось музыкой. Вернее, помимо музыки витало нечто, непостижимое человеческим разумом. Постигал ли «нечто» сам исполнитель? Этого никто не узнал, никогда.
Руслан не сводил широко раскрытых глаз с циферблата часов, крестный путь заканчивался, две слезы повисли на темных ресницах. Трель и заключительная «РЕ».
Опустил руки со скрипкой и смычком и вдруг пошатнулся. В последние мгновения жизни успел опуститься в кресло, прижать скрипку к груди и сказать чужим голосом:
–Маша!.. Настя!.. Простите…
Истину случившегося поняли из отчаянного детского крика:
–Он умер!! Папа, не надо! Я не хочу! Я не хочу!
Опустим описание горестных подробностей дальнейшего…