В конце августа Поль Ружмон, Марианна и Анри Шарпантье поехали на юг, навестить исчезнувшее из столицы музыкальное чудо. Слухи и домыслы о нем не прекращались, хотя за лето и поутихли.
–Что за странная фантазия играть в кафешантане? – размышлял вслух профессор. – А мадмуазель Анастасия, оказывается, танцовщица.
–Мадам Ростан, – равнодушно поправил Анри.
–Да, так, но… для меня она – девочка, ребенок. Жена исстрадалась по ним – наши дочери нас не очень балуют вниманием.
В приморский городок приехали под вечер, немного поплутали, пока отыскали искомое увеселительное заведение. Нашли свободное место в довольно шумном зале, заказали бутылку вина, три салата, фруктов, сидели и косились на эстраду, где разбитная и смазливая девица бойко пела достаточно фривольную шансонетку.
–Скрипач Франсуа Ростан уже выступал? – спросил Ружмон официанта.
–Еще нет, – ответил тот.
–Я его учитель.
–О! Дай вам Бог, господин, долгих лет жизни. С тех пор, как Франсуа и мадмуазель Анастасия работают у нас – наш ресторан процветает.
–Громко сказано – ресторан, – фыркнула Марианна.
По залу прокатилась волна оживления, жующая и пьющая публика побросала рюмки, вилки, ложки и обернулась к эстраде. А там стоял черноволосый цыган со скрипкой и чернокудрая цыганка в широкой пестрой юбке.
–Ух ты! – восхитилась Марианна.
Цыган поднял скрипку и…
–«Рондо-каприччиозо»! – ахнула девушка.
–Чем не цыганский танец?! Ах, шарлатан!..
–Гениальный шарлатан, – уточнил Ружмон. – Второй Паганини.
–Если не более…
Скрипка не сопровождала движения танцовщицы, а сплавлялась с ними в единое целое, в удивительную, фантастическую квазиимпровизацию. Пораженный Анри не мог отвести глаз от танцующей Анастасии. Он помнил ее уличной Золушкой, когда встретил первый раз у консерватории, потом серым сжавшимся птенцом в консерваторском фойе, наконец исстрадавшейся, с остатками пятен на лице после родов, молодой женщиной. И вдруг – страстная цыганка с вкрадчивыми, волнующими движениями тела и сжигающий ее глазами и звуками скрипки цыган, ничего общего не имеющий со светлым и голубоглазым юношей. Те же чувства обуревали Марианну, но скрипачи есть скрипачи – несравненное искусство артиста заслонило все. Анри стиснул пальцы обеих рук.
–Эти люди понимают, что они слышат?! – простонала Марианна, когда зал взорвался криками и аплодисментами.
–Понимать – едва ли, но – чувствуют.
–Господин Ружмон, так вы знали, что все это комедия?..
–Знал, Марианна. И «Сурка», которого ты так ловко скопировала, Франсуа играл в моей трактовке. Помню, только-только я собрался взять его за шиворот и выставить за дверь, как он заиграл каприс Паганини. Не успел выставить… Послушал и понял – выставлять надо меня.
–Господин Ружмон!..
–Шучу.
Профессор поманил официанта.
–Мадмуазель Анастасия будет еще что-нибудь танцевать?
–О, нет. Один танец, – официант наклонился и прошептал: – Хозяин платит им бешеные деньги. Приходите завтра – индийский танец! О! – официант поцеловал кончики своих пальцев.
На другое утро Поль Ружмон, Анри и Марианна отправились в гости к артистам кафешантана, но дома их не застали. Владелица живописной мансарды, пышнотелая шатенка лет сорока, ответила, обмасливая томным взором импозантную фигуру Анри, что ее жильцы всем табором откочевали на берег моря.
–Здесь недалеко – несколько минут пешком. Господин Ростан любит всего три вещи: Марию, Анастасию и море.
–А скрипка? – возмутилась Марианна.
–Что – скрипка? – вытаращила глаза хозяйка.
–Скрипку он любит?
–Откуда мне знать.
–Но он же на ней играет!
–Первый раз слышу.
–Они что, недавно у вас поселились?!
–Три месяца. Хорошие жильцы, веселые, но не шумные, платят вовремя, сейчас в мансарде живут, зимой в комнаты переберутся.
Профессор молча повернулся и зашагал в сторону моря, ученица и ученик за ним.
–Ему все равно – играть ли «Сурка» или «Рондо-каприччиозо», – бормотал Ружмон, – имею в виду технический аспект – разминка не требуется. Иногда задумываюсь: человек ли он?
–Человек, да еще и мальчишка. Смотрите! – кивнула девушка.
По белому песку побережья носились взапуски две фигуры: одна в белой рубашке и кремовых шортах, другая в зеленом цветастом сарафане. Вчерашняя (а ныне – белокурая) цыганка первая заметила приезжих, присмотрелась и с криком помчалась к ним. Цыган (светло-каштановый) за ней. Запыхавшись остановились перед Ружмоном, Анри и Марианной, глаза их сияли неподдельной радостью, Настя, как робкая голубка, чуть-чуть заслонилась плечом Руслана.
–А мама… ой! тетя Селина тоже приехала? – выпалила она.
–Нет. Просила передать тебе гостинец, – Ружмон подал Насте небольшую изящную коробку со сладостями.
Настя коробочку открыла, взглянула, отпрыгнула от Руслана шагов на пять, вызывающе на него посмотрела и, нимало не стесняясь, принялась угощаться. Руслан улыбнулся и молча опустил глаза.
–Что за пантомима? – поинтересовался профессор.
–Ага, пантомима! – по-французски лакомка тараторила уже довольно бойко, хотя и с немалыми огрехами. – Если я куплю конфету или пирожное, а он найдет, то сразу и выбросит.
–Зато на тебе ни грамма колбасного сала нет. Тебе все завидуют, а ты бы все испортить готова.
–И врешь ты все. Не мне завидуют, а тебе. Мужчины, – хладнокровно отпарировала Настя, но взглянула на Анри, покраснела и страшно смутилась.
–И гостинец от тети Селины я бы ни за что не выбросил.
–Еще бы. Сам бы съел, – Настя со вздохом повертела пустой коробкой. – Конечно, ты прав. Как всегда. Даже скучно от того, что ты всегда прав. Но так хочется поесть сладкого! – пожаловалась Марианне.
Анри молчал, пораженный в самое сердце. Такой удивительной женщины он не встречал. Вся она искрилась радостью жизни и незнакомой ему светлой северной красотой. Позавчера он видел Золушку, вчера (в кафешантане) – соблазнительную женщину, каких тьма-тьмущая на каждом бульваре, сегодня… А что – сегодня? Трепещущее, непередаваемой игры и красоты полярное сияние, но сияние не холодное, а напоенное весенним теплом. Мысли Марианны имели более прозаическую окраску: «Вот тебе и рыба. Такую девушку высмотрел».
Где-то требовательно запищал ребенок, юных родителей как ветром сдуло. Нянька у коляски замахала на них руками, отгоняла, как нетерпеливых цыплят. Донеслась испанская речь, няня потрясла перед Настей и Русланом сухой пеленкой, потом махнула ею в сторону гостей. Парочка взялась за руки и пошла обратно.
–Вчера вечером мы слышали Сен-Санса и видели, как мадмуазель Анастасия танцевала под его музыку, – начал разговор профессор Ружмон.
Руслан растерянно взглянул на него, на Анри, потом на Марианну.
–Не беспокойтесь. Анри единственный, кого нам не удалось провести. Человек он благородный и, когда надо, умеет молчать. Марианна бросила скрипку…
–Я не бросала.
–…на второй план отодвинула, занялась фортепиано. Лучшего концертмейстера тебе не сыскать, так что же от нее таиться?
Руслан взял Анри за руку, пожал, Марианне поцеловал кончики пальцев.
–Теперь вы дадите настоящий концерт?
Руслан вопросительно взглянул на профессора.
–Об этом нам и надо поговорить. Во-первых, вам надо поступить в консерваторию…
–А меня примут? – глаза Руслана лукаво блеснули, но Ружмон не подхватил шуточного тона.
–Я окажу протекцию. Экзаменационная программа… как сказать-то… должна быть исполнена в щадящем режиме. То же самое относится к концерту. Ничего сверхъестественного. Вчерашний Сен-Санс… Боже упаси. Нас выведут на чистую воду. Кстати, в кафешантане… Не мешает и там вести себя поскромнее. Вчера… – профессор не нашел подходящих слов и лишь развел руками.
–Хочется же поиграть! – жалобно ответил Руслан.
–Сегодня вечером нам и поиграете. Мадмуазель Анастасия, вы нас приглашаете?
–Конечно!
–А как я буду учиться? – спросил Руслан. – Мы не хотим отсюда уезжать, даже ради Маши. И нам хорошо платят за номер. Я всю жизнь мечтал жить на берегу моря.
–Экстернат. Но раз в месяц вы должны давать концерт в столице, чтоб через год подойти к вершине. И тогда… моя миссия кончится.
Руслан схватил профессора за руку.
–Она никогда не кончится! Мы вам всем обязаны! Вас нам Бог послал!
–Ну-ну, поменьше лирики. Завтра в Париж.
–Надолго?
–Дня на три.
–Настя, не соскучишься?
–Я не хочу! Я с тобой!
–А Маша?
–И Маша! И няня!
–Да зачем?! Три дня! Возить Машу туда-сюда!
–Я не хочу! Я боюсь!
–Анри, останьтесь с Анастасией, – пошутил Руслан. Но Настя шутки не поняла и вцепилась молодому мужчине в рукав.
–Господин Анри, пожалуйста! Вы же крестный отец Маши!
«Чем скорее и чем дальше ты удалишься от этой женщины, тем лучше будет для тебя, – подумал он, – а если ты останешься здесь на три дня, то погибнешь безвозвратно».
–Если ваш муж не против, почту за честь служить вам защитой.
–Он не против! Он меня ни к кому не ревнует! Ты ведь не против?
–Конечно нет. Маше ни к чему путешествовать. Сквозняк, или еще что.
Под вечер, ничтоже сумняшеся, Руслан заставил Настю и Анри отрепетировать три танца; мотивировал тем, что негоже, дескать, терять зазря гонорар. Ружмон смеялся:
–Анри! Поздравляю! В кабаке ты еще не концертировал!
А после выступления, в своей мансарде, Руслан до поздней ночи играл «Сонаты и партиты» Баха.
–Почему вы никогда не играете «Чакону»? – спросил Ружмон. – Надо выучить.
–Играю. Очень редко, – тихо ответил Руслан. – «Чакона» – музыкальное отображение Евангельской жизни Христа, чтоб исполнить ее, надо… надо… Сегодня у меня неподходящее душевное состояние.
По ночным уснувшим улицам Поль Ружмон и Анри Шарпантье возвращались в свою гостиницу. Марианна осталась у Ростанов.
–Счастливые, как пара зябликов, – вздохнул Анри, думая о Франсуа и Анастасии.
–Счастливые?.. – профессор задумался. – Когда женщина рожает, особенно пичуга, вроде Анастасии, она кричит на родном языке «мама». А мадмуазель Анастасия кричала на ломаном французском «Тетя Селина! Тетя Селина!» Подумать только, как призрачно и зыбко их существование в чужом неприветливом мире.
–Мадмуазель Анастасия… Мадам Ростан!
–А! – Ружмон махнул рукой. – Я не воспринимаю малютку их дочерью – младшая сестренка. Какая из нее «мадам»!
Руслан с Марианной долго обсуждали и составляли репертуар будущих концертов. Перед тем, как попрощаться перед сном, Руслан пошутил:
–От птицы рождается птица, от лягушки – лягушка, понянчись полдня с Машей – узнаешь, что за «рыба» ее отец!
Утром Руслан, Марианна и профессор уехали, Анри два часа учил на память странную для него музыку к украинскому танцу, затем сопровождал трех женщин на берег моря. Караулил маленькую Машу, пока нянька и Настя плескались в море, даже поменял ей пеленки, чем вогнал тех в великое смущение. Нянька говорила только по-испански и не реагировала ни на самомалейшее французское слово.
–Она не понимает по-французски? – спросил Анри.
–Понимает, – сморщила носик Настя, – не хуже нас. Только Ру… Франсуа пригрозил, что уволит ее, если услышит хоть слово не по-испански. У него… – она потерла пальцем висок, – хочет, чтоб я поступила в университет, филологом. Закончишь, говорит, Сорбонну, будешь преподавать русский язык и литературу. Надо оно мне. Я танцевать хочу. А он – это сейчас можно танцевать, а потом будет неприлично. Это когда он великим скрипачом объявится. А я уже три языка знаю, по-испански вот учусь. А он легкий – легче, чем французский и английский.
Настя болтала, а бедный мушкетер чувствовал, что шагнул в пустоту бездонной пропасти и неудержимо падает в нее, набирая скорость. Мучения достигли апогея вечером, когда Настя принялась наряжать его в украинскую вышитую рубаху. Смеялась, всплескивала руками:
–Вылитый хохол! И усы – точь в точь!
Слово «хохол» шло без перевода, но Анри смутно улавливал смысл.
Временно заменяющий несравненного Франсуа музыкант хозяину кафе понравился и он предложил ему контракт, так как, по его мнению, танцевальные номера мадмуазель Анастасии могли много выиграть, сопровождай ее танец не один, а два скрипача. Анри горячо поблагодарил хозяина, но с сожалением, почти граничащим с отчаянием, вынужден был отказаться.
Ночевать Анри определили в комнате няни, а няня ночевала в мансарде с Анастасией и Марией. Хозяйка поворчала было, что это, де, не в правилах ее дома, но импозантная внешность мсье Шарпантье сладко пощипывала ее зрелое сердце и она смирилась.
Первый, так сказать, академический концерт Франсуа Ростана состоялся в знаменательную годовщину исполнения им несчастного «Сурка». То ли слухи о музыкальном феномене никогда не угасали, то ли Марианна оказалась феноменальным администратором, а скорее всего и то и другое, но зал был набит слушателями до отказа. Некоторые случайные любители музыки недоумевали: из-за чего сыр-бор? Неплохой скрипач, играет легко, достаточно выразительно, но что особенного? Но когда сообщалось, что всего год назад юноша не умел играть – отказывались верить. На этой почве даже случилась ссора. Те же, кто имел счастье слушать Ростана от «Сурка», патриархи своего рода, внимали ему затаив дыхание. Родилось и усиливалось ощущение тайны, но разгадать тайну не удавалось никому. Ушлые журналисты пытались достать Франсуа Ростана, но скоро бросили это безнадежное дело: музыкант молча поворачивался к ним спиной и не отвечал ни единого слова на все вопросы.
А еще через год Руслан подвел черту под своим мнимым ученичеством. Музыкальный мир почтительно расступился перед скрипачом, равного которому не знала история. За железным занавесом, в далекой России, слухи о чудесном скрипаче вызывали у двух женщин странные и смутные мысли и воспоминания, но они остерегались делиться ими. Голубоглазый мальчик, сверкнувший в тусклом Никеле молнией – «Кампанеллой»… Голубоглазая девочка, неподражаемо пляшущая под его скрипку «Цыганский танец»… Нет, не может быть. А если – может? Тогда тем более лучше помолчать.
Руслан объявил, что собирается вести жизнь гастролера и не станет выступать лишь в тех странах, в которых избегал давать концерты Пабло Касальс. Импресарио и концертмейстер – Марианна, которая, к молчаливому огорчению профессора Поля Ружмона, с головой погрузилась в фортепиано и почти забросила скрипку. Вести концерты на языке той страны, где они гастролировали, полагалось Анастасии. Ей же, на пару с Марианной, предлагалось отбиваться от репортеров, публику эту Франсуа Ростан на дух не переносил. Анастасия же и Машина няня должны были заботиться о разных мелочах, вроде организации быта их маленького табора. Маша подросла и без памяти любящий ее отец, ни под каким видом не желал с ней расставаться ни на минуту.
Непосредственно перед началом гастрольной эпопеи молодая семья Ростанов потеряла почти все свои не так уж большие сбережения. Руслан по наивности (как считали Поль Ружмон и Марианна, устроившие ему жестокую головомойку) приобрел на бирже пакет совершенно безнадежных акций и только моргал глазами, когда несколько газет развлекли своих подписчиков весьма непринужденными фельетонами. Однако у англичан имеется очень хорошая поговорка: «Хорошо смеется тот, кто смеется последним». Через полтора года стоимость акций взлетела до запредельных высот. Франсуа Ростан приобрел особняк на побережье, дом в столичном пригороде и бриллиантовое колье любимой жене. А Марианна и Поль Ружмон развели руками: извинений Руслан не принял. А несколько других газет тоже развлекли подписчиков фельетонами, где высмеивали редакторов газет, которые высмеяли в свое время великого скрипача.