Даже после тяжелейшего похмелья славной милиции города Никеля не привиделось бы, что пока она шарилась по заброшенным стройкам, канавам и посадкам, пропавшие юноша и девушка серым туманным утром неуверенно брели по бульварам и площадям Парижа. Настя шла как сомнамбула, вцепившись в рукав куртки Руслана; уж если он, человек несокрушимого сердца, с трудом приходил в себя, то что сказать о бедной слабой девушке?
Руслан держал в левой руке скрипку и довольно объемистую сумку, у Насти тоже была сумка, поменьше. Время от времени Руслан обращался к прохожим, одни пожимали плечами, другие указывали куда идти. Денег на такси у них не было, сверток с золотыми безделушками Руслан надежно упрятал во внутреннем кармане куртки. Неприятная неожиданность: попытка продать золотую вещь могла привлечь внимание полиции, надо было что-то придумать. Хорошо, что запаслись несколькими бутербродами и четырьмя плитками шоколада.
–Ничего, моя хорошая, потерпи, все темное – позади, впереди только свет, мы до него дойдем.
Настя не отвечала, словно и не слышала.
Наконец достигли цели – Парижская консерватория! У Руслана блеснули глаза, но он остановился в нерешительности, не зная, что предпринять дальше.
–Никакого плана у нас нет, будем действовать по вдохновению. Остановим человека со скрипичным футляром и…
–Вот, тащится, твой человек в футляре.
Руслан прищурился.
–Ну его. Маленький, толстый, пыхтит. Де еще в очках.
–А тебе что за дело?!
Маленький, толстый и очкастый прокатился мимо.
А вот торопится изящная, черноглазая и черноволосая скрипачка, похожая на портрет актрисы кисти Франсиско Гойи.
–Смотри, какая красавица. Быстрей останавливай.
–Нет. Она на Руфину Ефимовну смахивает, обниматься полезет.
Третью кандидатуру забраковала сама Настя, то есть, не забраковала, а испугалась нарваться на унижение. И то: высокий стройный, темноволосый мужчина лет двадцати четырех, щегольски и даже изысканно одетый, с великолепными усами. Усы делали его похожим на киношных мушкетеров. Настя уже измучилась от косых взглядов прохожих: всех, по-видимому, поражал последний писк моды города Никеля, неважно, что о существовании этого города никто не подозревал. Предстать в своих нарядах пред насмешливы очи такого аристократа! Шутить изволите?!
–Не подходи к нему. Это, наверное, профессор. Еще ругаться начнет.
Но Руслан пристально вгляделся в роскошного француза и мягко отстранил Настю.
Анри Шарпантье чрезвычайно удивился, когда ему преградил путь незнакомый юноша, довольно нелепо одетый, со скрипичным футляром в руках. Юноша быстро, и, как будто захлебываясь, заговорил, но у парижанина удивленно приподнялись брови.
–Я плохо понимаю английский язык.
–Я разве говорил по-английски?.. – испугался странный незнакомец, но опять таки по-английски.
Заговорил снова, но осекся и, словно от нестерпимой боли, закрыл лоб ладонью.
Пораженный француз услышал немецкий говор, но язык, на котором тот пробормотал несколько последних слов, был ему совершенно неизвестен.
Наконец послышалась французская речь, юноша говорил медленно, контролируя, по-видимому, каждое слово.
–Извините меня, я разволновался. А в таком состоянии постоянно путаюсь в языках.
Француз не знал, что и думать, незнакомец продолжал:
–Скажите, кто здесь, – он кивнул в сторону здания консерватории, – самый лучший учитель на скрипке? Я хочу научиться.
«Деревенщина, – подумал было мушкетер, но вспомнил вавилонскую путаницу в четырех языках и решил отложить окончательные выводы на потом. – Кто он? По-французски говорит хорошо, но кто же забывает от волнения родной язык? Англичанин? Похож, но опять: как можно говорить на родном языке и считать, что говоришь на иностранном?! Чушь. Немец? Скорее всего. Хотя… Там еще какая-то цыганская тарабарщина звучала. И что за замарашка с ним? До чего вульгарно одета…»
–Мой педагог, профессор Поль Ружмон.
–Познакомьте меня с ним.
–У кого вы учились?
–Я?.. Немножко сам… Месяца полтора…
–Наивная вы душа. Ружмон не берет в свой класс даже сильных скрипачей. Он берет очень сильных. Я, например, начал заниматься с пяти лет… – незнакомец в ужасе округлил глаза, – …и вот уже двадцать лет по пять-шесть часов ежедневно. А вы – «месяца полтора»… Не говоря о вас, профессор меня выставит за дверь за попытку познакомить с ним.
На юношу было жалко смотреть. Анри отличался добротой и сердечностью, сердце у него защемило.
–Не знаю, чем и помочь. Хотите, дам несколько уроков?
Незнакомец отрицательно покачал головой.
–У меня нет денег… Я думал…
–Я не возьму с вас платы.
–Нет. А профессор не купит у меня скрипку? Скрипка старая, я ее кое-как подремонтировал, напортил наверное.
–Чья скрипка?
–Моя, чья же еще. На ней мой дедушка играл. Мать говорила.
–Мастер, кто мастер?
–Я же сказал, что сам ремонтировал ее. Там верхняя дощечка отлипла от боков, я развел столярный клей…
У Анри Шарпантье заиграли желваки на скулах.
–Кто ее сделал? Сто, двести лет назад.
–А… Какой-то Мад… Мад…
–Маджини?
–Кажется, да. Да. Это единственное, чем вы можете нам помочь.
Юноша уже успокоился, языки не путал, смотрел печально и отрешенно.
–Господин Ружмон будет через некоторое время. Я передам вашу просьбу. Думаю, он согласится посмотреть скрипку. Даже если это и подделка.
–Нельзя нам подождать в вестибюле? Она… вот… мы смертельно устали…
В поникшей фигуре девушки было столько жалкого, беззащитного…
–Пойдемте.
Руслан и Настя притулились на небольшом диванчике, Руслан обнял подругу, гладил ей волосы, что-то шептал, достал бутерброд и заставил съесть.
Мимо сновало много разного народа, изящно и со вкусом одетого; изящно и со вкусом одетый народ с недоумением косился на убогую одежду непонятной парочки, похожей на двух опрятных нищих, еще не растерявших остатков достоинства. Руслан поначалу пытался угадать меж сновавших туда-сюда лиц особу профессора Ружмона, но скоро оставил это занятие, взял Настю за руку и задумался.
–Господин Ружмон ожидает вас, – раздался над ними официальный и строгий голос Анри Шарпантье. – Я вас провожу. Сумки оставьте у своей спутницы.
Руслан поднял голову. Рядом с усатым скрипачом-мушкетером стояла женщина лет тридцати и участливо смотрела на перепуганную девушку. Руслан поднялся, Настя тихо ахнула и вцепилась в него. Женщина засмеялась и положила руку ей на плечо.
–Она не говорит по-французски. Немного знает английский, – в голосе Руслана проскользнули просительные нотки.
–Вери гуд, – женщина потянула Настю за собой, – не бойся, ничего с тобой не случится, пойдем со мной. Замучилась, бедняжка.
Профессор Ружмон весьма повеселился, когда его любимый ученик живым слогом описал предполагаемого неофита скрипичного искусства. Так же скептически отнесся он к возможности увидеть подлинного Маджини. Но его крайне заинтересовал человек, который в волнении не может сообразить, на каком языке разговаривает.
–Это как надо владеть языками, чтоб вот так путаться?! Совсем мальчик, говоришь? Шестнадцать лет? Гм. На такое необыкновенное существо грех не посмотреть. А девица, такое же чудо?
–Да нет. По-моему, заурядная и серая барышня. Цепляется за сумки и его рукава.
–Веди.
Все же профессорское веселье снизило свой градус, когда он увидел красивые, голубые, печальные глаза странного юноши.
–На каком языке мы будем с вами разговаривать, молодой человек? На английском? – по-английски.
–Можно на английском, – тоже по-английски.
–Или на немецком? – по-немецки.
–Мне все равно, но вам – нет. У вас неважное произношение, вы его, вероятно, знаете не очень хорошо, – тоже по-немецки.
Профессор растерялся.
–Может быть, на каком-нибудь другом… побеседуем? – это уже было сказано по-французски и с долей раздражения.
–Можно и на каком-нибудь другом, но я знаю всего четыре языка.
–И какой же четвертый?
–Позвольте не ответить.
–Из чего можно заключить, что это ваш родной язык, а вы – Гарун аль Рашид или граф Монте Кристо.
–Вы проницательны, – в голосе незнакомца Поль Ружмон уловил нотку иронии, – но на араба я не похож, а Эдмон Дантес был чистокровным французом.
Испарились последние остатки веселья.
–Покажите вашего Маджини, – сухо попросил профессор.
–Я точно не знаю, но звук… очень хороший…
–Покажите.
Руслан вынул инструмент и протянул педагогу, Ружмон, не прикасаясь, всмотрелся. Презрительно поджал губы.
–Молодой человек, это дрянная фабричная скрипчонка, да еще кем-то перелакированная. Забирайте своего Маджини и до свидания.
–Звук…
–Вы – авантюрист. Только еще очень неопытный. Я не собираюсь пачкать рук о ваше полено.
–Пусть – авантюрист. Но авантюру, любую! надо доводить до конца.
И Руслан изготовился играть.
–Тьфу!!! – профессор резко повернулся к «авантюристу» спиной и отошел к окну.
–Мне дорого время. Играйте и уходите наконец.
Незнакомец проверил строй, подтянул струны, Ружмона поразил мощный наполненный звук скрипки, поразила атака – так владеть смычком может только профессионал. Понять, что бы все это значило, не успел: Руслан заиграл четвертый каприс Паганини.
В области скрипичного искусства профессор Поль Ружмон являлся крупнейшей величиной, несколько тактов музыки и он уже знал, перед ним – несравненный мастер.
Скрипач доиграл каприс, профессор все так же неподвижно стоял у окна.
–Еще что-нибудь, – тихо попросил он.
Срипка пошептала открытыми квинтами и на пианиссимо взлетела следующим каприсом: десятым. Убийственное мартле окончательно доконало Поля Ружмона. Глубокая и оригинальная интерпретация в сочетании с беспредельным техническим могуществом!.. Мелькнула малодушная мысль: жизнь прожита напрасно… Безусый мальчишка, явно не знающий, что такое хороший костюм… Грубая фабричная поделка, звучащая лучше иного старого итальянца…
–Что вы от меня хотите, молодой человек?
–Быть вашим учеником.
–Я не понимаю, к чему эта комедия? Вы не можете оценить истинный масштаб своего исполнения? Хотите услышать оценку из моих уст? Вот она…
–«…вам нет равных», – докончил за него Руслан, – а играть комедий я себе позволить не могу.
–Тогда что?! Что вам надо?!
–Господин профессор, неужели вам не доставила удовольствия моя игра? – вдруг улыбнулся Руслан. – Что с вами? Вы на меня смотрите, как на врага, а я, как милостыни, жду вашей помощи.
–Да… Что я… Очень уж неожиданно… Но ведь смешно представить вас… представить вас… учеником!
–Мне следует сразу концертировать.
–Безусловно.
–И вы согласитесь выступить моим продюсером.
–Почту за честь.
–Договорились. Задавайте вопросы.
–Что?..
–Откуда я. Кто. Где и у кого учился. Почему никто никогда не слышал о феноменальном вундеркинде. Допустим, вам это неинтересно, но это интересно газетам и вопросы задают репортеры. Что им ответить?
–То, что есть… Неужели это трудно?..
–Было бы трудно – как-нибудь ответил бы. Невозможно.
–Я… начинаю вас бояться.
–Бояться нечего. Мы с Анастасией уроженцы Эльзаса, вот наши документы.
Профессор взял бумаги, мельком просмотрел и вернул. Чуть усмехнулся.
–Думаю, что после боёв, бомбежек, пожаров никаких архивов, касающихся ваших документов, не сохранилось.
–Вы правильно думаете, – холодно подтвердил Руслан, – но подумайте так же о том, что мне мучительно трудно… не иметь возможности быть с вами до конца откровенным.
–Извините. Но вы назвались эльзасцем. Я, простите, знаю Эльзас, а ваш язык… еще раз простите – даже не французский.
Руслан широко раскрыл глаза.
–Французский, французский. Но только – литературный, первоклассно литературный, первоклассно выученный. И, если не секрет: зачем вы разыграли перед Анри вавилонскую интермедию?
Руслан всплеснул руками, покраснел и потупился.
–Мне надо было чем-то его поразить. А то он, как вы, и разговаривать со мной не захотел бы.
–Я так и думал. Но мы отвлеклись. Объясните же наконец, зачем я вам понадобился.
–Да Боже мой, господин профессор! К вам приходит наивный провинциал, пилит на скрипке нечто несусветное, смеетесь вы, хохочут ваши ученики. Желая повеселиться и повеселить других, вы ему ставите правую руку, даете задание и приглашаете явиться через месяц. Провинциал является с выполненным заданием и всем уже не до смеха. Вы поражены, даете второе задание. И так далее. Через несколько месяцев музыкальный феномен догоняет студентов консерватории, вам слава, а я решаю все свои жестокие проблемы.
–Ясно. Гениально придумано.
–Ни за мной, ни за Анастасией не тянется даже паутинки чего-либо недостойного или противозаконного. Мы никому ничем не обязаны и нам никто ничего не должен. Мы одни в мире.
–Верю. Но если вы всего лишь беглые Ромео и Джульетта, то игры в таинственность излишни, хотя бы потому, что я, проживший жизнь человек, смогу уберечь вас от опрометчивостей, свойственных юности. Но если вы дети высокопоставленных лиц…
–Почему вы так думаете?
–На это может указывать ваше знание иностранных языков. Вы такой же Франсуа, как я – Чан Кай-ши. Не исключен международный скандал, я ничего не боюсь, но не желал бы оказаться в его центре.
Руслан рассмеялся:
–Господин профессор! Иностранный язык – куда ни шло, но где вы видели министерского сынка, убивающего жизнь на «Каприсы» Паганини?!
–Да. В самом деле.
Руслан наморщил переносицу и, по-видимому, начал переводить на французский известную ему на другом языке фразу:
–«Он ни к кому не питал ненависти и ни за что не боролся. Он ничем не был обязан безжалостной ненасытной Родине. Он жил свободным нищим».
–Какие ваши годы, что вы видели, что пережили, чтоб говорить такое? Родина есть родина, какая бы она ни была.
–Да. Есть родина-мать, есть родина-мачеха, – на профессора Ружмона смотрели глаза, обожженные невиданной, нечеловеческой печалью. – Вот вам захотелось поехать в Америку – вы покупаете билет и едете. А есть… есть… места, где одно желание побывать в Америке может навсегда испортить жизнь и карьеру; за попытку уехать можно получить несколько лет концлагеря; а удавшееся бегство калечит жизнь всех оставшихся родственников и хорошо, если не навлечет на сбежавших наемных убийц. А имя мое – Руслан. Не Франсуа. Пожалуйста. Может, какой-нибудь проницательный Франсуа Видок заинтересуется французским скрипачом, которого кличут совершенно… иностранным именем.
Профессор долго молчал, тяжело вздохнул.
–Раз вы не собираетесь в ближайшее время… хорошо играть на скрипке, то где и как собираетесь жить со своей девушкой?
Руслан потупился.
–У меня было четыре скрипки, три пришлось продать и…
Он достал сверток с золотом.
–Помогите обратить это снова в деньги. Я не хочу оказаться обманутым или ограбленным.
Ружмон взвесил сверток на руке, рассмотрел некоторые украшения.
–Если вы хотите сохранить инкогнито – лучше не показывайте золото никому. Толковый ювелир сразу определит, откуда оно. Я могу взять драгоценности как залог под ссуду, равную их стоимости. Согласны?
–Согласен ли я?! Я не осмелился бы сам попросить вас об этом. Мы с Анастасией хотим пожить в прибрежном городке на Средиземном море, попробую устроиться в кафешантан, скрипачом.
–Каприсы Паганини играть?
–Если закажут – почему бы и нет? Любой из двадцати четырех, на выбор. Но лучше…
Руслан заиграл цыганскую песню «Зэлэнэ дуба» с ноющими, сосущими сердце импровизациями-вариациями, у профессора перехватило дыхание.
–Вы… несравненный виртуоз! Но вернемся к нашим баранам. Сейчас Анри отвезет вас в пансион, вечером мы с женой ждем вас у себя, это недалеко – десять минут пешком. Далее: сегодня вы мне ничего не играли, играть будете завтра, при студентах. Что-нибудь совершенно простенькое. Вот: композитор Людвиг ван Бетховен, «Сурок». Сумеете?
–Впереди полдня, ночь и утро, постараюсь выучить!
Оба весело рассмеялись, Руслан схватил скрипку и заиграл пьесу. Но при первых же звуках Поль Ружмон смеяться перестал, у него даже лицо вытянулось.
–А кого мы собираемся провести, моих учеников? – проворчал он. – Не выйдет. Они все – отличные музыканты, сразу услышат: гений шутит. «Пусть ворона сохнет»!
Перестал улыбаться и Руслан.
–Я и не подумал. А вот так?..
Но профессор вновь отрицательно покачал головой:
–Слышу! Слышу – и все тут! Слышу скрипача!
Руслан заиграл в третий раз, но бедный педагог замахал руками:
–Нужен человек очень плохо играющий, а это – откровенное хулиганство.
Оба, юноша и старик, растерянно уставились друг на друга.
–Вот уж не думал, что притвориться плохим музыкантом может быть трудно… Возьмите смычок вот таким манером… Да! Да! У нас такая постановка правой руки считается визитной карточкой абсолютного профана. Левую руку… да, вы поняли. И ноту «си» четвертым пальцем надо откровенно сфальшивить.
После шестого и седьмого дубля профессор кивнул головой:
–Почти. Но опять вопрос: откуда у такой бездарности совершенное чувство ритма?
Руслан пробормотал несколько слов, Полю Ружмону показалось, что слова русские. К обоюдному удивлению понадобилось минут сорок, прежде чем почтенный профессор в неправедном восторге воскликнул:
–Наконец-то слышу непроходимую бездарность! Это вам не «Каприсы» Паганини!
Руслан только моргал и отдувался.
–Это самый замечательный урок музыки в моей практике. Незабываемый.
–А как вы объясните, что подобный профан все же окажется в числе ваших учеников?
Теперь моргнул профессор.
–Буду думать. Полдня, ночь и утро. Постараюсь спихнуть вас одному из учеников, вы отказывайтесь…
–Лучше намекните, что Франсуа Ростан – единственный наследник очень богатого дядюшки, и что дядюшка расшибется в лепешку ради племянниковой скрипки.
–Гм. Умный вы юноша. Волевой и хладнокровный. Не по годам.
Анри вызвал такси и увез Руслана и Настю в пансион. По пути показал дом, где снимали квартиру профессор и его жена – Селина Ружмон. В пансионе – три маленькие уютные комнаты, кухонька, ванная. Руслану понравилось на новом месте, а Настя никак не могла прийти в себя. Обняла Руслана и долго рыдала на его груди. Ненавистный Никель казался ей землей обетованной в сравнении с громадным, чужим, враждебным Парижем.
–Ничего, моя хорошая, все темное позади, впереди свет, ты будешь счастлива.
Но Настя ему не верила.