Он стоял в поношенном костюме с засаленными локтями, местами неумело зашитом. Он стоял перед дверью, бывшей когда-то белой, теперь грязной, обшарпанной. Он стоял ссутуленный, исхудавший, с впалыми щеками, с запавшими почерневшими глазами. Кожа его лица и тонких кистей рук была бледная, с зеленоватым оттенком, больше похожа на старый пергамент, чем на кожу. Он стоял и часто, мелко кашлял, прижимая носовой платок ко рту. И когда он кашлял, у него появлялись красные пятна. Он стоял перед этой дверью, когда-то обещавшей исцеление, и привычно, в который раз, разглядывал пожелтевшую табличку «Участковый терапевт» и расписание приёма. Он стоял и терпеливо, безропотно ожидал своей очереди.
Уже больше двух лет он ходит в эту убогую, в старом дореволюционном здании, поликлинику, единственную в их заштатном городке, районного подчинения, где часто не было специалистов, где был один терапевт, где по пол года не работал рентген, где в лаборатория воняла на весь длинный коридор, где не было туалета, где линолеум истёрся до дыр и давно потерял свой изначальный цвет, где капремонта никогда не было, где…
Всё начиналось с банального кашля. Он лечился, его лечили, выписывали разные таблетки и микстуры, иногда помогало и кашель на время утихал, но потом с новой силой возвращался. И тогда нельзя было спать, тогда кашель мешал вести алгебру, приступы выматывали и убивали его.
Местный врач был хорошим врачом и делал всё, что мог. Но он был уже очень старым, сухоньким, с красными слезящимися глазами. Он давно уже просился на пенсию, но его не отпускали. Замены не было, молодёжь в эту тьму таракан за жалобные гроши совсем не спешила.
Ехать в районный центр, в их поликлинику на приём ему было не по карману. Оклад учителя математики в местной средней школе позволял ему только еле-еле сводить концы с концами.
Дверь кабинета с жалобным скрипом отворилась, его очередь. Посторонившись перед выходящим, он зашёл, шаркая стоптанными башмаками, в маленький кабинет. Старый стул, старый стол, старый шкаф, в нём старые папки. Старые шторы на ржавом карнизе, под потолком под старым плафоном слабая лампочка.
Привычно раздевшись до пояса, мысленно перекрестившись, он подставил свою впалую грудную клетку, кожа да кости, для стетоскопа.
Врач, молча, слушал, слушал и привычно хмурился. «Рак, наверно, рак, а что ещё может быть, сколько лечу, а без толку. Но какой то странный рак, рентген ничего не показывает, затемнений нет. Но вон, у него уже и кровянка бывает. Нет. Точно, рак», - и вслух:
- Ну что, болит?
- Всё болит и жжёт в груди, везде жжёт!
Потом, доктор что-то долго писал своими иероглифами в его больничную карту.
- Вам надо в областную, на обследование, а у нас,…, мы ничего сделать не можем. Да и на пенсию я ухожу, на следующей неделе, может быть, врача нового пришлют, обещали в течение месяца. А может быть и полугода. Так что мы с вами больше не увидимся. А пока Марь Ванна, окулист наш, будет терапевта замещать. Ну какой она терапевт. Так что вам надо в областную, обязательно надо. Я вам, конечно выпишу направление на бесплатное, но вы сами знаете, как это бесплатно, пока дождёшься… так что лучше денег взять, побольше, может быть что-нибудь получиться ускорить. Так что возьмите …
И тут врач назвал такую сумму, от которой у пациента в глазах потемнело, а может быть от духоты и спёртости.
«Всё, - подумал он – кранты, где же я столько денег возьму? Да кто ж мне займёт? Да ни у кого ж таких и денег нет. Всё, отлучили меня от нашего бесплатного
здравоохранения…»
…..
Сутулая худая фигура уныло брела рядом с раздолбанной, с ямами и лужами, дорогой. Бабья осень, солнце, красота, правда очень ветрено, шум тихо подвывал в редеющих ветках. Он шёл не торопясь, как бы без цели, как бы ничего не видя. Он шёл как бы на автопилоте, ни холод, ни ветер порывами, его уже не трогали, не волновали. Он шёл тихо, как сомнамбула, он уже был по другую сторону жизни.
…..
Через полгода, ранней весной его отпевали в местном, покосившемся и облезшем от времени, храме.