Ленка в ужасе смотрела на градусник:38,7!
Завтра вечером она должна выехать поездом в Молдавию, в порт Измаил – там начинался «Дунайский круиз». Изменить ничего нельзя. Надо ехать.
И зачем только она согласилась выручить Наташу, свою коллегу, и заменить её в группе! Наташку, конечно, жаль – тяжёлые семейные обстоятельства, врагу не пожелаешь, - но особого желания путешествовать Лена никогда не испытывала. Просто заставила себя. И, действительно – такой случай! Надо же когда-то попробовать, что это такое – заграничное путешествие!
Почти без сознания она собрала чемодан и на следующий день вечером в назначенный час стояла в лихорадочном ознобе на Белорусском вокзале в условленном месте, поджидая свою группу. Путешествовать Лене предстояло с членами Союза писателей.
Вскоре к мраморной колонне начали подтягиваться люди. В основном, это были пожилые супруги. Ленка из последних сил вглядывалась в толпу, поджидая Надю Прозорову, свою коллегу. С ней она надеялась договориться о совместном путешествии в купе и каюте - всё не так одиноко.
Вдруг, она заметила живописную парочку: очень пожилой отец тащил за руку слишком юную для его возраста дочь. Они громко ссорились. «Ему лет под 80-ть, а ей –18». – Машинально прикинула Ленка и тут, наконец, увидела Надю.
У Лены отлегло от сердца, когда они обо всём договорились. Вскоре Надя отошла поздороваться со своим знакомым: «Поэт!» - Шепнула она.
Оставшись одна, Ленка наклонилась, чтоб переставить чемодан поближе к сформировавшейся уже группе людей, как вдруг кто-то выхватил его у неё из рук и легко перенёс на новое место. От неожиданности она хотела, было, воспротивиться неизвестным рукам, но услышала:
- По-дож-ди-те! Уже всё, всё…! Так! Давайте знакомиться! Меня зовут Вениамин Павлович Судаков. Я – прозаик, узник Маутхаузена, член Союза писателей России. А это моя дочь – Пилар.
Лена с облегчением вздохнула.
Тут подскочила Надя.
- Девушки! – Обратился к ним Вениамин Павлович, отирая пот со лба. – Вы здесь самые молодые. У меня к Вам большая просьба. Пилар едет одна. Её 17 лет. Она нуждается в опеке. Я очень прошу вас, – приглядывайте за ней! Возьмите в свою компанию! Пусть она будет в вашем купе и с вами в каюте. Разберитесь! …Пилар, иди, познакомься! Как вас зовут?.. Очень приятно!»
Отказать узнику Маутхаузена было невозможно. Его отцовское сердце так трепетало и волновалось за позднего и, вероятно, единственного ребёнка! Девушки с тяжелым сердцем разглядывали Пилар.
- Моя мать – испанка! – Сказала она, видимо, предворяя обычный вопрос, который здесь ей никто не собирался задавать.
Весь облик Пилар олицетворял протест и комплексы. Приплюсовав всё это к своей температуре, Ленка тяжело вздохнула. Было ясно, что заниматься Пилар придётся ей. Надя будет заниматься поэтом.
Так и получилось. Причем, это было первой, но далеко не последней неожиданностью предстоящего путешествия.
Вторая неожиданность подстерегала в порту. В ожидании посадки Лена, временно отделавшись от Пилар, вышла на широкий и длинный балкон морского вокзала.
У причала стояли корабли, но только один из них был белоснежным многопалубным круизным красавцем. У Ленки защемило сердце от радостного предчувствия: ветер, чайки, палуба, холодный сок в баре после солярия, влажный обнимающий за плечи вечер… Боже мой! Скорей бы, скорей выбраться из этой неправдоподобной, сумасшедшей жары! С содроганием она вспомнила весь путь от Кишенёва до Измаила в автобусе. Брр!
Тут девушка заметила пожилую супружескую чету из своей группы. Они смотрели на неё и улыбались. Воспитанная и общительная, Ленка улыбнулась им в ответ:
- Это наш теплоход? – поинтересовалась она, исключительно ради светского приличия.
- Что вы? – Переспросил супруг, известный переводчик иностранной литературы. – Где наш теплоход? А – вот он. - И переводчик указал куда-то левее вожделенного айсберга.
Ленка посмотрела туда – и вмиг обмерла от пронзительного разочарования.
Уткнувшись в корму праздничному, круизному лайнеру стояла ржавая двухпалубная посудина, то есть по сравнению с лайнером – это был жалкий плот. Весь его вид говорил о том, что он отправляется в свой последний рейс перед списанием. В дальнейшем так и оказалось.
Больше от поездки Лена ничего не ждала.
Диагноз подтверждался на каждом шагу. При посадке на «баржу» Ленке, Надежде и Пилар удалось оказаться вместе. Они должны были 24 дня жить в четырёхместной каюте. Получив ключи, девушки прошли по коридору первой палубы и открыли дверь ключом. Их взорам предстала нерадостная картина. Каюта, по размерам, примерно соответствовала железнодорожному купе. Внутри было так душно, что автобус, с ветерком мчавшийся по раскалённому шоссе мимо кукурузных молдавских полей, вспоминался как светлое времяпрепровождение. На потолке каюты сидела целая коллекция местной кровососущей фауны устрашающих размеров и адского вида.
Пилар закричала: «Мы тут умрём!»
Надя бросила сумку и сказала, что она, кандидат наук, в таких условиях путешествовать отказывается.
И в это время появилась Ираида Ефимовна.
Ираида Ефимовна была дочерью классика советской литературы. Предположить, что она будет четвертой в их купе девушки никак не могли. Такая дама, с внешностью кинозвезды (она и впрямь была похожа на Людмилу Гурченко) не должна была ехать в столь плебейских условиях!
Представившаяся её взору картина ничуть не смутила Ираиду Ефимовну. Оглядев всех, она вошла внутрь и спросила:
- Ну, кто-где, вы уже разобрались?
Продолжать истерику при таком аристократическом спокойствии девушки не посмели.
- Лёня! – Она выглянула в коридор. – Помоги нам устроиться.
Лёня, слегка поклонившись, внёс чемодан и сумку Ираиды Ефимовны, затолкал всё это, куда было положено, и обернулся к оторопевшим девушкам:
- Давайте, я вам помогу.
- Нет! – Заорала Пилар. – Я буду ехать только внизу!
- Хорошо. – Сказал Лёня. - А вы ?
Надя и Лена, вздохнув, указали на верхние полки.
Вскоре теплоходик тронулся. Лена стояла на палубе и смотрела на удаляющийся берег, как на приговор. С каждым метром ей становилось всё хуже. Следующая остановка была в Румынии. «Там и сойду, если что», - решила она.
В каюте женское общество переживало новоселье и стадию психологической адаптации.
- Вот, уже поехали, - отметила Ираида Ефимовна, когда Ленка вошла. – Скоро будет прохладнее! Это всё уйдет.
И она сделала изящный жест рукой.
Лена улыбнулась, вымыла руки, умылась и залезла на свою полку. Потолок нависал слишком низко, сесть было трудно, а дышать ещё трудней. Казалось, все испарения поднимаются сюда, наверх. Сморенная духотой и температурой, она уснула.
Лена была далеко не молоденькой. Ей только что исполнилось 27 лет. По нынешним временам – просто старуха. Но выглядела она очень юной, несмотря на очки и лишний вес. Её хранила какая-то неуместная, никому не нужная целомудренность и чистота, о которой она не догадывалась, вернее, не задумывалась. Жизнь её внешне была спокойной и малоинтересной. Она работала в хорошем, солидном месте, а до этого – училась в Инязе и подрабатывала лаборанткой в деканате актёрского факультета одного известного театрального училища.
Время её работы пришлось на самый яркий, талантливый период в искусстве десятилетия. В училище тогда учились очень интересные ребята. Все они стали теперешними «звёздами» кино, театра, шоу-бизнеса. И Лена знала, несмотря на годы, прошедшие с тех пор, каждый из них, встретив её, узнает и обрадуется. Она это проверила на практике. Случайно. И очень удивилась, что её помнят. Просто Лена не подозревала, что принадлежала к редкому типу женщин, которых можно назвать Музами.
Конечно, Музы бывают разными - индианками Гогена, шлюхами Тулуза, натурщицами Пикассо.
Лена, скорее, была Музой, близкой Беатриче, и почему она родилась такой, себе на горе, никто не знал.
Божий дар не выбирают…
Румыния промелькнула как во сне.
В порту расселись в автобусы и поехали в Бухарест. По сторонам расстилались ухоженные зелёные поля, уставленные в шахматном порядке стогами желтого сена, необычной формы. Промелькнуло озерцо, в котором купался пёстрый цыганский табор. Цепкий Ленкин взгляд заметил среди кибиток толстую грудастую старуху в цветастой юбке, спокойно полоскавшую в луже подмышки. Иногда встречались небольшие православные церквушки, расписанные снаружи по белой штукатурке яркими фресками.
Бухарест поглотило температурное марево. Громко бубнил гид – запомнить всё это было невозможно. К тому же, Лена старалась фотографировать. Вокруг неё носилась, всем недовольная крикливая Пилар. Что было потом, она вспоминала с трудом. Кажется, купила льняную салфетку с клубничками. Сидя в автобусе, с запекшимися от жары и температуры губами, она боялась лишь одного – что её вычислят и посадят в порту на карантин. «Надо держаться!» - Шептала она себе. - «Надо держаться!...». И все-таки утомительная поездка в автобусе с кондиционером устроила её больше, чем пребывание на раскаленном теплоходике в порту.
Ночью в каюте, изнемогая от духоты и температуры, Лена терпела ночь, которая длилась бесконечно. Накопившееся возбуждение не давало уснуть. Тихо сопели, приняв снотворное, Ираида Ефимовна и Пилар, мерно стучал двигатель теплохода. Прямо у лица маячил, давя на психику, потолок каюты.
В темноте Ленкину руку нащупала Надя и рыдающим шепотом сказала:
- Вот так сходят с ума! Если я нормальная, то на пятую ночь должна уснуть, а если нет… Ленка, я просто подыхаю!
Лена молча сжала Надины пальцы.
…Ровно в семь утра, Лена проснулась вся мокрая, как мышь, и тихо выскользнула из каюты, прихватив купальник. В душе она переоделась и поднялась на верхнюю палубу.
Утро было тихим и солнечным. Плыли по Югославии. Русло Дуная слегка изменилось, течение убыстрилось, берега заметно приблизились. Это были мягкие по очертаниям, невысокие, зелёные горы. От них веяло красотой и покоем. Впервые за всю неделю Лена наслаждалась одиночеством. Утренний ветерок уносил черный дым теплоходной трубы в сторону от палубы, успокаивающе стучало старое сердце-мотор, воздух был свеж и прозрачен, берега, сквозь солнечную линзу только взошедшего солнца, казались неправдоподобно близкими и проплывали мимо, как в немом кино.
Лена сбросила халатик, критически оглядела свой закрытый купальник и приготовилась делать растяжку. Она плавно подняла ногу на перила палубы, набрала полную грудь воздуха и, наклоняясь, произнесла про себя: «Я выздоровела!». Лена и впрямь чувствовала себя лучше. Проделав незамысловатое упражнение, девушка оперлась о перила и закрыла глаза, подставив лицо солнцу. «Надо загореть», - вертелось в её голове, - «может, тогда этот дурацкий купальник “цвета испуганной нимфы” будет смотреться лучше».
И тут она почувствовала, что не одна.
Лена обернулась. Перед ней стоял мужчина, лет 50-ти, в черных тренировочных штанах и босой. Лена молча разглядывала расстёгнутую клетчатую рубаху, но в лицо смотреть боялась.
- Кто ты? – Спросил он. – Откуда такие линии?
Девушка подняла глаза и увидела цыгана. Ей показалось, что он отстал от румынского табора. Приглядевшись, она поняла, почему: незнакомец был вылитый Будулай из многосерийного телефильма, который недавно повторяли по ТВ. Стоять пред ним в купальнике было неуютно.
- Какой национальности? Гречанка? Итальянка? - Он протянул руку и провел возле её плеча и предплечья, повторяя их очертания. – Средиземноморская женщина…
.
Лена молчала. Внутренне она понимала, что он нарушил некий психологический сценарий знакомства. Так нельзя обращаться с незнакомыми женщинами. Но не это её пугало. Она сразу поняла, что пред ней необычный человек, который способен смять и разрушить её устоявшийся мир. Она почуяла это нутром, не осознавая, и, как испуганная нимфа, на которую Аполлон объявил охоту, сказав что-то милое и незначительное, быстро ушла.
Оставшись одна, Лена приказала себе забыть все испытанные эмоции и выбросить из головы моментальные наброски дальнейших сценариев. Какая-то пугающая первобытная сила, исходившая от этого человека, заставила её принять такое решение.
Однако избежать встреч в ограниченном пространстве маленького теплохода было трудно. Ежедневно по утрам Лена видела его в живописной компании художников, загорающих неподалёку на верхней палубе. Её появление он всегда отмечал особым взглядом. Первой это заметила Пилар.
- На тебя этот вон мужик все время пялится. -Пихала она в бок загорающую Ленку.
- Да бог с ним. Пусть пялится.
- Он тебя рисует!
- Да кажется это тебе.
- Нет. Ты просто слепая и без очков не видишь.
- Слушай, отстань от меня! Мало кого он рисует! Тут пятьдесят человек лежит!
Лена закрыла глаза и задумалась. Компания на теплоходе подобралась богемная. Кроме писателей, ехали художники и молодая труппа модного театра из Эстонии во главе с красавцем главным режиссером. Эстонцы держались очень обособленно, никого не замечая вокруг. Писатели чинно отдыхали супружескими парами. Отдельные представители, вроде Надиного поэта, предусмотрительно обзавелись подругами заранее. Театральная и писательская богема была знакома Лене, но художники выделялись даже на их незаурядном фоне. Совершенно особый народ! Она встала и собрала подстилку.
- Куда? – Завопила Пилар. – А я?
- А ты – как хочешь. Только не перегрейся.
Лена направилась к трапу, стараясь не смотреть по сторонам. Навстречу ей по ступенькам медленно поднимался Будулай. Он остановился, остановилась и Лена. Он в упор смотрел на неё смеющимися глазами.
- Меня зовут Янис. – Сказал Будулай. – А тебя?
- Елена. – Стараясь не выдать своего волнения, произнесла девушка и не узнала своего голоса.
Будулай взял Ленкину руку и поцеловал в тыльную сторону запястье, туда, где голубели тонкие вены.
- Ты не бойся меня. – Сказал он. – Нам надо поговорить. – И улыбнулся.
Лена не помнила, как оказалась в каюте. «О чем тут говорить», - вертелось в её голове. – « Тут и так всё ясно. Вопрос только, хочу я этого, или нет? Не хочу. Что за наглость, в конце концов! И вообще, как можно рисовать человека без разрешения? Что, я - куст? Свинство!», - обманывала она сама себя. – «Разве я повод подавала? Какие могут быть претензии ко мне? И что? Я теперь на осадном положении должна жить, оставшиеся 20 дней?! И, главное, никому не расскажешь! Для Нади такой дилемы просто нет! “Секс – это такая же часть жизни, как завтрак”..! ». А что делать, если она, Лена, думала по-другому? Более того, в глубине души она сознавала, что в её случае что-то не так! Вернее, не всё так просто. Потому, что между ней и Янисом установились странные отношения какой-то абсолютной предопределённости происходящего. Кривить душой Лена не умела и ненавидела заводить с мужчинами эти извечные ролевые игры. И потом, Янис был настолько опытнее и старше, что был способен с лёгкостью просчитать все её неумелые шахматные ходы, даже если б она и вознамерилась перевести ситуацию в безвредный и безнадёжный флирт. Оставался один способ: делать вид, что ничего не происходит. Янис долго возиться не будет. Взыграет мужское самолюбие – и плюнет на свою затею. Всё так! Но о чём он хочет поговорить с ней? И Лена в отчаянии вздохнула. Было ясно, что она ходит по кругу.
На следующее утро случился пограничный контроль. Проверили документы. Предстояло три часа стоять в живописном сельском местечке. На пристани виднелись небольшие постройки, окруженные фруктовыми деревьями, чьи ветви ломились от плодов. Такое изобилие Лена видела только в рекламных проспектах. Разумеется, сидеть в 40 градусной жаре на теплоходе никто не собирался, и все, включая обслуживающий персонал, отправились к расположенному неподалеку озеру. Там прохладнее. Лене купаться не хотелось. Дунай произвел на неё впечатление сточной канавы Европы, а уж в пограничной луже, зацветшей на жаре, купаться было просто страшно.
Путь к озерцу лежал через широкий выжженный луг, на окраине которого виднелись зеленые деревья, вероятно, окаймлявшие озеро. Надя, Пилар и Лена почти бежали, стараясь преодолеть залитое палящим солнцем пространство. Пыльная тропинка казалась бесконечной. Лена чуть отстала и тут увидела сидевшего на обочине Яниса. Он грыз травинку и смотрел в даль. Был он как всегда босой с непокрытой головой. Рядом лежал большой альбом. Лена не посмела сделать вид, что не видит его, и поздоровалась. Внутренне она ждала и боялась, что он решиться на тот самый разговор, но Янис промолчал.
На озере все расположились небольшими группками. Надя и Пилар нашли тенистое местечко довольно далеко, в самом конце длинного озерца, и устроились на отдых. Земля была сухая и теплая даже у воды. Скоро жара добралась и до раскидистых кустов. Девушки решили пойти купаться. Лена уже жалела, что не взяла купальник, глядя, как они блаженно плещутся у берега.
- Иди к нам! – Кричала Пилар,
- В чем?
- Так! Без ничего!
- Это некультурно. Вокруг солидные люди.
- Никто на тебя не смотрит! Тут твоего художника нет!
На берег вылезла Надя.
- Правда, Ленка, иди, искупайся! Вода чудная! А мы с Пилей тебя покараулим. Вооо-он там вход хороший. Вон, в кустах.
Лена подумала – и рискнула. Незаметно раздевшись за деревьями, она раздвинула ветви и вошла в воду маленькой тихой бухточки. Озеро оказалось довольно широким со спокойной водой, вдали кто-то плавал. Не успела Ленка сделать шаг, чтоб броситься в воду, там, где глубже, как с середины водной глади раздался дикий первобытный крик – гортанный и откровенный. Лена в ужасе присела и бросилась на берег. Кричал мужчина, и она почти не сомневалась, что это была реакция на её появление.
- Кто там заорал? Кто? – Трясла Ленка Надю за плечи. – Кто это был? Меня видели! Как я теперь появлюсь на теплоходе? Я все время буду думать, кто это был?
- Да успокойся ты, - хохотала Надя – кому ты нужна! Не видели голой бабы! Господи, и когда ты повзрослеешь?
Но Ленка не успокоилась и потом долго переживала. Ей казалось, что этим криком кто-то осудил её. Именно её. А Надю на её месте никто бы не осудил. Вот так! Ленка часто замечала, что окружающие ставят ей рамки, за которые её выход не приветствуется.
На судне их встретила Ираида Ефимовна, оставшаяся загорать в солярии. Оглядев девушек с головы до ног, она спросила
- Что это вы такие взъерошенные?
- Да Ленка голая купалась! … – выпалила Пилар.
- Вот, ты дура! – не выдержала несчастная.
- …И все мужики орали от ужаса!
- Так! Всё! – Сказала Лена и повернулась, чтоб уйти.
- Ленуша, - остановила ее Ираида Ефимовна. – Ну что вы! Пилар – невоспитанный ребенок. Не обижайтесь! Но, если это правда, я вас не понимаю. В такой грязи! Остались бы тут. Я чудно позагорала. И ветерок был. Оказывается, починили душевую.
Из всей девичьей компании Ираида Ефимовна предпочитала Лену. С ней она иногда беседовала о своей прежней жизни, неспешно гуляя по палубе в прохладные речные сумерки. Лена слушала с удовольствием. Часто ей хотелось записать услышанное, настолько интересен был рассказ, но молодость и отпускная лень этому мешали.
На следующий вечер, после одной из таких познавательных бесед, Лена возвращалась в каюту за кофтой для Ираиды Ефимовны, и вдруг наткнулась на Яниса.
- Хорошо. – Произнёс он.
- Что вы? – переспросила Лена, неожиданно для себя повторив вежливый оборот переводчика, запомнившийся ей в порту своей необычностью.
Янис закинул голову назад и рассмеялся.
- Ты как испуганная птица. Почему? Я такой страшный? Иди сюда, садись, поговорим.
- Янис, я приду позже. У меня дело. Меня ждут. – Быстро пояснила Лена, торопясь поскорей уйти.
- Я пойду с тобой, подожди. – Сказал Янис. – А то убежишь, нимфа.
- Почему нимфа? – Похолодев от своей догадки, спросила девушка.
- Потому что ты купаешься, как нимфа.
- Что? – Почти в обмороке прошептала Лена.
- Послушай, - сказал Янис. – Я больше так не могу. Я художник. Я должен тебя рисовать. Ни о чем думать не могу! - Он схватил Ленку за локоть.
Они уже подходили к каюте. Лена вырвала руку, дернула дверь. К счастью, она была заперта. Янис обнял её сзади, и Лена решила более не сопротивляться ходу событий. Молча, она повернулась к нему лицом, положила руку на его влажный лоб, обрамленный черными цыганскими кудрями:
- Сейчас. Остановись. Меня ждут.
И он поцеловал её. На минуту Лена провалилась в темноту, а когда пришла в себя, то всё уже было решено на небесах.
Кофту Ираиде Ефимовне они принесли вместе.
- Что так долго, Лена? – Выразительно взглянув на Яниса, спросила та. – Я уже замерзла! – И пригнув к себе Лену за шею, прошептала:
- Будьте осторожны, детка, он человек не вашего круга!
Но Ленке уже было безразлично её мнение. Она и впрямь на четверть была средиземноморская женщина.
С этого дня Янис и Елена стали чаще встречаться. Происходило это в свободные от экскурсий дни, после ужина, сперва в баре, где Янис делал наброски, а потом на верхней палубе, куда он притаскивал из каюты клетчатое одеяло. На этом одеяле сидели они до глубокой ночи, выбирая самые экзотические места: то спасательную шлюпку, то, сами того не подозревая, ступеньки капитанской рубки, то нос корабля, и беседовали. Говорил, в основном, Янис. На самом деле звали его Ясон. Он рассказывал о своей большой греческой семье, о себе и своей работе. Язык его был прост и незатейлив. Лена прекрасно знала, что творческие люди ищут достойного собеседника, чтоб высказаться и выразить себя, а иногда для того, чтоб найти точный образ, ухватить суть происходящего или новый замысел. Ей было интересно все, что он рассказывал. Он не был галантен как воспитанный человек с хорошими манерами, но был наделен природной теплотой и добрым отношением к женщине. Вскоре Ленкины опасения по поводу секса на палубе совершенно угасли. Янис был поглощен внутренней работой, которую не мог выразить словом, а Лена совершенно растворилась в вечернем небе, ветрах, из-за которых часто не было слышно слов, и узнавании иного, неординарного человека.
Ленкины поздние возвращения в каюту беспокоили Ираиду Ефимовну и Надю. Пилар просто обиделась на подругу, которая изменила ей с «лохматым мужиком». Однажды ночью, накануне прибытия в Вену, Надя, дождавшись, когда все уснут, толкнула Лену в плечо.
- Не спишь? Послушай, с тобой хочет поговорить Марина. Знаешь, искусствовед из группы художников? Ну, та, что с нашей Нинкой-машинисткой из Союза в каюте живёт.
Ленка сразу вспомнила эту немолодую, рослую уверенную женщину с неизменной сигаретой в руке, которая верховодила в группе художников. С ней часто прогуливался Янис.
- Зачем?
- Не знаю. О тебе беспокоится.
- Почему?
- Да потому что ты, блаженная, чуть не каждый вечер с этим художником в одеяле у всех на глазах торчите! Не понимаю, что за мужик странный! Каюту, что ли не может найти, чтоб тебя трахнуть! Давно бы все успокоились! Ты не проверяла, может он импотент? Хотя, что с тебя взять…
Ленка в темноте улыбнулась, и ушла в свои, никому не ведомые воспоминания. Ей виделся высокий чистый небосвод, переходящий у горизонта в сиренево-лимонное марево, сильный ветер в лицо, уносивший слова, чуткие руки, будто лепившие её из глины, и та не затрепанная в порнушных фильмах нежность, с которой Янис целовал её. В такие минуты Лена чувствовала себя словно в утробе матери-природы, ещё не рожденной, будто только в сей миг должной явиться в этот мир. А сегодня Янис предложил Ленке писать её портрет и просил приехать к нему в Ташкент осенью, когда будет не так жарко. Конечно, ехать она никуда не собиралась, но у неё кружилась голова от всего происходящего, и, не дожидаясь окончания ночной беседы, она, счастливая, уснула неправдоподобно крепким сном.
…Вена встретила теплоходик пасмурной погодой и накрапывающим дождём. Туристы сходили с трапа, озираясь и окликая друг друга. Ленка спускалась на твердую землю в приподнятом настроении, прижимая к груди фотоаппарат. Собственно, ради Вены она и согласилась на это путешествие. Увидеть город, где творил Моцарт, Бетховен, Штраус, где Венская опера, на знаменитом кладбище похоронена вся мировая музыка, а в музеях висят картины Босха, Брейгеля и Эль Греко – чего ещё желать?
Порт находился на окраине города, весьма далеко от исторического центра. На противоположной стороне Дуная располагалось внушительное современное здание МАГОТЭ, а здесь, у причала, раскинулся знаменитый еврейский квартал, где евреи-эмигранты из СССР, осевшие в городе, торговали всякой всячиной в своих небольших магазинчиках.
Ленка дождалась, когда опустеет причал, и подошла к Дунаю, надеясь, что в Вене, он окажется голубым, но, увы, - то ли небо было серым, то ли туман всё портил, но даже вообразить этот Дунай голубым она не смогла. За плечо её тронул Янис
- Сними меняю. – Сказал он, странно улыбаясь, - хочу, чтоб у тебя была моя фотография.
«Зачем?» - Мелькнуло в Ленкиной голове. Не задумываясь, она отошла чуть подальше и сделала снимок.
- Ленуша! – Раздался, вдруг, запыхавшийся голос Ираиды Ефимовны. – Отъезжаем в город! Ждут только вас! – Она посмотрела на Яниса непередаваемым взглядом светской женщины, и вместе они направились к автобусу.
Там, в тепле комфортабельного нутра, Ираида Ефимовна, устраиваясь в кресле, сделала Лене первое замечание
- Вы, детка, не умеете себя вести с мужчинами! Это не вы должны его фотографировать на память, а он вас.
Лена промолчала. Ей самой показалась странной просьба Яниса, но сейчас она не хотела думать даже о нем, возможно потому, что немного устала от постоянного общения с ним.
Вена ошеломила Елену. Всё, что ей удалось посмотреть, входило в самый обычный туристический перечень, но не каждому увиденное было так дорого и близко.
Город оказался сложенным из серого камня, площади – просторны, городские сады – тенисты и ухожены, и над всем этим царил дух лёгкой печали. Казалось, он был разлит в самом воздухе – этот дух элегического одиночества. Осознать увиденное не хватало времени, и потому новые впечатления пёстрой лентой, кадр за кадром, откладывались во взбудораженной Ленкиной памяти. Вот величественный Шёнбрунн с роскошным цветочным партером и фонтанами; кофе «Каппучино» по-венски с белым капюшоном взбитых сливок, словно стоящий на блюдечке монах-капуцин,; асфальтовая дорога, серпантином вьющаяся сквозь Венский лес к смотровой площадке на холмах - хоровод стволов, никаких полянок, бесконечный и сплошной грабовый лес, сумеречный и печальный. Могила Моцарта с золотой бабочкой, пойманной в овал на обелиске, и другая – Пауля Хиндемита, бетонный куб, стоящий на ребре, обрамлённый ветками с оранжевыми ягодами, тесно нанизанными меж листьев. Ухоженные захоронения русских солдат, погибших в Первую мировую войну. Венская опера, хранившая память о великих – и танцующая на знаменитых балах и, наконец, картинная галерея.
Здесь туристы бродили долго, теряясь и путаясь в залах. Лена и Надя держались поближе к Ираиде Ефимовне, которая была тут не первый раз. Пилар тусовалась с новыми друзьями.
Надя искала зал с картинами Эль Греко. Поэт пил на теплоходе, демонстрируя логическое завершение их отношений, и она интуитивно искала мистики и трагизма, чтоб в волю поплакать в углу зала.
Лена, затаив дыхание, ждала встречи с Иеронимом Босхом и Питером Брейгелем.
Брейгель неожиданно удивил. Привыкнув к «малым голландцам» в Эрмитаже, она никак не могла принять размеры его картин: фигуры на «Крестьянской свадьбе» были почти одного роста с ней и написаны так, как сейчас пишут художники -примитивисты: просто, без затей, и почти плоско, без объема.
В поисках Босха, Лена вышла из зала на широкую площадку лестницы, пытаясь прочесть указатель на немецком языке. И тут Ираида Ефимовна обратила её внимание на висевшую в центре площадки большую картину.
Это был Рембрант. На полотне во весь рост изображалась молодая обнажённая женщина, стоящая ногой на шубе из пушистого меха. Чёрные его иглы оттеняли изящную стопу, белую линию стройного бедра и белоснежный мрамор плеч. Нагота, открывшаяся от неожиданно соскользнувшей шубы, была так стыдлива, будто впервые выставлялась напоказ чужим взорам, и эта незахватанная сальными взглядами чистота более всего поражала в картине.
- Чудная! Правда? Называется «Шубка» - констатировала Ираида Ефимовна и добавила со смешком. – Это ты! – Очевидно, намекая на некоторую полноту рембрантовской модели.
Лена, было, обернулась, чтоб заметить, в какую сторону направилась мемориальная особа, как справа увидела Яниса. Он сидел на музейной банкетке, не отрывая взгляда от Рембранта.
Лену он, казалось, не замечал.
Подумав, она подошла и села рядом, пытаясь понять, о чем он так глубоко задумался.
- Это ты! – Через некоторое время произнёс Янис. – Но ты - лучше. Таких, как ты – нет! – И, засмеявшись, сказал: «Шубка!».
Тихая радость наполнила Ленкино сердце, и она твёрдо решила, что приедет в Ташкент осенью. Ей отчаянно захотелось быть любимой и во всём находить подтверждение этому.
Картины Босха они разглядывали вместе.
Ленку потрясло соединение не соединимого. Над этим надо было ещё долго думать… Но потом, потом!
Вечером машинистка Нина, по кличке «Пулемёт», зашла за Ленкой в каюту и повела её на беседу к Марине в трюм, где жили художники.
- Проходи! – Посторонилась Нинка, пропуская Лену в каюту.
Там на койке у окна сидела Марина и курила сигарету. На Ленку она слегка прищурилась сквозь дым и жестом пригласила присесть. Воцарилась неловкая пауза. Дело было представлено так, что её, Ленку, надо спасать, а посему, чуть помедлив, Марина заговорила:
- Леночка, вы – прелестный человек! Только поэтому я решилась на этот разговор... Ничего не говорите пока и послушайте меня.
Всё происходящее между Янисом и вами знакомо мне до слёз. Мы вместе учились в институте, так что я его знаю более тридцати лет. Поверьте, он – страшный человек! Если ещё ничего не было – бегите, куда глаза глядят. Потому что он вас совершенно сознательно распалит, переспит пару раз, затем скажет, что хочет писать ваш портрет и пригласит к себе в Ташкент. И вы поедите за ним, как собачка, потому что он – великолепный любовник и забыть его очень трудно, почти невозможно. Вы ещё такая неопытная, домашняя девочка, не знаю, сколько вам? Года 22-23, не больше, - вы погибнете!
Это здесь Янис ходит, как оборванец. Не беспокойтесь! Он – заслуженный художник республики и России. У него роскошный дом, огромная, загородная, дача-мастерская, машина, красавица-жена, наша однокурсница, кстати, тоже Елена, - и гарем! – слышите? – гарем натурщиц, красивых и опытных шлюх, чьих-то жен. Вы меня слышите? Он – эгоистичен, ни во что не ставит женщин, избалован и, к тому же дурно воспитан. Как только он вас нарисует, сразу перестанет замечать. Он будет при вас любить других баб, его не будет волновать, где вы живёте, что едите, и, в конце концов, вы не выдержите – и уйдете. И будете на паперти собирать на обратный билет… .
Лену повело от этих слов, поплыл стол с початой бутылкой вина, от сигаретного дыма захотелось кашлять, но она взяла себя в руки и промолчала. Зато в её голове включился какой-то странный счётчик, который начал переводить живые чувства в валюту логических рассуждений.
Лена чувствовала, что этот обменный автомат, бьющийся пульсом в виске и противно чавкающий в голове, она уже не сможет остановить, и в отчаянии прошептала про себя:
- Почему на паперти? У меня же есть деньги…. -Разгорячённые вином женщины этого шепота не услышали.
Вдруг, Ленка, инстинктивно осознав всю унизительность своего положения, поднялась и весело сказала:
- Да вы, Марина, не беспокойтесь! Ничего фатального не происходит. Спасибо за науку!
Более её не задерживали.
Лена прикрыла за собой дверь каюты и медленно пошла по коридору трюма. Из машинного отделения доносился сбивчивый шум работающего мотора, с верхней палубы проникал громкий пульс попсового ритма. В такт бешенному ритму - стучало в висках: «Приезжай в Ташкент, я буду рисовать твой портрет! Приезжай в Ташкент! Приезжай!..» - « Таких, как ты - больше нет, таких нет! …Таких нет!» - «Шубка…шубка, …шубка…». – «Это ты! Ты! Ты!…». А внутри Ленкиного сердца будто пробило кабель высокого напряжения, и она на минутку умерла.
Очнулась Лена, стоя лицом к стенке коридора. Её палец равномерно выписывал по шершавой краске одни и те же слова «Я - сон».
К ужину она не вышла.
Когда все пассажиры успокоились, и стало заметно темнеть, Лена поднялась на верхнюю палубу. Теплоходик проходил по самому красивому месту Дуная – Казаны. Багровое закатное небо распахнулось над Ленкиной головой. На палубе никого не было. Девушка взяла раскладной шезлонг и села так, чтоб видеть всю панораму реки. А посмотреть было на что! Перед входом в ущелье Казаны Дунай растекся широким морем. Вода еще отражала ветреный закат, но быстро темнела, переливаясь порожистыми струями на подходе к скалистым берегам. Две черные ночные скала, размером с многоэтажный дом, всасывали в себя маленький теплоходик. Вскоре небо погасло. Ветер усилился, и стал посвистывать в ушах. Девушка поежилась, но встать не могла. Величественная панорама завораживала. В сравнении с ней вся душевная муть казалась чем-то малозначительным и преходящим. Она подняла голову и увидела ослепительную августовскую звезду большую и теплую, как слеза.
Мужская ладонь легла на её голову. Лена съёжилась от недавно столь желанного прикосновения.
- Ясон?
- Елена! Что ты? Замерзла? – он стянул с плеч одеяло.
- Нет-нет…
- Как нет! Замерзла. – И он накрыл всю её одеялом, запеленал им, как саваном, ноги, а сам сел на палубу рядом и обнял их.
Молчали.
Он приглядывался к ней, словно чувствуя, как душа её ускользает, уходит куда-то.
Зажглись звёзды. Ночь накрыла тьмой обожжённую солнцем землю, даря ей прохладу, обдувая ветром. По берегам в темноте рассыпалось ожерелье из огоньков. Лену душила непонятная обида. Она комом стояла в горле, застилала глаза слезами. Сквозь дрожащие капли на ресницах она видела ночное небо и вот эти желтые огоньки по берегам.
Вдруг Янис стал целовать Ленкины замотанные одеялом колени и несвязно, требовательно повторять какие-то слова
- Ну, давай же, Елена, что ты молчишь? – Услышала она сквозь ветер. – Я тут! Я больше не могу ждать! Ты понимаешь?
И будто немереная сила овладела Ленкиным телом и душой. Она приподнялась и оглядела палубу. Кое-где стояли люди, любуясь ночной рекой. Разочарование, до сих пор молча копившееся в Ленке, обида на всё, без разбора, придала ей несокрушимую уверенность в правильности принятого решения:
- Нет!!! - Сказала она. – Слышишь, нет!
Наступила страшная пауза.
Ленка ждала, что он попытается понять её, но Янис молча поднялся. Хмуро усмехнувшись, он сказал ей:
«Ладно». – И ушел с палубы.
Наутро, одумавшись, Лена уже почти пожалела о случившемся. Она робко надеялась, что Янис подойдет к ней, и всё будет по-прежнему. Но этого не произошло. Значит, то была игра! Значит, она сразу так стала не нужна. Значит, обида оказалась сильнее, и Марина была права! Пусть. Так тому и быть…
Больше никто их не видел вместе.
Ленкины глаза потухли. Кроме сильного разочарования, она испытывала странное унижение. И не могла понять – отчего?..
Пару дней спустя Лена сидела в баре с Пилар. К стойке подошел Янис. Он оглянулся на девушек и, подойдя к Лене, протянул ей карандашный рисунок:
- Пусть будет у тебя на память.
На рисунке был набросок Ленкиного портрета. Он что-то смутно напомнил ей.
Это был их последняя встреча.
…Прошло месяца два. Как-то осенью Лена встретилась в вестибюле с Сашкой, известным шутником и ловеласом.
- Шубка! – Крикнул он ей.
- Что?!
- Шубка. Разве не помнишь? У Рембранта есть такая картина.
Горечь таившегося в душе разочарования вновь пронзила Ленкино сердце, и она почувствовала, что её настигла злая стрела Ясона.
И вспомнилась ей книга стихов Омара Хаяма, подаренная на последний день рождения старинным бабушкиным другом Константином Сергеевичем. Там, на форзаце, он написал ей посвящение, подражая поэту:
«Любви не опасайся!
Кто не любит, в том,
Словно в камне, крови нет живой.
Мы грешным поклоняемся богиням.
А праведниц обходим стороной».
"Почему в жизни так?" - Спрашивала себя Лена - и не находила ответа.
-
-