В октябре (Руслан учился уже в восьмом классе) коллектив «Горняка», как всегда, занялся подготовкой к ноябрьским торжествам и группу оркестрантов отправили в балетный класс – решили попробовать, смогут ли самодеятельные балерины танцевать под оркестр, а не в сопровождении фортепиано.
Музыканты сидели в углу у двери, одним глазом следили за рукой дирижера, другим – за хорошенькими ножками молоденьких танцовщиц и не только в паузах, но и во время игры ухитрялись обмениваться скабрезностями и сальностями. Балерины надменно не обращали внимания на шайку оборванцев и лоботрясов, хотя те, надо отдать справедливость, играли для них отменно. Балетмейстер, очень милая, но до обидного некрасивая женщина, таяла от удовольствия и предвкушала грядущие аплодисменты своим обожаемым (взаимно!) воспитанницам.
–Настя, – изводила подругу прима-балерина Има Имангулова, – да посмотри же! Мальчишка от тебя глаз оторвать не может.
–Отстань, – краснела от досады Настя, – нужен он мне очень…
Как танцовщица татарка Имангулова на голову превосходила всех своих подруг и собиралась после десятого класса устроиться танцевать в кордебалет. Не в городе Никеле, конечно. А имя Има (просим прощения за фонетическое зияние) прилепилось к ней в честь знаменитой Имы Сумак. Дружно считалось, что псевдоним гораздо лучше характеризует звезду Никельского балета, чем настоящее имя.
–А вы не брат с сестрой? Глаза у вас – не отличишь.
Настя искоса посмотрела в сторону оркестра. Голубоглазый мальчик. Волосы светло-каштановые. Действительно, потерянный. Влюбился, что ли?.. Когда успел?..
–А симпатичный, – не унималась татарка, – чего ворон считаешь?
Беленькая и голубоглазая Настя вспылила на черноглазую Иму Сумак:
–Отстань! Кому сказала!
Подруга отстала, только насмешливо поглядывала в сторону то одной, то другой пары голубых глаз. Другие девчонки тоже заметили восторженного мальчишку и за спиной Насти фыркали в ладошки. Одна сплетница-балетница узнала в нем знаменитого лингвиста из школы номер одиннадцать и вычислила, что тот учится в восьмом классе. А Настя – в десятом. Ну, не смешно ли?
Всем было смешно, одной Насте горько. Жизнь неласково обошлась с девочкой, есть у нее такие, которым она всегда мачеха. Бабушке Оле, например. Отца Настя не помнила, он не вернулся с войны и где его могила, и есть ли она – никто не знал. Многое забыто и многие забыты. Не верь, когда говорят обратное. В десять лет у нее появился отчим не отчим, но нечто вроде. Во всяком случае он жил в их крошечной квартирке полубарачного типа. Одноэтажная деревянная постройка не имела общего коридора: каждая квартира щеголяла собственным крылечком и застекленной верандой, крылечки и веранды глядели в общий двор, там играли и ссорились дети, старики дулись в домино, временами кто-нибудь скандалил и даже дрался, но, в общем, жить было можно.
Отчим не то отсиживался в тылу, не то преданно не щадил живота своего на чистке генеральских сапогов, но однажды, затесавшись в компанию трех или четырех фронтовиков, пивших водку под соленый огурец, пришел домой с подбитым глазом и распухшей губой.
Не любил пожрать и выпить, еще кое-чего «не любил»: Настя подрастала и жадно шарились по стройной фигурке грязные и сальные глаза.
А три года назад, будучи в игривом настроении, решил пошариться и руками, не менее грязными и сальными. Настя уже серьезно занималась танцами, реакцию имела мгновенную – вырвалась, закричала, схватила со стола тяжелую фаянсовую кружку и запустила в окно. А под окном сладко дрых сосед, будучи в подпитии не легком, как Настин отчим, а гораздо выше среднего.
Когда на голову отдыхающему посыпалось битое стекло и осколки кружки, он от ужаса заорал дурным голосом. Почему-то именно этот крик и перепугал отчима, да и то: кроме дикости крик обладал диаконской мощью и роскошной профундовой басовитостью.
Отчим, как ужаленный, пустился наутек, вслед за ним вылетела во двор плачущая девушка. И тут какая-то баба вдохновенно прокликушествовала:
–Изнасиловал! Ирод!
Хотя быстро выяснилось, что дело ограничилось всего лишь «невинной шуткой», черное воронье перо намертво прилепилось к белой голубке. Сколько раз приходилось плакать в подушку, когда парни, даже одноклассники, время от времени подъезжали с пикантными предложениями и, получив жестокий от ворот поворот, цедили сквозь зубы, что, дескать, кому бы ломаться.
К тому же тонкая красота Насти не имела успеха у молодежи, половина, например, старшеклассников ее школы сохли по девчонке из параллельного класса с красивыми, глупыми, коровьими глазами, с коровьим же бюстом, толстыми ногами и широкую в кости.
Иногда Настя все же ловила на себе мрачно-страстные взгляды, но только еще больше расстраивалась. Все такие «поклонники» оказывались намного старше ее, даже пожилые и старые. Наивная девушка не понимала, что встречала редких истинных ценителей прекрасного, которых не восхитишь коровьими прелестями.
Отчим не вернулся. Настя заявила, что если он явится – она уйдет из дома. Мать вспылила и наговорила гадостей, что, дескать, из-за нее лишилась хорошего мужчины, что нечего ей было выдергиваться, что невелика была бы потеря и все бы устроилось тихо мирно. Настя в ужасе все это выслушала и поняла – она одна в мире, а матери мешает жить.
И с тех пор лелеяла одну мечту: закончить школу, уехать навсегда из ненавистного Никеля, поступить учиться и выйти замуж. А влюбленность безусого мальчишки совсем добила ее. Что же это такое, в самом деле?! Одни старики да сопляки?!
Впрочем, на сопляка мальчишка не походил: ростом выше ее, статный, с отличной осанкой, а походка – как у герцога Бэкингема. (Как раз накануне Настя дочитала «Трех мушкетеров»). Может быть… Да нет, ну его подальше. Не оберешься позора.
«Не оберешься позора…» – донеслось до Астарты. Астарта остановила немного насмешливый, но ласковый взгляд на девушке и губы ее чуть тронула легкая божественная улыбка.