Одиноким буду я петь свою песню и тем,
кто одиночествует вдвоем;
тем, кто еще может слышать неслыханное…
Ф.Ницше
В гостиничном люксе
За окном густели сумерки, да к тому же окна наполовину прикрывались тяжелыми шторами, а настольная лампа стояла мертвой стекляшкой. Очевидно двоим, что сидели за столом, свет не был особенно нужен, они все обговорили, все решили, их встреча – последнее обсуждение малозначительных деталей и прощание. Тот, кто являлся временным хозяином гостиничного номера, наливает гостю полную рюмку коньяка, себе – чуть на донышко. Гость не возражает, с удовольствием выпивает и не закусывает. Да на столе ничего и нет, кроме темной бутылки и двух рюмок.
–Сколько мне… какой определен срок, судьбой, что ли, не знаю, как точнее сказать… – вдруг спросил хозяин.
Гость через полумрак словно ощупал его взглядом.
–Восемьдесят.
–Двадцать…
–Целых двадцать, или всего двадцать? – засмеялся гость.
–Не знаю… – грустно улыбнулся в ответ хозяин.
–К сожалению, даже такой врач, как ваш покорный слуга, не властен увеличить предопределенный срок жизни. Уменьшить… но это легко удается и самому пациенту.
–Если существует предопределение…
Гость предостерегающе помахал указательным пальцем.
–Принцип неопределенности – величайшая идея того, что сотворило мир. Существует примитивный софизм, вы его, конечно, знаете, «доказывающий» отсутствие созидающего Слова: «Может ли Господь создать такой камень, поднять который будет не по силам даже ему? Если Бог не может создать такого камня – он не всемогущ, а если создаст и не поднимет – опять таки не всемогущ». Убогая философия, оперирующая огромной каменюкой. Микельанджелло сотворил Собор Святого Петра усилием бесплотной мысли и та же бесплотная мысль направляла тысячи нерассуждающих рук, возводящих стены и купола. А мог ли создатель Собора усилием воли уничтожить построенное? Так и Гений Мироздания создает законы и отношения принципиально отчужденные от себя, иначе бесконечная Вселенная ничем бы не отличалась от фабричного будильника, а Гению оставалось бы только заводить механизм.
–Следовательно, предопределения не существует?
–Существует. Но существует и свобода воли, иначе человек не несет ответственности за свои поступки. А свобода воли подразумевает принципиальную невозможность влиять на нее кому бы то ни было, даже тому, что наделило ею человека. Эта невозможность и является тем неподъемным камнем, который Бог создал для себя, чтоб человеку не на кого было кивать – на все, де, воля Божья, на зло и на добро. Зло творить легче, чем добро, и скулит человек: я хилый, я слабый, мне бы что попроще – потоптаться смазными сапогами по лицу ближнего.
Несколько минут молчали.
–Мои книги… Что будет с ними?
Гость засмеялся.
–Вы творили для вечности? Не для лавок?
–Так. «О радость творчества, свободного, без цели…».
–Без цели?
–Долгое время – да. Вся жизнь, все ее радости, весь ее цвет – творчество. Художник подобен Богу: призван создать мир и образ, неведомые прежде. И он живет в созданном мире, и сливается с образом, им созданным, душа создателя. А потом приходит (или не приходит) понимание, что твои миры и образы – маяки Бодлера и что надо позаботиться о воздвигнутой башне, не дать ей рухнуть вместе с тобой. И в миг прозрения жестоко и больно осознать, что застрял на диком распутье, что «грядущий Хам уж не грядет, он нас в грядущее ведет».
–Книги издадут. И долгие годы литературоведы будут докапываться, кто скрывается под псевдонимом.
–Докопаются? – в свою очередь усмехнулся хозяин.
Неопределенное пожатие плеч.
–Никто и никогда?
Гость потер лоб:
–В какой-то степени это зависит от вас, точнее сказать не могу.
–Не можете или не хотите?
–Не могу. Поверьте.
–И последняя просьба…
–Будет исполнено. О чем речь. Совершенный пустяк.
–Я и позабыл, с кем имею дело!
–Благодарю за комплимент. Что, прощаемся?
–Прощаемся.
Гость и хозяин встали и руки их застыли в рукопожатии.