Север – любовь моя
С тех пор, как навсегда покинул Заполярье, прошло, без малого, полвека. Часть этих лет я прожил в огромном мегаполисе – столице России, часть - в городе маленькой и жаркой страны на побережье Средиземного моря. Но, удивительная вещь, каждый раз, когда вижу в экране телевизора кадры, где метет пурга, и человек, прикрыв лицо воротником, пытается идти, сильно наклоняясь вперед, преодолевая сопротивление ветра и глубокого снега, всегда ощущаю легкое волнение. Услужливая память тут же подсовывает до боли знакомые картины теперь уже далекого, но почему-то очень близкого прошлого.
Бесконечные пространства тундры с низко стоящим над горизонтом солнечным шаром, обжигающе холодный воздух, полное безмолвие, слепящие кристаллы снега, собаки, свернувшиеся комочком и уткнувшие свои черные носы в собственную теплую шерсть, урчание двигателей вездеходов и заиндевевшие ресницы и брови людей.
Или другой видеоряд - ночь, срочный вызов на операцию в госпиталь, резкий скрип снега под унтами, особенно хорошо слышимый в такое время суток, ни души, темные глазницы окон домов, а в небе – фантастическая вакханалия цвета и света в немыслимых вариациях формы. Северное сияние во всей своей красе на половине небесной сферы!
А разве может оставить спокойным возникшая в памяти картина широченной сибирской реки, с обеих сторон окруженной тысячами квадратных километров абсолютно нехоженой тайги, и ты, одиноко стоящий не каменном утесе и сверху обозревающий это великолепие.
Что тут лукавить, это, без сомнения, - первая любовь, ни с чем несравнимая и запоминающаяся на всю жизнь, редко счастливая, но всегда прекрасная.
Думать, что все эти чувства, вызваны щемящей грустью по молодости, по временам, безвозвратно минувшим, не кажется мне единственно правильным. В этом есть, конечно, что-то, но не все. Ведь в Москве и Питере я жил тоже, будучи молодым, но, тем не менее, при виде теле- и кинопрограмм об этих местах, таких эмоций не возникает. И не потому, что, мол, мало люблю или равнодушен к их красоте. Это не так. Я очень люблю Москву, правда, не эту, сегодняшнюю, более красивую, но более холодную, а ту, мою, близкую, теплую, хорошо знакомую. Что касается града Петра, то вообще считаю, что более красивого города встречать не приходилось, и всегда, когда о нем отзываются с пренебрежением, бросаюсь на защиту, как в бой.
Нет, любовь к Северу – это что-то особое, не идущее в сравнение ни с чем другим, она, как болезнь, не поддающаяся полному излечению ни лекарствами, ни временем. Но, если быть до конца откровенным, я и не желаю быть здоровым.
Казалось бы, ну, что тут любить? Зимой – темнота, холод и ветер, летом – гнус. Любоваться здешними красотами без ущерба для здоровья можно только через иллюминатор низко летящего самолета. Бескрайние тундровые пространства и зеленые поля тайги, разрезаемые блестящими на солнце руслами рек, и круглые, как глаза марсианина, блюдца озер. Иногда можно видеть одиноко бредущего сохатого, а на льдинах Ледовитого океана – белого медведя, давно привыкших к авиационным шумам, В тундре, говорят, встречаются большие стада мигрирующих диких оленей, но мне такого видеть не удавалось, хотя по роду своей работы летать приходилось много, в любую погоду и в любое время года.
Не все, вероятно, знают, что самолетики малой авиации под воздействием ветра и воздушных потоков, независимо от того, куда они направлены, ведут себя так же, как щепочки, попавшие в бурную воду. Каждый такой полет, протяженностью более 20 минут, воспринимался мною, как очередная пытка, поскольку не обладаю крепким вестибулярным аппаратом. Говорят, что его можно тренировать, но пример адмирала Нельсона, всю свою жизнь проведшего на мостике военного палубного судна и постоянно кормившего рыб содержимым своего желудка, да и собственный опыт почему-то убеждают в обратном. Поэтому при длительных перелетах над неописуемой природной красотой чаще всего меня можно было найти где-нибудь в хвосте «Аннушки», строго в положении «лежа» на мешках с мороженой рыбой. Этот малоинформативный способ передвижения, конечно, не укреплял среди сидящих пассажиров имидж бравого советского офицера, но, в то же самое время, и не низводил его до нулевого уровня. Всем своим видом я показывал, что предстоящий титанический объем работы просто требовал от меня обязательного, пусть кратковременного, но отдыха. А там, пусть думают, что хотят.
Итак, с любованием северными красотами в непосредственном контакте с ней и с высоты птичьего полета мы разобрались. Переходим к другим составляющим любви к этому изумительному широтному поясу Земли.
Мороз. Я знаю, что полярные исследователи Антарктиды на собственной шкуре познали, что такое минусовая температура около 70 градусов. Это, конечно, героизм, экстрим, называйте, как хотите, все это будет правдой, и перед ними мы просто обязаны снять шляпу. У нас же речь идет об обычном «бытовом» морозце, градусов 40-45-50, при котором приходится жить и работать тысячам северян.
Умные головы ученых придумали для них такое понятие, как «жесткость погоды», при которой каждые два метра скорости ветра приравнивался к дополнительному градусу мороза. Сложив просто мороз со скоростью ветра, деленной пополам, получалась цифра, соответствующая «жесткости». Местные власти сами решали, при какой «жесткости» прекращать наружные работы, при какой – не пускать детишек в школу. Услышав по радио, что сегодня занятия из-за суровости погоды отменены, дети радостно подпрыгивали и срочно тепло одевались, чтобы тут же мчаться играть на улицу.
Каждый, проживший на Севере несколько лет, мог с точностью до 2-3 градусов определить температуру воздуха. Я, например, мог сказать, насколько ниже 30 градусов опустился ртутный столбик термометра. Эта отметка находилась в прямой зависимости от временем, необходимого для того, чтобы у меня «треснуло», то есть отмерзло, ухо, не закрытое клапаном шапки. Таких пижонов, стесняющихся опускать клапаны, или считающих, что от этого блекнет их неотразимый внешний вид, можно было опознать сразу – их уши были ярко розового цвета, а по форме напоминали сваренные пельмени.
И все-таки, мороз, как таковой, не является самой грозной компонентой русского Севера. На мой взгляд, ветер, а точнее, замечательное сочетание ветра и холода представляет собой более страшную силу. Даже в немногочисленных современных городах, редко разбросанных на колоссальных территориях этих широт, улицы которых защищены мощными каменными стенами домов, пурга является противником, борьба с которым требует и сил, и смелости. Как-то, благодаря сногсшибательной силе ветра, «переходил» улицу на спине, выставив вперед обутые в унты ноги, дабы смягчить удар о стену дома. Моя жена, находясь в интересном положении, долго стояла, обняв двумя руками фонарный столб, не решаясь от него оторваться, пока за нее не зацепился кто-то из проходящих мужиков, и быстро сообразив, что беременной женщине требуется его физическая мощь и смекалка, помог переползти улицу.
Всегда, когда речь заходит о силе ветра, память моментально высвечивает на экране моего «бортового» компьютера два эпизода, о которых я вам расскажу.
Первый имел место в новом аэропорту Норильска, только что открывшегося и представлявшего собой большой пакгауз, в котором собирались пассажиры, проходила регистрация билетов и всякие багажные мероприятия. Все бытовые удобства, естественно, были во дворе, наискосок от входной двери метрах в пятидесяти. Была, как обычно, задержка вылета по метеоусловиям Норильска, т.е. мела пурга. Люди, сколько могли, терпели, но потом острая необходимость заставила несколько мужчин и женщин скопиться около входной двери и, не стесняясь, начать вырабатывать совместную тактику преодоления этих несчастных метров. Кто-то взял на себя руководство, и по его команде вся группа, крепко держась друг за друга, выскочила из дверей и побежала в точку, находящуюся где-то в стороне от туалета. По мнению нашего командующего, корректировку курса должен был сделать ветер. И наш Сусанин не ошибся. Все мы благополучно, а главное, очень быстро прибыли в долгожданный пункт назначения. Как добирались обратно, я сейчас точно не помню, кажется, с помощью всех четырех конечностей.
Второй эпизод не оставил в памяти такого фривольного оттенка. Представьте себе город в форме большого квадрата посреди необъятной тундры. Наша часть находилась вне городской черты, приблизительно, в километре от него, чуть в стороне от одного из углов этого квадрата. К городу вела дорога, на которой легко могли разъехаться две машины. В тот вечер после работы офицеры собрались вместе, чтобы решить, идти домой, либо остаться ночевать в части. На улице бушевала пурга. Но дорогу было, хоть плохо, но видно, да и идти-то было всего-ничего, ведь при хорошей погоде весь маршрут преодолевался минут за 15. Решили идти, не выпуская ближайшего соседа из поля зрения.
Очень скоро дорогу перемело полностью, и было не ясно, идем мы по ней, или пробиваемся по целине. Минут через двадцать наткнулись на стоящий с работающим двигателем и включенными фарами вездеход, битком забитый людьми, даже не представляющими, в какой стороне город. Снег стал очень глубоким, каждый шаг давался с большим трудом. Что в этой ситуации воспринималось, как стимул к действию, так это осознание того, что назад дороги уже нет и останавливаться нельзя. Прошло больше часа медленного продвижения вперед, когда раздался крик самого крайнего в нашей цепочке человека – он наткнулся на угловой дом. Промахнись он на пару метров, и мы никогда не вернулись бы домой. Думается, даже наших останков никто не нашел бы. Песцы все разобрали бы на составные части.
Полагаю, что примеров «благоприятного» воздействия на человека холода, ветра и их конструктивного сочетания, достаточно. На очереди не менее увлекательная часть повествования, целиком и полностью относящаяся к короткому, но теплому времени года на Севере. Речь пойдет об очень милых крошках, не дающих скучать ничему живому, обитающему в этих широтах, речь пойдет о гнусе.
Во всех справочниках говорится, что это собирательное название двукрылых кровососущих насекомых, питающихся кровью человека и теплокровных животных. Я не знаком со всем семейством этих Божьих созданий, но мне хватает присутствия на этом свете комаров, мошки и слепней. С представителями этих видов я имел удовольствие познакомиться особенно близко, живя и работая на Севере.
Первый серьезный контакт с ними произошел на Таймыре, вскоре после нашего приезда туда. Мой родственник пригласил нас поехать в субботу на его машине за город, на природу. Приехали. Очень красивое место. В поле зрения находилось еще несколько машин, но людей почему-то видно не было. Причину этого безлюдья мы поняли сразу же, как только вышли на свежий воздух полюбоваться красотами. Я где-то слышал, что кусают человека только комариные самки, мол, у самцов челюсти не то недоразвиты, не то поломаны в кулачных боях. Как бы то ни было, но при выходе из машины создалось впечатление, что мы попали в женское комариное царство
Любование природой продолжалось не долго. Через пару минут мы все четверо находились внутри автомобиля и отчаянно чесались. С собой в салон мы занесли очень приличное количество комаров, так что первое время нам было, чем заняться. Потом мы должны были съесть и выпить все, что привезли с собой, потом мы все четверо курили, почти не открывая окон, и на этом наше пребывание на свежем воздухе закончилось.
Вам, дорогие читатели, хочу сказать, что все это происходило в те далекие времена, когда действенных средств защиты от комаров, мошек и их родни, практически, не существовало. Был крем «Тайга» и раствор диметилфтолата. Оба эти средства оказывали очень кратковременный защитный эффект и очень хороший раздражающий. Постоянно находиться в накомарнике в теплое время года, а особенно совершать какие-то движения, будь то просто ходьба - очень некомфортно, душно и жарко.
От гнуса страдают не только люди. Никогда не забуду, как пес заскочил в открытую дверь дизельной, забился в дальний угол ее под работающий агрегат и пролежал там в лужице капающего сверху горячего масла в течение суток, ничем себя не выдавая, не прося ни воды, ни еды, только чтоб его не выгнали снова на улицу.
Подготовка ко сну в казармах и домиках офицеров, расположенных в тайге на берегу Енисея, проходила по следующему сценарию. Сначала зажигалась противокомариная шашка, затем давалась возможность всему дыму естественным путем исчезнуть из помещения, затем надо было быстро раздеться и нырнуть под полог. Можно было шашку не зажигать, тогда скорости раздевания и ныряния должны быть максимальными, а кроме того, в процесс включался новый элемент – уничтожение комаров под пологом. Спать под пологом - почти то же самое, что находиться в накомарнике, – удовольствие сомнительное, особенно в летнее время, невероятно душно. Ведь тонких тюлевых пологов у нас не было, обыкновенные марлевые.
Однажды, ожидая, когда выветрится шашка, я познакомился с одним очень симпатичным псом. Он как чувствовал, что его возьмут в дом, и всем своим видом демонстрировал мне свою преданность и благодарность. Решив, что времени прошло достаточно, пригласил своего нового друга в дом, котором остановился. Он заскочил моментально в начисто лишенное комаров помещение и совершил такое движение телом, какое собаки делают, когда хотят отряхнуться от воды. Боже мой! Комната моментально наполнилась тучей комаров только женского пола, до поры, до времени скрывавшихся в густой шерсти пса, как воины – ахейцы в утробе Троянского коня.
Утверждать, что комары страшнее мошки, или наоборот, я не берусь. Если комар садиться на открытые участки кожи и прокусывает ее, то мошка, как правило, устраивается в тех местах, где тесно, где манжет рубашки, или ворот прилегают к телу вплотную, и выкусывают кусочки плоти. Вы уж сами, дорогие читатели решите, что лучше.
Их родственник - слепень живет около рек и атакует с хода, создается впечатление, что кто-то чем-то засадил тебе в лоб. Потом на этом месте взбухает шишка, сначала она горит и болит, потом чешется и тоже болит. Как-то, уезжая почтовым катером из одного нашего подразделения, расположенного на реке, я получил в подарок от жены своего фельдшера сверток с провизией в дорогу. Плыть надо было около суток. Дело было летом, стоял полярный день, и солнце уже не скрывалось за линией горизонта.
Мы с инженером полка пристроились на палубе в самом носу катера. Сразу у основания флагштока стоял длинный металлический ящик, где хранилась ветошь, швабры и прочий нехитрый инвентарь для уборки. Мы положили плащ-палатки на выступы якорных клюзов и сели на них. Столом служил этот самый ящик. Развернув подарочный сверток, обнаружили там целого вяленого осетра и свежеиспеченный домашний хлеб. А у нас, как говаривал классик, «с собой было», и путешествие началось.
Как я уже говорил, катер был почтовый и останавливался у каждого поселка и даже одиноко стоящих домов по обеим сторонам реки. Во время первой остановки мы, как неопытные туристы, остались на палубе и тут же за это поплатились. Любвеобильные самки комаров тотчас дали нам прочувствовать всю серьезность своих намерений. В ужасе мы скатились в трюм, нашли какую-то каптерку и задраили дверь. Выбрались оттуда лишь после того, как катер выгреб на фарватер и взял курс на юг. Комаров на середине широкой реки нет. Если же какой и доберется ненароком, то встречный ветер не даст ему, точнее ей, устроиться с комфортом не нашей коже.
Расположились на прежнем месте, достали свое богатство из железного ящика, куда спрятали перед остановкой катера, и продолжили пиршество.
Представьте себе: река, солнце, невероятной красоты берега, вяленый осетр с бутылочкой конька на столе, приятная компания и ни одного комара. О таком можно было только мечтать. И тут мне в лоб что-то ударило. Мы сидели на носу катера, и впереди было совершенно пустое пространство. С берега ничего долететь не могло. Сомнения в происхождении травмы исчезли через несколько секунд, когда на лбу стала вздуваться здоровенная шишка, и появилось жжение. Слепень! Ну, надо же, не одно, так другое. И тут достали! За время нашего путешествия я еще дважды, а мой приятель пять раз подвергались атакам этих камикадзе. На берег мы сошли далеко не в презентабельном виде.
С тех пор мало, что изменилось, разве что появились новые эффективные репелленты. Но, если в радиусе нескольких километров от моего дома появляется самка комара, сомнений ни у кого быть не должно, эта девочка меня найдет. Иногда мне кажется, что Всевышний создал гнуса специально для того, чтобы человек особенно не расслаблялся летом, чтобы помнил, что скоро, очень скоро вновь ударят холода, и ветер пойдет гулять по свободным тундровым просторам, что не за горами время, когда вновь потребуется выдержка, терпение и сила.
Так почему же мы, прожившие в этих холодных и ветреных местах много лет, искусанные почти всеми видами двукрылых кровососущих насекомых, не можем сдержать сердцебиение при виде знакомых северных картин в телевизорах, расположенных в теплых и уютных квартирах домов больших городов? Чем вызван этот внутренний трепет сидящего в широком кресле человека, чуть подавшегося вперед, будто помогая продвигаться тому, другому, на голубом экране, преодолевающему глубокий снег? Почему о тех местах и временах нам говорить легко и просто, свободнее дышится и шире расправляются плечи? И что такое можно было так любить, ведь судя по тому, что рассказал,- ничего, достойного любви, там не было. В чем же состоит эта магическая, притягательная сила Севера?
Скорее всего, в том, что позволяет ликовать собственному тщеславию, загнанному нами куда-то очень глубоко, подальше от посторонних глаз, дает право сказать громко, гордо и без утайки: «Да, я там был, через все это прошел, выдержал и не сплоховал, не дал слабину, и друзья знали, что на меня можно положиться, что в тяжелую минуту подставлю плечо и не подведу».
Собственное эго стыдливо потупило глазки и застеснялось, мол, так нельзя, не скромно, об этом надо, конечно, говорить, но как-то иначе. А как иначе? На другом языке? На иврит, что ли? И чего здесь стесняться?
Да, я там был. Да, я через это прошел, выдержал и не сплоховал.