Глава 7
Трава. Сочная и зелёная-зелёная, словно вырезанная умельцем, который вряд ли родился в мире людей, из блестящих изумрудов. Долго, видимо, трудился над ней мастер, а потом, скорее всего, дабы не погибло творение, сотканное из тончайших, невесомых нитей-травинок, не потускнело без солнечного света, не сломалось на ветру – вдохнул в свою работу жизнь, да ещё какую! Шелестит под ласковым ветерком шёлковая мурава, колышется изумрудное море, точно мягким собольим мехом, нежит кожу. А придёт осень – поменяет травушка летний плащ на жёлтый, осенний. Подует зимний ветер – спрячется под пушистой снежной накидкой, до весны тая жизненное тепло, чтобы под первыми лучами солнышка воспрянуть и всю весну петь песнь пробуждения. Бархатистый голос её поначалу будет слаб, но, набирая силу под весенними грозами и благодатным солнечным теплом, зашелестит вскоре, вторя дуновениям ветра. Но это будет ещё не скоро, а пока, слегка прикасаясь к коже мягкими руками, дразнит и щекочет налитыми стеблями уставшее тело. И, кажется, будто лежишь на ярком летнем одеяле, набитом мягчайшим гагачьим пухом, и вставать не хочется.
А недалеко от человека, выступает из земли серо-рыжая спина валуна. Но то вовсе не голова великана-йотуна, загнанного в земную твердь молотом рыжебородого Тора – Мьольниром. Камень хоть сам мёртв уже с рождения, служит домом для седого мха и рыжих лишайников, сумевших-таки укорениться на гранитной глыбе. А ещё на камне сидит мальчик. Улыбается безмятежно да лукаво посматривает на человека васильковыми глазами. И тепло, и солнечно становится на очерствевшей душе от этой искренней радости, что изливается с конопатого лица мальчонки. Но пора и честь знать…
Ульвиг приподнялся на руках. Пробуждение далось нелегко, словно викинг до утра сидел за дружинным столом: голову окольцевали железным обручем, а потом, видимо, поджали застёжки. Ночной бой, без остатка высосавший силы, оставил после себя чугунную тяжесть в занемевших ногах и руках. Светлые Асы! Выжат, словно стираная рубаха.
Ноздрей коснулся густой запах хвои, листвы, каких-то ягод. Белёсые пряди съехали по щеке, закрывая уродливый шрам. Рука, отозвавшись сигналу мысли, медленно отвела волосы, заложила за ухо. Вельмунд, склонившись над викингом, протягивал скрученную бересту, из которой и тянулся травяной аромат.
- Что это?- варяг поморщился: разбитое тело, внутренне не соглашаясь на какое-либо движение, с трудом перекатилось на бок.
- Пей, поможет!
Глоток, другой. Тягучая жидкость мягким огнём влилась в горло. Из живота медленно, но неуклонно поднимались волны мягкого тепла - так что там пьёт Отец Побед, восседая на Хлидскъялве?
- Нам теперь путь один – в Белый Яр, к Хозяину с Витомиром. Квашню ужо не догнать, поди сегодня там будет. Но прежде всего, надобно оружье сыскать – на Хозяина управу. Знаю, где оно водится – на Мертвящем болоте, тут недалече. Туда и пойдём, - старец повернулся и пошёл к краю обрыва.
Тело ожило. Викинг встал на ноги и смог, наконец, обозреть поле ночного пира, на котором, упившись до смерти ратным вином, недвижимо лежали тела…. Почему-то все человечьи.
На месте припорошенных снегом урсов, затянутых скорлупой тонкого льда, Ульвиг увидел двух мёртвых людей: заросшие нечесаными космами
бурых волос, огромные, даже после смерти хранящие отпечаток той мощи, которой прошедшей ночью бросил вызов северянин, лежали звероподобные гиганты друг возле друга, словно стараясь обнять один одного руками-брёвнами.
Поднатужившись, викинг стащил искромсанные тела в кучу. Груда трупов, бледных, с почерневшими ранами, над которой вились мухи, распространяла вокруг себя сладковатый запах разложения. Данко очерчивал круг, водя по земле острым суком. Ходил посолонь да знай себе, поглядывал на небесное светило – помоги, дедушка Даждьбог, внуку!
Ульвиг проверил оружие, погладил чёрное топорище, сокрушённо вздохнул два раза: сначала, когда взглянул на раздвоенный урсовым ударом плащ, потом, когда взглянул на спутников – странное всё-таки племя – словены, и Боги у них странные.
Круг замкнулся, Вельмунд перенял сук из рук мальчика и начал резать на травяном покрове обрыва руны. Опять же – словенские. И хоть викинг понимал, да и то с натугой, лишь письмена своего народа – он без труда узнал руны огня.
- Огонь!- в изломанное тело разум возвращался последним.
- Светлый да очищающий!- торжественно произнёс старец. И принялся взывать к силам, не подвластным пониманию викинга.
Грозен ты, седовласый Перун! Ясен ты, тресветлый Даждьбог! Услышьте внука своего, верного Роду Вседержителю и после погибели! Пришлите брата своего младшого на подмогу. Негоже поганить землю-матушку мёртвой скверной. Огонь Сварожич, к тебе взываю:
из кузни горячей,
с лучины тлящей,
из печи гудящей,
из углей трещащих,
из древа сухого,
из дыма густого,
из молнии яркой,
с пожара жаркого….
Викинг на всякий случай вышел из круга, а старец медленно поднимал руки, глаза подёрнулись бельмами. Данко прижался к ноге северянина.
….и слово моё крепко!
Блеснул из небесной синевы огненный луч: Даждьбог повернул золотой щит солнца. Откуда ни возьмись, возникло густое, тёмно-синее облако. Блеснула вдалеке молния, другая. Неслись в грозной туче Перун с Дивой-Додолой. Сверкнула ярким пламенем грозовая секира, ударила слепящая синяя молния прямо в смердящую кучу. Задвигались мертвецы: открылись пустые глаза, поднялись ещё живые волосы, в воздухе запахло паленой плотью. А из начертанных рун взвился навстречу отцу-небу святой, очищающий огонь….
Оставляя за собой пылающий круг, спутники двинулись дальше. Обдумывая увиденное, каждый думал о своём, повисло молчание.
…Лес расступился, уступая болоту. Не особо вязкому, но не менее обманчивому: Данко, провалившись по пояс в булькающую трясину, долго трясся да всё посматривал вокруг на кажущиеся твёрдыми мхи. А мха, надо сказать, хватало – зелёный мех покрывал болота сплошным ковром. Кое-где торчали красивые и острые стебли осоки.
Ещё здесь росли берёзы: безлиственные, покрытые бирюзовым лишайником стволы редкими копьями торчали на усаженных буграми кочек островках.
У многих, шедших в тот год этими болотами, складывалось ощущение, будто идут они по кровавому следу – точно свернувшиеся и только-только загустевшие кровяные капли усеивали мшистые просторы болота – всюду, куда доставал пытливый взгляд, рдели капли-бусины наливной клюквы.
Путь проходил спокойно: только вступив во владения болотника, Ульвиг нагнулся и, так, чтобы никто не видел, сунул под ближайшую кочку полоску мяса – тебе, Багник, пропусти без ущерба!
Однако обитали тут и другие духи: то кто-то смеялся вдалеке тихим радостным смехом, так что подмывало подойти, словно к родичу, первому узнавшему хорошую новость – но Вельмунд присоветовал на то внимания не растрачивать, не то здоровье положить можно, гонявшись за таким вот смехом по болоту, а то – и жизнь. Бесицы-трясавицы, мол, игрища затевают.
А ещё кашлял позади и впереди Боли-бошка – место то ягодное! Подойдёт, печальными глазами посмотрит, вывести из леса заплутавшего попросит или ещё что: сумку утерянную разыскать, припасами поделиться. А сам - старичок-с-ноготок, грусть так и капает. Но горе тому, кто, взглянув в зелёные зенки, не разглядит под ширмой печали злого лукавства – хорошо, если через пару дней разум от боли не расплавится.
Болото как болото. И с чего его прозывают Мертвящим? Ох уж эти словенские прозвища!
Зеленые мхи постепенно меняли свой цвет на жёлтый и коричневый, словно высыхала на старой тряпице кровь. Кое-где стали попадаться куски скальной породы: островерхие, бурые с красноватыми вкраплениями. Деревья стали встречаться всё реже, торчали временами сухими палками из ржавой шаткой почвы. Вельмунд всё чаще хмурил кустистые брови, Данко с каждым шагом становился бледнее.
… Обломок породы, словно обтянутый шкурой урса, возвышался над небольшим болотным островком. А под ним сидел воин, свесивши голову на грудь – ни дать ни взять, отдыхает. Только вот отдых этот длится уже, видимо, давно: ржавая кольчуга свободно висит на источенном смертью теле, траченный болотной сыростью меч нетвёрдо обхвачен костлявыми пальцами. А ещё по всему островку, как и на многих соседних, валяются искромсанные щиты да поломанные мечи и копья, коими много лет пировала ненасытная болотная ржа. Славная битва отгремела тут в минувшие зимы!
Вельмунд остановился, сделал пальцами знак, отгонявший нечистую силу, что-то прошептал. Викинг недоуменно пожал широкими плечами – вал как вал - мертвец, то есть, по-словенски, - эка невидаль. Уверенным шагом двинулся дальше. Принимай гостей, Мертвящее болото!
Почва стала твёрже – даром, что ли здесь валялись обломки кремня. Верный топор забился за плечами, да как сильно! Что ж тебе неймётся, дружа? По чёрной поверхности лезвия бродили серебряные сполохи, плясали хитросплетения рун, но что они означали? Владеть секирой викинг умел как никто другой, но какую тайну таила в себе чернолицая подруга – о том сказать никто не мог. Может Вельмунда спросить? У того в голове за столько зим, наверняка, есть ответы на все вопросы.
- Вельмунд…- викинг оглянулся и застыл, так и не закончив фразу: старик и мальчик смотрели ему за спину – один прищуренными глазами, другой – расширенными.
Ульвиг услышал скрежет звеньев кольчуги, долгие годы умываемой дождями, распятой вблизи болотной воды. Кольчуги, что много зим назад служила живому человеку, а после была чешуйчатым саваном воина, навсегда уснувшего в глуши болот.
Северянин быстрее молнии обернулся, зачарованная секира грозно глянула в сторону противника…
Вал поднимался: сыпалась сухим песком рыжая ржа, срывались бирюзовыми хлопьями снежинки лишайника. Костлявые ноги подогнулись, мертвец попытался сесть, но неудачно. Упал набок - отвыкли некогда резвые ноженьки ходить по земле. Оперся о кремнёвое плечо валуна, выпрямил ноги, разогнулся.
Глянули из-под спутанных косм провалившееся глазницы, в которых ничего живого уж точно не было. Там где некогда смеялись красивые глаза – теперь клубилась тьма, чёрным огнём полыхала ненависть ко всему живому, к тем, кто ещё дышал, радовался, жил….
Ульвиг пошире расставил ноги, пальцы, стискивающие резной черен топора побелели. Сейчас вал подойдёт, и викинг развалит его одним точным ударом наискось: от левого плеча до правой ноги. Но мертвец оскалился, поднял ржавую полосу меча и со звоном ударил о кремнёвый валун. Сквозь рыжий налёт проглянула сталь, высекая искры, меч пробороздил по бурому боку камня, оставляя после себя белую полосу. Снова поднялся старый клинок и опять грянул о кремнёвую громаду. Вал остановился, заскрипел и застыл в ожидании.
Северянин едва не расхохотался: да уж, братья словене, вы бы в Финнланде побывали – там такой мороз, недаром Мертвящим прозывается! А тут что – вал как вал, на ногах стоит еле-еле. Вот если бы десятка два таких – тогда другое дело! И болото бы по праву заслуживало своё прозвище.
Болото услышало. Болото зашевелилось.
В ответ на звонкие удары вала подёрнулись шаткие покровы, сотни кочек пришли в движение – топь оживала. Тут и там раздавался скрежет источенных ржавчиной броней, чавканье торфяника – неохотно освобождала трясина разбуженных воинов. Мертвецы пробуждались по всем островкам – пока видел глаз. Сколько ж их здесь? Викинг чувствовал, как на вставших дыбом волосах приподымается тяжёлый шлем, кто-то дышит ледяным дыханьем в спину, отчего по коже бегут мелкие мурашки.
Движение на миг приостановилось: шмякалась мокрая земля с истлевших мощей, пузырилась тёмная вода, да слышалось шумное дыхание Данко. Топь посмотрела на людей сотнями пустых мёртвых глаз….
И двинулась вперёд, подымая ржавое оружье.