* * * * *
В розовом мареве над горизонтом колышется утреннее солнце.
Шелестом листвы виснет над проспектом шум торопливых шагов. Замысловато вплетаясь друг в друга, текут по тротуарам бесчисленные потоки людей.
Куда ни глянь, кругом хмурые, озабоченные лица, словно они потеряли что-то жизненно важное и никак не могут вспомнить, где и когда это случилось...
Есть, конечно же, и другие… В этот ранний для них час они ещё спят, даря нежным шелкам дорогих постелей тепло своей ухоженной плоти. Они не вздрагивают нервно от звонка будильника - их будит нежный аромат завтрака, идущий со столика у кровати или призывный шум тёплых струй душа, приготовленный заботливыми руками их прислуги. В час «пик» они не ломятся в переполненный вагон электрички, боясь опоздать на работу – личный водитель терпеливо ждёт их у подъезда дома, тая в приветственной улыбке у распахнутой настежь двери лимузина…
Однако, между жизнью тех и других не такая уж большая разница, если жизнь оценивать не по внешним её проявлениям, а по тем процессам, что протекают в её невидимых глубинах – в наших сердцах, в наших умах.
Я бреду среди тех, чья жизнь не чище асфальта под их ногами. И в большей мере я рядом с ними не потому, что их судьба представляется мне гораздо интересней судьбы других, вполне устроенных в этом отношении господ, а потому, что я нужен им значительно больше.
Между прочим, господа, в подавляющем большинстве своём это как раз и есть та самая жизнь, за которую мы судорожно хватаемся до самых последних её мгновений…
***
Все мы знаем, что жизнь многих из нас имеет весьма схожее начало, но затем, в силу разных обстоятельств, она получает разное и, порой, самое неожиданное продолжение…
А вот её завершение почти никого из нас серьёзным образом не интересует. Мы говорим себе: «Какая теперь разница, если жизнь уже позади». И вот тут…
***
…Из потревоженных глубин моей памяти выныривает нетленный образ любимой мной прабабушки и назидательно говорит: «Кто дураком жил, тот дураком и помрёт!»
Ей – восемьдесят, мне – восемь. Вероятно, она всерьёз считает, что мы выступаем на равных…
Я почтительно киваю головой, пропуская сказанное, мимо ушей своих, – уж больно оно меня пугает, – и терпеливо жду нового, более приятного афоризма из уст моей согбенной старушки.
– Ты понял, что я сказала? – спрашивает она, клонясь ко мне.
– Это ты мне, бабушка? – отвечаю я ей. – А я подумал, что ты сама с собой разговариваешь.
– Вот пострел! Ну, надо же, как изворотлив! Пойдём со мной на «завалинку» – посидим в тенёчке. Я тебе что-то важное хочу сказать.
Садимся на скамью у дома, один возле другого. Минуту молчим, думая каждый о чем-то своём. Я, например, о своих друзьях, что пошли купаться на «утиный» пруд. О чем думала бабуля, я не знаю.
Только она вдруг мягко обняла меня за плечи и тихо, словно жалуясь, сказала:
– Мне бы успеть передать тебе силу свою тайную. Кроме тебя, ведь, некому больше. От прабабки – ко мне, от меня – к тебе. Вот почему строга я к тебе. А бы кому передавать это нельзя… Знаю, что мал ещё, – отвечает она на мой вопрошающий взгляд, – да только и у меня не век впереди. Понимаешь, о чём я толкую?
Я киваю головой и из-за нахлынувшей откуда-то жалости жмусь к ней, будто она уже завтра умирать собралась.
– Бабушка, – говорю я ей, – ты ещё долго жить будешь. Правда, вот увидишь…
– За доброе слово, внучок, спасибо, – благодарит бабушка. – Хочешь грушу? Нет? А что хочешь?
– Яблочко «райское», – сказал я и тут же попросил: – Бабушка, а могу я увидеть, как ты зовёшь бабочку? Хоть вон ту, например, что сидит на сливе.
– Хорошо, – сказала бабушка. – Но об этом, чур, никому.
– Договорились, – согласился я.
Она вытягивает руку ладонью вверх, как делают просящие милостыню, и смотрит на неё, не отвлекаясь уже ни на что.
Я люблю этот момент: от её руки, а затем и тела, начинает исходить такое тепло, что через минуту, не более, оно невидимым облаком окутывает и меня тоже; а через мгновение, другое – я чувствую, как это тепло проникает вглубь меня, рождая в моём сердце чувство необъяснимого восторга, а в теле – невесомость.
Наконец, бабушка отрывает свой взгляд от ладони и, что-то шепча, направляет его на ветку сливы, где сидит златокрылая бабочка. Через несколько мгновений это маленькое хрупкое чудо, доверчиво сложив крылья, уже сидит на старческой ладони. Я осторожно подношу к бабочке свой указательный палец, и она переползает ко мне. В этот момент я готов взвизгнуть от восторга.
– Какая она красивая! – шепчу я и интересуюсь: – А я тоже так буду делать когда-нибудь? А, бабуль?
– Да, касатик мой, – шепчет бабушка.
– А зато, бабулечка, – хвалюсь я, – я могу оживлять мух. А ты?
– Мух? – задумчиво переспрашивает бабушка. – Нет, не могу…
– А ещё я вижу, когда человек скоро умрёт.
– Как так?
– Мне рядом с таким человеком холодно становится, а потом такой страх на меня находит, просто жуть – бежать хочется!
– А со мной тебе не холодно? – интересуется бабушка.
– Нет, бабулечка. Мне с тобой тепло и радостно. Правда.
– Ну, хорошо, – говорит она. – А вот за яблочком сам сбегай в сад.
***
Она долго смотрит вслед бегущему по саду внуку и незаметно для себя погружается в воспоминания о своем далеком детстве…
До революции они жили в красивом двухэтажном особняке в центре Ставрополя. Из окон, что смотрели на запад, была видна городская площадь, где всегда от зари и до темна, по делу или без дела, суетился народ. Северная сторона выходила на широкую улицу. С восточной стороны от дома был въезд в небольшой дворик, отделенный от улицы тяжёлыми воротами, украшенными фигурной ковкой.
Из южных окон открывался вид на небольшой сад, где среди яблонь, груш и вишен, тонувших в сочной траве, летом часто слышался смех игравших там детей.
В прежние годы дом всегда был полон гостей. Довольно часто это были столичные гости - они останавливались в их доме проездом на целебные источники Кавказа. Среди них было немало военных - раненные в боях офицеры так же, как и лица гражданские, предпочитали лечиться на юге.
Как-то ей случилось стать свидетелем необычайного случая.
В тот памятный день, как это бывало иногда и раньше, разговор в гостиной коснулся вещей таинственных. Через время беседа переросла в спор. Хозяйка дома (её прабабушка) встала и, веером поманив за собой молодого офицера, спорившего с ней больше других, покинула зал.
В тот час солнце клонилось к закату, но было ещё достаточно светло.
Взяв со столика подсвечник, она подошла к окну, выходившему в сад, и отворила его. Щурясь усмешливо, сказала: « Извольте, сударь, посмотреть вон на ту небольшую копну сена, что в саду… Видите её?»
Офицер кивнул головой, сказал: « Да, мадам.»
« А теперь, сударь, зажгите, пожалуйста, одну из этих свечей, - попросила она, протягивая к нему подсвечник. – Спасибо…»
Она медленно развернулась лицом к окну, держа подсвечник перед собой. «Смотрите, сударь, на стог сена, - сказала она. - Я так же буду смотреть на него, но только через пламя свечи.»
Через минуту, не более того, стог с видимой нам стороны чуть задымился, а потом как-то разом весь вспыхнул и стремительно, в считанные секунды, сгорел. При этом пламя странным образом скручивалось так, что костёр напоминал оранжевый шар, зависший над травой между цветущих в ту пору вишен… Офицер, наблюдавший эту картину, оторопел настолько, что выронил из рук спичечный коробок и покрылся холодной испариной. Бледность ещё долго не сходила с его лица даже по возвращению их в зал, к остальным собеседникам. Так же долго он хранил и своё молчание. Он лишь восхищенно смотрел на хозяйку дома и время от времени едва заметно улыбался…
Через несколько лет прежняя жизнь канула в прошлое, оставив в душе незаживающую рану - ностальгическую тоску по безвозвратно потерянному семейному раю.
Спустя три или четыре года после революции октября семнадцатого года её отца, а позже и мать арестовали; больше она их не видела. Вдвоем с прабабушкой они переехали жить в село, где когда-то располагалось их родовое поместье. Там власти выделили им небольшую хатку, где они и жили все последующие годы…
***
Года летят стремительно. И опять голос прабабушки назидательно вещает мне:
– «Кто растёт в глазах толпы, тот вырождается в глазах Бога». Это я к тому, что о тебе, слышала я, начинают болтать разное. Будь трижды осторожен. Не привлекай к себе внимания.
Она возвращается из своей комнаты с каким-то свертком в руках. Положив на стол, она неторопливо распаковывает его. Наконец, я вижу, что это какая-то старая книга в кожаном переплёте. Молча жду, что будет дальше.
– Вот тебе книга, – говорит она, глядя мне прямо в глаза, – другой такой на свете нет. Это наши «Веды», знания нашего рода. До моей прабабушки Марии–Ефросиньи эти знания заучивались наизусть слово в слово и передавалось от поколения к поколению через избранных… Это она, обученная в женском монастыре всякой грамоте, всё, что ведала о Тайном, сама перенесла на бумагу и велела беречь это пуще глаз своих. Теперь ты – её хранитель. Когда прочтёшь книгу, сам поймешь, что цена ей безмерная… Всё, касатик, я пошла отдыхать. А ты читай, милый, читай… Потом, вот увидишь, тебя от неё никакой силой нельзя будет оторвать.
***
Мне шестнадцать лет, но иногда я кажусь себе глубоким стариком. Теперь я знаю и умею так много, что, кажется, не перестаю контролировать себя даже во сне.
Мой ум, подобно сжатой пружине, готов в любой момент распрямиться с сокрушительной силой. Над ним – только воля с её недремлющим оком. Она и мать ему и отец; она и любовь ему и строгий укор, и если надо – цепи.
Бабушка всё ещё беспокоится, что я не до конца оцениваю мощь, которую ношу в себе. Я успокаиваю её, как могу.
– Ты сейчас, как бочонок с порохом, – говорит она. – Залетит, какая шальная искра – взлетишь на воздух, даже не заметишь как. Либо ты над умом, либо ты под умом – и тогда он тебя сомнёт, и раздавит, как мокрицу. Человек слаб…
– Бабушка, – оправдываюсь я, – да я и человеком-то себя давно уже не чувствую.
– А кто ж ты тогда? – интересуется она.
– Это трудно выразить. Что-то бестелесное… Дух – вот кто я.
– Дух? – переспрашивает она. – Это хорошо. Это правильно…Тогда и мысли свои, и желания, и поступки свои согласуй с тем, что ты тот, кем ты себя чувствуешь. Очень хорошо, что ты – Дух, а не человек. Людей, как видишь, и так полным-полно…
И, очень довольная разговором, она идёт в свою комнатку. А я выхожу в сад и сажусь в тенек, под «райской» яблонькой – это моё любимое место отдыха.
***
Мне восемнадцать. Мы стоим на самой вершине скалы. Бабушка окидывает взглядом горизонт и долину, простёршуюся от подножья гор и до самой реки. Её губы шепчут молитву, за которой следуют заклинания, а потом звучит гимн из наших «Вед».
Я даже не заметил, как влился своим голосом в её священное песнопение. Небо заволокло тучами, а затем располосовало ломаными лезвиями молний. Мы продолжали петь гимн.
Раздался такой оглушительный треск, словно под нами с вершины и до основания лопнула скала.
Над нами открылось небо. И я словно заглянул в огромную прорубь – никогда звезды не светились так ярко…
***
Мне было двадцать четыре года, когда моя прабабушка ушла из этого мира. Она так и сказала: «Не тебе объяснять, что я не умираю, а просто ухожу… Я управилась со своими делами; и теперь ничто не держит меня здесь…
Я оставляю миру тебя – моё единственное сокровище… Мне не за что стыдиться ни перед людьми, ни перед Богом. Я жила по Его заповедям и была только светильником в Его руках…»
***
Я иду по жизни вольно и неприметно, почти так же, как сейчас по этому шумному проспекту – никто даже и не догадывается о моём присутствии.
***
Слушая других, нас, как правило, тянет узнать о них всё до мельчайших подробностей. Как ни странно, но нас это ни сколько не утомляет. О себе же мы говорим неохотно, а если и говорим, то почти всегда в выгодном для себя свете.
Я предпочитаю вспоминать только самое значительное в своей жизни, что для других может послужить полезным примером.
Например, сейчас мне вспомнился день, когда я впервые попробовал переместить своё сознание в посторонние объекты…
Уверен, тогда я сделал всё так, как требовали того наши «Веды». Преодолевая некоторый страх, ещё таившийся где-то глубоко во мне, я покинул своё тело и, стелясь, словно прозрачный туман, достиг сиреневого куста напротив и проник в него. Ничего! Я не ощутил ничего. Словно я погрузился в темноту, а она, заметив меня, замерла выжидающе…
Следующий выбор пал на липу – огромное раскидистое дерево, что стояло на краю сада. Прислонившись спиной к стволу «райской» яблони, я сосредоточился на липе. И произошло вот что…
Мне показалось, что тело отлетело от меня куда-то назад, как сорванный ветром плащ! И вновь, словно облаком тумана, я скользнул по траве и, приблизившись, распластался вокруг липы. И далее, как в «Ведах»:
«…А приблизившись к тому, что избрал прежде, окутай его собой, как невидимой тёплой пеленой, и ощути его, как самого себя. Тихо и нежно стелись по поверхности его – так в полуденный зной лениво скользит по твоей коже проснувшийся ветерок.
Познай совершенство его и вкуси восторг Творца, любовавшегося им прежде всякого другого… Проникни вглубь его и стань им!
И помни: где бы ты ни оказался, ты всегда останешься тем, кем был прежде рождения этого мира. Если ты осознаешь это, то всякое место, где ты пребываешь – твой дом, и во всём, что б ты ни встретил в пространстве мироздания – ты обнаружишь себя…»
То, что я почувствовал дальше, отпечаталось в моей памяти как удивительно яркое переживание…
Я почувствовал себя мощным, прочно вросшим ногами в землю великаном в несколько тонн весом. При этом я ничего не видел. Сказать, что это создавало мне некоторое неудобство, это всё равно, что ничего не сказать. Быть слепым – ужасно!
Мне хотелось либо избавиться от этой слепоты, либо побыстрее приспособиться к этому новому для меня состоянию. Прошло какое-то время и моё волнение улеглось… Решив, что всё следует принимать таким, как оно есть, я стал прислушиваться к своим ощущениям, пока не слился с ними окончательно.
И, вдруг, темнота растаяла! Она не исчезла, а заискрилась со всех сторон всполохами света и ещё какими-то вибрациями, в чём-то напоминающими звуки…
Вот что-то тихонько коснулось меня и почудилось, будто нежная волна прошла сквозь меня – я чуть покачнулся из стороны в сторону, словно играя с этой волной, и замер…
Когда я вернулся в своё тело, солнце уже погружалось за горизонт и, я понял, что в течение нескольких часов жил жизнью дерева.
***
Я заканчивал медицинский колледж, когда начались мои опыты с перемещением сознания в людей. Главная трудность состояла в том, что я не знал, что происходит в этот момент с моим собственным телом. Я перестраховывался – старался занять такое место и придать то положение своему телу, которое обеспечивало ему безопасность. Например, я либо сидел за столом, либо стоял в каком-либо углу, прислонившись к нему спиной. В общем, главное было – не упасть. Но иногда были такие ситуации, что я проделывал это на ходу: на считанные секунды я покидал своё тело и влетал в чужое. Когда же в обратном порядке, столь же стремительно, я возвращался в своё тело, то почти всегда замечал, что это не оставалось не замеченным со стороны «объектов» моего внимания. Как правило, все они оглядывались так, словно только что кто-то толкнул их. Сознаюсь, довольно часто для таких экспериментов, я выбирал симпатичных девушек… Мне было ужасно любопытно почувствовать и то, как двигается их тело, и то, как оно воспринимается изнутри… Они не такие как мы, парни… Они и мир воспринимают по–другому…
Множественные опыты позволили мне сделать весьма полезное на тот момент заключение: «Надо быть очень осторожным в выборе «объекта». Есть риск перенять на себя, пусть даже и на некоторое время, чужие недуги – это опасно.
Вне всякого сомнения – это нельзя проделывать с детьми. Я никогда не только не вторгался в их тела, но даже мысли не допускал об этом.
Дети окружены удивительно чистым сиянием! Наблюдая этот необычный свет, я позволял себе только одно: двигаться рядом и безмолвно восторгаться его красотой. Вот когда я впервые понял, что дети – это маленькие боги. К сожалению, у взрослых такого сияния нет…
И ещё хочу заметить, что весьма редко встретишь человека, в котором чувствуешь себя уютно. Как правило, это добрые, уравновешенные люди, чьё поведение в этой жизни, делает их больше похожими на детей и мудрых стариков, нежели на обычных взрослых».
***
Я пережил неожиданное состояние, когда однажды попробовал воспринимать своё собственное тело, как чужое. Случилось так, что моё сознание зафиксировалось в тот момент, когда я вышел из тела, но не полностью: я словно сделал полшага назад, но при этом остался подключенным к нему. Оказывается, воспринимать своё тело как чужое – это не только особый способ наслаждения, но и другой вид существования! Тот, кто делает в нас эти полшага – существо иного порядка: он словно подглядывающий за тем, что делает человек, он – наблюдатель; одновременно с тем он ещё и сопереживающий: всё, что чувствует человек, он воспринимает во много раз ярче, острее. В тот момент для меня было не столь важным знать: служит ли человек в этом состоянии только проводником ощущений, или же его сознание полностью сливается с сознанием этого загадочного наблюдателя… Для меня было достаточным осознавать, что через какую-то обратную связь, я, как человек, получаю от него неведомую ранее гамму чувств.
Признаюсь, из этого состояния не хочется выходить.
Возможно, что в данной реальности это и есть то единственно правильное состояние, в котором желательно находиться человеку до той поры, пока он не достигнет большего…
Странно выстроен путь восхождения нашего сознания к вершине совершенства. Порой, покорив какую-то высоту, нам кажется, что большего достичь невозможно, что ничего выше этого в природе просто не существует. И вдруг, как только мы начинаем двигаться дальше, открывается нечто новое – и мы испытываем очередное приятное потрясение. Создается впечатление, будто до определённого времени нам подают Истину небольшими порциями – не потому что жадничают, а потому что оберегают нас от… «переедания». Разве не напоминает это кормление маленьких детей?
Ясно, что в любых обстоятельствах нас не оставляют без внимания Свыше. Когда же мы готовы к большему, нам дарят Все Тайны.
Я понял это после того, что случилось следующим летом.
***
Был теплый августовский вечер. Сидя в парусиновом кресле на пустынном берегу моря я наблюдал, как солнце медленно погружается в воды залива. По песчаному берегу неспешно прогуливалась какая-то барышня. Я покинул своё тело и осторожно двинулся в её сторону, но на середине пути непонятно почему застопорился.
На несколько мгновений всё замерло, словно остановилось само Время. Что-то странное произошло в этот момент: как будто, что-то разорвало меня на миллиарды частичек и разнесло в разные стороны мироздания, бесследно растворив в его безмерной пугающей пустоте…
Молнией мелькнула мысль: «Я что-то сделал неправильно!»
Я почувствовал себя Черной Бездной, внутри которой, как пылинки, тускло мерцали бесчисленные вселенные… Потом появилось ощущение странного пробуждения: словно медленно растаяла пелена и ко мне вернулось моё прежнее сознание, древнее как мир, по какой-то причине когда-то мной утерянное. И я понял, что всё, что было со мной прежде, было сном, но таким реальным, что до сих пор я принимал его за явь.
И тогда я спросил себя: « Что я делаю здесь, в этом странном мире?… Как оказался в нём?… Почему я связан этими чуждыми моей природе формами?… Разве я не абсолютно свободен?…Что случилось?…»
Иногда бывает так, что мы никак не можем понять: то ли мы уже проснулись, то ли, напротив, впали в сон, похожий на пробуждение. И тогда нам хочется, чтобы это как можно скорее закончилось. Неопределённость пугает…
Вот почему большинство из нас не решается переступить черту, за которой привычный мир может исчезнуть навсегда.
Я же пересёк эту черту и испытал странное чувство…
Оказывается, эта жизнь – Моя Игра! А сам я – Живая Мыслящая Бездна!
Я пытался обнаружить Свои пределы и не обнаружил их нигде…
Я был замкнут в Своей Бесконечности. Я был Тотально Одинок!
…………………………………………………………………………………………
Мне показалось, что прошло очень много времени.
Когда я очнулся, то обнаружил себя в своём теле. Мимо, приветливо улыбаясь, прошла девушка – объект моего недавнего внимания. Я улыбнулся ей в ответ и облегченно вздохнул.
Я просидел на берегу до глубокой темноты и, вернувшись в гостиницу, записал на чистой странице наших «Вед» следующее:
«Я Один… Вне Меня нет ничего… И бесконечное пространство и вечность – всего лишь Мои атрибуты… Я – Мыслящая Бездна, Живое Сознание, Мировой Дух… Я – Поток Жизни, пронизывающий бескрайние просторы Мироздания. Я – Сама Жизнь. Всё остальное – подобно сну…
И вот, всякий раз, просыпаясь в Своем Непроявленном Мире, Я осознаю Своё Абсолютное Одиночество и спрашиваю: «С кем разделить Мне радость Существования? С кем разделить Мне сладостное чувство дыхания Жизни? С кем разделить Мне Мою Любовь?»
И тогда Я начинаю пролистывать Книгу Жизни, где Истории бесчисленных миров – всего лишь отдельные страницы, и вспоминаю жизнь в этих мирах…
И эти воспоминания пробуждают во Мне непреодолимое желание создать новый мир или возродить к новой жизни давно исчезнувшие...
Никто не знает, что порой даже счастливый смех ребёнка, прозвеневший из глубин Моей памяти, был для Меня достаточным основанием тому, чтобы тот мир восстал из Небытия…
Погружаясь в Творчество, Я тем самым ухожу от Своего Одиночества…
Вот почему Я создаю миры, и населяю их живыми существами…
И, проникая во все создания Мои незримым потоком Жизни, делаю их живыми и чувственными… И проживаю вместе с ними их жизнь, словно свою собственную… А через них перехожу в потомство их, стремясь преумножить число тех, с кем разделю Любовь Свою, радость Бытия. Через это Я и вас оберегаю от одиночества… в окружении ваших заблуждений, иллюзий и невежества, порожденных вашим умом.
Когда бы вы знали кто вы есть на самом деле, вы любили бы друг друга больше, чем теперь… Но как открыть вам Истину не ранив вас?
Только малое число из вас готово принять Её, не сломавшись под грузом Откровения Моего… Незнание Всех Тайн до времени служит щитом для детского разума вашего. Они открываются вам по мере вашего взросления…
В конце концов, приходит час обязательный для каждого человека – когда Я срываю Завесу Неведения и показываю ему Истину в полном обличии Её: «Есть только Я – несущийся сквозь мироздание Поток Жизни. И этот Поток жизни есть Ты. И нет другого Тебя. Ты – это Я. Я – Ты – Бог – Я. Всё остальное ощущает в себе жизнь только потому, что по Твоей Воле оказалось вовлеченным в Твой Животворящий Поток Жизни ».
***
Я не спал всю ночь. Сидя на балконе, под тихий шум волн моря, плескавшегося где-то рядом, я размышлял о жизни…
«…Предопределение, положенное в основание Истории Мира, не отнимает у живых существ свободы выбора… Вопрос в том, как каждый человек в отдельности пользуется этим и форму чего это принимает в результате самых замысловатых сочетаний. Ясно, что свобода выбора каждого, как отдельный камешек, положенный в мозаичное панно, влияет на гармонию картины жизни в целом. И потому легко представить себе насколько эта картина станет уродливой, если ошибок будет много. А ведь за каждым таким неправильно положенным мозаичным камешком скрывается кто-то – одна из множества причин дисгармонии, вторгающейся в гармонию Целого. Только вот беда в том, что мало кто при этом торопится признать свои ошибки, а уж тем более – исправить их?
Как правило, ссылаясь на некую свою связанность обстоятельствами, на какое-то явное или воображаемое негативное воздействие из вне, человек упорно оправдывает большинство своих оплошностей. Будто все его неверные поступки – результат вмешательства сознания и воли других людей…
Что здесь: заблуждение или лукавство? Едва ли человек не осознает, что причиной тому служила либо его собственная заинтересованность, либо доверчивость, либо страх… Как часто первое и последнее служит основанием тому, что человек отрицает явную истину.
Так мы с печалью наблюдаем, что человеку важна не столько сама Истина, сколько то место, которое сам он занимает в этой жизни. Не удивительно, что людей окружает враждебный мир.
Зачем же тогда винить в своих бедах судьбу?…»
***
Я сворачиваю за угол и иду по узкой улочке, уводящей меня всё дальше и дальше от шумного проспекта. Время от времени я захожу в этот старый квартал, чтобы посетить своего маленького друга.
Жизнь бывает разной…
Живой мумией застыла на старом диванчике слепая старуха: вязание выпало из её рук, рот чуть приоткрылся… Понимай, как хочешь: то ли она прислушивается к шуму, доносящемуся с улицы, то ли спит, а может уже и вовсе «того» – умерла.
В соседней комнатушке у окна сидит мальчик, наблюдая за утренней суетой на улице. Из окна полуподвального помещения много не увидишь, и всё ж, это лучше, чем смотреть на надоевшие старые обои…
– Я чувствовал, что ты придёшь, – шепчет он в ответ на моё появление и поясняет: – Я шепчу, чтобы не разбудить бабушку.
Я киваю головой и указываю ему на кресло, что стоит в углу комнаты.
– Садись туда, - говорю я ему.
Мой голос слышен только ему – он звучит прямо в его голове. А вот Ване приходится шептать в любом случае: он говорит, что если его губы не шевелятся, то он путает мысли с тем, что он хочет сказать. Но я замечаю, что он всё чаще произносит фразы мысленно. Дети всему учатся быстро.
– Мама снова спрашивала о тебе, – говорит Ваня.
– Что-то конкретное?
– Она хочет поговорить с тобой, – пояснил он.
– Каким образом?
– Не знаю… Может быть, через меня? Мне кажется, что она думает, будто всё это – мои выдумки: ни тебя, ни папы на самом деле не существует. Она очень нервничает… Наверное, она будет спрашивать о чём-то, чего я не знаю. А ты как думаешь?
– Я её понимаю: она беспокоится о твоём здоровье.
– Я тоже волнуюсь о её здоровье, – говорит Ваня. – Мне её жалко: папа погиб, бабушка очень старая и к тому же слепая, а у меня эти вот видения. Наверное, надо было вообще не говорить ей ничего… с самого начала.
– Но ты же хотел как лучше.
– Да, – вздыхает Ваня. – Я хотел успокоить её. Она каждую ночь плачет… Папа сказал: «Передай маме, что смерти нет. У меня всё хорошо». Как только я это сказал, она потащила меня к врачу. Потом меня смотрели другие врачи и обо всем расспрашивали…Сказали, что я здоров, но у меня очень богатая… фантазия.
– Тебя это расстроило?
– Нет, – сказал Ваня. – Но теперь мама думает, что я врун. А я не хочу её расстраивать.
– Хорошо, – ответил я. – Я поговорю с ней.
– Сегодня?
– Да.
Хлопнула входная дверь. Ваня поднялся с кресла и побежал встречать мать. Она вошла и тяжело опустилась на табурет, что стоял у стены, в шаге от двери. Ваня обнял её, заглядывая в её глаза, спросил:
– Устала, мамулечка? Давай я помогу тебе раздеться.
– Я сама, сыночек. Сейчас, только вот отдохну немного.
Ванина мама, с виду довольно хрупкая молодая женщина, работает дворником: уходит на работу рано утром, ещё затемно, возвращается всегда уставшая…
– Скорей бы я уже вырос, – пробормотал Ваня, – да пошёл работать.
– Вырастешь, успеешь ещё наработаться, – сказала она и стала раздеваться.
– Я разогрел чай. Налить?
– Я сама, Ванюша. Спасибо, сынок. Как ты?
– Он уже здесь, – робея, проговорил Ваня.
Ванина мать поправила на груди измятую кофточку и оглянулась по сторонам.
– Кто? – спросила она, озираясь по сторонам. Потом, видимо, догадавшись о ком, собственно, идёт речь, спросила тихо: – Где?
Ваня кивнул в мою сторону. Ванина мать нервно прокашлялась и сказала:
– Я могу увидеть его?
– Не знаю, – пожал плечами Ваня.
– А услышать? – спросила она.
– Можете, – сказал я.
Она вздрогнула и подалась назад, вжимаясь спиной в стену.
В её глазах читался испуг и следом – ещё что-то очень важное для неё…
Когда её ум вышел из шокового состояния, я уловил эту мысль. Оказывается, она и сама желала, чтобы моё существование было хоть как-то подтверждено, ведь тогда это означало бы, что её ребёнок здоров…
– Но это ещё не всё, что вам было бы приятно услышать, – сказал я. – Ваня действительно разговаривал со своим отцом, то есть, вашим мужем... Видите ли, этот мир – не единственный в бесконечном Мироздании. И жизнь всякого живого существа, поверьте мне, не прекращается с его последним вздохом… И, если сами творения могут проявлять некоторую расточительность, то Творец миров не может позволить себе подобного. Жизнь бесконечна, уважаемая Алла Дмитриевна…
Мы общались достаточно, чтобы в душе её наступило здоровое равновесие – успокоённость мыслей и чувств. Потом я извинился и, ссылаясь на ожидавшие меня важные дела, попрощавшись, ушел.
Сознаюсь, я чрезвычайно редко позволяю себе такие общения и, всегда это диктуется особыми обстоятельствами, когда что-то серьёзное угрожает тому, кто представляет для меня исключительный интерес. Не трудно догадаться, что в данном случае, я оберегаю Ваню.
***
Сегодня у меня несколько неотложных дел, не считая, как всегда, случайных.
Пока я иду назад, к проспекту, расскажу вам притчу о двух братьях.
Едва ли стоит напоминать вам, что «просветлённость» – это обозначение того состояния сознания и духа человека, когда он узнаёт, что к созданию мира, в котором он сейчас живёт, он причастен больше, чем могла бы себе представить его буйная фантазия, а его подлинная сущность увлечена происходящим в этом мире не более, как игрой…
Упомянутые братья, хотя и были приверженцами буддизма, стремясь познать больше и продвинуться в познании себя и мира как можно дальше, временами приобщались к мудрости других религий, порой, находя и там зёрна истины. Ведь Истина, как сеятель, разбрасывает свои семена повсюду, где почва готова принять их и взрастить.
Работали братья на поприще весьма незавидном: один – чистильщиком ботинок, а другой – чистильщиком туалетов. Оба они были весьма терпеливы ко всем проявлениям жизни, бурлящей вокруг них, и зачастую для постороннего напоминали двух муравьёв, погружённых в свою, только им ведомую, жизнь… Весьма затруднительно было бы судить насколько они могли привлечь постороннее внимание, если бы не загадочные улыбки, не сходившие с их лиц с утра и до вечера. Об их «дурацких», как говорил народ, улыбках не смолкали споры на много миль вокруг. Одни говорили, что эти самые братья – «форменные дебилы», «продукт генного сбоя». Другие же доказывали, что все азиаты – хитрые бестии: улыбаются тому, что тайно «что-то» натворили, и другие узнают об этом, когда уже вляпаются в это «что-то».
Некто, начитанный более других, выразил своё мнение весьма оригинально: «Что попусту спорить, вы просто посмотрите на Бога, которому они поклоняются. Их Будда улыбается – вот и они «сияют» улыбкой. А теперь посмотрите на изображения Бога у нас? Он мучается на кресте – вот потому мы и ходим с «кислой миной» на лице. Каков Бог, такие и его подданные…»
Споры действительно были пустыми. Потому что причина улыбчивости братьев была в другом. Они были приверженцами дзен-буддизма и умели во всём находить для себя полезное.
Однажды, читая вслух апокрифы древних христиан, один из братьев произнёс сказанное когда-то Иисусом Христом: «Те, кому вы смиренно служите в этом мире, станут служить вам в мире ином». Прочитав это, они только улыбнулись. Однако, когда некоторое время спустя прозвучало:
«Когда бы вы знали, что вы боги…», – братья переглянулись и застыли в глубоком молчании…
Им показалось, что мир, словно нарисованную картину, располосовал стремительный неведомый клинок и, за развалившимся холстом открылась бездна. И каждый из них ощутил себя самой этой бездной и ничего другого не обнаружил; и понял, что таким он был прежде рождения всех миров, и это была его истинная суть – начало всех начал…
Они не знали, как долго пребывали в этом состоянии, но когда они вышли из него, то ничего прежнего в себе не обнаружили. Каждый из них понимал, что достиг того, о чём неусыпно мечтают многие, что пытались описать мудрецы, познавшие это до них…
С тех пор таинственная улыбка не сходила с их лиц, приводя в замешательство тех, кто знал их и, кто частенько спорил о природе «странной печати счастья» на их лице.
Не имел ли в виду случай, подобный этому, тот мудрец, что произнёс: «Совершенно невозможно угадать в тени чего прячется Истина. Когда Она вдруг обнаруживает себя, мы в полном замешательстве. Словно Она играла с нами, как порой кошка играет с мышью»…
***
Есть весьма веская причина если не любить всех, то хотя бы быть милосердным ко всем. Творец не терпит повторений. И в точности ничто в Мироздании не повторяется ни за миллиарды лет, ни даже за саму Вечность…
Души наши встречаются и здесь, и на небесах, а, достигнув совершенства, потом вливаются в Исток свой и становятся Одним. С телами этого не происходит – они живут только один раз…
Один раз расцветает и увядает цветок. И точно так же распускается и увядает всякое тело. А иногда оно и расцвести, как следует, не успевает.
Всё живое, что вы видите вокруг себя, неповторимо! Будьте милосердны ко всем. Оставьте Богу судить кто прав, а кто виноват. Жизнь трудна и пугающе быстротечна. Старайтесь не огорчать друг друга. Ведь может случиться так, что вы никогда больше не встретитесь, и чужая обида, как камень, необъяснимой тяжестью будет лежать на вашей душе.
Лучше идти налегке и радоваться каждому встречному, желая ему всего самого доброго…
***
Стремительно пролетел день. Я вернулся в гостиницу. Пройдя сквозь дверь с номерным знаком 2037, я вошёл в своё тело, и некоторое время лежал с закрытыми глазами. Проведя экспресс-диагностику тела, я открыл глаза и встал с постели. Взяв со столика ключи, я вышел из номера. Пришло время «кормить тело" – голод гнал меня на поиски ближайшего кафе. Минуту спустя я уже шагал по проспекту, тонувшему в огнях вывесок и реклам.
***
Я уже допивал кофе, когда появился этот странный господин. При том, что вокруг было полно пустых столиков, он подошёл к моему, и улыбнувшись, сказал:
– Вы позволите? – И пояснил: – Не люблю, знаете ли, есть в одиночестве.
Ставя на стол недопитый кофе, я молча указал рукой на кресло напротив себя.
– Спасибо, – сказал незнакомец.
– Пожалуйста, – сказал я. – К сожалению, я не надолго составлю вам компанию.
В какой-то миг наши глаза встретились. У него был добрый, слегка насмешливый взгляд. Создавалось впечатление, что он слегка навеселе.
– Куда спешить, если всё, что требуется, всегда с нами…– произнёс незнакомец, наполняя стакан минеральной водой. – К тому же этот дождь…
– Дождь?! – удивился я. Ведь четверть часа назад небо было чистым.
– А разве вы не видите? – сказал он, бросая взгляд сквозь стекло витрины.
Как раз в этот миг за окнами блеснула молния, грянул гром и следом, как из ведра, хлынул ливень.
– Странно, – пробормотал я, вытирая салфеткой губы и кладя её на край стола.
– Да-а-а, – медленно протянул он. – Жизнь вообще странная штука.
Наши взгляды опять встретились.
– Не зависимо от степени невежества или святости человек – существо глубоко страждущее и легко уязвимое, – грустно произнёс он.
Мне показалось, что если бы я встал и молча ушёл, он продолжал бы говорить, как иногда это делают люди, в душе которых бередит незаживающая рана.
– Впрочем, – сказал он, – даже познав истину, никто из нас не отгородится от грядущих страданий. Таков этот мир…
– Спасибо за компанию, – сказал я, вставая из-за столика. – Я бы послушал вас, но мне надо уходить. Извините. Всего доброго!
В ответ он молча кивнул головой, а когда я отошёл буквально на три шага, произнес:
– Не оставляйте надолго своё тело без присмотра!
Должен признаться, я почувствовал неприятный холодок, пробежавший по телу.
«Надо было «просканировать» его сразу, как только он появился здесь», – подумал я, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов.
Вернувшись на своё место за столиком, я спросил:
– Кто вы?
И услышал в ответ:
– Не знаю… Правда, не знаю.
Мы не заметили, как провели за разговором два часа…
На выходе из кафе, пропуская меня в дверь первым, в продолжение затронутой нами темы он сказал:
– А вот мне всё же тело больше жаль. Оно страдает невинно…
– Вы же прекрасно знаете, что зачастую просто нет другого способа достучаться до упрямого ума, – не столько возразил, сколько напомнил я ему.
– Вы подумали «до глупого ума», а сказали «до упрямого». Ну, в общем, неважно. По-вашему получается, что все живущие в этом мире – являются носителями глупого ума? И потому они заслужили свои страдания?
– Я этого не говорил.
– Хорошо, хорошо… Мне любопытно услышать вот что: как вы думаете, Бог знает хоть что-нибудь о страдании? Он его испытывал или знает о нём понаслышке? И ещё: вам приходило в голову, что вы – проявление Бога на земле? Можете не отвечать... В любом случае, что бы Вы, Макс, не думали о себе, вам, как и всем в этом мире, дано стареть, дряхлеть, обзаводиться разными старческими недугами…И при этом, поверьте, никакое осознание своей божественной природы вам не поможет… В конечном итоге вас ждёт то же, что и всех – смерть! Вы не только не сможете помочь другим, но и себе помочь не в силах… Лично мне не нравится эта мысль о божественности. Я считаю себя обыкновенным человеком…
– Обыкновенный человек не читает мысли, не обладает ясновидением, наконец, не вызывает молний и проливных дождей…
– Это так, но не совсем – кивнул он головой. – Лично я считаю, что мои способности – это просто какая-то аномалия. Я же не всесилен, как Бог.
– А зачем вам это всесилие? – поинтересовался я.
– Сделать мир добрее… Сделать это существование радостным!
– Круг замкнулся, и мы начинаем все рассуждения сначала…
Чтобы Источник остался чистым, в Него нельзя заходить грязным…
– О-о-о! – прервал он меня. – Чудится мне, что в тот Источник уже давно никто не погружался…
– Смешно мне наблюдать ваш сарказм, – заметил я ему. – Наверное, даже обыкновенный человек понимает, что пища, принимаемая им, должна быть чистой. Иначе организм исторгнет её из себя, чтобы не отравиться…
Чем же Бог хуже вашего желудка? По-вашему, в Бога можно сваливать всё подряд? Он милосерден, но всё же не безрассуден.
Останавливаясь у входа в гостиницу, где я проживал, он сказал:
– Мне хотелось бы встретиться с вами завтра или в один из ближайших дней. Как вы на это смотрите?
– Хорошо, - согласился я.
***
Мы встретились на следующий день в парке.
– Признаюсь, я давно ждал вас, – сказал он. – Я говорю не про сегодняшнюю встречу, а вообще… Позвольте полюбопытствовать: кто был вашим наставником?
– Вначале это была моя прабабушка, – ответил я. – А кто ваш наставник?
– У меня не было никаких учителей. Способности приходили ко мне непонятно откуда, и непонятно по какой причине. Сказать по правде, всякий раз появляясь, они больше пугали меня, нежели радовали: чем значительнее они были по силе, тем мне страшнее было потерять контроль над ними… Однако, время шло, ничего неприятного не происходило – и я успокоился…
Он долго молчал, словно пытался выудить из памяти что-то важное. Потом вздохнул и продолжил:
– Зачем мне всё это? Если б вы только знали, как я устал …от всего.
Сейчас люди для меня, как открытая книга. Только к величайшему моему огорчению ничего чудесного я в ней не нахожу… Пожалуйста, не возражайте. Не надо защищать их. Вы – добрая душа. Объясняется это легко: вы сохранили свою первозданную чистоту; в вас ещё жива детская непосредственность…Люди – ужасные хамелеоны. Они искуснейшие лжецы. Наконец, самое главное: люди – неисправимые эгоисты!
Они всё делают исходя только из своих интересов, только ради себя и для себя. Даже когда им кажется, что они посвящают свою жизнь служению другим людям, их нет-нет да посещает мысль о некоей особенности своей.
Не думайте, будто я надел черные очки и потому всё кажется мне таким печальным. Это не так. Впрочем, и без моих слов едва ли у вас есть основание видеть в человеке хорошего больше, чем есть в нём на самом деле… А насчет Бога я хочу сказать следующее: я представляю Его огромным потоком, который несет в себе всё сущее, как щепки, и мы…
– Прекрасно! – воскликнул я. – А теперь позвольте мне закончить вашу мысль так, как она должна прозвучать в Истине. Возможно, это разрешит многие ваши сомнения. Так вот…
Мы – не щепки, которые несёт поток жизни, а Сам Поток Жизни.
Мы – Живой Свет, пронизывающий пространство Мироздания и оживляющий всё, что готово войти в Жизнь.
Мы – не тело.
Мы – питающая тело Живительная Сила.
Мы – непостижимая человеческому уму Таинственная Творческая Сила, которая задолго до рождения всех тел не только определила их будущий облик, но также и все возможные события, пройдя через которые душа достигнет Вершины Совершенства.
Мы – Сама Жизнь.
Мы, как свет солнца, одинаковым потоком падаем на всё и всех; каждое живое существо само решает для себя в какой степени принять этот свет: быть открытым для него или спрятаться в тени чего-то…
Это «чего-то» – окружающий мир, среда обитания живых существ, их интересы и пристрастия…
Ничто не служит препятствием Силе Жизни, ничто не способно влиять на движение Её, кроме желания принять Её в себя или не принять.
По тонкости своей Она сродни мысли и потому, поток Её замедляет движение там, где Её отвергают. Она, как хорошо воспитанный гость, будет вести Себя сообразно тому, как Её принимают.
Каждое живое существо живет в радости или в печали, в здоровье или в болезни в той мере, в какой оно само открыто Потоку Жизни.
Мы, как Поток Жизни, имеем к живым телам косвенное отношение – то же, что и Мастер к своим изделиям. Ведь в действительности Кукольник никогда не может стать созданной им куклой. Он только может позволить себе несколько увлечься игрой с ней…
Но надо помнить, что Творец создаёт не безжизненных кукол. И только благодаря Его постоянному присутствию в теле оно является живым существом. Цель Творца – Абсолютного в Своём Совершенстве – довести живые существа до такого же Совершенства.
Не надо фантазировать, будто Творец, увлекшись Своей Игрой, погрузился в великую Иллюзию, принимая жизнь творений своих за Свою Жизнь.
Он не совершал никакой ошибки.
Всё, что Он делает, Он делает намеренно.
Бог не позволит никакой Иллюзии иметь власть над Собой.
Это Он Сам создает Иллюзию, чтобы живые существа воспринимали Её, как реальность, а Истинную Реальность, как фантазию.
Зачем?
Творец сказал: «Я доведу свои творения до Совершенства и тогда Они войдут в Меня и станут Мной».
Человек должен до некоторого времени оставаться в определённой степени неведения относительно своего конечного предназначения…
Он должен достичь своей Божественной Чистоты без лукавства.
Как только человек почувствует, что он не тело и не ум, прилагаемый к телу, что они словно умерли и, на их месте образовалась Пустота – его Путь завершён. Он сам почувствует, что эта Пустота не имеет границ и заполнена Потоком Жизни. Он переживает состояние единения с Ним.
Теперь и он – Поток Жизни, Сама Жизнь.
Его долгое-долгое восхождение к Богу, к Самому Себе, завершено.
С этого момента ему не надо искать Небеса, он Сам становится Небесами.
Это и есть Возвращение Домой, возвращение в Себя.
– Господи! – воскликнул он. – Сколько раз я стоял у края этой Бездны и не решался шагнуть…
Он вздохнул и замер, устремив ликующий взгляд куда-то далеко, куда обычный взор достичь не способен.
Я почувствовал, что это свершилось и улыбнулся.
Он прошёл свой Путь сам. Его Вершина была уже совсем близко…
И я не сделал ничего особенного – всего лишь протянул ему руку, и он сделал свой последний шаг.