Зелёная лампа, Стол с лирами и Мефистофель
Они привыкли друг к другу за долгую-долгую жизнь, не каждый человек проживёт столько, не каждый супруг с супругой. Можно даже сказать, что они были неразлучны.
Никто из них не претендовал на первенство, но все знали, что важнее всех стол. Ещё бы красного дерева, да не овалом, многоугольником опирался он на изогнутые ножки, соединённые лирами. Он служил людям не только вечером, как его спутница, но каждый час и каждую минуту. На нём лежали книги, тетради, красовался массивный чернильный прибор черного мрамора с множеством предметов, а на центральном месте, между двух, играющих гранями чернильниц, гордым профилем возносился этот выскочка и смутьян, его величество – Мефистофель. Он был третьим, а потому его иногда откручивали и отправляли в ссылку, за его коварное прошлое, которое хорошо помнили из книг и не только.
Парой столу была Она – Зелёная лампа. (Много зелёных ламп увековечили трудолюбивые писатели, и не случайно.) Под её стеклянным абажуром свет был добрым и щедрым, он не слепил глаза, а освещал всю поверхность этого чудесного стола о двух лирах, отражался на стенах, обоях, оконном стекле, бросал пятно на снег под окном, приглашал, звал, зазывал домой после дворовых игр и шушуканья с подружкой.
Ту лампу не сравнить с моей сегодняшней, из ИКЕИ, что сироткой жмётся на фанерном кусочке, именующем себя столом, бросает копеечный желтовато-лимонный кружок, которого не хватает, чтобы осветить тетрадную страницу или клавиатуру компа.
Та Зелёная лампа, как Стол с лирами и Мефистофель, была ещё деда, того, который полжизни, а, может, и больше под ней провёл: и когда гимназию в Орехове открывал, и когда немощь свою под пиджаком прятал. Сидит, - рассказывала тётка, - задачи придумывает и сам их решает. Мечта была – учить детей по своему учебнику. Так до смерти всё и мечтал.
Под этой лампой и письма читал с Беломорканала, от старшего сына, любимого, под ней и оплакивал.
Потом сын его, младший, над учебниками, чертежами корпел – тоже с этой же троицей.
Он даже на фронте о них вспоминал. Сходите, - писал он, -посмотрите, живы ли.
Помню, отец, тогда совсем уже старый был, надумал “Войну и мир” перечитать. Сядет за Стол с лирами, включит эту Зелёную лампу и, как будто только для этого и на свет родился, будто дел важнее нет, я, - говорит, - эту книжку только в гимназии читал. Так он серьёзно к этому подошёл, будто сам её сочинял. Он и “Иван Денисовича” тоже под этой лампой читал. Этот “Иван Денисович” последние иллюзии у него выветрил. Отец будто бы и раньше уже задумываться начал, а прочитал и говорит: “Теперь только дети у меня остались. Всё остальное – пустое было”. Отвернулся к стенке и умер.
Тогда и лампа почему-то треснула, а потом и вовсе от абажура кусок отвалился. Кому такая нужна? Правда, я её на подоконник ставила, за штору, вместо ночника, когда детей спать укладывала. Во дворе фонарей не было, а от неё – тепло домашнее, уют.
Только с отбитым боком – это уж не лампа…
Была потом ещё одна зелёная, в память о той, но прослужила гораздо меньше, и судьба у неё была горше: оказалась она в зарязанской ссылке, где и сгинула среди вещей дорогих и не очень.
А стол тот и моим пристанищем был. В детстве под ним на лирах играла, это у меня арфы были, потом уроки, дневники, стишки всякие…
Стол в новой квартире не поместился, да и одряхлел очень, выжил только один коварный М. Задирает свой горбатый нос и подначивает к писанине. (Гад такой! Пока стоял на другом столе, всё у меня путём было, а теперь так и подначивает, так и подначивает…)
Вещи, они как люди, у всех своя судьба, и жизнь их как наша: у кого-то короткая, у кого-то длинная…