Фамилии, имена и названия организаций изменены
В середине апреля на Леху стали наседать "друзья" из райвоенкомата. Уж очень им хотелось, чтобы Леха послужил пару лет где-нибудь в Забайкалье.
Чтобы отделаться от назойливых приставаний военкомов, Леха обратился к руководству отдела и его направили в командировку в Гатчину, на строящийся там исследовательский тяжеловодный реактор.
Леха купил билет на поезд перед самыми выходными. Уехать должен был в среду.
Выходные прошли в сборах и хлопотах. Леха позвонил ребятам с Ижорского завода и Ленинградской АЭС. Те обещали собраться и организовать достойную встречу.
В понедельник в Научно-Исследовательском Институте Реакторов (НИИР), где Леха работал второй год по распределению из института, было страшно. Поползли с утра темные слухи об аварии на Чернобыльской АЭС. Пока никакой конкретики в слухах не было, но вот часам к одиннадцати утра стало известно, что большое количество физиков из пятого отдела и сотрудников отдела радиационной защиты подняли ночью с постелей и отправили самолетами в Припять.
Постепенно слухи стали подтверждаться. Назывались конкретные фамилии отправленных в Припять людей, рассказывались подробности. Забирали из постелей с московских квартир и подмосковных дач. Стало очень тревожно.
Леха поднялся на этаж в четвертый отдел. Этот отдел был основным разработчиком реакторов РБМК, или, как их потом стали называть, реакторов Чернобыльского типа. Этот же отдел занимался обслуживанием и авторским сопровождением данного типа реакторов. В отделе работал Лехин институтский товарищ Петруха, который всегда с удовольствием рассказывал о своих командировках на станции. Эти поездки были хороши тем, что у эксплуатационников всегда в изобилии был спирт отличного качества. Со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Короче, по рассказам Петрухи, командировки частенько сопровождались увеселительными выездами на шашлыки. В том числе и на берегу Припяти.
Обычно улыбающийся Петруха был серого цвета и без обычной улыбки. Все сотрудники Петрухинского отдела кучковались в коридоре. Кучковались буквально. В трех группках. Наклоняя головы поближе друг к другу, что-то тревожно шептали. Переходили от одной группки к другой.
Леха отвел Петруху в сторону. Попытался что-либо выспросить. Петруха сам толком ничего не знал, но подтвердил, что четвертый блок ЧАЭС действительно «рванул». Был ли это атомный взрыв, никто пока не знает. Есть предположение, что вряд ли. Трех ведущих сотрудников отдела тоже взяли ночью с дач. И отвезли в аэропорт.
Еще Петруха рассказал, что там сейчас уже третью неделю в командировке находится Игорек Зябликов. Что с ним, пока никто не знает. Нет связи.
Зябликова Леха хорошо знал. Учились с ним вместе на одной кафедре. Но Игорек закончил институт на пару лет раньше. Парень был умнейший. Но и выпить любил, как и все Бауманцы.
Леха спустился вниз, в свой отдел. Похоже, что институт в тот день вообще не работал. Все бегали из отдела в отдел и рассказывали друг другу все новые и новые страшилки.
На следующий день появился Игорь Зябликов. Добраться до него не было никаких сил. Игорька сразу взяли в оборот институтские начальники. Лехе не удалось на него даже взглянуть. Петруха вкратце передал его рассказ.
Взяли мы «шила» два литра и шашлыков килограмма три и расположились на берегу Припяти, аккурат, напротив станции. Замечательно посидели. Погода, несмотря на то, что был только конец апреля, была дивная и теплая. Напились мы капитально и заснули тут же на берегу. Ночью проснулся от каких то хлопков. Взрывы не взрывы, а какие-то хлопки, как будто пар со второго контура стравливают. Дело не самое необычное, но вот над самим четвертым блоком видно было красное зарево, а уж это никак нельзя было чем то нормальным объяснить. Что то там у них случилось.
Я встал и поперся в гостиницу. В одну сторону со мной и навстречу бежали и бежали люди. Никто ничего не мог толком сказать, но мимо меня ехали и ехали одна за одной пожарные машины. Потом и скорые пошли. Я переменил курс и пошел к управленческому комплексу. По дороге меня перехватили ребята из инженерной службы. Они ехали на ПАЗике и подхватили меня с собой. Ехали к зданию управления.
По дороге ребята рассказали обстановку. На блоке сильный пожар. Потушить пока не могут. Было несколько паровых взрывов, которые снесли крышу реактора. Реактор стал неуправляемым.
Услышать сочетание «реактор» и «неуправляемый» не хотелось бы даже в страшном сне. А тут была явь. И я был здесь. В этой яви.
Про опасность ядерного взрыва никто сказать ничего не мог. На совещании со старшими лицами станции было решено сделать облет блока на вертолете. Точнее, это было решение из Москвы. Тут на месте надо было все организовать и выполнить приказ. Пришли сведения об умирающих заживо десятках облученных пожарных. Они тушили пожар на блоке, совершенно не представляя себе радиационную обстановку и реальную степень опасности. Героически работали на разрушенной крыше. Выполняя свой долг получали прямое облучение гигантскими потоками нейтронов.
Полнейшая неразбериха, никто, похоже не знает, что на самом деле происходит. Поэтому, за приказ из Москвы об облете блока все хватаются как за спасительную соломинку. Кто полетит? Выбирают почему-то меня. Мол, ты из конструкторов, тебе и сам Бог велел. Ничего себе Бог. Ничего себе велел. Там нейтронные потоки десять в четырнадцатой.
Ладно, отвезли к вертолетной площадке. Погрузили съемочное оборудование. Стали показывать, как пользоваться камерой. Ничего сложного в этом не было.Не сложнее все это, чем ручной кинокамерой снимать.
Пошли на первый круг. Ничего страшнее разрушенного четвертого блока я в жизни не видел. И уже не увижу никогда. Надеюсь. Ну, если только Апокалипсис не застану. Да он тут и был, в немного уменьшенном масштабе. Все было как в дурном лихорадочном сне. Реактор дымил. Крыши не было вообще. Куски крыши, перекрытий и графитовой кладки валялись на много сотен метров вокруг.
Снимаем. Пошли на второй круг. Активная зона вся красная. Раскалена. На глаз не меньше градусов семьсот-восемьсот. Сколько там на самом деле? Счетчик Гейгера захлебнулся сразу. Это в вертолете. Что же было на крыше у пожарных?Уговариваю пилота не идти на третий круг. Объясняю, что это опасно и что все что было нужно, мы уже отсняли.
Приземляемся. Тут уже полно народу. Говорят, что из Москвы начинают подтягиваться. Кому следует.
У меня сегодня командировка заканчивается. Должен вылетать в Москву. Эх, судьба моя злодейка. На день бы раньше.
Спрашиваю всех, кто попадается под руку, что мне делать. Всем не до меня. Помыкался, помыкался и решил выбираться самостоятельно в аэропорт.
В городе паника, все кто знает реальную ситуацию, начинают вывозить семьи. Договариваюсь с каким-то мужиком на «москвиче». Кое-как выбираюсь из города. Болит голова. Безумно хочется пить после вчерашнего. Но знаю, что пить здесь теперь ничего не льзя. Нахватаешься радиоактивных нуклидов. Это как минимум.
Все дороги открыты, навстречу потоки крытых тентами автомобилей с солдатами.
Прилетаю в Москву. Сразу еду на дачу. Жены с сыном нет, они уехали на юг. Покупаю две водки и напиваюсь вхлам. Пью всю ночь. К утру просыпаюсь от того, что меня трясут. Я ничего не понимаю. Какие то люди. Военные и штатские. Как вошли не понятно. Дверь я запер. Уточняют мое имя отчество и фамилию. Сажают в черную волгу и везут в Москву. Ничего не комментируют.
Въехали в Москву. Едем через весь город. Меня жутко штормит. С трудом понимаю, где мы сейчас едем. Постепенно осознаю, что едем в Курчатник.
Так и есть. Проехали главные ворота. Старший показал какую-то ксиву. Едем по территории Курчатовского института. Далее меня загоняют в лабораторию. Меряют фон. Он в две с лишним тысячи раз выше нормы. Все с меня снимают до трусов. Трусы тоже снимают. Пытаюсь отспорить ренглеровские джинсы и адидасовские кроссовки. Бесполезно. Никто даже не вступает ни в какие дебаты. Чем-то несколько раз меня моют. Дают жуткие вафельные полотенца, потом хлопковые подштанники и рубаху-распашонку. Сверху застиранную телогрейку и синие штаны из хлопка. Нитяные носки и кирзовые ботинки из спецодежды завершают мой новый гардероб. Ботинки, наверное, сорок шестого размера. Никакие шнурки не помогают.
Я до сих пор не могу очухаться от выпитой ночью водки. В голове туман.
Куда то ведут. Вталкивают в комнату. Там сидит человек десять народу. Из знакомых лиц – академики Александров и Велихов. На экране начинают прокручивать видеосъемку. Это та, что мы снимали с вертолета. Требуют с меня комментарии, задают вопросы.
По факелу, который идет от меня на три метра и по тормозным моим ответам, наконец понимают, что я сильно пьян. Признаюсь, да, пьян. Пытаются отчитать. Объясняю, что я просто снимал нервное напряжение и усиливал с помощью алкоголя обменные процессы для ускорения вывода из организма радионуклидов и прочих продуктов полураспада. Вроде бы отстали с нравоучениями. Кое-как рассказал обстановку.
Вывели меня из той комнаты. Говорят, чтобы ехал домой. В таком то прикиде? Я ору, чтобы дали нормальную одежду, а лучше, вернули старую. Она, мол больших денег стоит. Со мной особо не церемонятся, сажают в машину и отвозят домой. Это уже не та машина, в которой везли сюда. Видел, как из первой машины спешно выламывали сиденье, в котором меня везли и вынимали все коврики.
Остановили возле подъезда и под конвоем на глазах у всех соседей и бабок возле подъезда отконвоировали до квартиры.
Дома переоделся и сбегал в ближайший магазин за водкой.
На этом Петрухин пересказ злоключений Игорька Зябликова заканчивался.
Вечером Леха сел в поезд и поехал в Питер. Там перебрался на Финляндский вокзал и доехал до Гатчины. Несколько дней сидел там и работал с чертежами. За ним ходили толпы народу и выспрашивали шепотом обстановку в Чернобыле. Про взрыв никто не верил, не укладывалось это у народа в голове. Но и Лехиными рекомендациями о пользе зонта никто не пренебрегал.
Встречался пару раз с ребятами. Они тоже ничего не знают. Вообще. Даже Сашка с Колькой. А ведь работают в Серебряном бору на ЛАЭС.
На следующий день после возвращения в Москву Леха поехал в НИИР. Тут уже тихая паника. Шепотом передают, что под раскаленной активной зоной очень много дренажной воды. Если все это завалится вниз, то будет взрыв на порядок сильнее предыдущих. Выбросит наружу раз в сто больше радиоактивной гадости. Вот тогда будет полный копец всей Европе. С нами во главе. Хорошо,что у этого реактора дренажная емкость сбоку, а не под самым днищем, как на других АЭС. Поэтому воды под зоной не так много. Хоть тут повезло.
Четвертый отдел рассказывает, что после приезда Зябликова все ковровые дорожки в отделе поснимали, кресла и стулья куда то унесли. Потому, что фонило все немилосердно.
Еще рассказывают, что на активную зону взорвавшегося блока с вертолетов сбрасывается бор в мешках и свинец. От отчаяния, наверное. Реакцию вряд ли так затормозят, а вот утяжелят зону точно. Вот она вниз и рухнет. В дренажную воду. Ждут со дня на день.
В обед всех собирают в актовом зале. Весь институт.
Замдиректора Ванька бегает по сцене и орет. Чтобы все прекратили панические разговоры! Хватит рассказов, что цепная реакция продолжается! Все уже давно остановили! Хватит разговоров, что угольная кладка горит! Уголь горит при 2000 градусов! Это любой школьник знает. Все, замеченные в распространении слухов, будут немедленно уволены!
Кто так надергал Ваньку, что он взял на себя неблагодарную миссию затыкать специалистов и открыто врать профессионалам, Леха так никогда и не узнал. Но ведь и список предположений был не так уж велик.
Спецы расходились с собрания с опущенными головами. Всем было ужасно неловко за Ваньку.
На следующей неделе началась уже серьезная мобилизация. В Припять увезли половину четвертого отдела. Всех эксплуатационщиков. Половину физиков и почти всех специалистов по радиационной защите.
Тех же, кого забирали в те первые выходные с дач стали возвращать домой через месяц-два. Им досталось больше всех. Конечно, они были настоящими профессионалами и не хватали голыми руками разбросанный графит, как это делали бедные солдатики, расчищающие территорию четвертого блока. С водой и едой были максимально осторожны. Имели все индивидуальные дозиметры. Но до тех пор, пока не были выставлены нормальные кордоны, пока не организовали правильную и поголовную дезактивацию, пока не стали привозить нормальные продукты и воду, все были в большой опасности.
Назад возвращались в трехцветной защитной амуниции. Новенькой. Это было тогда в диковинку. В Москве уже на вокзале за форму предлагали по 200-250 рублей. Отказались.
Через два-три года пятеро из физиков, отправленных в первый же день в Припять умерли.
Петруха, отправленный на две недели позже, жив и здоров до сих пор. Увеличил семейство на одну единицу. Дочь родилась.
С Игорьком Зябликовым Леха поддерживал отношения до 91 года, пока не уволился из НИИРа.