Здесь вам, друзья, не Арзамас,
Здесь небо ближе, чем у нас.
Здесь не ухожены поля,
Здесь встала скалами Земля.
Здесь по дороге вьется пыль.
За веру воевал Шамиль.
И Лермонтов - Руси поэт
Погиб в горах во цвете лет.
На минном поле - мирный скот.
Веками воевал народ.
Здесь нефть выходит из Земли.
Здесь Жизнь меняют на рубли.
Здесь на папахе - полоса.
В горах не держат тормоза.
"Зеленка" здесь, а не леса.
И ближе путь на небеса...
НАДЕЖДА КОНОВАЛОВА
(автор proza.ru)
1.
- Батарея, подъем! Батарея, учебная тревога! – протяжно кричит дежурный по батарее и краем глаза поглядывает на контролирующих подъем офицеров.
Сержант всю ночь напрягался, мысленно прокручивая предстоящие действия, но подполковник, преподаватель тактики, совместно с командиром батареи появились все равно неожиданно, поскольку в пять утра у дежурной службы глаза попросту закрываются сами собой.
Время замедлило течение, и воздух стал снотворным. Дежурный, прохаживаясь на ватных ногах по слабо освещенному коридору, к утру делает приседания, сбрызгивает водой лицо в умывальнике - чтобы не заснуть на ходу.
Все знают: сегодня по расписанию тактические занятия с полевым выходом. Занятия эти всегда начинаются с «подъема по тревоге» и на час раньше повседневной побудки.
Курсанты лихорадочно одеваются в тусклом дежурном освещении. Природных лежебок, которые пытаются брыкаться и вставать не хотят, из тягучих и сладостных снов энергично возвращают в реальность сержанты - с помощью универсального русского языка, беспощадно сдергивая одеяла, вновь натягиваемые на голову.
Кубрик быстро наполняется лихорадочным шумом: скрипом коек, сдвигаемых табуреток, топотом ног, недовольными возгласами полусонных курсантов, разыскивающих в полутьме какие-то свои вещи (хотя все с закрытыми глазами знают, где и что сложено с вечера), командами сержантов:
- Замаскировать окна! Получить оружие! Петров, кончай возиться – вон твои сапоги - под кроватью!
Главное – надеть брюки и сапоги. И можно бежать в ружейную комнату. Остальное – на ходу! Топот ног уже наполняет коридор. Лязг разбираемого из пирамид оружия, грохот веером падающих у кого-то на пол автоматных рожков. Ругательства сквозь зубы – тесно в дверях ружейной комнаты. Одни, застегиваясь, туда забегают, другие – навстречу им - выбегают с оружием. Быстрее на улицу, занять свое место в строю!
Офицеры посматривают на часы. Комбат, глядя на суету, что-то недовольно бурчит под нос и строчит в блокнот.
Так почти всегда начинались полевые выходы. Приятных ощущений здесь, прямо скажем, мало. Этих подъемов не любил никто. Ни курсанты, ценившие каждую минуту молодого сна, ни офицеры, которым приходилось вставать еще раньше, чтобы вовремя быть на месте. Увидев в пестром расписании занятий цвет, обозначавший полевой выход, курсанты ёжились и с досадой почёсывали стриженые затылки.
2.
Поздняя осень. Курсанты - в поле на тактических занятиях. Над высотой «номер 152.0» дремлет белесое небо. Два крытых новенькими тентами «КРАЗа» стоят неподалеку в ряд. Водители, присев у теплых скатов, неторопливо курят. Солнце. Слабая дымка в открытых далях тяготеет к горизонту. На пологих склонах невысоких холмов теряют пеструю листву рощи. В них сквозь прозрачный воздух различимы черные стволы отдельных деревьев.
Невыдуманным совершенством ласкают взгляд мягкие очертания увалов и неглубоких балок. Думается: и какая же это «высота»? Где крутая вертикаль? Где обрывистые склоны, подъемы и спуски? Сплошная равнина.
Впрочем, чем больше занятий, тем реже так думается. Привыкаешь ко всему. Уже не удивляет, что всякая незаметная возвышенность есть высота. Как говорят на кафедре общевойсковой тактики, надо вырабатывать «оперативное мышление».
Если простой грибник окинет взглядом этот пейзаж, он подумает о естественных вещах: полянках, усеянных коричневыми боровиками, об усталости, о предстоящем ещё сегодня пути; будет вспоминать что-нибудь непритязательное. Сказать, что в его голове возникнут еще какие-то непредсказуемые образы, значит слукавить. Не будет у него никаких особых образов, связанных с этой местностью!
А курсанты обязаны видеть все по-другому, иначе! Надо заставить себя мысленно наполнить окружающее пространство военным действом в соответствии с учебной обстановкой, нанесенной на карты. Надо напрягать это непривычное «мышление» или уподобишься беспечному грибнику «без образов». И, отвечая на вопрос преподавателя, легко сказать какую-нибудь чушь, уподобившись шахматисту, в рассеянности берущему собственную фигуру. Тогда не избежать раздумчивой иронии подполковника и досадных подковырок товарищей, хотя они тоже чувствуют себя не особо уютно. Таково одно из свойств молодости – постоянная готовность пошутить друг над другом, развеселиться по всякому поводу, черпая в этом своеобразную разрядку.
А ещё над этими дивными местами селевым потоком прокатилась война. Трудно даже представить, что здесь тогда творилось - как не напрягай «оперативное мышление».
Прошло совсем немного лет. Про войну молодые говорят и думают, как о чем-то легендарном, но минувшем так давно, что как бы и не бывшем вовсе. Однако, в лесу полно окопов и траншей, не совсем еще осыпавшихся, хотя и заросших бурьяном за эти годы. Траншеи набиты ржавой трухой осколков, пуль, обрывков сгнивших пулеметных лент. Чернеют и глухо звякают под ногами вороха разнокалиберных гильз.
А мирная чарующая осень обволакивает западную равнину, впавшую в сладкую солнечную дрему перед зимой.
Мысли, что здесь, на рубежах жизни и смерти, лилась человеческая кровь, не вяжутся с этими высокими небесами, солнечным светом, щедро льющимся на землю. С необходимостью убивать и - самому умирать в страданиях, угасать взором, встречать последний миг жизни.
Погрузиться ни во что, стать ничем. Навсегда. Живой мозг противится: это – нереально, абсурдно! Это в кино металл жестко впивается в человеческую плоть, звучно кромсает и вспарывает ее, необратимо уничтожает все живое.
Нет, это – не с нами. С другими. С теми, кто уже был, кто умер в кино. Мы - остаемся жить! Будем щурить глаза от солнечного света, кожей ощущать жесткий ворс воротника шинели, утолять чувство голода сухарями - как сейчас. Будем смеяться и радоваться, грустить и ждать, будем любить женщин. У нас будут дети. Да будет еще много чего другого, для чего мы и предназначены.
3.
В конце занятия высокий, немного сутулый подполковник осторожно развернул старый штабной планшет с картой и присел на одно колено:
- Подойдите ближе!
Курсанты, нарушив строй, собрались возле преподавателя.
- Это – боевая карта моего отца, командира разведроты. Он воевал в этих местах, - пояснил он, – сержант, покажите вашу карту, - обратился он к командиру отделения.
Курсант сноровисто с хрустом развернул свою карту, невольно сравнивая взглядом обстановку старенькой карты военного времени со своей картой.
А на новенькой карте сержанта виднелась часть надписи, старательно выполненной тушью - «Решение командира 5 МСП на ведение боевых действий в обороне».
Обстановка, за цикл занятий изученная каждым наизусть, аккуратно нанесена в уютном классе тактики накануне, во время самоподготовки. Такая же карта, отработанная лично, находилась в полевой сумке у каждого курсанта.
На старой карте - выцветшим красным и синим цветом - выгибались, соприкасались и перемещались сложным узором линии переднего края, помеченные датами «на…», топорщились границы секторов обстрела, выделялись рубежи танковых атак; густо пестрели другие условные знаки и надписи, сеткой покрывшие истертое полотно.
Казалось, если эту карту тщательно понюхать, можно уловить слабый запах боя.
По занятию все понятно, так как «боевые действия» развивались без отклонений от этапов учебной тактической задачи.
На учебной карте, далеко западнее отметки «152.0», красным пунктиром уже обозначен рубеж, на который должен выйти мотострелковый полк. Практически каждому этапу соответствовало реальное перемещение на «Кразах», с одной учебной точки на другую - всё в сторону родного училища, всё ближе и ближе к нему.
А дальний рубеж означал, если не полный разгром «супостата», то, по крайней мере, выполнение полком задачи дня и долгожданное окончание занятия для курсантов. Чистка оружия, умывание, ужин в уютной столовой и возврат к обычному распорядку дня.
Курсанты всех времен всегда с нетерпением ждут окончания полевых занятий и возвращения на зимние квартиры.
- А вот и наша высота, – коснулся остро заточенным карандашом надписи «152.0» на старой боевой карте преподаватель.
- Обратите внимание на левый фланг: противник - наступающий танковый батальон СС. Характер местности сопутствует немцам. Танковые колонны скрытно подходили к рубежам развертывания и наваливались - сразу после артподготовки, которая выкорчевывала всё живое. Авиация противника - господствовала в воздухе. У нас недостаток противотанковых средств, да и просто боеприпасов, страшные потери в людях - заведомо обрекали наспех организованную оборону.
- К сожалению, именно так сложилась неумолимая логика начального периода войны, предвоенные боевые уставы не "работали".
4.
- Смотрите! И в самом деле – сто пятьдесят два и ноль - наша высота. Товарищ подполковник, да на этой карте без пояснений - сложно что-либо понять.
Кто-то иронически за спинами бурчал:
- И какое же «решение» могли принять командиры?! Уставы, видите ли, «не работают»! Погибаю, но не сдаюсь?! А мы всегда создаём трудности, чтобы героически их преодолевать.
- Я вам принес эту карту как свидетельство простых, но очень важных истин: решение принимается командиром всегда. Без решения - хаос, паника, или же - полный ступор. Только оно может быть правильным или неправильным, своевременным или запоздавшим.
Казалось бы – прописные истины! Чем полнее оцениваешь окружающую реальность, тем правильнее решение. Кстати, это может быть правилом и в обычной гражданской жизни. Но не всем это очевидно. Командиры - тоже разные, подготовка и опыт их сильно разнились.
- «Грибники» ! – подумал сержант, развернувший свою карту, о неподготовленных командирах.
- Особую роль играла подготовка командира в начале войны, при наибольших потерях, в условиях растерянности и обстановки, чего там греха таить, близкой во многом к панике. Думающие командиры, подчеркиваю - думающие ! – иронично посмотрел преподаватель на курсантов, - стремились получить максимум сведений о противнике, что помогало принять правильное решение. Решение командира оформлялось в приказ. А что такое приказ - вы уже хорошо понимаете.
- Умри, но выполни ! – прокомментировал кто-то со скрытым сарказмом, упирая на слово «умри».
- Совершенно верно, - в тон ему невозмутимо отвечал подполковник. - Это - нечто схожее с аксиомами из суворовской науки побеждать. У Суворова там много замечательных афоризмов, курсант. Не забыли, что Суворов не проиграл ни одного сражения?
- Так точно, товарищ подполковник! Также я помню, что сегодня пятница и после ужина - баня. А что говорил Суворов ? После бани - хоть портки продай, а – выпей! – не удержался курсант.
Раздался дружный смех. На первом или втором курсе эта игривая сентенция грозила курсантам назидательным марш - броском вслед за «КРАЗами», что вполне могло быть незначительной, но органичной составляющей «науки побеждать».
Обычно после занятий, когда машины подкатывали прямо к казарме, перед тем, как молодцевато спрыгнуть из машин, по сложившейся традиции, курсанты трижды выкрикивали: «Ура, ура, ура!». Да так, чтобы народ высунулся из окон всех четырех этажей казармы и увидел бравых ребят.
Однажды второкурсники с нашего же факультета, вернувшись с полевых занятий, вываливались через задний борт «КРАЗов» на плац перед казармой, как мешки с картошкой, молча, в - полной тишине. Мы оторопело смотрели на них. Грязные, со впавшими глазами. У кого сапоги - в руках, у кого болтаются на шее, ноги - истерты в кровь. Курсанты будто вылезли прямо из сорок первого года!
Однако, сейчас подполковник лишь снисходительно усмехнулся.
"А мы-то уже - третий курс!" - отметил, торжествуя, каждый про себя. Не существовало такого курсанта, кто не мечтал о выпуске, силясь мысленно приблизить его уже с первого курса.
Сразу же, после сдачи последнего экзамена в летнюю сессию, моментально пришивалась очередная горизонтальная нашивка на рукав. Пока последние страдальцы еще сдавали экзамен, первые, кто "проскочил", уже щеголяли нашивками, соответствующими старшему курсу. Сейчас их - три! Будет пять. Нашивки четко свидетельствуют о статусе курсанта.
5.
- Вот на ваших картах все нанесено замечательно, за штабную культуру можно ставить отличную оценку. Но это - в классе, из методичек. И решение вам уже предложено. А теперь представьте, что сведений о противнике - нет! Напрашивается паника. Вам кажется, что враг везде, особенно ночью, товарищи курсанты. И какое же вы примите решение и примите ли его вообще ?! – негромко вопрошал подполковник, вглядываясь в загорелые лица молодых людей в серых шинелях. - А Суворов, кстати, говорил: «Испуган – наполовину побежден» !
- Товарищ подполковник! А что с вашим отцом? Он жив? Как сложилась его судьба?
Подполковник задумчиво постучал карандашом по планшету.
- Он, слава богу, выжил в этой мясорубке. Дошел до Берлина! Воевал командиром разведывательного батальона, начальником штаба полка. Повоевал и с японцами, там его очень тяжело ранило. Уволился с должности заместителя начальника оперативного отдела армии. Но его уже нет. Умер 11 лет тому назад. Раны, ребята, да и сердце, видимо, выработало отпущенный ресурс. Мне вот остался от него планшет с картой, который отец хранил как память о войне, где ему приходилось, как и многим, принимать тяжелые решения.
Офицер промолчал о том, как он сам с профессиональным изумлением в своё время размышлял над этой истертой графикой реального противоборства.
Правда, тогда казалось, что до прошедшей войны – только оглянись – рукой подать! Вспомнилось, как с тайным восторгом втягивали в себя пацаны терпкий запах отцовских гимнастерок. И был этот горький запах – сладким, несказанно желанным! Наряду с запахом хлеба - самый любимый запах детей послевоенного времени, отчетливо говоривший о сбывшейся мечте: живом отце, вернувшемся с войны. Запах круто и навсегда причащал и к великой общей беде, и к великой общей Победе.
- Вот позиции его роты. Обращаю внимание, как нанесен наступающий противник: проставлены номера батальона и некоторых рот. Точно обозначены позиции артиллерии, данные о численности и вооружении. Ведь это рабочая карта командира разведроты!
- Пацаны, посмотрите, кодировка - почти как у нас и менялась много раз! – отметил кто-то удивленно.
- Вы и во второй раз поленитесь нанести, - сказал подполковник. Во время боевых действий приходилось менять кодировку в сутки несколько раз.
Разведчики приобретали боевое мастерство в тяжелых арьергардных боях. Часто ценой сведений о противнике могла быть только жизнь - вместе с необходимостью принятия решения. Чтобы не отдать еще больше жизней! Однако, обладая боевым умением, командир увеличивал шансы на жизнь своих подчиненных. Примеров тому много.
- Вот эту самую высоту отцу вместе с соседней ротой пришлось брать и сдавать несколько раз. Вот и пометки остались на карте. Роты - по пятнадцать-двадцать человек. А потом, как знаете, еще долго пришлось пятиться на брюхе – до Москвы. Оставляя кровавый след. У некоторых существует иллюзия, что принимать решения - проще, чем их выполнять. Это командиры, которые не думают об ответственности. А если так, то какова им цена?
Подполковник закурил, сворачивая аккуратно карту.
– Перерыв, разрешаю курить, - сказал он.
6.
Курсанты начали доставать сигареты. В поле наваливается здоровый молодой аппетит. У многих в полевых сумках лежат армейские сухари, предусмотрительно прихваченные в курсантской столовой, специально на случай полевого выхода. Курсанты с упоением грызут эти твердые, чуть подгоревшие солдатские сухари, наполняя грохотом свою голову.
Не дай Бог, принимать эти жуткие командирские решения: умирать, да так, чтобы не умереть! Через что же пришлось пройти отцам?
Восприятие прошлого сильно притуплено личным неучастием и ватой времени. Даже будущее кажется более реальным, чем прошлое! Выпуск, блестящая офицерская карьера - в сильнейшей армии. Трудная, но почетная служба! И, главное, - никакой тебе войны и всяких там «умираний»! Вот только, изрядно потрескавшийся планшет, притягивал взгляд, и беззвучно внушал:
- И слава и смерть, сынки, всё - не пустое, и всё – правда, не кино! И все может быть…
О том, что «может быть» - курсантам думается неохотно, как о старческих болезнях.
Вьются синие табачные дымки меж шинелей, приятно щекоча ноздри. Хочется думать о чем-нибудь совершенно мирном, из личного опыта, и поэтому, в тысячу раз более осязаемом. О событиях, уже случившихся в жизни, и превратившихся в приятные воспоминания.
Кто-то с оглядкой на подполковника смешно рассказывает грубоватый армейский анекдот, после чего курсанты громко и до слез смеются, показывая белые молодые зубы.
Земля успевает прогреться за день. В шинелях можно присесть и даже прилечь на этот мягкий песчаный грунт с увядшей травой. Но уже зарождается прохладный ветерок, начинают еле слышно шелестеть высохшие стебли. Солнце клонится к западу, от земли начинает тянуть сыростью. Отсмеявшись, курсанты задумались, каждый о своем, посматривая на подполковника и на видавший виды планшет его отца. В юных головах слабыми зарницами тревожно вспыхивают взрослые мысли, незнакомые и суровые.
7.
«Вторая» чеченская кампания по бодрым сообщениям СМИ близилась к завершению. Чечня «пройдена» федеральными войсками вдоль и поперек. Крупные бандформирования, бывшие на слуху последние несколько месяцев, частично уничтожены, частично рассеяны. Но конца нападениям боевиков из засад, «минной войне» – ещё не видно .
Почти любое передвижение федеральных войск приводило к боестолкновению с противником, хорошо вооруженным и фанатичным, приобретшим опыт партизанской войны. Продолжала литься кровь. В Россию по-прежнему регулярно отправлялся «груз 200», а местные кладбища продолжали быстро прирастать свежими могилами.
Слишком много скопилось непонимания и взаимной ненависти. Уже пролитая кровь требовала мщения - за погибших товарищей, за оплеванную державу. В ответ тоже мстили - за убитых родственников, разрушенные дома и разоренные очаги. Порочный круг. Чтобы круг этот не разрывался, врагами страны радостно и щедро вкачивались сюда миллионы долларов.
На «большой земле» - на всём протяжении войны - плохо понимали, почему военные так долго возятся с какими-то бандами полуграмотных боевиков, с этими вооруженными «уголовниками». И что вообще происходит? Почему неприлично часто разыгрываются резонансные военные трагедии с участием то элитных подразделений, то гибелью высших офицеров. Почему так бездарно воюют?
Острые и неприятные вопросы, на которые, увы, пока не находится внятных ответов.
8.
Это - настоящая «высота». Гора! Высота, господствующая над местностью, с крутыми обрывистыми склонами, поросшими густым, почти непроходимым кустарником, который снизу кажется нежным зеленым бархатом. Бархат этот напичкан противопехотными минами. Дорога наверх – серпантином. Под прицелом вражеских снайперов и гранатометчиков, выгодно укрывшихся в расщелинах и густой «зеленке».
И все же, после короткой массированной обработки «градом» и смертоносной карусели, затеянной вертолетами огневой поддержки над вершиной, десантники взяли высоту с непродолжительным, но яростным боем: на пологой вершине горы располагалось заброшенное селение, умело превращенное боевиками в крепость.
Обработка артиллерийским огнем здесь имела скорее морально-психологический эффект, чем военный.
Десантники обошлись минимальными потерями! Не всегда это получалось. Всё определили грамотные действия молодого командира десантников. В то время, как первая рота сразу, после марша к вершине, имитировала неудачную лобовую атаку, вызвавшую ураганный ответный огонь боевиков, вторая рота десантников почти по отвесным склонам зашла в тыл противнику. Третья рота, выступая в боевом охранении, «очищала» склоны по маршруту движения от кочующих засад.
Смяв незначительный (не ожидали с этой стороны!) заслон, вторая рота ворвалась в неказистые улицы селения и неожиданно обрушила на противника плотный, сметающий огонь.
Пока десантники, напрягаясь физически, форсировали крутой скальный подъем, по позициям боевиков, не давая им поднять головы, с закрытых позиций непрерывно работала усиленная минометная батарея. Огонь удачно корректировали с барражирующего неподалеку вертолета. Подразделения действовали слаженно, как по учебнику.
Бой завершился. Над селением и вершиной горы в отблесках огненного, тягучего заката медленно стелился черно-сизый дым, что-то смрадно догорало в развалинах. Остро пахло гарью и потом, который основательно пропитал камуфляж десантников. От обилия отработанных порохов во рту ощущался металлический привкус. Жирная земля, безобразно развороченная взрывами, тускло поблескивала в местах, отполированных на развороте гусеницами.
Десантники первой роты не глушили двигатели боевых машин, и ко всему ещё примешивался характерный едкий запах синих выхлопных газов от работающих на холостых оборотах дизелей. Около полусотни боевиков, взятых в плен, со связанными руками, понуро и кучно сидели на земле под дулами автоматов. Еще дальше, укладываемые в ряды, чернели трупы погибших боевиков. Неподалеку десантники курили и деловито сортировали трофейное оружие и боеприпасы. С открытым задним бортом к ним подавал дизельный «Урал» с тентом.
Барражировавший вертолет начал медленно снижаться, готовясь к посадке. Могучий грохот его двигателей перекрыл все другие звуки. При этом вихрь поднял из кустарника в воздух дохлых воробьев и тучу всякого другого мусора. Зависнув и стремительно рассекая лопастями воздух, вертолет, будто ощупывая грунт на прочность, осторожно приземлился и слегка просел брюхом.
- Совсем как беременная женщина, - невольно подумал командир батальона десантников, который только что руководил боем своих подчиненных.
Вертолет доставил командира десантного полка Юрия Петрова - крепкого сложения офицера в камуфляже. Командир батальона, приложив руку к головному убору, кратко доложил о результатах боя.
-Вижу! Молодцы. А твое решение оказалось верным, - говорил командир полка, увлекая под руку комбата подальше от шума винтов - послушай мы этих умников «сверху» - до сих пор ползали бы по склонам этой горы, поливая их своей кровью. Мы выиграли время и сохранили людей. Грамотное принял решение!
Действительно, представитель вышестоящего штаба и слушать ничего не хотел о «мудреном замысле мудаков», как он выразился; предлагал сутками «месить» высоту огнем до "последнего" боевика. Ссылался на американские методики выигрывать бой на расстоянии – надо, мол, людей беречь!
- Боевики - заперты. И мудрить тут нечего, - сказал представитель, не вникая особо в план, который ему подробно собирался пояснить Петров.
Представителю казалось, что артиллерия, вертолеты и к ним пара эшелонов боеприпасов, которых хватило бы для взятия Берлина, превратят бой в увлекательное шоу, а там хватит и взвода пехоты, чтобы собрать трофеи. Никак не мог взять в толк, что боевики – в хорошо оборудованных укрытиях. Что фанатичной банде только и требуется выигрыш времени. И тогда не избежать больших людских потерь, а банды вырвутся на оперативный простор.
9.
- Ты в курсе, комбат, что Командующий поставил задачу не дать уйти большой, организованной группе бандитов в Грузию. Уничтожить до того, как они, рассеявшись на мелкие группы, скроются в труднодоступных складках Главного хребта. Чтобы их оттуда выкурить, понадобится третья кампания! До сих пор не удавалось перехватить их на подходах. Весь наш полк, да и не только мы, - застряли возле этой высоты. Она - ключ к перевалу. Боевики сползлись со всей Чечни и думают, что удастся прорваться. Теперь маршруты свободны, и нам сейчас ничто не препятствует встать на пути боевиков. Утром по воздуху перебросят поближе соседей, они займут господствующие высоты, мы с техникой тоже выдвигаемся завтра. По освободившемуся теперь маршруту вполне успеваем их запереть. Саперы уже плотно работают на дороге.
Командир батальона – смуглый, невысокого роста, пожал плечами:
- Товарищ полковник, очевидное решение принимали вместе. Мы многому научились!
- Ну да, «очевидное», - с иронией ответил Петров, - настолько очевидное, что его пришлось скрывать, как заговорщикам.
Полковник знал: разведчики по приказу комбата, рискуя, скрытно прошли по этому склону еще позавчера и, когда капитан докладывал свое решение, у него уже имелась точная информация о противнике. Решение родилось из этих с риском добытых сведений.
- А ведь риск оправдался, - думал Петров.
Но офицеры не стали афишировать нюансы замысла перед куратором из вышестоящего штаба - хорошо знали его.
Проведенная разведка сразу получила бы статус «безответственной самодеятельности» с жесткой обструкцией её результатов. Принятие решения приостановили бы до «разбора полетов» ещё на пару суток. Это время стало бы подарком для боевиков на горе.
Представителя пришлось воспринимать, как воспринимают непогоду – укрывшись от неё. По сути так и поступили. Переглянувшись с комбатом, Петров сказал начальнику, мол, будем утюжить высоту снарядами до тех пор, пока в живых там никого не останется.
- А еще, товарищ полковник, если бы вы не настояли на минометной батарее, сложилось бы «пятьдесят на пятьдесят», как и в первую кампанию.
- Да, по Черномырдину: «Хотели как лучше, а получилось как всегда…», - ладно, комбат! Готовься к завтрашнему дню. Раненых – в вертолет. Труп главаря - тоже. Уже ждут журналюги, не верят нашей информации. Считай, твои награда и внеочередное звание - на подходе! Полк внизу заканчивает подготовку к маршу. Тыловики ждут вас.
Капитан хотел возразить, но Петров остановил его жестом, - знаю, не отдохнули, тяжело. Но, если организованно выдвинитесь в лагерь, будет время немного передохнуть. И не забудь про боевое охранение! Эйфорию надо оставить дуракам. Вертолетчики подстрахуют на марше. Обеспечу. Береги себя и людей. Война заканчивается, комбат.
- Есть, товарищ полковник! Подождите, у меня кое-что для вас имеется, – капитан оглянулся, кого-то подозвал. Я думаю, вас это заинтересует. Здесь документы, карты и прочее, что смогли собрать по горячим следам. И он передал Петрову объемистую сумку полевого командира, убитого в бою.
10.
Подполковник Черемисин, командир артиллерийской бригады, устало сидел за столом в кузове своей штабной машины, курил и, приложив трубку к уху, по засовскому телефону привычно и нехотя слушал чьи-то указания, вставляя односложно:
- Есть, так точно. На рассвете. Получил. Выдал. Проверил. Да. Укомплектовались. Встречу. Да, в курсе.
Положив трубку, Черемисин раздраженно подумал: "Какого черта? Все давно готово к маршу, всё проверено несколько раз, даже умудрились строевой смотр провести. Неужели штабным больше нечем заняться?"
В углу КУНГа мерцал экран небольшого телевизора. Показывали какое-то разнузданное действо с восторженным «визгом» полуголых «звезд» и с размалеванным Борей Моисеевым в красном галифе. Маршируя по сцене, он пел про то, как «надоело воевать».
Алексей Черемисин привык тяжелую командирскую работу делать на совесть и без оглядки на начальство.
Он не выносил вмешательства в действия бригады, показушного контроля старшего артиллерийского начальника, который курировал сегодняшную операцию. К нему комбриг относился с неприязнью.
За всю кампанию бригада Черемисина практически не имела потерь в людях и технике. Лишь однажды угодили под снайперский огонь боевиков при обустройстве лагеря, когда мотострелки, приданные бригаде в охранение, проявили беспечность, полагая, что боевиков здесь не должно быть.
Не «прочесали» прилегающую местность, не установили сигнальные мины. Под пулями погибли четверо солдат, тяжело ранило командира дивизиона.
У командира бригады, в который уже раз, начинало тяжело ворочаться сердце, и вскипала кровь, когда он вспоминал эту трагедию, произошедшую пять месяцев назад. Алексей проклинал войну, себя и тех, кто готовил в училищах таких вот офицеров, как старший лейтенант – командир мотострелков.
- «Грибник», твою мать ! – в сердцах подумал Черемисин.
Среди погибших солдат оказался Миша Тарутин, сын его старого товарища, с которым когда-то служили в Германии.
Тарутин командовал артиллерийским дивизионом, а Черемисин служил начальником штаба дивизиона. Жили в одном подъезде «командирского» дома. Дружили семьями. Служилось хорошо и легко (насколько службу можно назвать лёгким занятием). Дети тоже дружили. Потом армейская судьба развела в разные стороны. Тарутины заменились в Белоруссию, где и завершили службу, потом уехали в Подмосковье, на свою родину. Начальник штаба дивизиона Черемисин поступил в академию, окончил её, командовал артиллерийской бригадой.
Вечный рок, тяготеющий над Россией, привел Алексея вместе с бригадой в Чечню, на эту чертову войну.
Черемисин, как и многие военные люди, даже рангом повыше, не мог ответить на вопросы «почему?» и «зачем?», но вот, что и как делать –он знал и привычно умел: глубоко анализировать, думать, принимать правильные решения, жестко требовать того же от других, подчиненных командиров.
В итоге сохранялись жизни солдат и офицеров, а боевые задачи решались бригадой профессионально и без надрыва. Ко времени, когда началась непопулярная война, таких командиров, как Черемисин, в армии осталось немного. Они вдруг, как и многое другое из прежней жизни, стали не нужны новой власти.
Однако, судьба приготовила Алексею неожиданное испытание. Как в старых романах, он получил письмо от Тарутина (с ним изредка переписывались) о том, что скоро к нему прибудет Миша, которого призвали на службу после окончания кулинарного техникума и направили в Чечню.
Тарутин смог устроить так, чтобы Миша попал в бригаду и оказался под надзором своего старого товарища.
«Прошу тебя, - писал в письме Тарутин своему бывшему сослуживцу, - …по старой дружбе, побереги Мишку, ты же знаешь, он у нас - единственный, другого нет. Да и не может с ним ничего случиться, так как он окончил школу поваров. Будет тебе классную кашу варить! Он это умеет. Конечно, по службе – спуску не давай ему, хотя ты же помнишь его, он у нас не избалованный. Наверное, вспомнил Хазанова –«кулинарный техникум»? Не смейся, ну сам захотел он так! В техникуме – одни девки, и он - среди них. Попал в малинник. Мечтает стать шеф-поваром в каком-нибудь крутом ресторане. Я, конечно, отговаривал, но мать вступилась за него. Говорит, мол, сейчас это - даже очень. А с бабами сражаться – гиблое дело. Ну и махнул я рукой. Сейчас трудно понять, что у молодых в голове. От службы и от Чечни «отжать» его не смог, старый я дурак. Сказали, что нужны большие бабки (обнаглели суки, полный беспредел!). Я, как услышал про деньги, сначала хотел морды бить, а потом подумал, что себе дороже выйдет – сунут Мишу в такое место, что не вернется. Зажал всю эту гордость в задницу и поил их три дня, лишь бы хоть что-то решили, в чем-то помогли…».
11.
Миша готовил для офицеров и действительно классно варил кашу. Вообще его стряпня пришлась по душе офицерам бригады. Командир радовался, что Миша оказался хорошим солдатом. Служил он старательно.
Пуля попала долговязому и худому Мише сзади в голову, снеся пол - черепа, когда он нёс в солдатском термосе еду для группы офицеров и солдат, занятых срочным ремонтом боевой машины. Потом под огонь попали остальные.
Алексей закрыл глаза и бессильно сжал голову руками. Начинало стучать в висках, когда голову сдавливали эти воспоминания. Черемисин посмотрел на экран и зло выдернул из розетки шнур телевизора.
Поездка в Подмосковье. Черемисин полетел сам с «грузом 200». Старший артиллерийский начальник сначала запретил ему поездку, мотивируя началом интенсивной подготовки Группировки к крупным боевым действиям.
- Это - твоя бригада, а ты - командир! Вот и руководи подготовкой! -злился начальник, - что я доложу Командующему?! - он возбужденно вышагивал по дощатому настилу палатки.
- Я хорошо знаю, всё, что я должен, – командир тяжело посмотрел на штабного офицера.
- И что? Поможешь уволиться? Ну, давай! Все твои указания всегда направлены исключительно на прикрытие собственной задницы. Ты всегда в стороне, там где может прищемить. А как за орденами - первый! Подтверждений тому имеется предостаточно. Может напомнить? Командующий просто не в курсе всех твоих «стратегических» указаний. И в штабе ребята знают твою карьеру насквозь, засранец! Тебе и батарею бы не доверил. А за меня остаётся заместитель. Справится! Когда вернусь, напишу рапорт. Для себя я все решил. Хватит!
- Подполковник! Черемисин, ты забываешься! - побагровел начальник.
- Да пошёл ты! - Алексей встал и шагнул к выходу, чуть не задев головой тускло горевшую лампочку, - не пустишь - я сегодня же буду у Командующего. Он разрешит. А может заодно напомнить ему, кто в первую голову повинен в гибели расчета из бригады? Кто отдавал идиотский приказ?!
Свой неправедный запрет начальник, скрипя зубами, отменил: знал решительный характер Черемисина, поостерегся последствий.
И Алексей полетел. По-другому поступить он не мог.
Беда не приходит одна. В этой истине Черемисин убедился быстро. Во время тяжелых похорон у Тарутина, казавшегося ещё крепким мужиком, -не выдержало сердце. Его прямо с кладбища увезла машина «скорой помощи» - с сердечным приступом.
Через день Тарутин, почерневший от горя, умер в больничной палате - в слезах, которые не останавливаясь медленно стекали по его небритым, багрового цвета щекам.
На лице его осталась гримаса глубокого страдания. Алексей потрясенно молчал, сжимая запястье друга, будто удерживая от неумолимого небытия.
Черемисин никак не мог забыть жутких мгновений, когда они в подмосковном аэропорту встретились с Тарутиным взглядами в тягостной обстановке бесприютного зимнего вечера.
Взгляд сослуживца даже не укорял – кричал, бил наотмашь и вместе с тем поражал безнадежностью и такой беспомощностью, что Черемисин, бывалый командир, на время лишился дара речи – горло сжало, сердце стало падать. Офицер, стоявший рядом, хотел его поддержать, но командир медленно отвел его руку.
Алексей с Тарутиным крепко и надолго обнялись: Черемисин почувствовал, как тело друга сотрясают редкие и тяжелые рыдания, сдерживаемые и захлебывающиеся.
- Хочу умереть, Лёша - только и смог молвить ему Тарутин.
Сзади молча, опустив голову, стояла Татьяна – жена Тарутина. От сжигавшего её горя она стала, как говорится, никакая. Высокая, крупная, статная женщина - сникла совершенно.
Черемисин помнил ее блестящие темные волосы, кудрями эффектно ниспадавшие на плечи. Теперь волосы эти, неопрятно выбивались из-под сбившегося черного платка - совершенно седые. Руки с набухшими венами висели безвольными плетьми.
Татьяна очень тяжело, прерывисто, дышала. От нее пахло лекарствами.
12.
А однажды на фугасе подорвалась боевая установка во время марша. От мощнейшего взрыва весь расчет погиб мгновенно, машину просто разорвало на части.
Только вот решение на марш без инженерной разведки принимал не он, а его молодой заместитель, необстрелянный, только прибывший из академии, «дикорастущий» (как называли «щемящихся» напролом по службе) майор. Кинулся выполнять спонтанное и дурацкое решение старшего начальника, нанести удар по боевикам из засады, ничего не согласовав с Черемисиным. Возжелал втихаря начальник славы и орденов - да чужими руками. Вот, мол, как надо, а вы всё носитесь со своим Черемисиным, как с писаной торбой.
"Да-а! А заместитель оказался полным "грибником" - погубил и себя, дурака, и других, ни в чём не повинных бойцов, выполнявших нелепый приказ" - не отпускали Алексея мрачные мысли.
Но от этих, вроде оправдывающих его, Алексея, обстоятельств, легче вовсе не становилось:
"В принципе, командир обязан предвидеть, а значит упредить губительную глупость - после первой же беседы со своим новым замом понял – а ведь дурак он, «грибник»! Чувствовались в нём апломб и незрелость по должности, выпиравшие мальчишеством".
Или, вот вспомнилось то вспыхнувшее недоумение, когда кинув взгляд на рабочую карту командира мотострелков, безалаберного старшего лейтенанта, кроме девственной пустоты ничего там не увидел. Не насторожился! Не поставил сразу старлея «на уши». Поставил бы под сомнение его добросовестность, проверил работу мотострелков - не случилось бы!
От неприятных мыслей отвлек стук - часовой снаружи постучал по открытой двери КУНГа и, заглянув, доложил о прибытии офицеров.
- Уже здесь?! – подумал артиллерист с волнением. Он уже знал, что командир десантного полка – его однокашник, с которым они не виделись много лет.
- Я встречу! - сказал командир часовому.
13.
Артиллерийская бригада располагалась у подножия высоты, где сегодня шел бой на вершине. Черемисин недавно принял доклад у командира минометной батареи о том, что задачу тот выполнил и возвращается вниз вместе с десантниками. Черемисин тепло и удовлетворенно подумал о нём:
- Какой толковый парень! Сделал все лучше, чем это мог бы сделать даже я. Надо подумать. Вырос он из этой должности. И надо же – из моего родного училища. Оказывается, остался там еще потенциал.
Бригаде поставили задачу: завтра совместно с десантниками совершить марш и занять боевые позиции в готовности прикрыть огнем их действия. Не дать боевикам прорваться и уйти дальше в горы.
Артиллеристы еще в первой половине дня выполнили все необходимое: сформировали походные колонны, заправили технику, пополнили боезапас до установленного, организовали боевое охранение.
После обеда Черемисин собрал свой штаб и командиров подразделений в штабную палатку, которую решили свернуть в последнюю очередь, и подробно остановился на предстоящих действиях, еще раз все растолковал подчиненным.
Подполковник быстро спустился по лесенке из машины. Поодаль монотонно стрекотал бензиновый агрегат, обеспечивая освещение и питание дежуривших в сетях радиостанций. Выбравшись через проем из маскировочного шатра, скрывавшего машину, вгляделся в темноту и ... тут же попал в крепкие объятия своего товарища.
14.
Через некоторое время, отдав все необходимые распоряжения, и отпустив группу прибывших офицеров, они уже сидели в штабной машине. За окнами уже стемнело, дверь закрыли, маскирующие шторки на окнах КУНГа опустили. На столе разложили нехитрую полевую закуску: тушенку, черный хлеб, селёдку, лук. Черемисин извлёк из сейфа и откупорил бутылку качественной водки - НЗ.
С интересом разглядывая друг-друга, с удовлетворением выяснили, что на завтрашний день нерешенных вопросов в организации взаимодействия нет, похвалили свои штабы, выпили. Повели неторопливый разговор.
Слегка захмелев от усталости и выпитой водки, они вспоминали минувшие дни, товарищей, рассказывали друг-другу о пройденном пути, о встреченных однокашниках. О нехитрых своих планах в смутном вообще-то будущем.
Если в молодости они говорили бы до утра, перебивая один другого от переполняющих впечатлений, то сейчас были немногословны. Многое им и так ясно – жизнь научила «читать между строк». Спорить тоже практически не о чем. Они - полные единомышленники. Больше размышляли вслух. О судьбах страны и армии. О себе, о своих детях. Сошлись во мнении, что ситуация крайне удручающая, но конечно же - не безнадежная. Бывало в стране и хуже.
- А ты знаешь,- сказал вдруг Петров, - я тебе одну вещь хочу показать!
Он подтянул к себе большую добротную сумку, камуфлированную, сделанную из грубого материала. Недолго покопавшись там, извлек старый от времени планшет. Такой планшет Алексей Черемисин видел только один раз в своей жизни.
- Узнаешь?! – с неким торжеством спросил Петров.
- Юра, это же… Нет, не может быть!- воскликнул Черемисин.
- Конечно, не может быть! Это, пожалуй, точно такой же, но совсем другой планшет, Алексей. И содержимое его - другое. Но ты, Лёша, обрати внимание на эти две карты !
Перед тем, как прибыть в КУНГ к однокашнику, Петров успел в штабной палатке артиллеристов посмотреть на содержимое сумки боевика: всё как обычно. Видеть такое ему приходилось. Но вот этот планшет!
Десантник извлек из планшета две карты. Одну старую, военную. Красным и синим цветом выгибались, соприкасались и перемещались на ней сложным узором линии переднего края, помеченные датами «на…», границы секторов обстрела упирались в ориентиры, рубежи развертывания, опорные и командные пункты.
Врезавшаяся когда-то в память курсантам своей тщательностью и реальностью, боевая обстановка, дышавшая - через годы - далекой войной.
Только рабочая карта принадлежала не командиру разведывательной роты, а командиру стрелковой роты старшему лейтенанту Тарамову Т.Х., как можно понять из сохранившейся блеклой надписи внизу.
И ландшафт другой - горный, Северного Кавказа. Вторая же карта - современная - принадлежала погибшему боевику.
- Ты присмотрись, присмотрись внимательнее, Лёша! – говорил Петров, тыкая пальцем в карту боевика.
- Да здесь же - мы! Все наши позиции нанесены, как в классе тактики, - удивился артиллерист, – вот моя бригада, а вот твой полк, Юра! И номера правильно указаны. Даже фамилии некоторых командиров подразделений, сукин сын, нанес. Посмотри – даже наши минные поля нанесены и маршруты нашего вероятного движения. А вот – вертолетчики, вот - тылы.
- Теперь ты понимаешь, Лёша, что этот полевой командир, кстати, его фамилия тоже Тарамов, окончил наше военное училище, помнит науку преподавателей тактики, совсем не дурак и, что его отец – фронтовик и защищал Кавказ от немцев? Хорошо защищал!
- Да, Юра, - наливая водку в кружки,- говорил Черемисин, - разведка действительно поставлена хорошо. У них слишком много информации о нас. Время сложное и дурное, - вздохнул Черемисин.
"Сын старого, наверняка уважаемого фронтовика, окончивший наше училище, носит с собой по горам как память об отце его боевую карту. Воюет против нас! Убивает наших солдат и офицеров. Сам погибает от нашей пули. Отец, судя по его карте, толково воевал и грамотно командовал. Жив ли он? Или тоже умер от старых ран, как отец нашего преподавателя. Или же мы сами где-нибудь накрыли его в собственном доме снарядом. Может, погиб в Грозном под завалами. А, может, жив ещё и тогда ему придётся хоронить сына.
О чём он будет думать над его могилой?" - такие примерно мысли тягостно роились в головах однокашников.
- Да, Лёша, пусть чекисты разбираются, кто есть кто, и откуда, и почему, - задумчиво сказал командир десантного полка. Карту боевика – куда надо, а вот эту карту - фронтовика, я, пожалуй, заберу себе. На память. Покажу нашим ребятам. Кстати, ты не забыл, что в следующем году – юбилей нашего училища?! Решили собраться. Столько лет прошло. Как ты?
- Сделаю всё возможное! Быть бы живу, Юра. Ну, давай - еще по одной накатим и - пойдем отдыхать. Осталось всего три часа до начала марша...
На фото мои друзья и сокурсники из КВЗРИУ им.С.М.Кирова, 252 взвод,
Азовское море, Бердянские лагеря