Санитарный рейс
Радиограмма с просьбой срочно прислать врача подняла меня среди ночи, командирский «УАЗ» добросил до аэродрома, самолет «Аэрофлота» на рассвете высадил на летное поле Туруханска. Здесь следовало оформить санитарный рейс и лететь до места, приблизительно, километров 400 на юг.
Сделать это оказалось не просто. Был воскресный день, и ни один из разлетевшихся накануне самолетов малой авиации в аэропорт еще не вернулся. Надо было ждать. К середине дня стало ясно, что раньше, чем через сутки, никто не прилетит, а там, кто знает. Это Север, тем более, весна, и погода могла измениться моментально и несколько раз в день.
- Поговорите с начальником авиаотряда, - посоветовала молоденькая
девчушка, дежурившая в этот день в здании аэровокзала, - его дом недалеко, может, он что-нибудь придумает.
В доме начальника веселье было в самом разгаре, какое-то семейное торжество справляло довольно много народа, но дело было очень серьезное, и я попросил хозяина выслушать меня. Он пригласил в дальнюю комнату, где располагался его кабинет, что уже само по себе было необычным для простой деревенской избы. Очень симпатичным было и убранство комнаты. Кроме книг и массы фотографий, запечатлевших хозяина в самые разные моменты его жизни, включая и военные годы в истребительной авиации, всюду лежали, висели и стояли различные интересные предметы, принадлежавшие ранее самолетам, кораблям и полярным станциям. Это были пропеллеры, какие-то навигационные приборы, компасы, определители влажности и прочая, и прочая. На некоторых сохранились надписи с употреблением буквы «ять».
Главный авиационный начальник был здорово навеселе, но имел полное право – был его праздник в своем доме в воскресный день. Это был уже немолодой человек, изрядно облысевший, но с виду достаточно крепкий. Он внимательно все выслушал и сказал, что до завтра ничем помочь не сможет.
- Завтра может быть поздно.
- Но ведь Вам необходимо вывезти его оттуда в больницу, так?
- Да.
- Тогда придется ждать возвращения «Аннушек».
- Слишком долго, боюсь, без врачебной помощи, парнишка не справится.
- Мне кажется, доктор, что Вы не очень четко формулируете постановку задачи.
«Господи, этот пьянчужка, еще учит меня, как формулировать свои мысли. Совсем они тут дошли до ручки, что ли?»
- Вывезти Вашего страдальца в больницу ранее, чем завтра, не смогу. Такой ответ мотивирован тем, что Вы изначально поставили такую задачу. Но если бы она звучала, как оказание врачебной помощи пострадавшему на месте до прибытия самолета эвакуации, я бы ответил, что это сделать можно.
«Интересно, как же он мыслит и изъясняется, когда трезвый?»
- И каким же это образом, позвольте Вас спросить?
- Самолетом.
- Который прибудет завтра?
- Нет, который стоит здесь.
- Что Вы мне голову морочите? То надо ждать до завтра, потому как самолетов нет. То лететь можно сегодня, так как самолеты есть. Так есть они, или нет?
- Самолета, которым можно вывести раненого, нет, а которым можно доставить одного доктора к пострадавшему,- такой есть!
- Так дайте команду и вперед.
- Кому давать команду, самому себе? Других пилотов нет.
Я смотрел на этого Сталинского сокола, не очень уверенно стоящего напротив меня и одной рукой, для верности, державшегося за спинку кресла. Никакая, даже самая либерально настроенная медкомиссия, такого пилота к полету не допустит.
- А как же медосмотр, разрешение на вылет?
- Это мои проблемы. Вы-то как сами, доктор, согласны со мной лететь? –
- Полетели. В жизни всегда есть место подвигу.
Оказывается, есть такой маленький самолетик, где пассажир сидит рядом с пилотом. Если я не ошибаюсь, это «Як-12». Ждать пришлось недолго, скоро притопал пилот, и мы разместились в кабине.
- И врач разрешил Вам лететь?
- Так жена же. Уговорил. Объяснил крайнюю необходимость полета. Тем более, только туда и обратно. Могу к сладкому успеть.
Я смотрел на него и удивлялся. Куда хмель девался? Четкие, уверенные движения, разумная речь. Создавалась впечатление, что там, дома мне просто показалось, что летчик не в форме.
Взлетели и взяли курс на юг, вверх по Енисею. При таком полете ни карта, ни компас не нужны. Держись русла реки, и второй по счету поселок на правом, высоком берегу (от нас с левой стороны), в котором будет более двух дворов - цель нашего полета, надо садиться.
В полете познакомились поближе. Алексей Михайлович жил и работал на Севере не так давно, сразу же после того, как Хрущев решил, что у авиации нет будущего, и сократил огромное количество пилотов, боевых офицеров, имевших и опыт, и знания. Не было у них только одного – выслуги лет. Народное хозяйство, к сожалению, такого количества подготовленных авиационных кадров трудоустроить не могло, и можно только представить себе, насколько тяжело и сложно складывалась судьба служивого люда, оказавшегося на улице без работы, денег и жилья.
Алексею Михайловичу повезло. Его приятель пригласил работать на Север, где хорошая летная подготовка, технические знания и внутренняя дисциплина довольно быстро позволили ему занять достойное место в летной семье. Рассказывал он о себе скупо, приходилось, буквально, тащить из него сведения почти геройской биографии. В один прекрасный момент он замолчал и начал тихонько уводить самолет влево. Для чего он это делал, мне было непонятно, ведь воздушная дорога не шоссейная, препятствий в пределах многих километров было не видно, но было ясно, что мы что-то хотим облететь. Я взглянул на пилота.
Боже мой, он сладко спал. Видать, запас его внутренних сил, направленных на создание имиджа совершенно готового к полету человека в глазах, пусть родного, но все-таки официального лица, и полностью доверившегося ему пассажира, покинули этого уже немолодого и храброго человека. Мы ничего не хотели облететь, просто его руки под тяжестью тела заснувшего человека отклонили штурвал, и машина все круче и круче сваливалась на крыло. От страха хотелось орать и трясти его, приводя в чувство, но что-то подсказывало другое решение, позволяющее скрыть от летчика тот факт, что я видел его слабость. Сильно повысив голос, стал что-то спрашивать, не глядя в его сторону, и наш воздушный лайнер стал потихоньку возвращаться на место. Алексей Михайлович более охотно стал участвовать в разговоре. Таких громко озвученных вопросов мне пришлось задать еще пару раз, пока не добрались до места.
Поскольку время было весеннее, пилот решил посадить самолет не на лед реки, а на целину рядом с поселком. Все прошло удачно, и наш маленький воздушный труженик весело скользил на лыжах по надежной земле. Скользил, скользил, скользил, пока какой-то забор не остановил его, что-то поломав. Я посмотрел на Алексея Михайловича, он спал с совершенно спокойным выражением лица.
Это была полностью моя вина, я был уже на месте, все внимание переключил на предстоящую встречу с тяжелым больным и совершенно забыл о той работе, которую проводил в воздухе. Я перестал быть внешним раздражителем летчика, а он полностью исчерпал свои внутренние резервы. Заниматься выяснением отношений и реверансами не было времени. Выпрыгнув из кабины, схватил сумки со своим имуществом и побежал в расположение части.
Состояние пострадавшего было очень тяжелое. Не хотелось даже думать, что было бы с ним, не прилети мы сегодня и не привези все необходимое для его спасения. Остаток дня и вся ночь были и для него, и для меня очень сложными, Объединив усилия, нам удалось стабилизировать состояние и дождаться самолета, прибывшего за нами санитарным рейсом на следующий день в полдень. Заодно он привез и кое-что для самолета Алексея Михайловича.
Пока носилки с раненым грузили в «Аннушку», я пошел к «Як-12», чтобы объясниться и попрощаться с Алексеем Михайловичем, поскольку ощущение собственной вины не покидало меня.
- Да будет Вам, Владимир Александрович, о какой вине идет речь?
Посмотрите, как мы оба прилично справились со своими задачами: мальчишка жив, мы целы, а это,- он сделал жест в сторону самолета,- это железо. Сейчас плохое выкинем, хорошее поставим и вслед за Вами - домой. Давайте, бегите, Вам пора. Я рад нашему знакомству. Будете в Туруханске, заходите, дом, надеюсь, помните.
Нам не суждено было больше увидеться. Вскоре после этого случая я перевелся к новому месту службы. Прошли годы, и многие события, хорошие и не очень, сменяя друг друга, вторгались в мою жизнь. Но удивительное дело, всегда, когда вспоминаю этот полет с Алексеем Михайловичем, мои губы сами растягиваются в улыбку. Оставалось непонятным только одно: за что этот добрый человек, искренне желавший придти мне на помощь, был наказан добротным крестьянским плетнем в конце нашего бесконечного скольжения по земной тверди?
И только спустя многие годы, когда ко мне, как я надеюсь, пришла мудрость, появляющаяся, как утверждает молва, в одно и то же время с маразмом, открылось новое видение этой ситуации. А, может, вмешались какие-то высшие силы и оградили таким образом этого хорошего человека от предстоящего полета в одиночестве, без моих идиотских вопросов «за жизнь»? И злополучный забор был не наказанием, а спасением?
Очень может быть.