Машка
Командующий Армией генерал-лейтенант С-н, обладавший недюжинной силой двухметровый русский богатырь, смотрелся на фоне строя малорослых солдат, как Гулливер в стране лилипутов. Его любили, уважали и побаивались. В гневе он превращал в осколки обычный граненный двухлитровый графин, сжимая его одной рукой. Дорогого стоило и его знаменитое высказывание по поводу нормы спиртного, которую должен строго соблюдать каждый офицер: «Где это видано, что офицер набирается до поросячьего визга? Что это такое, когда офицера на улице подбирает милицейский патруль? Что это такое, я вас спрашиваю? Это позор Армии. Каждый из нас имеет право выпить, но надо же знать меру. Ну, принял ты свои 700(!) граммов - и баста!». Для меня такая доза намного превышала смертельную, а для него - она была «своя». Виват, генерал! Настоящий командующий!
Любимым его развлечением, да и, вероятно, всей семьи была игра с медвежатами, которых почти каждый год отлавливали в одном из подразделений нашей части, расположенном в тайге на берегу Енисея километрах в ста южнее Туруханска. Что происходило с этими медвежатами потом, через год – сдавали ли в зоопарк, или отпускали их на волю, не знаю. Но то, что маленький медвежонок – это не мягкий пушистый комочек, с которым, как с котенком, можно возиться и играть, знаю точно. Это небольшой, но очень сильный зверь со своими серьезными взглядами на жизнь и окружающих, поэтому с ним необходимо быть предельно осторожным.
Очередного медвежонка - особу женского пола, тотчас нареченную солдатами Машкой, привезли и разместили на гарнизонной гауптвахте, предоставив ей отдельные апартаменты и дворик для прогулок. Здесь она должна была дожидаться самолета командующего, чтобы совершить воздушное путешествие в столицу Сибири.
С характером нового арестанта первым познакомился огромный полковой пес Тайфун, вальяжно зашедший на территорию, которую всегда считал своей, но уже контролируемую Машкой. Молниеносное движение лапой, и Тайфун по воздуху отлетел к забору, а затем, поджав хвост и повизгивая, ретировался, долго зализывал раны и никогда больше не приближался к гауптвахте, благоразумно обходя ее стороной.
Количество желающих войти в контакт с медведицей становилось все меньше и меньше и, наконец, ручеек иссяк. А ведь ее надо было везти дальше в Новосибирск. Машка же с каждым часом пребывания в неволе становилась все агрессивнее, атаковала любого, кто пытался приблизиться к ней, и искала малейшую возможность обрести свободу. Одна из таких ее попыток вырваться из тюрьмы чуть, было, не закончилась трагически. Окно в камере, как и любое тюремное окно, было забрано вертикальными железными прутьями. Медведица просунула свою клиновидную голову между ними, молодые косточки, видать, слегка поддались, а затем, когда голова полностью вышла наружу, встали на свое место, и Машка оказалась плотно зажатой железными прутьями. Ни туда, ни сюда. Подойти и попытаться как-то помочь ей не представлялось возможным ни с какой стороны: спереди тебя встречала оскаленная пасть с солидными клыками, сзади - очень сильные лапы с не меньших размеров когтями. Вдобавок ко всему она ревела так, что полковой сирене рядом делать было нечего.
Прибежали ко мне, мол, док, выручай, хорошо бы Машку усыпить, чтобы появилась возможность ее вызволить, Легко сказать «усыпить», а чем? Ведь такого рода медикаменты есть только у врачей - анестезиологов стационаров. Но надо было что-то делать, и, набрав полный шприц димедрола, подкрался сзади и воткнул в ее попочку всю дозу. Мало этого было или чересчур много, я не знал. Стали ждать. И наша красавица через какое-то время заснула. Теперь ее надо было поддерживать сзади, чтобы не задохнулась и не сломала себе шею, повиснув на ней всей тяжестью тела. Три человека держали ее, сменяясь каждые несколько минут, пока не разрезали и отогнули решетку.
Наша девочка была спасена. Проснулась она через пару часов, попила молока и продолжила куролесить, как ни в чем не бывало. Самолет командующего был на подходе, и командиру части надо было решать, с кем и как ее отправлять.
Вариант отправки в сонном состоянии отпал сразу же хотя бы потому, что длительность ее сна я просто не мог рассчитать, а доставить царицу лесов к командующему спящей, это не уважать его. А если она проснется в самолете? Об этом даже думать не хотелось. Добровольцев среди офицеров сопровождать Машку не нашлось, солдат заставить не имели права. И тут командир вспомнил о Финкельштейне.
Это был солдат, который дослуживал свой срок. Почему дослуживал, а не служил? Да потому, что однажды он уже служил в нашей части, но не очень удачно. У него была какая-то своя шкала действий, какие он был согласен выполнять, а какие - нет. Но поскольку в Армии, практически, все, что ему приказывали делать, не соответствовало его шкале согласия, тут же следовал ответ:
- Не царское это дело,- и спокойно принимал взыскание.
Старшина Хвостенко, услышав первый раз эти слова, ответил в той же тональности, не фальшивя:
- Ну что ж, Прынц, воля Ваша, милости прошу во Дворец, - и указал ему в сторону гауптвахты, где с того времени Финкельштейн получил почти постоянную прописку. С легкой руки старшины, «кликуха» прижилась и, похоже, самому наследнику престола тоже нравилась, потому что при знакомстве он представлялся:
- Прынц Финкельштейн.
Когда терпение командира иссякло полностью, он пригласил в часть трибунал, который и определил нашего Прынца на два года в дисциплинарный батальон.
По закону, солдат, отсидевший «от звонка до звонка» в дисциплинарном батальоне, обязан вернуться в свою часть и дослужить свой срок до конца. Таким образом, Прынц снова появился в части к вящему «удовольствию» командира и старшины. Именно о нем вспомнил наш мудрый командир. Разговор был короткий:
- У меня для тебя есть аккорд. Выполнишь - тут же поедешь домой. Согласен?
- Так точно.
- Завтра утром надо сопровождать Машку к командующему, В случае успеха поедешь домой прямо оттуда.
- В успехе можете даже не сомневаться, товарищ полковник. Разрешите идти?
Зайдя в казарму и взяв свои вещи, Прынц прямым ходом отправился во Дворец к своей Принцессе, благо дорогу туда и расположение комнат в чертогах ему было хорошо известны. Желающих наблюдать, как дикие львы на части разорвут несчастного гладиатора, не было, и никто не мог рассказать потом о деталях их первой встречи.
Поскольку я был личным врачом Машки и навещал ее несколько раз в день, наблюдая за ее поведением через глазок в двери, дорога на гауптвахту мне была открыта. Придя туда через какое- то время после Прынца, увидел следующую картину: Финкельштейн сидел на полу и вслух читал «Устав гарнизонной и караульной службы» (одно из немногих произведений литературы, дозволенных к чтению в военной тюрьме), а Машка лежала в метре напротив и смотрела не него, положив голову на лапы. Поразительно! Причем поражало не изменение Машкиного отношения к человеку, а та скорость, с какой оно произошло.
Утром из помещения гауптвахты вышел Прынц, ведя на поводке, как пуделя, нашу Машку. Та шла, полностью довольная жизнью, спокойная и умиротворенная. Периодически она поднимала голову и смотрела на своего нового друга. Без всякого понукания по аппарелям Машка вслед за Финкельштейном поднялась в кузов грузовика, и они уехали на аэродром.
Больше о них обоих я ничего не слышал, за исключением маленькой детали, о которой потом рассказали нам летчики самолета командующего, наблюдавшие за ними в полете через окошко в двери пилотской кабины, - в самолете они спали на полу, и голова Прынца лежала на грязной шерсти инфанты.
Мы потом долго обсуждали эту, так быстро произошедшую, удивительную метаморфозу в Машкином поведении. Ни у кого не было убедительной версии. В конце концов, решили не морочить себе голову, поскольку женское мировоззрение не поддается вразумительному объяснению.