Отец

               
               
За окнами немыслимый декабрь – без снега, мороза и солнца. Какие-то серые, совершенно бесцветные будни со слякотью под ногами. К тому же минул месяц, как я, плешивый пухлый здоровяк, жду у моря погоды, сижу без работы. Это случилось после того, как меня уволили с гигантской стройки торгового центра, где я работал охранником. Так получилось, что именно в мою смену таинственно исчезли пластиковые окна с кубометром первоклассных досок. Доводы и оправдания мои потом никто не слушал, меня тут же выставили за ворота без выходного пособия.
- Толик, ты думаешь собираться - нет? – басит из кухни мой отец. – Нам через полчаса выходить.
- Слушай, батя, а, может, ты всё-таки один отправишься? – с надеждой отзываюсь я, нежась в горячей ванне.
Эта реплика приводит отца в бешенство, он швыряет вилки с тарелками в раковину и чуть ли не матерится.
- Тунеядец, немедленно одевайся! Так и будешь сидеть на моей шее? Совесть есть у тебя или нет?
Он законченный  гипертоник и сталинист, ему волноваться нельзя. К тому же прав как всегда, моя совесть давно спит. У его старинного приятеля, директора мебельной фабрики день рождения. Отец горит желанием поехать и поздравить босса, да и заодно попросить для меня какое-нибудь местечко. А по мне бы сидеть дома, слушать любимого Грига, читать Бунина, предаваться воспоминаниям о своих любовных похождениях.
- У меня ведь пенсия нерезиновая, - кипятится отец.
После скоропостижного маминого ухода из жизни и самоубийства младшего брата мы живём с вдвоём, атакуем, пытаемся переделать друг друга вот уже третий год. Теперь всё обострилось до предела.
- И аттестаты свои не забудь. Резюме!
- Ты думаешь, это поможет?
- Абалдуй! Рубашку белую надень! Костюм.
- Ещё чего.
И всё же подчиняюсь, достаю из шкафа свой единственный темно-синий костюм в полосочку и белоснежную рубашку. Только бы старик не расстраивался. В отличие от меня он долго копошится, собирается, облачаясь во всё затрапезное и перештопанное. Я с ним не спорю, спускаюсь вниз и жду его у подъезда. Идёт он к остановке медленно, с одышкой, бурча себе под нос:
- Где же солнце? А снег где? Кто украл у нас снег и солнце? Сынок, куда всё делось? Мир сошёл с ума. Я ничего не понимаю.
Моё предложение поехать на такси он отвергает напрочь, как и посадку в «газель» частного извоза.
- Не по Хуану сомбреро.
Так что после сорокаминутного ожидания, мы еле протискиваемся в рейсовый автобус, а затем трясёмся по ухабам и колдобинам родного города. При этом отец постоянно терзает смешливую, чернявую кондукторшу наивными расспросами о жизни и погоде.
- Папаша, вам на следующей выходить, - наконец, облегчённо вздохнув, сообщает она и прыскает в свои маленькие ладошки.
Вместе с нами из автобуса вываливаются многие, поскольку фабрика соседствует с кладбищем и заводами.
- Вот она моя родная и многострадальная.
Отец оттрубил бригадиром, мастером на «мебельной» без малого лет тридцать. Путь в серое административное здание нам преградили вертушки и угрюмая, опухшая троица охранников в пятнистой, зелёной форме.
- Пропуск! – рявкнул один из них, рябой.
- Я – Водолазов! – воскликнул обиженно отец.
- Да хоть Космонавтов. Пропуск есть?
- Нет.
- До свидания.
Ситуация накалилась и требовала разрешения, поскольку отец мой сжал кулаки и готов был уже наброситься на охранников.
- Мы к Козыреву! - выпалил я. – Он на месте?
Фабричная охрана в миг преобразилась, вытянулась по струнке, её будто бросило в жар.
- Я вас сейчас соединю с приёмной, - пролепетал рябой, нажимая кнопку на пульте. – Жанночка? Это Писарев беспокоит. Здесь к Василию Лукичу пожаловали…Какой-то Водолазов…Ты не спросишь у хозяина? Ага, я подожду.
Отец, довольный, просиял:
- Пусть спросит. Мы с Васькой старые друзья. Он был в моей бригаде сборщиком, я его взял с улицы, парень пропадал совсем, спивался. Я человеком его сделал.
- Да, Жанночка. Что? – рябой напрягся. – В общем, так, папаша. Вам просили передать: Василий Лукич очень занят, и сегодня он принять не сможет. Позвоните завтра, ближе к вечеру.
- Что? Не может быть. Как это завтра? Ты что-то путаешь.
- Исключено.
- А я ему подарок вёз…Уроду полному…
Отец попятился от вертушек в сторону, упёрся в стенку, начал медленно сползать по ней. Я успел подхватить его, усадил на подвернувшийся стул. Слёзы текли по его широкому, курносому лицу. Впервые в жизни я увидел отца плачущим.
- Не стоит Вася твоих слёз. Поехали домой, довольно унижаться.
- Ты прав, сынок. Роднюшка.
Потом он шёл за мной притихший и потухший, а на остановке встрепенулся:
- Вообще разрази её гром эту фабрику. Да чтобы она провалилась. Мать твоя, Аня любимая, тут подцепила раковую бляшку, Колька наш влюбился в замужнюю контролёршу. Нечего тебе тут делать.
Кто бы спорил…