Воспоминание.
В далёком детстве я жил по улице Морозова, в посёлке Химиков
города Н-ска, только начинавшем расширять свои границы посолонча-
ковой степи, расставляя небольшие силикатные дома по будущим улицам.
Отец, кажется, был одним из первых, кто дал жизнь новой улице, выведя
угловой дом с довольно крутой черепичной крышей. Потом появились
крыши Лёнькиного, Юркиного, Люды и Алика, Нади , Серёжкиного и На-
таши домов. Вместе с улицей, зазеленевшей вязами и украшенной синень-
кими кустиками неизвестного названия цветов, возник наш ребячий кол-
лектив, который ни прирастал, ни убавлялся, за исключением двух лет,
когда Юрка уезжал с родителями в Монголию, чем явно осиротил нашу
компанию лилипутов. Мы были ещё слишком малы, так малы, что мой
молочный бидон, с которым мама снаряжала меня в магазин, волочился
по земле.
Мне нет нужды напрягать свою память, чтобы вернуться к тем аро-
матным, напитанным детством дням. Это было удивительное время. Ещё
не было многого того, что окружает нас, возит, одевает, развлекает и кор-
мит. Ещё не полетел над нашими запылёнными головами Юрий Гагарин,
чтобы побудить задрать их вверх и вздрогнуть от восторга перед ним и
звёздами. Ещё мы были тёмными, письмо вредной бабке Чичиленко выво-
дили корявыми печатными буквами с ошибками в самых известных рус-
ских словах и верили, что пятна на жёлтой полноликой Селене – это Каин
и Авель, проколотый вилами. Ещё телевизоры были один на миллион се-
мей, а потому не мешали нашим покрытым цыпками ногам искать при-
ключений на кладбище с древними склепами, соседствовавшем с весёлым
стадионом; в страшной лесополосе, где какие-то дядьки без конца реза-
лись в карты и куда мы проникали только ощетинившись луками, настро-
гав побольше стрел, увенчанных наконечниками из консервных банок;
на МТС, где в одном углу кто–то вывалил груды мела для наших класси-
ков и куликов на боку и даже сушёную солёную – пересоленную рыбу; в
яру, где среди банок и примусов прижились тёплые под летним зноем ар –
бузы; и наконец, в самой степи, окружённой холмами и горой Невинкой,
прорезанной овражистыми прудами, полными жирных пескарей, кото-
рых мы без труда выдёргивали из желтоватой воды, взбаламученной мы-
чащими коровами, расставлявшими вокруг нас пахучие следы своей бла-
городной деятельности и множество колючих для босой ноги следов.
И был ли кто счастливее нас, вихрем взлетавших со дна глубоких
для нашего роста оврагов, седлавших орла и медведя, случайно вырезан-
ных восточным ветром, бурливой по весне водой и летними ливнями.
Где ты, Лёнькин огромный пёс, помогавший нам преодолевать самые об-
рывистые крутояры. Упивался ли кто так, как мы, терпкой полынной го-
речью, сладкой дурман – полынью, щедро произраставшей вместе с жёл-
топестрящими одуванчиками и колючими арбузиками. Любовался ли кто
ещё прижжёнными южным солнцем слюдяными стёклышками, выдавлен-
ными из земной толщи.
Мы ловили упитанных кузнечиков и зелёную саранчу, оставлявших
на наших пальцах капельки коричневого яда и свои скрипки – ножки,
лишь бы удрать от крошечных великанов.
И как было приятно разгребать руками сонное марево степного воз-
духа, настоянного на полыни и пряной цветочной лепоте, и слушать сви-
сты жаворонка, зависшего в вязком голубом воздухе, расплавленном к
полудню немилосердным Яр-Солнцем. А потом, натешившись, бухнуться
носом в куриную слепоту и смотреть как из – под жёлтого лепесточка вы-
ползает чёрный фараонов муравей и тащит своего раненного собрата, оби-
жженного рыжим, более крупным хищником.
А неподалёку нас подстерегали в затянутых паутиной норках земля-
ные жабы и тарантулищи, и в ярах, на самых отвесных скалах, чернели
брошенные птичьи гнёзда, откуда мы ожидали появления толстых змей и
куда совали дрожащую руку.
Нередко мы всей ватажкой, набрав хлеба, помидоров и яиц, устремля-
лись к далёкой горе Невинке и взобравшись к самой телевизионной антен-
не среди круч, сыпучего песка, земляной крошки и кустов шиповника, усев-
шись полукругом на обрыве, всматривались в черты нашего города, накры-
того серо-голубоватой дымкой. Смотрели долго, молча на крыши наших
домов, на реку Кубань и лес, пока не начинали слезиться глаза и не насыща-
лись духом близких мест. И всякий раз не умели объять необъятное, сыс-
кать единственные для этих мест слова, чтобы описать реальное волшеб-
ство нашего мальчишечьего края, земного космоса, где были только мы, на-
дружба, наша первая слишком ранняя ребячья любовь, которая иногда те-
перь смотрит с первой школьной фотографии из-под припушённых ресниц.
Но одно воспоминание выбивается из общего ряда. Оно приходит вся-
кий раз, неибежно, как судьба, властно отодвигая своей значимостью все
другие, поражая не детское уже, но взрослое воображение своей нелогично-
стью, своей невозможностью. Память о трилобитах. Тогда я, конечно, не
знал их названия. Круг моих читательских интересов ограничивался при-
ключениями Буратино и Чиполлино и, случайно, «Всадником без головы»,
которого, признаюсь, совершенно не понял и закрыл на середине, устра-
шившись жуткого героя, напоминавшего о себе в беспокойных снах.
Трилобиты появились после дождя в канаве, которую прорыли, что-
бы подвести к домам и сухим огородам воду. Они были ни на что не похо-
жи. Разве что слегка на мокриц, но трилобитов было приятно трогать.Три-
лобиты , а точнее, тогда существа без названия, вызывали какое – то субъ-
ективное ощущение древности, непонятное волнение.Они выбивались из
всего скопища животного мира, жили своей подводной жизнью, с достоин-
ством и с осторожностью.всякий раз, изловчившись поймать пришельца из
давно минувшего времени, а я почему-то был уверен, что они вышли из зем-
ли, невероятно древней первозданной земли (все строящиеся на ней были,
наверное, пионерами), я с удивлением отмечал, что трогаю это слегка шер-
шавое, пластинчатое, длиной с мизинчик, недовольно съёживающееся су-
щество, не по праву, что оно не принадлежит ни мне, ни моей эпохе. Мне
хотелось поделиться своим открытием , своей догадкой и благоговейным
ужасом сдрузьями, но они были не готовы к этому, и только Лёнька один
раз как-то замер и странно посмотрел на трилобита.
Они исчезли также неожиданно, как появились, растворились в небы-
тии, оставив загадку и чувство ностальгии, которое не проходит и ныне.
Уход трилобитов, вестников из прошлого, - неожиданной искры, пробудив-
шей в моём сознании ростки неуёмной неутолённой жажды познания и удив-
лённого восприятия мира,-был для меня потрясением, неизвестным дотоле.
Я выбегал утром на улицу, опускал руку в канаву и шарил по дну в поисках
моих таинственных ушельцев, мысленно звал их, но тщетно. Заиляющаяся, с
головастиками и личинками комаров канава оберегала свою тайну и на гла-
зах усыхала.
Больше у меня в жизни не было такой «канавы». Но, чтобы не дать
обывательщине поглотить себя с рожками и ножками, достаточно одной на
всю жизнь.
Потом мы уехали. Неумолимо уходило детство, приходило нечто но-
вое, много нового, интересного. Но трилобиты нет-нет, да замигают маячком:
мы жили, мы живы, мы ждём. И довольно часто мелькнёт в волнах памяти хи-
тиновый панцырь, плевры, глабела и глаза хозяина кембрия, ордовика и силу-
ра. Это я потом начитался об этих замечательных существах, которые умеют
проламывать время; в одной из книг о них сказано: «…трилобиты появились
в начале кембрия, достигли расцвета в кембрии и ордовике, в силуре их стано-
вится меньше и в начале перми они полностью вымирают. Для раннего палео-
зоя / кембрий, ордовик, силур/ они имеют руководящее значение». Толчком к
чтению стал шок от встречи с давними знакомцами в окаменелостях, увиден-
ных по случаю в бродячем вагоне – музее, остановившемся на станции Расше-
ватка, что в Новоалександровске на Ставрополье. Я каждый день ходил на
встречу с трилобитами, а когда увидел древних первый раз, то впал в ступор и
кажется не столько окаменелости видел, сколько живых, из памяти…Потом ва-
гон ушёл, и трилобиты вновь для меня исчезли.
Но вымерли ли мои трилобиты ? А может быть не только в балтийской
прибрежной гальке или Рейнских Сланцевых горах лежат окаменелые Ollene-
lus или Asaphida, а и в наших сланцах юга России, в отложениях древнего оке-
ана Тетис ждёт пробуждения от полумиллиардолетнего сна владыка раннего
утра Земли –Трилобит?
По странному стечению обстоятельств я вновь живу в городе моего дет-
ства, в том же районе, именно там, где я начинал познавать мир. Старые, полу-
обрушившиеся овраги подходят почти к моему порогу, призывно раскрывая
свои врата. Часто, проходя мимо моего постаревшего дома на улице детства, я
любуюсь им и своим воспоминанием, мысленно склоняю голову перед ним и
загадкой, которую хранит наш домовой под высокой черепичной крышей.
Я терпелив и не люблю сдаваться. Терпение и постоянство – основа моей
памяти. И они не дают стереть времени след мечты о встрече с моими кумира-
ми из палеозоя.
Я написал это на всякий случай, так как единственный, кто помнит о по-
сланниках из кембрия – белобрысый мальчиш с Морозова, 2. И, если мне не
доведётся покатать такого же белобрысого своего сына верхом на полуметро-
вом Terataspus grandis, то, хотя бы один из вас пусть возьмёт перед дождём
лопату и выроет канаву поглубже. Уверен: мои Трилобиты отлично впишутся
в наш лучший из веков, когда Человек начинает понимать, что ВСЁ ЖИВОЕ
ПРЕКРАСНО и ЖИВОЕ НУЖНО БЕРЕЧЬ. Трилобиты нужны нам, хотя бы
для того, чтобы сдирать с глаз устарелые взгляды на вещи, пробивать своим
тораксом- грудью стену равнодушного созерцания мира.
Нужно только дождаться тёплого первого весеннего дождя. Я уже
затылком чувствую, что облако близко. Дождёмся же желанной метеосводки.
07.02.1981г.