Миша шёл по Невскому, не обращая внимания на моросящий дождь.
Он возвращался домой, в сумеречную «коммуналку», где количество жильцов превосходило число столовавшихся там же тараканов.
« Что это за дар такой, что я не могу помочь самому себе? – досадовал он, бросая быстрый взгляд на спешащих мимо прохожих. - Зачем мне эта способность, если сейчас мне нужна совсем другая? Уже который месяц я не могу найти необходимого мне человека! Вот если бы я был ясновидящий…»
Решив сократить путь, он нырнул под арку и пошёл через двор, стеснённый с четырёх сторон стенами домов. Пока он пересекал серое пространство двора, ему вспомнилась маленькая казацкая станица, что была далеко отсюда, в южных степях России. Там, в скромной, но всегда выбеленной и чисто убранной столетней хатке, под бдительным оком прабабушки прошло и его детство, и его юность. Это она, приметив в нём необычный дар целительства, когда он на её глазах оживлял всяких там букашек-таракашек, птичек и прочую живность, строго-настрого приказала: « Ты, Миша, пользуйся этим даром так, чтобы никто тебя даже не заподозрил в этом. Поверь мне, старой, это не твоё умение. Человек без Бога, сам по себе, ничего такого сделать не может. А кто начинает думать, что это он прямо такой волшебник-кудесник, что выше всех других людей, тот хуже слепого – чистый дурак. Прости меня, Господи, что так сказала! Если будешь соблюдать сказанное мною, то от этого тебе только польза будет. И сила твоя только умножится. Истинно говорю тебе, в этом деле молчание – чистое золото!» С тех пор Миша неукоснительно выполнял её наказ.
Уехав в Питер учиться на фельдшера, он так и остался жить в этом городе. Комната, в которой он на данный момент проживал, досталась ему, как единственному наследнику, от двоюродной тетушки; за много лет это жилище не претерпело никаких существенных изменений: всё те же двенадцать квадратов площади под трехметровыми потолками, тяжёлая дверь, большое окно и дореволюционный резной камин из белого мрамора…
После каждого дежурства на станции «скорой помощи» он возвращался домой с одним неизменным желанием: поскорей завалиться спать. Четыре часа сна, потом лёгкий перекус из того, что Бог послал в его старенький холодильник, а потом чтение книг – единственное, серьёзное удовольствие, на которое он позволял себе тратить своё свободное время и небольшие остатки денег.
Среди коллег он слыл большим везунчиком: его пациенты не только не умирали, но даже выздоравливали против всяких дурных ожиданий.
Старушки, чаще других вызывавшие «скорую» по причине своих всевозможных кризов и прочих неотложных состояний, встречали его с радостным восклицанием: «Ангел наш пришёл!»
И хотя он и не разделял людей, но больше всего всё же тянулся к старикам и детям. Первые, по его мнению, пройдя через множество испытаний и страданий, заслуживали, если не сострадания, то, по крайней мере, элементарного сочувствия, а вторые – были ещё настолько чистыми и представлялись ему такими незащищёнными во всех отношениях, что он испытывал необъяснимое беспокойство за их будущее; и, не понятно почему, он чувствовал свою ответственность за них, хотя никак не мог представить себе, каким образом он может огородить их от грядущих в жизни неприятностей…
Вот уже, словно беззубый рот, открылась перед Мишей другая арка, выпуская его со двора, как вдруг, из непонятно откуда взявшейся двери, вывалилась на него парочка женщин и, извинившись, пошла в двух шагах перед ним, бурно обсуждая что-то своё.
« Лёлечка, - говорила та, что постарше, - я тебе точно говорю: она ясновидящая. Слышала что она тебе сказала? Ну, точь в точь! »
Шагающая рядом с ней молодая особа согласно кивала головой.
Миша остановился и оглянулся на дверь, из которой только что вышли эти дамы.
« Ясновидящая? – в мыслях воскликнул он и сделал разворот на сто восемьдесят градусов…
*
- Маменька, ну как вы так можете, - тихим голосом упрекала Катя свою мать. – Обманывать людей – нехорошо.
- А на что жить, зайка моя? У государства вон: ни лица нет, ни совести – спросить не с кого. Твоей пенсии по инвалидности, да моей зарплаты дворника только и хватает, чтобы не просыпаться среди ночи от голода… А лекарства твои чего стоят? У мерзавца, что тебя сшиб на своём «мерсике», да сбежал – совесть есть, а у меня, выходит, совести нет… А потом, Катенька, я же не вру: что карты показывают, то и говорю. Я, как могу, помогаю людям – укрепляю в них веру в то, что всё у них будет хорошо. Да и что я с них беру, золотце моё? Сколько сами дадут - так, на чай с бутербродом… Вот вылечу тебя, станешь ходить – сразу брошу эти гадания. Правда, доченька, слово тебе даю.
И она, наклонившись к дочери, поцеловала её и, не удержалась, заплакала. И Катя, начав было её успокаивать, сама тоже заплакала.
- Прости меня, доченька.
- Это ты меня прости, миленькая мамулечка моя.
Неизвестно сколько выплакали бы они слез в последующий час, если бы в их дверь не постучались.
- Сейчас я прогоню их, - сказала гадалка, поднимаясь и вытирая находу слёзы.
Однако, не совсем уверенная в том, что именно так и поступит, она зашторила угол, где лежала на своей кровати парализованная Катя, и пошла к двери. А тем временем Катя взяла лежавший под рукой оранжевый апельсин и, вертя его в пальцах, подумала: « Как хорошо, должно быть, сейчас на Чёрном море… » Правда, она никогда-то и не была на юге, но довольно часто представляла себе, как одетая в воздушные шелка, она гуляет со своим возлюбленным на берегу этого чудного моря, утопая по щиколотку в тёплом песке пляжа, красивая и безмерно счастливая…
Дверь распахнулась и перед глазами Миши предстала увядающая блондинка лет сорока, кутающая свои плечи в старенькую шаль. Она смерила его быстрым взглядом, хотела было что-то сказать, но, увидев в его руке свёрнутую в четверо «сотенную», тихо вздохнула и кивком пригласила в комнату.
Миша улыбнулся и, поздоровавшись, вошёл, закрыв за собой дверь.
Марья Степановна, как звали «ясновидящую», молча села за стол и взяла в руки колоду карт. Миша сел на стул по другую сторону стола.
- Дотронься рукой до карт, - приказала она Мише и протянула ему на своей ладони не первой свежести колоду. – Хорошо…
После чего она стала раскладывать карты по кругу, шепча непонятно что. Потом, глядя ему в глаза, стала переворачивать карты одну за другой и говорить:
- Ты, красавиц мой, ищешь любовь свою… Вот она – дамочка твоя. А вот и ты, ненаглядный мой. Между вами препятствие – болезнь.
- Какая болезнь? – не совсем понимая образный язык гадалки, спросил Миша. – Чья болезнь?
- А я почем знаю, - пожала плечами гадалка. – Может быть, твоя болезнь, может быть её болезнь… А может быть ещё чья-то. Но, если верить вот этой карте, то в скором времени вы встретитесь, мил человек. Можно так сказать: стоишь ты на пороге счастья своего. Вот как!
Тут раздался глухой негромкий звук и из-за ширмы, как оранжевое солнышко, выкатился к их столу апельсин, и замер у ног Миши.
- Это дочь моя, Катенька, уронила, - шепотом пояснила Марья Степановна. – Она у меня лежачая, парализованная.
- Катенька? – шёпотом переспросил Миша. – А вы не позволите мне посмотреть на неё?
- А что на неё смотреть, - буркнула Марья Степановна. – Чай не на смотрины пришёл.
- Ну, не знаю, - смутился Миша.
- А не знаешь, так зачем тогда говоришь? – проворчала гадалка.
- Может быть, помогу, - робко проговорил Миша.
- Ты доктор, что ли? На вид молодой совсем. Её всякие доктора смотрели, извини, не тебе чета.
- И всё-таки, позвольте взглянуть?
- У неё кровоизлияние в голову было, - пояснила она всё тем же шёпотом. – Только ты того… Ты, правда, что ли доктор?
- Правда, - кивнул головой Миша.
- Ну, смотри мне, - погрозила она пальцем. – Сейчас я…
И она скрылась за ширмой, вероятно, желая предупредить дочь о неожиданном посетителе. Зачастую мать верит в исцеление своего дитя даже тогда, когда сам больной уже теряет веру в приход желанного часа. Эта вера и толкает любящую мать хвататься за всякую «спасительную соломинку». Так было и в этот раз.
- Она уснула, - вернувшись к Мите, тихо произнесла Марья Степановна. – Что делать?
- Ничего, - сказал Миша. – Я просто взгляну на неё.
Гадалка пожала плечами и посторонилась, давая дорогу Мите.
*
Был чудный летний вечер. Солнце тонуло в море, окрашивая всё в прощальный нежный румянец. Тёплый неподвижный воздух нежно окутывал всё от земли до небес.
В лёгких шелках, утопая по щиколотку в тёплом песке пляжа, белокурая юная дева шла вдоль берега Чёрного моря.
Красивая и безмерно счастливая, она жалась щекой к плечу своего возлюбленного, отвечая улыбкой на его слегка насмешливый взгляд.
Так вот, в обнимку, они и шли дальше… через всю свою долгую жизнь.
*
Как-то на досуге, перелистывая Книгу Бытия, Бог обнаружил на её полях очередную шаловливую приписку: «Катя + Миша = Любовь».
- Купидон, это твои проделки?
- Да, папенька.
- И когда ты только повзрослеешь?
- Никогда, папенька…