ВООБРАЖАЕМЫЙ ДИАЛОГ С Ф.М.ДОСТОЕВСКИМ
О национальном самосознании
и межнациональных отношениях,
о вере и неверии, мире и войне
[1978-1979]
Часть тринадцатая (продолжение)
Г.Г. В двадцатом веке имя Чехова, подобно вашему имени, обойдет всю планету - тоже звездой первой величины, суперзвездой. Но свет от нее другой. Чехов не чех, это тоже русский гений. Редкой красоты человек, врач, он обладал величайшим тактом во всем. Вам, Федор Михайлович, ничего не стоит выставить целый народ в самом устрашающем виде. А Чехов считает так: «Карикатура резче и потому понятнее, но лучше не дорисовать, чем замарать». Здесь он, правда, имеет в виду эстетику, стиль художника; вы же, в своей карикатуре на еврея, грешите не только в стиле и вкусе, но и в «нравственном центре».
Нет, я не против карикатуры как формы выражения. Карикатуры у Лескова - я уж говорил вам - не вызывают во мне ни малейшего протеста. Но ведь вы выдаете Карикатуру за точный Портрет! И полбеды, коль это у вас была б художественная фантазия. Весь ужас в том, что у вас разговор о реальных отношеньях, о судьбах людей и народов! Тот же Чехов скажет однажды: «Дело писателя - не обвинять, не преследовать, а вступаться, даже за виноватых. Обвинителей, прокуроров, жандармов и без того много». Причем сказано это будет как раз в связи с «еврейским вопросом» - по поводу осужденья французского офицера Дрейфуса, еврея по национальности. Его обвинят в шпионаже. И что примечательно: скажет это Чехов в то время, когда невиновность Дрейфуса еще не будет очевидной, приговор еще будет в силе, осужденный «шпион» по-прежнему будет томиться на каторге.
Могу легко представить себе, с каким захлебывающимся восторгом вы воспользовались бы этим «провалом еврейского мирового заговора», чтоб лишний раз заклеймить, а то и окончательно изничтожить ненавистную «жидовскую идею». А в ответ на все доводы, что нет доказательства вины Дрейфуса и что, напротив, есть свидетельство вины совсем другого офицера, - вы твердили бы одно: «С чего-то же взялось обвинение! С чего-то же пало оно именно на жида!».
Чехов не разделяет психологию тех, кто, подобно вам, склонен воспламеняться против других народов, вменяя им в вину все беды России. Замечательно раскрыл Чехов суть этой психологии: «Когда в нас что-нибудь неладно, мы ищем причин вне нас и скоро находим: это француз гадит, это жиды, это Вильгельм». Насчет дела Дрейфуса - возникнет оно лет через пятнадцать, вы о нем, конечно, ничего слышать пока не могли - Чехов скажет еще так: «Заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма, на почве, от которой пахнет бойней».
Не кажется ли вам, Федор Михайлович: то самое «почвенничество», которое вы отстаиваете, становится с вашей легкой руки благодатной почвой для травли евреев - почвой, «от которой пахнет бойней». Эта бойня прокатится по южным губерниям России под вашим же знаменем «защиты русского народа». Под тем же знаменем прозвучит и приговор Чехову над его могилой: «Размеры способностей покойного Чехова были довольно скромны, - напишет «Родная речь», один из рупоров ваших единомышленников-последователей. - Яростные взвизги газетного еврейства и крайних элементов, преувеличенные раздуванья и превознесенья автора - всё это оттого, что он был ИХНИЙ. Всё, что отрицает русскую жизнь, Россию, - всё это ими превозносится и раздувается».
То есть, Чехов будет посмертно отлучен от России этим самозваным рупором русского духа и зачислен будет в лагерь «еврейства». Вспомните полкового командира у Лескова, что с сомненьем отнесся к клеветническому доносу на поляка и был тотчас же причислен к польскому духу и роду.
Назвать Чехова отрицателем русской жизни, отрицателем России - более гнусный вызов истине трудно себе вообразить. Или, объездив всю Европу, побывав и в других частях света, он не думал и не писал прежде всего и почти исключительно о России? Или ради саморекламы строил он школы и больницы, участвовал в помощи голодающим губерниям? Или для прогулки и развлечения предпринял он труднейшую, сугубо рискованную поездку на Сахалин - остров каторги? И не он ли произнес уже знакомое вам: «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми!». Это ли отрицание России?!
Добавлю еще: в самый разгар «дела Дрейфуса» Чехов сочтет нужным упомянуть в одном из своих рассказов некое «знаменитое дело поджигателей». В этом деле, сообщает рассказчик, «обвинили четырех евреев, признали шайку, и, по-моему, совсем неосновательно». Фраза эта, как видите, очень лаконична, почти бесстрастна. Но она буквально поражает меня. Причем более всего меня поражает то, что слова эти звучат в рассказе «О любви» (!) и, собственно, не имеют отношения к его сюжету. При чтении, однако, улавливаешь сразу чрезвычайную уместность этих слов, а потом, если вдуматься, вникнуть поглубже, можно и более внятно объяснить, для чего здесь она, эта фраза.
Она как бы дает понять, что в любви двоих не могут не отразиться творимые где-то по соседству наветы, интриги, расправы. Не такую ли всеотзывчивую любовь имеет в виду Чехов и в другом своем рассказе того же времени: «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы ты ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет свои коготки, может стрястись беда - болезнь, бедность, утраты, и никто тебя не увидит и не услышит, как ты теперь не видишь и не слышишь других».
А у вас, Федор Михайлович… Вы недалеко ушли от тех прокуроров и судей, что учиняют «законные» расправы над такими вот «поджигателями», что упомянуты в чеховском рассказе о любви. Между прочим, Чехов не прочь иногда подтрунить над евреем, но, как и у Лескова, это у него выходит без злорадства, без националистской подоплеки. Он вообще - один из самых независимых художников, обладающих проникновенным зрением и острейшим ощущеньем времени. Вот почему сумел он уловить, сумел одной, вроде бы случайной, репликой выразить всю суть великодержавной охранительной «политики», «морали», «философии», вместе взятых. Одной только фразой: «В деле поджигателей обвинили четырех евреев, признали шайку, и, по-моему, совсем неосновательно».
Другой корифей русской литературы, потомок старинного дворянского рода Иван Алексеевич Бунин, которого, как и Чехова, ни в коей мере нельзя упрекнуть в «служении» какой-либо «идее», тем паче еврейской (кстати говоря, он будет один из немногих близких и доверенных друзей Чехова), - по стеченью обстоятельств он окажется прямым свидетелем Открытой Бойни евреев, развязанной хоть и не с вашего, Федор Михайлович, ведома, но не без помощи и влияния ваших благих «литературно-нравственных» судилищ.
В октябре 1905 года Бунин будет жить в Крыму, в Аутке, в чеховском доме, уже без Чехова, вместе с его матерью и сестрой, и вдруг узнает, что в России революция, всеобщая забастовка; он кинется навстречу этим событиям в Одессу. В эти дни он будет вести дневник. В записях его - кое-что и насчет евреев.
«…В тесноте, в толпе, в ожидании сходен, узнаю от носильщиков, кавказца и хохла, что на Дальницкой убили несколько человек евреев, - убили будто бы переодетые полицейские, за то, что евреи будто бы топтали царский портрет…
Тесное помещение редакции набито евреями с грустными серьезными лицами. К стене прислонен венок с красными лентами…
- Последние дни наши пришли.
- Почему?
- Поднимается из порта патриотическая манифестация… Босяки, приставшие к ней, бьют кого попало…
Извозчик говорил, что на Молдаванке евреев «аж на куски режут». Качал головой, жалел, что многих режут безвинно-напрасно, негодовал на казаков. матерно ругался…
Идут будто и с хуторов, всё с той же целью - громить город, но не евреев только, а всех… По Троицкой только что прошла толпа с портретом царя и национальными флагами. Остановились на углу, «ура», затем стали громить магазины…
В городе говорят, что на Слободке Романовке «почти не осталось жидов». Эдварс говорит, что убито тысяч десять… Сестра милосердия рассказывала, что на Слободке Романовке детей убивали головами об стену; солдаты и казаки бездействовали…
Уточкин - знаменитый спортсмен - при смерти; увидел на Николаевском бульваре, как босяки били какого-то старика-еврея, кинулся вырывать его у них из рук… «Вдруг точно ветерком пахнуло в живот». Это его собственное выражение. Подкололи его под самое сердце…
Вечер. Кухарка Куровских ахает, жалеет евреев, говорит:
- Теперь уже все их жалеют…
Русь, Русь…»
Не эти ли страсти, Федор Михайлович, вы разжигаете? К тому ли стремитесь? Очень похоже, что вся эта музыка - по вашим нотам.
И еще: в вашем ополчении против евреев, против других народов - таится угроза и самим русским людям, русскому духу. Не случайна в записи Бунина деталь: толпа идет громить «не евреев только, а всех». Символичен и случай с Уточкиным: кинулся спасать от погромщиков старика-еврея и получил - от своих же, русских - нож под сердце. К счастью, выживет, станет одним из первых и прославленных русских авиаторов. Слово это незнакомо вам - «авиатор». Я вам на досуге расскажу…
[Окончание Части тринадцатой следует – см. Диалог с Достоевским – 13c]