Архайгель

Сегодня
– «Мальчика назвали Кантором, девочку – Галатеей». Внуки, Форрест! Неужели… правда? Боже мой… я плачу…
– Читай, читай дальше!

Год и три дня назад
Настроение у Форреста Олдхарта испортилось с утра. Во-первых, «Барт Кемикалс» упали на три – три! – пункта, во-вторых, «Снайперы» бесславно продули в полуфинале «Голубым Рейдерам», в-третьих, не на шутку разбушевалась мигрень. Скомкав «Файнэншнл Таймс», Олдхарт мрачно пил чернейший кофе, попыхивал кубинской «Cuaba» и ощущал себя самым несчастным в мире англичанином.
– Перестань, Форрест, – подливая мужу в чашку, сказала Эстер. – Сейчас дочка спустится, а папуся как тучка.
Олдхарт невольно усмехнулся.
– Ох, Эстер… тоже ведь скажешь.
Жена отставила кофейник и опустилась в кресло.
– А ещё папуся кое-что вчера обещал. Как ты думаешь, он не забыл?
У Олдхарта погасла сигара.
– Эстер… столько раз уже…
– Ей тридцать пять лет, Форрест. Ты знаешь, что это такое для женщины?
Он поднял глаза на жену:
– Глядя на тебя, понять это достаточно нелегко.
По лестнице простучали барабанные палочки, и на веранду выскочила высокая худая особа весьма экстравагантного вида – в ковбойских сапожках, байкерской куртке поверх свадебного платья и берете с павлиньим пером. На руках красовались разнокалиберные перчатки.
Эстер коротко вздохнула:
– Доброе утро, дочка.
– Привет, ма! Доброе утро, па! А чего есть вкусненького?
Олдхарт исподлобья глянул на жену, очень внимательно наполняющую свободную чашку, и откашлялся.
– Кхм… Виктория… да, доброе утро. У меня… у нас есть к тебе очень серьёзный разговор… опять.
Виктория сунула в чашку соломинку, не переставая жевать, шумно втянула кофе и вопросительно изогнула бровки.
Олдхарт пожевал губами и решил на этот раз не отступать:
– Виктория. Вика. Дочка. Мы уже…
– А у меня парень есть, – с набитым ртом промычала Виктория.
Эстер, перебирающая приборы, окаменела. Олдхарт судорожно дёрнул головой, и мигрень обрадованно зашевелилась. Виктория, умудряясь улыбаться и дожёвывать кусок пудинга, стащила перчатку и жестом фехтовальщика, наносящего решающий удар, выбросила руку вперёд – третья фаланга безымянного пальца была туго обмотана сверкающей алюминиевой проволокой.
– Вот! – победоносно провозгласила Виктория. – Вот! Есть у меня парень! И он мне предложение сделал!
Эстер едва успела подхватить выскользнувший было кофейник. Олдхарт еле подавил желание плюнуть на мраморный пол беседки. Дочь, с удовольствием разглядывая «кольцо», расправлялась со вторым куском.
Олхарт устало посмотрел на жену – опять приглашать дока Эллисту, пить с ним портвейн и обсуждать войну с бурами. Эстер покачала головой – позже, потом. Поговори с ней. Поговори сам, Форрест.
Олдхарт неторопливо раскурил сигару. Виктория ела мороженое. Я старый и больной дурак, подумал Олдхарт. А вокруг меня сумасшедший дом.
– Дочка, – произнёс он как можно спокойнее, и клуб душистого дыма поплыл к потолку. – Предложение – это очень хорошо. А где он сейчас, твой парень?
Виктория выплюнула вишнёвую косточку и улыбнулась:
– В моей комнате, конечно! А зовут его Архайгель! Он замечательный!
Олдхарт пощипал ус и поинтересовался:
– А ты меня… нас с ним познакомишь?
Ложечка неуверенно застыла в центре белого озерца. Виктория растерянно уставилась на огонёк отцовской сигары.
– Я не знаю… н-н-нет… наверное, нельзя этого делать.
Сигара, гневно сверкнув алым, превратилась в лепёшку коричневой трухи. Отмахнувшись от перепуганной Эстер, Олдхарт приобнял дочь и направился к лестнице.
– Отчего же, мисс Олдхарт? – проворковал он, и жена услышала звенящие на самой глубине басовые струны. – Будьте благонадёжны – можно, вне всяческого сомнения.
– Правда? – просияла Виктория. Земля под ногами вновь обрела незыблемость, и тень от набежавшего облака исчезла без следа.
Олдхарт жизнеутверждающе хмыкнул и вслед за дочерью вошёл её в комнату.
Минуту висела могильная тишина.
Виктория деловито оглядывала привычный бедлам; Эстер, прижав руки к груди, торопливо молилась Святой Марии, дабы та образумила супруга и оградила от близящегося – хоть бы и совершенно неизвестного; Олдхарт же… Олдхарт не думал ни о чём. Лицо его было пусто, правая рука оттопыривала брючный карман, а левая поигрывала цепочкой фамильного брегета.
Щёлкнула невидимая часовая пружина. Минута истекла.
– Мисс Олдхарт, – Форрест развёл руки, словно обнимая комнату, в которой, как назло, не оказалось ни одного Архайгеля. – А где… этот? Улетел, но обещал вернуться?
Виктория замотала головой и нежно коснулась алюминиевой спиральки.
– Нет. Он не умеет летать. Он Архайгель.
Она подняла на отца лучащиеся глазки и кротко улыбнулась:
– Он просто ушёл.
Олдхарт щёлкнул пальцами и повернулся к жене:
– Ну, конечно же! Ушёл! Слышите, мама? Ушёл – «просто ушёл»!
Он вновь склонился к дочери:
– Но вот появляется вопрос – куда?
Виктория подошла к витражному окну и, выпятив губку, ткнула пальчиком в сторону Шервудского леса:
– Туда. У него там дом.
Олдхарт отстранил её и поглядел в указанном направлении. Если идти напрямик, через поле, то выходило около мили.
– Придётся нанести ответный визит вашему Робину Гуду, мисс, – сказал он цветной стеклянной мозаике. Виктория запрыгала и захлопала в ладоши, цепочки и прочие побрякушки на её куртке весело зазвенели.
Как колокольчики на дрогах, подумалось Эстер, и она украдкой перекрестилась.
– Только бы застать, – с озабоченным видом продолжал Олдхарт. – Хотя… куда ему деваться.

* * *

– Вот тут! – крикнула разрумянившаяся Виктория и закрутила над головой шарфом. – Тут!
Запыхавшиеся супруги – Эстер куталась в плед, Форрест тащил двустволку – подковыляли ближе.
На крохотной полянке, уткнувшись бампером в траву, стоял ржавый остов невообразимо древнего необъятного «Олдсмобиля». До самой продавленной крыши – и отчасти даже внутри – он был завален благоухающим еловым лапником. Олдхарт наклонился, подобрал одну из веток и провёл пальцем по срезу – затрепетала янтарная ниточка смолы. Форрест заглянул в чудовищно смятый салон.
Насколько позволяло пространство, он был завален детскими игрушками. Олдхарт узнал подаренную дочке на пятилетие лошадку «с премиленькой гривкой». Узнал дорогую куклу-принцессу из лондонского «Selfridges». Узнал миниатюрный набор для гольфа «Golf Stream».
– Пресвятая Дева, – Эстер перекрестилась не таясь.
– Пресвятая Дева, – эхом откликнулся Форрест.
Виктория сидела на земле, тихонько плакала и баюкала руку с подарком Архайгеля, которого снова не оказалось дома.

Год и два дня назад
– Ты дурак, док. Дипломированный дурак.
Удостоенный столь лестного эпитета, похожий на упитанного бобрика, Айртон Эллиста согласно кивнул и ловко проглотил портвейн. Когда третья городская клиника указала ему на дверь, он, ничтоже сумняшеся, перебрался в пасторальную countryside, где с первого же дня опроверг опрометчивые инсинуации недальновидных коллег касательно своей некомпетентности и стяжал себе прочнейшую славу великого утешителя старых дев и интереснейшего собутыльника почтенных глав многочисленных семейств. Расплачиваться, правда, пришлось немилостью местного пастора, почуявшего серьёзного конкурента, но то были неизбежные издержки. Этот невысокий крепыш с перманентной полуулыбкой мог часами слушать душевные страдания иной восьмидесятилетней миссис Глории, и его дьявольская интуиция вполне компенсировала отсутствие психиатрического опыта и недостаток классического образования. Он был морфием умирающему от рака, гениальным шарлатаном, духовной повитухой, матерью Терезой, Авиценной и дядюшкой Фрейдом в одном проспиртованном флаконе.
– Ты дурак, Айртон, – повторил Олдхарт и потянулся за бутылкой, но док опередил его. – Будь она твоим ребёнком, ты б вовек не заикнулся ни о каком… тьфу, пропасть… доме скорби.
– А чёрт его знает, не к ночи будет помянут, чёрт его знает, – отозвался Эллиста и поднял рюмку. – Я зароков не даю. Я даю советы.
Они выпили и некоторое время молчали. На втором этаже слышался приглушённый шум и изредка смех.
– Мне страшно, Айртон, – пробормотал Форрест.
Увидев пограничный столбик своей вотчины, бобрик улыбнулся уголком рта, из-за чего стал окончательно похож на умиротворённого просветлённого гуру.
– Она подбегает ко мне, виснет на шее, целует руки, называет «Его Величеством Олдхартом Серебряное копьё», похваляется новым подарком этого проклятого мифического Архайгеля, сгинуть ему в преисподней – а мне страшно! Мне страшно, док, что моя несчастная дочь на четвёртом десятке своей несчастной жизни собирается выйти замуж за кусок воздуха – и даже помыслить не могу, что ей ударит в голову по части медового месяца! Гляньте, док, на этот камин – ну чем не Ницца!
Эллиста покачал головой.
– Увы, Форрест, увы. Всё много серьёзней. Она не выдумывает себе мир – она в нём живёт. Там, где ты видишь лужайку с платаном, она видит океан и белую каравеллу, и молодой капитан приглашает её в кругосветный вояж, а солёный ветер оставляет на щеках белые полосы. За обедом ты берёшь нож, чтобы положить ей кусок масла – она с восторгом глядит, как Его Величество Олдхарт взмахивает невесть откуда появившейся волшебной палочкой и исполняет её Самое Заветное Желание. Её мир реален, абсолютно реален – только для тебя он невидим и неосязаем – как прозрачная рыбка-бананка, которую можно угадать только по кругам на воде.
Док плеснул себе и Олдхарту и продолжил:
– Дом скорби, само собой разумеется, не панацея. Но ты припомни, как твоя дочь плакала, когда вы с Эстер впёрлись в дом её жениха – а? Отчего же так?
Олдхарт поднял голову, но Эллиста замахал на него рукой:
– Молчи, Форрест, ты дал мне вопрос, и сейчас говорю я. Каковым бы куском воздуха не был Её мир – он режет себя в кровь о железные стены Твоего. Посему не выноси поспешных суждений. Я бывал в… подобных заведениях, и не раз – это отнюдь не тюрьма, Форрест. Это больница с весьма квалифицированным персоналом. И – прости, старина, дипломированному дураку – навряд ли Виктория ощутит дискомфорт – друг с другом таковые миры никогда не пересекаются, а там им попросту не обо что биться головой.
Они просидели глубоко заполночь. Олдхарт пил мало и больше молчал. С третьим ударом часов он неожиданно встал, оборвал дока на полуслове и без единого слова выпроводил недоумённо улыбающегося Эллисту. Вернувшись к сигарному столику, он вытащил из кармана сюртука маленькую смятую картонку, на скорую руку вырезанную из конфетной коробки, и кинул в догорающий камин. Пламя ласково огладило семь недлинных слов, будто нарисованных рукой ребёнка:
ПОСЛЕЗАВТРА СВАДЬБА ПРИГЛАШАЕМ ВАШЕ ВЕЛИЧЕСТВО И МАМУ

Год и день назад
А вечером Виктория соберёт в чемодан оставшиеся в комнате игрушки, сбежит из дома, сядет на «Атлантик Стар» – и выиграет самую настоящую Американскую Мечту. Потом родит и вырастит двух очаровательных близняшек, коими впоследствии будет заботливо отвезена в дом призрения, где и проведёт остаток жизни. Всё своё немаленькое состояние она отпишет некоему Архайгелю, личность которого установить так и не удастся.

----------
В произведении использован фрагмент рассказа Джерома Сэлинджера.