Горы – совершенно другой мир. Другие звуки, другая природы, другая погода, другая вода и другой воздух, другие люди. Даже если совсем не высоко, где люди не просто живут, а строят города, там все равно будет другая жизнь. А еще там совершенно другие звуки…
Телевизионная картинка уже на экране камеры выглядит совершенно не так, как в жизни. Вот и сейчас, даже лежа среди груды мусора, некогда бывшего балконом, здания, от которого остались лишь куски стен первого этажа, потрепанная репортажами из горячих точек, но все еще верно служившая хозяину sony, снимала красивую панораму гор, совершенно не поймав в кадр ничего из ужасной действительности на земле. На болванку с гордым номером уже из двух цифр записывалась идеалистическая картина гор с белыми вершинами и голубого летнего неба с редкими облаками. Но всю романтику разрушал ужасных грохот, гул и свист того, что происходило с другой стороны. Но эти красные дуги шлейфов реактивных снарядов, разлетающийся в крошку бетон, столбы пыли, горящие дома, складывающиеся как карточные домики, остатки импровизированных баррикад, тающих под огнем артиллерии, снимали другие люди, на другие камеры.
Это где-то там, в старой части города, шли еще ожесточенные бои в узких улочках между домами из дикого камня, что словно выросли из этой земли и не хотели исчезнуть так же легко, как их младшие панельные коллеги. Всего в полутора километрах рвались снаряды, заставляя десятки оставшихся в живых защитников тех почти двух тысяч женщин, детей и стариков, что укрылись в единственном бомбоубежище, буквально зарываться в землю и искать хоть какого-то укрытия более надежного, чем мешки с песком, спешно набросанные в тоненькие, уже зачастую превратившиеся в пыль, стены. Скоро вместо гула снарядов там будут звуки автоматных выстрелов и пулеметных очередей, скрип гусениц и колес бронетехники, под которыми будут хрустеть кости павших защитников, и затихающие крики добиваемых раненых.
Но пока те, кто несли смерть туда, были совсем рядом, в десятках метров. Зачищая уже взятую часть города, щедро раздавая свинец всем, кто еще мог двигаться, и не был одет в такую же форму, как у них. Они смеялись, снимали друг-друга и развлекались, бросая гранаты в подвалы или отстреливая у тел конечности разрывными патронами из крупнокалиберных пулеметов. Их были тысячи, они несли смерть, слепо подчиняясь приказу, безумно улыбаясь своей безнаказанной жестокости.
Но все это не попало в кадр этой камеры. Все что изменилось со временем – вместо гула артиллерии и взрывов теперь был слышен смех и звуки выстрелов. Мимо камеры медленно, вальяжнее, чем на параде, проезжала бронетехника, везя захватчиков в чуть ли не парадной, новой и чистой форме. А ее обладатель лежал в полуметре, удачно скрытый куском бетонной плиты. Не шевелясь и боясь даже дышать, чтобы не выдать в себе жизни, он страшился представить, каково было его спасителю, так же лежащему не вдалеке. Но тот мало того, что был открыт для взглядов, так еще и был ранен.
Еще десять минут назад злополучный обладатель камеры, продолжавшей снимать красоту под канонаду недалекого боя, вместе со своей коллегой, молодой и слишком рисковой девушкой, делали первый, эксклюзивный репортаж из зоны боевых действий, где они оказались случайно, изначально приехав сюда совершенно за другим материалом. Но раз все обернулось так, они сочли необходимым первыми рассказать миру правду. Но стоило им, переждав обстрел, выбраться из подвала, чтобы снять происходящее, как на улицу въехал БТР. И если бы не неизвестно откуда взявшийся спецназовец, который предпочел попытаться спасти им жизни, а не дать бой захватчикам, используя снайперскую винтовку и одноразовый гранатомет, висевшие за его плечами, они бы погибли, скошенные первой же очередью.
Но если оператора боец оттолкнул к укрытию, то сам, вместе с девушкой, упал неудачно, в силу пули, попавшей ему в ногу, когда он прыгал. В результате от беспорядочной стрельбы он вынужден был закрыть репортершу своим телом. Он хотел было заставить ее отползти, но смертельная куча железа на колесах, управляемая варварами, уже дала газу и в секунды оказалась рядом. Спецназовец как мог прикрыл своим телом в бронежилете журналистку, но после того, как один из солдат, даже не вставая с брони, высадил в них обойму, бросил на их тела бычок и презрительно сплюнул, она уже была мертва. И боец вынужден был изображать умирающего, получив еще несколько сквозных ранений в незащищенные части тела, лежа на теле той, кого ему не удалось спасти.
БТР медленно уполз дальше, плюясь свинцом с невиданной щедростью. И лишь когда он скрылся за поворотом, оператор позволил себе подползти к спасителю. Тот был еще в сознании, но потерял очень много крови. Он хотел было помочь, но боец чуть повернул к нему голову и выдохнул: «Уже поздно. Делай свое дело, поднимай камеру, снимай войну, расскажи всем и верни долг за твою спасенную шкуру, выполнив мое последнее желание». Оператор дрожащими руками взял технику, верой и правдой служившую ему много лет и запись прервалась…
Кино. Тщательно выстроенный кадр, до последнего слова выученный текст, отрепетированные до автоматизма роли, четкость каждого движения, до последнего лучика выстроенный свет и до последнего звука продуманная атмосфера. А в итоге – красивая картинка, оказывающаяся совершенной неправдой, если повернуть камеру вокруг, чтобы зритель тоже увидел, студию, павильон или другую съемочную площадку, со всеми ее софитами, рельсами, проводами и т.д. Ну и конечно же бесконечное количество дублей, до тех пор, пока отснятое не удовлетворит режиссера. Вот это – кино.
-А это – жизнь. Ты мне уже не поможешь, мне остался час, не больше. Так что выслушай, что ты должен будешь сделать. И слушай внимательно, в этой жизни у тебя будет всего один дубль, - говорил спецназовец. Некогда белые буквы «СП» на его бронежилете, словно в противовес традиционному голубому «МС», давно стали багрового цвета. Он сжато и точно, словно и сам снимал не редко, что было не далеко от истины, объяснял, что и как нужно делать. Оператор дрожал от пережитого и безумства затеи, но мозг, захлестнутый адреналином, работал на удивление точно, а профессиональный азарт и долг перед спасителем придавали оператору сил.
-Чтож, поехали… пока я жив, - сказал боец, отползая из укрытия под стену догорающего дома. Оператор занял позицию в воронке посреди улицы, удачно прикрытой сложившегося домиком перекрытия. Обзор – отличный, но заметить снимающего сразу, появившись на улице, было невозможно.
Спецназовец прислонился к черной, изрытой пулями и осколками, стене, плюнул кровью на свой еще более кровавый след и слабо улыбнулся: «Камера, мотор, начали».
На экране темно. Слышны редкие разрывы и частые выстрелы. Изредка долетают звуки команд и крики боли. Поверх этой ужасной, но на удивление гармоничной «музыки» войны идет голос, в котором чувствуется сила и собранность, в купе с накатывающей слабостью и некоторой отрешенностью.
-Сухая статистика гласит, что все началось всего 9 часов назад. Как всегда, на рассвете, как и все подлое – ночью. Мощнейший последовательный артобстрел – всех сгоняли в старый город, чтоб там и перебить. Наверное, не знали о бомбоубежище. Здесь о нем, правда, тоже только старейшинам было известно. Техника и люди начали штурмовать город пять часов назад. Оборонительные линии вместе с людьми были почти уничтожены, но наступление сдерживали еще час, пока гражданские выводились и укрывались в убежище. Но когда хоть немного приготовились к обороне внутри города и скомандовали отступление, то возвращаться было уже практически некому. Местных мужчин осталось всего три или четыре десятка, их отправили выносить раненых. Миротворцев с позиций на окраинах тоже почти не вернулось. Вместе с теми, кто был в самом городе, их где-то полторы сотни – вместо трех рот теперь была одна. Технику потеряли всю, кроме 2 БМП. Спецназ из «СП», то есть мы, потерял при обстреле 2 человек. Командир и еще 7 бойцов остались защищать старый город с миротворцами, остальные разделились на маленькие, по 2-3 человека, группки и даже соло-диверсантов и разошлись готовить засады, чтобы задержать наступающих и осложнить штурм, создать иллюзию большей укрепленности города и наличия больших сил в обороне, чтобы затянуть время, в надежде на подкрепление. Устанавливались противотанковые мины, растяжки, готовились гранатометные засады, оборудовались снайперские точки. И все это делалось безумно быстро – буквально за 20-30минут, пока противник перестраивался для входа в город.
С камеры снимается крышка. В кадре чудом уцелевший кусок дома.
-4 часа назад в город вошли силы противника, минимум в 10 раз превосходящие выживший личный состав. Перевес в технике даже страшно представить. Началась зачистка.
Камера медленно проходила с целого фрагмента здания на остальную улицу, открывая картину разрушений.
-Вне зависимости от пола, возраста всех не носивших форму агрессора убивали. Мирных жителей ли, военных, всех без разбору. Глумились над трупами, пленных не брали, раненых садистки медленно добивали.
Камера опустилась на землю, показывая тела погибших, особенно журналистки, чей белый костюмчик совершенно не вязался с царившим вокруг разрушением, а кровь вокруг казалась жутко неуместной шуткой.
-Массированным огнем подавляли точки сопротивления. Однако колонны техники нехило натерпелись от мин и гранатометов. Правда сейчас все бои уже идут у старого города, а значит группы диверсии уже уничтожены.
Наконец в кадре, в след за видом пустынной улицы, появляется и говорящий. От потери крови, обагрившей его комбинезон, он уже совсем бледен, но еще говорит своим властным и ровным голосом.
-Таков мой рапорт на 11 часов дня… А другого, наверное, и не будет.
Боец покосился на свои раны. Рука оператора чуть дрожала. Или это дрожала сама земля? А потом из голоса спецназовца словно вынули опору. Появились эмоции, исчезла размеренность и точность речи. Вместо упорства в глазах появилась боль и печаль. Он ведь был совсем молодой, почти пацан. Теперь это было заметно особенно сильно, было даже не понятно, что делает этот парень в боевом костюме, да еще и 4 звездами на погонах. Но тем не менее он был в разрушенном городе, умирающий, лишенный надежды. Он был полон горечи, точки и правды.
-А если говорить о жизни, то все совсем плохо. Жить мне осталось от силы минут 30. Не знаю, насколько дольше продержаться ребята в городе. И вы не ругайте оператора, он бы мне все равно не помог, я стал бы для него лишь обузой, а вытащить такого как я уже не реально. Единственный человек, который мог бы меня спасти, сейчас далеко, не со мной и даже не знает, что я здесь и тем более зачем. Но жив я, пожалуй, сейчас лишь тем, что знаю, что она все равно меня любит. А я люблю ее.
Ведь все так по-идиотски, я наделал глупостей и не смог исправить, потерял ее. Хотел бороться, бросаться в ноги, пытаться все исправить, но пока думал, тосковал и давал отдохнуть от себя, получил вызов в часть. И вот я здесь, истекаю кровью за родную страну, хороших людей, которых хотят убить и за те 25 тысяч, которые, уже с надбавкой, мне полагаются. Эти знаменитые «пять по пять», что я видел уже подарком, букетом, да двумя кольцами. Я так сильно верил, что и я вернусь и она вернется и счастье настанет наконец, как не верю в то, что договорю сейчас и умру в дали от близких в чудом городе, хоть и родной страны.
Боец, который давно уже влюбленный паренек, снаружи воин, внутри романтик, который в последние минуты жизни видит звезды не в небе, а на своих погонах, с тремя сквозными и горящим домом за спиной, разрухой вокруг и с затихающими звуками бою не так далеко, уже совсем бледен и пустил скупую слезу. У него кружится голова, он слабеет с каждой минутой, его речь скатывается к бреду. Изображение в камере дрожит сильнее, слышны звуки гусениц.
- У меня было очень много вариантов, большой выбор в этой жизни, но всегда нужно выбирать что-то одно и мне было лишь сложнее. И мои ошибки привели к тому, что я сейчас здесь и все так, как оно есть. И у моего кино, увы, печальный конец. Но вы, снимая свое, помните, что хоть и не совсем все во власти режиссера, самое важное – в ваших руках. Вот только дубль у вас будет только один, поэтому постарайтесь, чтобы потом, пересматривая все то, что вы «наснимали», было не только интересно, но и честно.
А я? А что я? Может быть я умираю и не счастливым. Но я умираю любящим и любимым.
Спецназовец бросил обреченный взгляд на надвигавшуюся танковую колонну, шедшую спасать выживших. Из последних сил он попытался закричать, что на дороге мина, но лишь поперхнулся кровью и завалился на бок. Оператор вскочил и побежал останавливать колонну, нечаянно задев камеру, повернув ее к надвигавшийся технике. Размахивая руками он остановил танки. В кадре было видно, как он объяснял все командиру. Мину убрали, колонна пошла дальше, а через минуты приехали врачи. Последние кадры этого дубля – еще дышащего бойца грузят в машину скорой и камера провожает ее, уносящуюся из разрушенного города под канонаду танковых выстрелов и перестрелки. В старом городе.
Горы. Здесь все иначе. Даже огонь и дым словно другие. Лежащий в руинах город, местами совершенно пустынный, все равно не смотрелся чужим на фоне снеговых шапок и вздыбившийся земли.
Из защитников города в живых остались чуть больше десятка. Из них лишь двое были не из тех, кто прикрывал само бомбоубежище. Но ни один из тех мирных жителей, кто успел попасть в укрытие не пострадал. Все, кто погиб обороняясь, отдали свои жизни за родину, беззащитных людей, за долг и честь, за мир. Входившее в город подкрепление ужаснулось содеянному захватчиками настолько, что сами чуть было не уподобились им. Окружив нападавших, освободители перебили 95% атакующей группировки. Остальных пленили и всех до единого военный трибунал осудил на высшую меру.
Оператор крайне грустил из-за смерти напарницы, поэтому о материале сразу никому не рассказал. И лишь в столице, когда его, как одного из очевидцев, вызвали на дорос, он показал копию отснятого «фильма». Она не только стала доказательством, правдивой картиной и уликой в суде. Это самое правдивое на свете «кино» дошло до высшего главнокомандующего ну и, разумеется, попало в СМИ, принеся оператору не малую известность.
Естественно из-за этой пленки к судьбе бойца было проявлено не малое внимание. К тому моменту, как он был доставлен в полевой госпиталь, он впал в кому. В таком состоянии он был перевезен в Москву. Когда «фильм» стал достоянием еще только военных, любимую спецназовца оповестили о реальном положении вещей. К тому моменту она уже знала, что была беременна от него, всячески пыталась его найти, но, разумеется, не смогла и была уверена, что он ушел навсегда. Но, узнав правду, она навещала его каждый день. И каждый раз смотря это злополучное видео она не могла сдержать слез.
За 4 дня до родов она пришла к нему как обычно. Но не выдержала и положила его руку к себе на живот. И почувствовала, как малыш уперся своей ножкой изнутри к тому же месту, но изнутри. В этот момент боец пришел в себя. Вопреки всем настояниям врачей он сбежал из госпиталя на следующий же день, чтобы присутствовать при родах. Родился сын.
В годовщину трагических событий боец был торжественно награжден за проявленную храбрость военными. Вдобавок к тому моменту его фильм был доработан до реального произведения документального и короткометражного искусства, и его создателя почивали на лаврах и журналисты с представителями мира кино, в стане которых позже он нашел свое мирное призвание.
В конце церемонии, после долгой, величественной и грозной речи о положении дел в целом, о трагедии и ее последствиях президент лично подарил бойцу свадебные кольца, сопроводив их речью о том, что видимо экс-спецназовец получил таки в этой жизни право отснять дубль.
Но боец, взяв короткую ответную речь, поблагодарив все и почтив память боевых товарищей, ответил первому лицу государства, что на самом деле ему дали не дубль – не повторение старого, ему позволили прожить целую жизнь, не умещая ее ни в пять минут, ни в полтора часа, ни в рамки кадра…
А дубль, как бы это глупо не звучало с точки зрения лингвистики, у нас действительно один в этой жизни. Снимайте не только красиво, но и правильно. Вдохновения вам, творите жизнь, чтоб она была как кино... Со счастливым концом.
Никита ‘VoiceOfTheSoul’ Климов
Бессонная ночь на 21.08.09