кн. 6, Москвичка, ч. 3,... окончание

                М О С К В И Ч К А.

                Ч а с т ь 3.

                Г л а в а  20.

         Калерия поторопилась в спальню, чтоб собрать свои и Олежкины вещи в сумку – постирает дома и погладит. Здесь они иногда стирали вещи, но гладить было негде. Да и утюги электрические едва входили в моду и были лишь у зажиточных людей. Галина Николаевна привезла такой утюг и очень им гордилась. Мужу подарили иностранцы, потому что советские утюги бывают в продаже, но за ними выстаивается очередь. Был и в их спальне утюг – у Евгении – но кто-то «умело» попользовался им, и вывел из строя. Все думали, что Дина Григорьевна это сделала, но она сказала:
       - Вы не грешите, девицы. Вспомните, когда это я гладила? Вещи своего внука стираю и не глажу – так на него одеваю. Всё равно он их в тот же день пачкает. А вот вы свои платьица не устаёте гладить. И, может, кто-то из нянь брал его и, не умея обращаться, испортил.
       Евгения успокоила её: - Не оправдывайся, Дина. Приедет мой сын, он исправит. А пока походим в тех вещах, которые гладили ещё в Москве.
       - Я могу, - отозвалась благодарная за поддержку Дина Григорьевна, - попросить у Галины утюг, хотя она и не с нами живёт.
       - Так вам Галина и даст, - возразила пришедшая отдохнуть Зоя – женщина сорока пяти лет, молодящаяся, и довольно модно одевающаяся, опять же за счёт мужа, а не на маленькую зарплату воспитателя. Про неё сплетничали ещё в Москве, что когда-то муж застал дома Зою с любовником, мужчину отпустил, а Зое выбил передние зубы. Говорили и другое, что это молодой любовник выбил Зое зубы, когда она ему на очередную просьбу о деньгах ответила отказом. Как бы там не было – рассказывала всем «пострадавшая», но муж ушёл от неё только тогда, когда Зоя вставила зубы у дорогого протезиста. И продолжал жене выплачивать большие алименты на девочку десяти лет, которую Зоя взяла с собой на дачу, в Клязьму. Дочь Зоя ненавидела и ругала на каждом шагу. Больше всего Калерию и других возмущало, что без причин придирается молодящаяся дама к девочке. Как будто дочь была виновата, что у матери не ладилось с отцом, а не общие гулянки их на стороне. Зоя лишь тогда переставала уделять дочери своё злобное внимание, когда и в Клязьме завела себе молодого любовника. Для него и сняла комнату, где-то вдали от школы, но кровать в общей спальне оставила за собой, чтобы днём иногда придти и отдохнуть. Отдохнуть от детсадовских детей, которых Зоя тоже не очень любила. Отдохнуть от насмешек поваров и нянечек, которые с удовольствием выслушивали хвальбу Зои о своём молодом любовнике, а потом спрашивали невинно:
- Ты и целуешься с молодым парнем. Или прямо в постель, без поцелуев?
- Целуемся, - отвечала ничего не подозревавшая Зоя. – У меня хоть и маленькие губки, но и они притягивают мужчин.
- А в молодости, наверное, твои губы были не такие тонкие и сухие? – спрашивала ехидно Галина Ефимовна – медсестра, соседка Рели по дому. Этой Галине было обидно, что она не ходит с детьми на прогулку к реке, и потому любовника в Клязьме пока не завела.
- Уж ты, Галка, молчала бы. У тебя, молодой губы в струночку. И зубы вон, какие неряшливые. Ты их не чистишь, что ли, никогда?
Лучше бы Зоя не затрагивала тему зубов. Повара, которые были в подчинении медсестры, поспешили вступиться за неё: - Большое дело, что они у тебя вставленные. Но целоваться, наверное, с ними неудобно – вот почему мы спрашивали о поцелуях.
- Ой, Фатима ты моя, Фатима! Уж кто бы говорил! Не ты ли, бочка такая, завела себе ещё в Москве любовника? Сама как бочка, с раздутыми венами на толстых ногах, а любовник твой как спичка против коробка – худой, с впавшими щеками. Ещё и маленький ростом.
- Мал да удал, - парировала Фатима, уперев толстые руки в необъёмные бока. – Уж я ли нашего музыкального работника не кормлю? Но не в коня корм, как говорят.
- Да, кормишь за счёт детей. Подожди вот, я заведующей пожалуюсь.
- Так музыкальный работник состоит на довольствии, как и другие сотрудники. А у Татьяны Семёновны тут два племянника в гости приезжают, и тоже ведь едят за счёт детей.
К заведующей, действительно, приезжали два племянника на выходные и не только с целью поесть, но и закрутить романы с воспитателями. Приставали и к Реле, и к Ольге, но верно сама Татьяна Семёновна их отговорила. Племянники были женатые и если ещё, кроме питания, они заведут тут романы, может случиться большой скандал. Та же Зоя, если у неё не заладится с молодым любовником, может капнуть, куда надо о приживалах. Калерия и Ольга не хотели даже знаться с племянниками Татьяны Семёновны:
- Я не встречаюсь с женатыми мужчинами, - отрезала всегда мягкая Ольга.
Калерия же, подозревая, что Татьяна Семёновна, в порядке воспитания, могла рассказать о её «романе» с иностранцем своим племянникам, сказала им другое:
- Ваша тётя – настоящий деспот. Забирает у нас подарки иностранцев, в виде дорогих ваз для цветов, статуэток. Говорит, что для выставки у неё в кабинете, чтоб и там стояла красота. Мне, в принципе не нужны ни вазы из Индии, ни статуэтки из Китая, ни другие вещи, но жалко, что они пропадают из кабинета вашей тёти, в неизвестном направлении.
- Да что вы! – Возмутился молодой мужчина. – Эти вещи тётя передаривает нам. Говорит, что это ей подарили. Хотите, я верну всё, что она затащила в мою семью?
- А что жена ваша скажет, если пропадут ценные сувениры?
- Я не живу с женой. Один обитаю в превосходном Филёвском районе. Там видел и вас на пляже с вашим сынишкой. Такой забавный мальчик. Я хотел бы, чтоб у меня был такой сын.
- Думаю, что у вас есть свой сын. И даже если вы разошлись с его матерью, сын должен получать внимание отца.
- Ваш муж что-то не сильно дарит внимание сыну.
- Кто вам сказал? Татьяна Семёновна? Скажите ей, что я рада этому. Потому что внимание моего бывшего мужа может навредить Олежке. Бывший мой муж сильно пьёт. Потому лучше, что он не интересуется, в пьяном настроении, малышом – так спокойней и мне, и сыну.
- Я не пью, но жена моя бывшая тоже мечтает, чтоб я не очень интересовался сыном.
- Вот это уж ваши с ней дела. А мне, простите, своих дел хватает. Поищите себе другую даму для проведения досуга.
- Но в вашем детском саду вы и Оля – самые те, кто подходит нам с братом по возрасту.
- Ошибаетесь, есть ещё медсестра, которую ваша тётя очень любит.
- Потому что медсестра таскала ещё в Москве тете продукты на дом.
- Из продуктов детского сада, добавьте. И вы ели те продукты, которые не получали дети. В Москве, я не возражала, если детей не докармливали – остальное питание они получали дома. Но здесь, если почувствую, что дети голодают, подниму крик.
- Понял. И брату скажу, что приезжая, мы отнимаем еду от детей. А если приезжать перестанем, вернее питаться за счёт детей, вы станете встречаться со мной? Вы скажете мне обо всех ваших выходных днях, а я стану приезжать тайком от тёти, и подстерегать вас. Встречать возле самого вашего выхода из ворот и ехать с вами электричкой. И говорить. Говорить! Потому чувствую, что человек вы необычный.
- Мне очень приятны ваши чувствования, - с иронией отозвалась Калерия. – Но честное слово, мне некогда даже разговаривать, когда еду в Москву. Тётя ваша говорила, наверное, что мы учимся с Галиной Ефимовной. В электричке, если удаётся сесть, чаще всего читаю конспекты.
Реле казалось, что она раз и навсегда отказала племяннику Татьяны Семёновны. Но он, иногда всё же встречал её, когда случался выходной день, и она ехала на учёбу или на экзамены. Один раз. Два. Кто ему давал такие сведения – она не выясняла. И Реля стала демонстративно доставать конспекты в электричке и читать их в присутствии молодого человека. Ей не хотелось говорить с ним, потому что подозревала, что он так или иначе, а подкармливается за счёт детей.

Вот что вспомнилось Калерии, когда, войдя в их общую спальню, она застала там Зою, прикорнувшую на своей кровати. Включив свет, она увидела, глядевшую в потолок и грустную женщину.
- Ой, извини, Я не знала, что ты сегодня тут ночуешь.
- А что мне делать? Приехал муж со своей сестрой, и я уступила им свою комнату. Платит за эту комнату муж, и мне поставил условие, чтоб пускала иногда их с сестрой.
- Прости, Зоя, но я видела твоего мужа и его сестру – у них совсем не родственные отношения. Это скорей любовники, чего не скрывают.
- От тебя скроешь разве чего?
- Не только от меня. Все знают, что твой муж добивается от тебя развода.
- Получит он развод! Как же!
- А чего упрямиться, Зоя? Ты, открыто, изменяешь мужу, он тебе. И кстати, «сестра» твоего мужа, уже беременная от него. Представит он на суд справку, что ждёт его настоящая жена ребёнка, и дело будет выиграно. Это они так решили, чтоб не полоскать грязное бельё.
- Откуда ты знаешь. Они с тобой делились?
- Нет, Зоя. Мы даже не знакомы. Но вид твоего благородного мужа мне подсказал, что он не хочет доказывать, что ты ему давно изменяешь, он идёт другой дорогой. А не дашь ты ему развод, он обозлится. И мне видится, что сделает тебе так больно, что не обрадуешься.
- Мне твоих предсказаний не надо.
- А зря. Мои предсказания почти всегда исполняются. И до свидания. Я уезжаю в Москву на два дня. Встретимся во вторник, если всё хорошо будет.
- До свидания, пророчица. 

Но едва Калерия вышла за ворота школы, как на неё надвинулась какая-то тень. Думая, что это племянник Татьяны Семёновны, она вскликнула:
- Господи! Валерий? Но когда ты перестанешь меня пугать? Ведь русским языком тебе сказано, что не хочу я с тобой встречаться. Так нет же…
- Это не Валерий, - донёсся жизнерадостный голос Юрия. – Это я, Релья, жду тебя.
- Юра? Ты, разве, не уехал, со своей женой в Москву?
- К нам, в машину попросились чехи – муж с женой – наши соседи.
- И что же? Вы не уместились бы разве в «Фиате»?
- Они ещё везли ребёнка, заболевшего, из другой группы. Думаю, что дитя их совсем не заболело, просто не хочет быть среди чужих людей.
- Многие и русские дети хотели бы домой – к маме и папе, - улыбнулась Реля. – Но ты, Юра, рад, что места в машине не нашлось для тебя?
- Очень! Поеду с тобой, в электричке – это ещё полтора часа быть рядом с тобой. Проведу тебя до дому, удостоверюсь, что с тобой ничего не случилось. А кто такой Валерий?
- Племянник Татьяны Семёновны. Решил погулять летом, вот и преследует меня.
- Как и я?
- Юра, разве можно сравнить твоё ухаживание и его? Ты – мой товарищ по поездкам по Москве и Подмосковью, а он хочет быть чуть ли не мужем.
- Замуж уже предлагал? Был бы я не женатым, тоже с первого дня нашего знакомства предложил бы тебе замуж. Мечтаю о тебе день и ночь. Думаю всё время.
- И есть у тебя время думать обо мне? – улыбнулась Реля в темноте. – Ты же занят своей работой и детьми, больше чем Анна. Пошли к электричке, может, на десять часов успеем.
- Мне всё равно, если и позже уедем, - говорил Юрий, идя с Релей в ногу.
- Но мне не всё равно, Юра. Столько дел надо переделать дома и выспаться хоть раз в неделю. Это такое благо – ты себе не представляешь. А утром мы опять встретимся и поедем в Марфино.
- Ты же назначила день ехать в понедельник.
- Ехать надо в воскресенье. Если там есть экскурсии, то они именно в выходной день.
- Иногда приезжают и в будни, - возразил Юрий. – Мы с тобой заставали так.
- Но меньше, чем в выходной день, согласись. А в понедельник мне надо сдавать экзамен, потому лучше меня не загружать поездкой днём.
- Экзамен же будет вечером!
- Точно. Потому я днём стану готовиться, а вечером пойду сдавать.
- Вот я пристал с этой экскурсией. Ты, наверное, ругаешь меня тайком?
- Нет, Юра. Мне тоже надо развеяться от тяжкой работы. Ведь работать с детьми не только приятно, но и хлопотно. А тут ещё учёба, разумеется. Потому я с удовольствием согласилась на поездку. Посмотреть красивый уголок Подмосковья – это радость.
- А я рад, что могу доставить тебе хоть эту радость.
- Спасибо. Но вот мы и на станции. И, кажется, успеваем на электричку, как я хотела.

Вагон, куда они вошли, был полупустой. В субботу все ехали не в Москву, а из Москвы – на дачи. Юрий с Релей сели друг против друга и проговорили всю дорогу. В Москве Калерия попыталась внушить поляку, что будет лучше, если он поедет домой к себе, а она должна ехать на другом транспорте. Но Юрий настоял, что должен провести до дому. Зашли на скверик по пути и сели на скамейку. Тут Юрий не выдержал и, прижав к себе Релю, нашёл её губы. Поцелуй был неожиданным, но прекрасным. Однако он дал Реле возможность заявить протест:
- Юра, так нельзя! Если ты ещё раз так сделаешь, мы не сможем быть друзьями.
- Прости, но я не удержался. Всё время думаю о том, чтоб ты мне родила ребёнка.
- У тебя есть трое детей. Зачем тебе ещё один?
- Но все мои трое детей не стоят одного твоего Олежки. Я был бы рад иметь ребёнка от тебя. Знаю, что это невозможно, но мечтать ты мне не запретишь.
- Юра, мне так тяжело достался Олежка, что я не смогла бы родить тебе ребёнка. Тем более не от мужа, а от любовника.
- У нас, в Польше, не бросают детей, даже если они не от жены. Даже наоборот.
- Это у вас, в Польше. Но ты же не останешься жить в России, значит, я стала бы воспитывать и второго ребёнка одна. А это очень тяжело, Юра, ты сам видишь.
- Но я приезжал бы к вам не раз в год, как буду потом ездить в Россию, а раз в месяц. И дитя своё, я обеспечу. Ты не станешь так нуждаться в деньгах, как с Олежкой. И ты бы приезжала к нам, в Польшу с Олежкой и сыном моим. Аня не против вас принимать.
- Боже мой! Ты даже с Аней говорил об этом?
- Да. Мы с Аней давно не живём как муж с женой, а как друзья. Её я не кину – у нас, католиков и дипломатов, жён бросать нельзя, но иметь других жён можно.
- Какая несправедливость. Почему же Ане нельзя завести себе любовника, от которого бы она родила дитя.
- А Аня и родила. Первый её сын – Петька – не от меня. Но замуж она вышла за меня и очень боялась, что я не признаю Петьку сыном. Потому Пётр и родился не совсем здоровым.
- Аня мне рассказывала о Пете. Но говорила, что ждала его, а ты уехал во Францию один – потому Петя не совсем здоров.
- Вообще-то Петя здоров физически. Он не здоров умственно – плохо учится. А если правду сказать – не учится совсем. За четыре года читать на польском языке не научился.
- Может он на русском языке читает?
- Если б это было так. Но на русском языке он только говорит и понимает и то я рад.
- Не грусти, Юра. Будет он читать на польском языке – куда Петя твой денется. Но мне пора. Спасибо, что проводил. – Калерия поднялась со скамейки.
- Нет, нет. – Юрий тоже вскочил и они пошли. - Я доведу тебя до самого порога вашей квартиры. Не бойся, я не попрошусь на ночь. Знаю, что ты меня туда никогда не пригласишь.
- Нет, разумеется, даже днём. У меня не такие хоромы, как в вашей дипломатической квартире. У меня одна комната на двоих с Олежкой, такая же, как у вашей служанки Регины.
- Кстати, Регина передавала тебе привет.
- И ты только сейчас о ней вспомнил? Скажи, пожалуйста, замуж она не собирается за русского, как мне говорила о своих мечтах.
- Регина уже нашла себе парня. Он – инженер, приходил к нам знакомится. Теперь постоянно живёт у нас, но ещё не расписались.
- А если она ребёнка родит от него, не расписанная. Что будете делать?
- Мы не против её росписи, но надо, чтоб родители разрешили и в Польше не противились.
- И у вас бумажная волокита?
- Ещё какая! Польша не отпускает так просто своих подданных.
- Наверное, в каждой стране так? – спросила Реля.
- Так было, после войны. Но сейчас немного лучше стало в Европе с этими делами.
- Значит, Регина останется в России, когда вы отсюда уедете?
       - Останется. Я ей обещал, что добьюсь. Зачем любви мешать?
       - И это правильно. До завтра, Юра. Совсем немного нам осталось до нашей встречи.
       - Да. Но я всё же поцелую тебя ещё раз. – Он насильно притянул Релю к себе и поцеловал.
Оторвавшись, просил прощения: - Больше не буду. Но так мечтал о твоих губах, прямо с ума сходил. Могу я хоть целовать тебя время от времени?
       - Нет! Я ведь тоже человек, Юра, и нельзя меня так раздражать. Иначе я из хорошей собеседницы тебе, превращусь в Мегеру. Вот такую, - Калерия шутя взбила себе волосы, - у которой из головы торчат змеи. Они кусаются, Юра. И не стану никуда с тобой ездить.
       - Понял. Так жду тебя завтра у подъезда в десять часов утра. До Марфино мы доедем за час, в одиннадцать. И не буду больше тебя преследовать поцелуями. Это нам обоим очень тяжко.


                Г л а в а  21.

       Калерия надеялась, что Марфино, на следующий день, сгладит их неловкость своей красотой, расположением и историей его возведения. Они ехали втроем с Аней, которая, не понимая, что Реля ещё под впечатлением смерти парня, терзала её вопросами об истории России. Калерия, хорошо знавшая прошлое своей страны рассказывала ей и Юрию об Иване Грозном, о Петре Великом, о царевне Софье, потом об обеих Екатеринах,  удивляясь себе. История России была тем самым звеном, которое выбило из неё мысли о смерти молодого парня.
       Об Иване Грозном Реля говорила с небольшой охотой, помня о том, что его мать была полячкой.
       - Иван Грозный ещё в детстве был больным человеком. Как сейчас сказали бы, что он был садистом. Любил мучить животных – кашек, собак – издевался над ними, выпускал кровь, подвешивал и любил смотреть на агонию братьев наших меньших. Потом точно так же любил казнить врагов и друзей своих и наблюдал из маленькой башенки Кремля – как они погибают в мучениях.
       - Но и Россию сплотил, - вставила Анна. Она защищала поляка.
       - Сплотил и пока был жив, держал бояр и дворян в узде – те боялись расправ с ними. Но убивает и своего сына – царевича Ивана. Юра, мы с тобой видели эту картину в Третьяковке.
       - Да. Это ужасно, когда отец убивает сына.
- И не осталось у него наследников. Только маленький царевич Дмитрий, которого тоже убивают, уже в короткое царствование Бориса Годунова. – Сама Реля не верила, что царевич Дмитрий погиб. Ей виделось в её снах, что царевич выжил и стал потом не лжецом Дмитрием как, возможно, думают её спутники, а народным мстителем Кудияром, за которым гонялись и не могли поймать опричники Ивана Грозного. Книгу о Кудияре она искала во многих библиотеках: в сельских, в Украине. Потом в Симферополе и в Москве, но пока не находила.
- О царевиче Дмитрии нам рассказывали в Угличе, - вспомнила Анна. – И убили его по распоряжению нового царя? Вот не вспомню его имени, но Пушкин о нём писал, так и назвал.
- Пушкин написал трагедию «Борис Годунов». Наверное, было такое распоряжение, потому что Борис Годунов своего сына хотел посадить на трон. Но в Угличе нам говорили и другое – будто в могилке маленького Дмитрия не нашли тела, только одежды.
- Значит, Дмитрия не убили? Его спасли другие бояре и мать его?
- Наверное, спасли. Хочется в это верить. Но не он потом вёл войска из Литвы на Русь, желая завладеть Московским троном.
- Ты не договариваешь, Реля, - заметила Анна, - что и поляки принимали в этом участие.
- Принимали участие. В то время поляки стремились завладеть Россией.
- Но не удалось. – С некой печалью сказала Анна.
- Не удалось, как потом Наполеону завладеть Россией, как Гитлеру СССР.
- Хорошо сказала, - отозвался Юрий. Он всё время становился арбитром в их с Анной разговорах. Будто разводил их по разные стороны баррикад. – Но расскажи ещё о Петре Великом. Наверное, ты любишь его больше, чем Ивана Грозного?
- Петра уважаю больше, чем Ивана Грозного, - оживилась Калерия. – Пётр, действительно, Россию укрепил, вывел её в Европу. «Окно прорубил» - как сказал великий Поэт.
- Хотя Петру трон тоже достался с большим трудом, - вставила Анна и Реля вздохнула. Она боялась, что полячка обидится на её выпад, сравнения вылазок поляков с Наполеоновским желанием завладеть Россией, а особенно с действиями Гитлера.
- Да. Помните, мы ездили в Загорск, где Троице-Сергиева Лавра?
- Это красивый город, где много церквей?
- И самая главная – Лавра, где живут монахи. Её построил святой Сергий, который очень много сделал для России.
- Да, благословил россиян на борьбу с тевтонскими рыцарями или с монголами – я не помню, - сказала Анна, которая была историком на своей родине, но, как Реля видела, интересовалась и историей других стран.
- Не будем задвигаться так далеко. Если хотите, поговорим об этом в другой раз. – Сказала мягко Калерия. - А сейчас вернёмся к Петру Великому. Его отец имел много детей от разных матерей. А когда умер, на трон вступить было некому, кроме маленького Петра и брата его Ивана. И вот обоих малышей бояре назначают на трон, а регентшей сажают их сестру – Софью, которая с удовольствием правит Россией. Повезло царевне – пока подрастали царевичи, правила страной. Ну, и захотелось ей из регентши стать царицей. Страшно было с властью расставаться – у московских царевен одна дорога – в монастырь. Им не разрешалось выходить замуж за ниже их стоящих людей – дворян, бояр. А заморские короли кто их возьмёт – не очень приданным богаты.
- Зато русские цари брали себе заморских невест и не очень богатых, - заметил Юрий. – Ты знаешь, что Екатерина Вторая была из очень бедной семьи?
- Да и Екатерина Первая не богачка, - обрадовалась Анна. – Отдавалась во время войны солдатам, за кусок хлеба. Только когда Пётр женился на ней, стала важной дамой.
- Всё это я знаю, - улыбнулась Реля. – Но вернёмся к Софье. К сожалению, правила она, не так, как правил бы мужчина, потому бояре недовольны царевной. И ждут, когда вырастет Пётр, которому многие предсказывали, в том числе и астрологи, что будет он деловым царём. А Софье обидно. Ей уже хочется быть полновластной царицей, как я говорила. И посылает она к Петру убийц. Семнадцатилетний Пётр бежит ночью, в ночной рубашке в Троице – Лавру.
- Так вот почему ты о Лавре вспоминала, - догадался Юрий, который сидел за рулём, Анна рядом с ним, а Калерия на заднем сидении. Чтоб видеть Релю, Юрий направил зеркальце в её сторону. Калерия сделала вид, что не заметила. Юрий всегда хотел видеть её лицо при разговоре, а особенно глаза. Но в Релиной власти было показывать ему свои глаза или нет. Она могла чуть подвинуться в сторону, и Юрий не посмел бы направлять зеркало вслед за ней.
- Да, - сказала она, подвинувшись на широком сидении. - Молодой Пётр бежит к монахам, и к нему в Лавру стали стекаться бояре с дружинами. Битв не было, Софье пришлось смириться.
- Но Пётр всё же заслал её в монастырь, - отметила Анна.
- Что делать? Она же точила на него нож. Этого прощать нельзя. К тому же она бы не смирилась на воле, всё равно бы копала под Петра. Освободившись от Софьи, Пётр стал более самостоятельным. Ему повезло, наверное, с учителями. Или он сам был таким целеустремлённым человеком. Пётр повёл Россию к процветанию. При нём науки, ремёсла буквально ожили. Флот Пётр построил мощный. Сам работал на строительстве флота как плотник. Но для этого тайно ездил в Голландию, чтоб посмотреть, как они корабли строят.
- Ты расскажи, лучше, как Пётр несколько раз женился, любовниц имел, - пошутила Анна.
- Разве это интересно? – удивилась Калерия. – Мне было любопытно читать о нём книги, как о царе-реформаторе. А женщины уходили-приходили в жизни Петра, как и у ваших королей. Достаточно вспомнить вашего ловеласа Августа Третьего, который графиню Коссель посадил в крепость. – Она опять испугалась своего замечания. Анна может обидеться.
- Ты, оказывается, и польскую историю знаешь? – заинтересовался Юрий.
- Может не так хорошо, как вы, но читать о Польше приходилось. В отличие от Петра, Август не занимался делами государства, а исключительно женщинами – так мне кажется.
- Но, может быть, хоть немного и государством занимался? – дразнил её Юрий. – Хотя я, на его месте, тоже бы занимался исключительно красивыми женщинами.
       - Да! – добродушно добавила Анна. – А если бы они не слушались, сажал по крепостям.
       - Оставим Августа Третьего, с его женщинами, вернёмся к Петру Первому. – Калерия старалась помирить супругов. -  Имение Марфино, куда мы теперь едем, стоилось как раз в эпоху Петра. Так и говорят – это построено в эпоху Петра Первого. Строил его Борис Голицын – приближённый к особе Петра Первого. У Софьи тоже был приближённый из семьи Голицыных – Василий – двоюродный брат Бориса. Если бы Софья дала умному Василию сделать реформы, как он хотел, то, возможно, Софья стала бы сильной царицей. Но она посылала Василия, которого очень любила, на войну. А войны Василий проигрывал. И вот то один брат, то другой находятся близко к трону. Но каждый раз выручают друг друга. Когда Софью увозят в монастырь, то её любовника не казнят, как можно было подумать, а ссылают в провинцию, чтоб сидел там смирно и не высовывался.
       - Если его сослали в такое имение как Марфино, то ему повезло, - отозвался Юрий. – Мы видим, наконец, этот прекрасный замок. Выходите, дамы, и примыкайте к любой экскурсии, а я поставлю машину и присоединюсь к вам.


                Г л а в а  22.

       Вначале Релю и Аню поразило потрясающее всех озеро, в котором отражалась как в зеркале, розовая усадьба. Роскошный дом стоял не на берегу, а как бы вдалеке, на пригорке, но был хорошо виден в прозрачных водах озера. Вот это несоответствие поражало – как надо было рассчитать архитектору, чтобы барский дом смотрелся в озеро, любуясь своей красотой. Потом обоих – и русскую и полячку сразило обилие приехавших издалека людей. Они были сгруппированы возле экскурсоводов человек по двадцать, тридцать и обходили озеро, слушая и любуясь красотой усадьбы. Группы одна за другой исчезали, казалось, на ровном месте, потом появлялись уже на изящном мостике и двигались в сторону загадочного дома, как завороженные.
       Реля с Аней пристроились к самой последней и пока ещё не очень многочисленной группе. Но Аня рассеянно оглядывалась на стоянку машин, наблюдая, как Юрий пристраивает их «Фиат», возле которого тут же собирались водители других машин. Так было всегда, куда бы, они не приезжали, – возле представительской машины толпились любители быстрых коней. Потом Анна вдруг нашла в соседней экскурсии земляка, по-видимому, слабо знающего русский язык, и взялась иногда переводить слова экскурсовода. Делала это она назло Юрию, как догадалась Реля. Мол, видишь, и в меня могут внезапно полюбить, потому что смотрели они с поляком друг на друга затуманенными глазами. Может, Аня встретила когда-то любимого человека? Тогда ей повезло. Не всё же Юрию влюбляться в женщин и не скрывать это, пусть и Анна ему чуть изменит.
       Калерия, краешком глаза наблюдая за перешедшей во влюблённое состояние  Анной, вдруг вздрогнула. Экскурсию вёл человек, в точности похожий на её покойного, любимого учителя Павла Петровича. Он был не только любимым учителем, но и первой любовью тринадцатилетней девушки. Павел тоже любил её, обещал учить не только в школе, но и в институте, так как предугадывал, что мать Рели не станет учить после школы непокорную дочь. Шутил, что не только выучит, но и возьмёт замуж, когда Реля станет взрослой, разумеется, если сама девушка не будет противиться. И кто бы противился красивейшему человеку, не только внешне, но и душой? В себе Калерия, в то время была уверена, что вырастет, выучится и, если Павел к тому времени не женится на другой девушке, станет его женой. Но люди предполагают, а Бог располагает. Боженька захотел забрать Павла к себе. Впрочем, от деда, и от других людей, связанных с Космосом, Калерия знала, что Павел попал на Тарелку, что, впрочем, одно и тоже что к Богу. Летающие на Тарелках инопланетяне были слугами Бога – в этом Реля была уверена. И видно хорошими слугами, если им разрешалось брать убитых внезапно людей и оживлять их, возить по Космосу, иногда опуская на Землю, с тем, чтобы люди эти встречались с оставленными ими на земле любимыми.
       Вообще-то от Пушкина и по позднее встреченному в поезде Степану, Калерия знала, что как раз с любимыми возрождённым не разрешалось встречаться, взятым на Тарелку. Но вот он, Павел стоял перед ней и видно всё меняется не только на Земле, но и в Космосе, раз им разрешили увидеться. И не только видеться, но и поговорить она сможет с этим дивным экскурсоводом, задавая ему разные вопросы. Но, прежде всего, как бы узнать, как его зовут? Наверное, он представился людям, когда Реля выходила из машины. А теперь говорит о планировке прорытых озёр, насыпанных островов впереди усадьбы, ведёт людей вокруг озера, не давая ей вставить хотя бы слово. Повёл на удивительный мост, будто бы построенный во времена рыцарства. Рассказав об удивительном, обратил внимание на церковь Петра, построенной при Борисе Голицыне. Прошли ещё десяток шагов, и вот перед ними открылась другая церковь, скрытая до этого деревьями и ландшафтом. Это диво отрылось, а церковь Петра исчезла. Всё было так ошеломляюще – строители использовали каждую складочку на земле, и каждый рельеф, что, и, спустя столько времени, оставалось лишь ахать. Что люди и делали. А Реля, будто загипнотизированная, ходила за удивительным экскурсоводом. Голос Павла её вел за собой:
       - Да-да! Замок этот построен в стиле «Ах-ах». А первоначально это был классический стиль времён Петра Первого, потому что стили менялись на Руси, в зависимости от времён и царствований. Во времена Екатерины Второй усадьба передаётся в пользование графа-фельдмаршала Салтыкова. Это был тот самый печально знаменитый Салтыков, который во времена царствования Елизаветы, дочери Петра 1, вёл русские войска против Фридриха Второго и одерживал победы. Но дочь Петра прикована к постели, а наследник её считает Фридриха  Второго не противником, а наставником и лучшим другом. Кто это был, девушка? – Зелёные, пронзительны глаза экскурсовода, остановились на лице Рели, смеясь: - Отвечайте! Вы же хорошо учились в школе.
       - Хорошо училась под вашим мудрым преподаванием, - дерзко ответила Калерия. – А был этот недотёпа Петром Третьим, совсем не таким умным, как его прапрадед.
       - Правильно. Вы хорошо знаете историю, как и литературу когда-то. Встаньте, пожалуйста, ко мне ближе, будете моим консультантом. Видите, - обратился к экскурсантам с обаятельной улыбкой, которую так хорошо помнила Реля, - встретил бывшую ученицу. Бывают же чудеса на свете. Вы не поверите, но для меня эта встреча, не менее потрясающая, чем Марфино, хотя его я вижу первый раз, как и вы.
- Из учителя литературы или истории перешли работать в экскурсоводы? Интересно? – спросила кокетливо средних лет женщина, которая своей раскраской лица напомнила Калерии Галину Николаевну. Наверное, и эта дама по два часа сидит перед зеркалом, чтоб выйти из дома. А, наведя все краски на лицо, считают себя неповторимыми.
- Экскурсия – это разовое мероприятие. – Павел даже не взглянул на красотку, будто чувствуя, что Реле она неприятна. - Заехал случайно в Москву и вот решил потренировать мою память, проведя экскурсию в Марфино.
- Какой же широкий у вас обзор!
- Кругозор Вы хотели сказать? Но хватит лирики. Постояли на этом романтическом мостике, полюбовались красотой озера, теперь пойдёмте к усадьбе. И ещё немного истории. Во время Пугачёвского бунта Салтыков становится генерал-губернатором Москвы, где в то время свирепствовала холера. И вот умеющий побеждать видимого врага генерал, испугался врага  невидимого и сбежал в своё Подмосковное Марфино. Здесь он вскоре и умирает. Разгневанная Екатерина приказала трусливого фельдмаршала не хоронить. Неизвестно, что бы стало с телом Салтыкова, не встань на караул к его гробу Пётр Панин. Кто был Панин, товарищ ассистент?
- Не ассистент, а консультант, - улыбаясь, поправила Калерия. – А теперь по вопросу. Пётр Панин был генералом и родным братом умного и хитрого царедворца Никиты Панина. А Никита Панин, в свою очередь был первым советником Екатерины Второй, после фаворита Григория Потёмкина. Но в отличие от дипломатичного брата, Пётр Панин считал нужным говорить всё, что думает, даже императрице, поэтому Екатерина Вторая держала его на расстоянии.
- Но хоть и не допускала в царские покои, однако побаивалась прямолинейного генерала, – улыбнулся Павел. - И вот такой человек становиться у гроба своего товарища. Как думаете, ученица моя, похоронили Салтыкова?
- Разумеется, - Калерия улыбнулась радостно, - ведь Пётр Панин громко гласно заявил, что не сойдёт с места, пока бывшему товарищу не воздадут почести.
- Правильно. Салтыкова похоронили, как положено.
- Да были люди в их время, не то, что нынешнее племя, - вздохнул кто-то из экскурсантов почти по Лермонтову.
- Храбрые люди были и есть во все времена, - опять хотела завладеть Павловым вниманием накрашенная дамочка, пытаясь встать впереди Калерии.
- Извините, но не надо отталкивать меня, - шепнула ей Реля. – Разрешите мне поговорить со своим бывшим учителем. Я не видела его почти двенадцать лет.
- Подумаешь, я своих учителей не видела уже почти двадцать лет. И не стремлюсь их видеть. Хотя, если бы у меня был такой учитель, то бегала бы в школу каждый день, пока не завоевала такого красавца. Ты-то как проворонила?
- Мы с ним живём в разных местах. – «И в разных измерениях», - подумала с грустью Реля. Но не скажешь же всего этого нахальной особе.
- Ладно. Не стану вам мешать. Поговори. Но потом, уж извини, повезу его на остров Любви. Надеюсь, что твой учитель страстный мужчина?
На что Реля не ответила. Она не знала, какой Павел мужчина – они даже не целовались по причине её малолетства. А если бы даже знала, не ответила бы наглой женщине.
Остров Любви красовался как раз напротив того места, на котором они стояли и Павел, рассказывая о нём, поглядывал, чтоб Реля находилась рядом. Вскоре разрешил экскурсантом гулять по парку, ещё раз пройтись там, где они уже были. На этом экскурсия закончилась. Все разбрелись в разные стороны.
- Что, дорогая ученица, узнала меня?
- Узнала. Но забыла, как вас зовут, - лукавила Реля. – Не подскажете?
- Ты знаешь, как меня зовут. Не хитри. А птицу канарейку, которая сегодня заставила петь мою душу, зовут Релька.
- Знакомый пароль. Так говорил мне Степан в Симферополе. Сказал и исчез. Ты не исчезнешь? – Калерия вспомнила, что иногда с Павлом говорила на «ты». Тем более, что теперь они не только сравнялись в возрасте, но Реля была старше. Впрочем, Павел выглядел по возрасту тридцатилетним, но не двадцати двух летним, когда он расстались.
- Я бы рад, но сама знаешь, по деду Пушкину как нам разрешают общаться со своими самыми любимыми. Это Саша выхлопотал мне такую льготу. Разрешили выйти с тобой на связь таким образом. А теперь, прощай! Увидел тебя, и стало так легко, что ещё пролетаю в Космосе столько лет, пока опять разрешат вот так встретиться. Внезапно!
- А в сновидениях, как дед Пушкин?
- Хотелось бы, но не разрешают, чтоб не мешал тебе жить полнокровной жизнью и любить. А вон и твой поклонник поляк исходит ревностью.
- Что? – Калерия вспомнила о Юрии и оглянулась. Он издали ревновал её глазами, страдая. Хорошо, что Анна уже катила со знакомым на лодке, к острову Любви. Калерия помахала Юрию рукой, призывая не ревновать, а понять, что встретилась с первой любовью, но тщетно. Юрий, увидев, что она, наконец, обратила на него глаза, ринулся к ней. Калерия с тревогой следила за ревнивцем. А когда хотела сказать что-то Павлу, его рядом не было. Обратил её внимание на Юрия, и исчез. Как Степан в Симферополе? Но каким образом они исчезают? Растворяются в воздухе?
- Где? Где ваш учитель? – подскочила крашенная дамочка. – Я сплаваю с ним на остров.
- Успокойтесь. Мой учитель женат и любит свою жену. Он ей не изменяет.
- Ишь ты, поди ж ты! А кто это к вам спешит? Тоже красивый мужчина. Вы их собираете как коллекцию?
- Не говорите глупостей. И не приставайте к этому человеку. Он – дипломат. Вы же не хотите, чтоб вас забрали на Лубянку и допрашивали по поводу приставания к иностранцам?
Сама Калерия была пронзена встречей с Павлом. Потому не слушала реплик Юрия, когда поляк старался уколоть, как можно больней. Она улыбалась Юрию, отвечала что-то, но всей душой была ещё с Павлом. Показали ей дорогого человека на полчаса? Час? Калерия взглянула на часики и удивилась. Два с половиной часа вёл экскурсию Павел, а ей показалось несколько минут. Всё промелькнуло как во сне, с дедом Пушкиным. Прилетит дед, они говорят, вроде много, а исчезнет, оказывается, что Реля не выяснила с ним и половины того, что хотела.
       - «Где ты сейчас, мой дорогой? Улетел стремительно на Тарелку? Бродишь, незримым, возле меня? Слушаешь наш разговор с Юрием? Откуда знал, что я сегодня приеду в Марфино? Или сам меня навёл на эту мысль, ехать только сюда, больше никуда? Или, если бы я оказалась в Троице-Сергиевой Лавре или в Архангельском, ты прилетел бы туда? И вёл экскурсию?»


                Г л а в а 23.

       Но по причине вероятности, после радостей приходят неприятности. Сдав успешно экзамен, Калерия в тот же вечер возвратилась на дачу. Неприятность встретила её у ворот:
       - Калерия Олеговна! - тучная Татьяна Семёновна шла ей навстречу. – Как хорошо, что вы приехали. У детей почти во всех группах дизентерия. Это Галина Ефимовна угостила всех ягодой, которую привезли родители.
       - Галина Ефимовна, что же, не мыла ягоды?
       - Мыла при мне, в трёх водах и окатила кипятком, но видимо некоторые ягоды уже впитали бациллу. Самое неприятное, что взрослые заболели, сотрудники.
       - Батюшки! Как могли взрослые заболеть?
       - Галина Ефимовна всех угощала, не только детей. Вы не ели?
       - Бог миловал. Видно, Галина Ефимовна травила детей не в мою смену.
       - Малыши ваши пока ещё держатся, но у некоторых уже есть понос.
       - А как в старшей группе? Где Олежка мой находится!
       - Вот там больше всего уже отправили детей в инфекционную больницу, в Москву.
       - Какой ужас. В этой группе почти одни дети сотрудников.
       - Всего пятеро, никто из них ещё не заболел. Ваш Олег тоже держится. Он, как сказала мне Галина Ефимовна, к ягодам почти не прикасался.
       - Господи, пронеси беду! Иначе я Галине Ефимовне голову оторву.
- Я уже ей голову почти оторвала за ротозейство. Уже жалею, что не вас поставила быть медсестрой. Но насколько мне помниться, вы отказались.
- Ладно, Татьяна Семёновна, я пойду сейчас проверю здоровья сына и мне пора сменять Марфу. Как она? Не очень испугалась, что такое свалилось на детский сад?
- А, этой матери и воспитательнице всё равно, что творится. Она не страдала, когда её сына отправили в инфекционную больницу. Наверное, и не навестит мальчонку в больнице. А что же вы, Калерия, не интересуетесь, кто из сотрудников заболел?
- А вы мне скажете?
- Чего скрывать? Вы и так узнаете. Одна из поваров, та, которая тонкая дама. Вот забыла, как её звать. Татарские имена мне не очень запоминаются.
- Фатима?
- Нет, не она, а вторая её подруга поехала самая первая в больницу. Потом за ней увезли музыкального работника, Станислава Львовича.
- Вот незадача. У него же ведь недавно родился ребёнок, как же его жена будет навещать?
- А это и не требуется. Фатима – его любовница станет навещать нашего убогого. Уже он прислал ей письмо, где нарисовал себя в гробу и крик, что его плохо кормят.
- Вот, Татьяна Семёновна, говорил ли вам некто, чтоб не брали этого бездарного лодыря? Работать он с детьми не умеет, а изображать из себя умирающего может. – Калерия вспомнила, как Станислав вёл занятия музыкой, ещё в Москве. Пришёл в их детский сад музыкальный работник ещё до Нового года. Маленький ростом, убогий лицом по причине постоянных попоек, но всё равно вызвал заинтересованность маленьких женщин. На него клюнула было Галина Ефимовна, которая сама была тоже маленького роста. И видимо добилась успеха, но не надолго, потому что музыкант был скуп, объясняя это тем, что у него жена в положении. А Галка могла лишь кормить его, таская продукты с кухни, а поить, по всей вероятности, отказывалась. Её могли выгнать из детского сада, устраивай медсестра там попойки. Но потом на музыкального работника положила глаз Фатима-повар. И отбила его от Галины, хотя сама была в четыре раза толще худосочного мужчины и на голову выше и в два раза старше. Но денег у Фатимы было много, потому что кроме продуктов из детского сада, которыми она кормила не только Станислава и свою семью, толстая повариха ещё спекулировала вещами. Дефицитные вещи ей приносили из модных магазинов, и она продавала их не только в детском саду, но и на стороне. Уж как она крутилась, но была и сыта, работая на кухне, кормила свою семью и красавца мужа, одевала сыновей и мужа модно. Калерия подозревала, что и муж гуляет от толстой жены. Но когда Фатима «закрутила роман» с музыкальным работником, это стала ясно всем. Станислав Львович превратился из замухрышки с мятыми штанами в такого модника, что его беременная жена догадалась, откуда ветер дует, и приезжала уже в Клязьму жаловаться на мужа заведующей. На что Татьяна Семёновна разгневалась и хотела уволить «негодяя», но вскоре передумала. Она также зависела от поваров, потому что и к ней приезжали её племянники, на дачу, и их надо было кормить. Расставаться с денежной и «щедрой», за счёт детей, Фатимой было не в её планах. Их заведующая тоже пользовалась услугами повара не только в отношении пищи, но «одевала» её Фатима громадными вещами, которые доставала специально для Татьяны Семёновны.
- Мне музыканта не жалко. – Татьяна Семёновна не стала углублять вопроса о лодыре, будто прочтя мысли Калерии. - А вот воспитательница одна поехала вслед за ним в больницу.
- Не Оля, случайно заболела? – Забеспокоилась Реля.
- Олечка Викторовна здоровенькая. Зоя умчалась вслед за музыкальным работником.
- Вот это фокус! А как же её?.. – Калерия прикусила язык, но было поздно.
- Молодой любовник, вы хотите сказать? Или девочку её пожалели?
- Конечно, дочь. Если она вместе с матерью станет болеть в одной больнице – Зоя её слопает, вместе с инфекцией.
- Дочь Зои здоровая, и её увёз домой отец.
- Вы меня успокоили. А теперь побегу к сыну и на смену Марфе. – «Ой, - подумала Реля. – Марфа и Марфино – одного корня. Видимо кто-то в роду Голицыных, строивших усадьбу, имел в роду женщину с таким именем. Как жаль, что я это не услышала от любимого экскурсовода. Или пролетело мимо ушей? Интересно, кто из Голицыных был Марфой? И какая та женщина была, что в честь неё названа усадьба? Но о чём ты думаешь, девушка? Когда надо тревожиться о сыне и детях своих?»

Но, успокоившись по поводу здоровья сына и своих малышей, она провела вторую половину дня в воспоминаниях о Марфино, рассказывая о том Ольге, которая освободилась от утренней смены и пришла к Реле на площадку.   
- Как ты съездила в Марфино? Красивое оно? Понравилось ли твоим полякам? Начни с самой поездки вашей, почти с Москвы.
- Вначале мы посмотрели Москву воскресную – почти свободную от машин, и поговорили, как не странно, о телевизорах. Я за то, чтоб телевизор покупать, чтоб Олежка рос, развиваясь на таких передачах как «В мире животных» и «Клуб кино-путешественников».
- Это интереснейшие передачи – Олежке понравятся.
- Они уже нравятся ему – он их смотрит у соседей. Но я мечтаю купить ему свой телевизор.
- Как ты это сделаешь?
- Деньги, которые получаю сейчас, складываю на сберкнижку, и осенью у нас будет на первый взнос. Какой первый взнос, хочешь спросить ты?
- Вот  именно.
- Телевизор куплю в рассрочку. Я так себе зимнее пальто покупала. Полгода за него выплачивала. А первый взнос – самый большой. Зато потом платить много меньше.
- Но каждый месяц, да? Это я своим родным подскажу. Неужели мы не сможем тоже так купить телевизор.
- Сможете. А поляки мои хоть и имеют телевизор, его не смотрят. Предпочитают общение с людьми. Это, наверное, правильно, но и что в мире есть прекрасного тоже надо знать.
- Киножурнал «Хочу всё знать» тоже твоему Олежке понравится. Но что ещё говорили?
- Ты не представляешь. Аня завела разговор в историю. Об Иване Грозном начала меня спрашивать. Я бы и рада об этом деспоте рассказать больше, но он же поляк.
- Как поляк? Царь и поляк?
- Милая моя! Да у нас не одного русского царя, кроме Петра 1 не было. Иван Грозный от полячки родился. Ведь отец Ивана – Василий – посадив свою безродную царицу в монастырь в Угличе, женился потом на полячке.
- Наверное, от матери Иван Грозный и был таким суровым?
- Не знаю, от матери ли, но рос мальчишка уже деспотом. Мучил кошек и любил смотреть, как они умирают, в агонии. Вот эту тему мне никак не хотелось муссировать. Перевела на Петра 1, хотя и этот царь, русских кровей был довольно суров, зато державу создал. И убивал также как Иван Грозный. Правда, друзей своих не казнил и не смотрел на их муки.
- Вот об этом вы говорили?
- Представь себе. И я должна была в историю Руси углубиться, потому что задели в разговорах Загорск, где находится Троице-Сергиева Лавра, куда Пётр 1 бежал мальчишкой, в ночной рубашке, прячась от ножей слуг царевны Софьи, которая тогда Россией правила.
- Сколько ты знаешь, Реля. Я бы не могла так говорить с иностранцами.
- А это наша история, Оля. И если уж они заинтересовались ею, я должна рассказывать. И тебе советую прочитать «Пётр 1» - там много о Петре сказано, о его правлении.
- Прочту, обязательно. А о чём ещё говорили?
- Естественно о самом Марфине – ту малость, которую я когда-то читала об этом имении. Но мои воспоминания – это в основном история построения, кто да когда строил это имение. А самое главное было впереди. Наконец, приехали, и пока Юрий ставил машину где-то среди многих машин, которые там были, мы с Аней замерли перед красотой розового строения, которое отражалось в воде. Представь, Оль, замок стоит не у самого озера, но отражается в нём. И всё это сам дом, загадочный мостик, ведущий к зданиям, церквушки, прячущиеся за пригорками – всё это создаёт такой эффект, что люди ходят следом за экскурсоводам и только раздаётся: - «Ах!» Замок в стиле «Ах!»
- Неужели люди ахают?
- Ты знаешь, просто восторг разбирает. Даже меня, немало повидавшую на Юге Украины и в Крыму, я уж не говорю о Золотом кольце Москвы, это Марфино привело в неописуемое состояние. Загадки везде. Можно прямо сказать, что это – шкатулка с загадками. – Калерия вспомнила, что в Симферополе подруга Женя называла её «Шкатулка с загадками», но говорить об этом не стала. Какая она «Шкатулка», по сравнению с загадочным Марфино.      
- Загадки?
- Да. Всё построено так замысловато, что вот мы начали осмотр с последней экскурсией, а впереди нас где-то шли десять и исчезали за какими-то холмами. Потом появлялись, шли по мостку, сохранившемуся ещё от правления Петра 1, потому что и усадьба была возведена в его царствование. Потом усадьба переходила много раз из рук в руки, потому что владельцы, то ли беднели, то ли, может быть, уезжали куда-то – но это уже мои мысли, потому что я от такой усадьбы никуда бы не уехала.
- Возможно, что и им надоедали все эти причуды. К тому же наезжают соседи, и всё им покажи, да расскажи, ещё обедом накорми, спать уложи в этой загадочной шкатулке.
- Ты права, даже такие замечательные усадьбы могут надоесть, и потянет за границу. Это я, не подумав, сказала, что никуда бы не уехала. И хорошо, что Марфино переходило из рук в руки. К новым хозяевам приезжали новые гости, и больше людей посмотрело это чудо. А нашу экскурсию вёл человек, напомнивший мне первую любовь, погибшего Павла и так рассказывал замечательно, что я просочилась сквозь неплотно стоявших людей прямо к нему. И представь себе, он тоже обратил на меня внимание, рассказывал, будто мне одной. Так было у меня уже не раз. Экскурсоводы тоже выискивают в толпе заинтересованных людей и обращают на них больше внимания.
- Быть может, это и был Павел? Спустился с небес, чтобы тебе одной раскрыть тайны этой усадьбы? Ты мне говорила, что он был из дворянского рода. Возможно, что и усадьба когда-то принадлежала им?
- Я тоже так подумала. Потому что ходила за ним как нитка за иголкой. И какая-то связь между нами возникла. Глазами мы понимали друг друга. И его, вроде тоже никто больше не интересовал. Рассказывая о чём-то, он смотрел на меня, а я на то, о чем он говорил, но чувствовала взгляд его зелёных глаз – точно такие глазищи были у Павла, - Калерии не хотелось говорить, что это и был Павел.
- Здорово, Реля, вот так повстречать человека, которого ты будто потеряла, но который помнит о тебе, и вот явился, чтоб показать тебе то место, где он жил.   А Юрий не ревновал? Хотя он, наверное, при жене не ревнует?
- Он ревновал жутко. И Аню это смутило или рассердило, но она перешла к другой группе, где увидела знакомого поляка и переводила ему слова экскурсовода на польский язык. Я всё это отмечала краешком глаза, но оторваться от человека, напомнившего мне первую любовь, не могла. Юрий, будто чувствуя, что всё это имеет для меня интерес, тоже просочился ко мне сквозь редких слушателей. Я говорю редких экскурсантов, потому что многие останавливались возле проходимых чудес, и оставались фотографироваться на их фоне. И зря, потому что пропускали следующий объект и рассказ о нём. А фотографироваться можно было потом, когда дали свободное время. В это время многие поплыли на лодках на остров Любви – это где-то на середине озера. И если бы экскурсовод поплыл с ними, я бы тоже отважилась. Но он водил меня ещё по аллеям парка, именно меня, потому что от экскурсии осталось человек пять.
- А где были в это время Юрий и Анна?
- Анна со своим знакомым тоже каталась на лодке. А Юрий ходил сзади нашей маленькой группы, и ревновал. Потому что накануне у нас состоялся разговор куда поехать. Он предлагал Архангельское – имение семейства Юсуповых – тоже очень интересное. Я хотела в Загорск, но вдруг резко свернула на Марфино, и уже не меняла своё желание.
- Уж не погибший ли Павел тебе его внушил, чтоб показать тебе, где, возможно, жили его предки? – Загорелись голубые Ольгины глаза. Ей было приятно узнать, что когда-то погибший Серёжа вдруг покажет ей одно из чудес его прошлой жизни.
- Это был он, Оля! – Призналась, наконец, Калерия. - Вот таким образом он проявился передо мной, как когда-то дед Пушкин пятилетней девочке. Дед, своим появлением дал мне возможность читать, а Павел провёл экскурсию так интересно, как когда-то он преподавал мне, уже тринадцатилетней, литературу.
- Реля, поэтому тебе Марфино запомнится так, как не одно из Подмосковных чудес, которые ты видела?
- Наверное. И самое главное, что я спросила экскурсовода, как его зовут. Извинилась, что не знаю, потому, что опоздала к началу экскурсии. – Калерии не хотелось признаваться, что они сразу узнали друг друга.
- Что он ответил? – У Ольги заплясали лучики в глазах.
- Он не ответил, но дал понять, что я не ошибаюсь. Потом нагнулся к моему уху и прошептал: - «А птицу Канарейку, которая заставила сегодня петь мою душу, зовут Релька».
- Как мы угадали! – Ольга подскочила на скамейке. – Везёт тебе, «Птица Канарейка». А Юрий пусть не ревнует. Имеешь ты право, через столько лет, встретиться со своей любовью?
- Юрий, как земной человек, на обратном пути «отомстил» мне. По дороге, когда мы ехали обратно, подхватил в машину довольно приятную на вид, пьяную молодую женщину, в красивейшем платье.
- Пьяная и в красивом платье?
- Да. Села она на первом сидении, которое уступила ей Анна, потому что моднице, сильно выпившей, ехать было до соседнего села – видно там собиралась ещё куролесить. Села как королева, не замечая ни Анны, ни меня – всё её внимание было уделено машине и Юрию. Машину, едва загрузив туда своё пьяное Величество, она опознала, как дипломатическую. А Юрия, само собой, отметила как посла, в лучшем случае атташе. И Юрий, мстя мне, за то, что я как ниточка за иголкой ходила за экскурсоводом, завёл с ней разговор  о Польше, откуда он родом. Даже, что дипломат сказал. Впрочем, женщина по машине определила. Сама она эти вопросы задавала. И договорились до того, что она хотела бы увидеть Польшу. И что ты думаешь? Он сказал, что когда вернуться они в Польшу, сможет ей сделать вызов. И уже когда он довёз пьяную женщину до соседней деревни, вывел её из машины и на наших с Аней глазах, записал адрес, чтоб выслать ей вызов. Или переписываться с ней, а, может, и приехать.
- Аня, наверное, ревностью изошла. А ты?
- Я совсем не ревновала – всё ещё дышала встречей с Павлом. Но когда мы отъехали, заметила, что Юрий очень неразборчив в знакомствах, что дипломату делать не стоило. Аня меня поддержала. И добавила, что пьяная девка внесла в салон не только запах перепоя, но и ещё какой-то неприятный запах. Юрий удивился и спросил меня, чувствую ли я этот запах?
- Ты поддержала Анну?
- Сказала правду. Я чувствовала этот запах – такой был у Галины Николаевны, когда она подхватила у своих кавалеров грибок, который в медицине называется трихомоноз, кажется.
- Ты и о Галине сказала?
- Что ты! Разумеется, нет. Потому что мне и Анну тоже надо бы было назвать. От неё я тоже, в первое же знакомство чувствовала этот запах. Я сказала, что эта женщина должна посетить женского врача и проверится на заразное заболевание.
- Вот это ты Юрий Александровича подкузьмила!
- Он не очень огорчился, потому, что, видимо, через жену сталкивался с этим гадким заболеванием. Но бумаженцию с адресом больной порвал у нас на глазах.
- Сильна ты, Калерия. Так общаться с дипломатами. Я бы ни за что не посмела этого сказать. Проглотила бы горькую пилюлю.
- Для меня то, что Юрий Александрович так сделал, не было горькой пилюлей. Накануне, он насильно поцеловал меня два раза и просил ребёнка ему родить. Возможно, я бросилась к экскурсоводу, увидев, что он похож на покойного Павла, прося у него защиту.
- И как видишь, он тебя защитил. Но Юрий Александрович, какой умный! Хотел, чтоб ты двоих детей воспитывала одна? Сделал бы тебе второго ребёнка и улетел в свою страну. А там ищи, свищи, как говорят в деревнях.
- Да. Они же не могут расходиться – дипломаты и католики, даже если с женой уже отношения прохладные. Живут вместе для того, чтоб ездить за границу. И, кажется, что и с этим пора заканчивать. Пете – их старшему – надо учиться в Польше, потому что в школе при Посольстве он никак не может научиться читать и писать.
- Он у них какой-то недоразвитый!
- Наверное, так. Но не будем сейчас говорить о Пете. Я рада была, что Юрий мне выкинул такой фокус с пьяной девицей. После этого, он не посмеет больше заговорить со мной о  ребёнке, тем более не станет целовать насильно.
- Да. Этим он перекрыл себе все нежные отношения с тобой. Но тебе только стало легче. Он если и станет приглашать тебя в театры, то уже будет чувствовать себя виноватым. Но ты ему бы рассказала, чем тебя смутил ваш экскурсовод?
       - Никогда! Это наша с Павлом тайна. И если я расскажу кому, кроме тебя, он больше ко мне не явится, даже во снах, как Пушкин.
       - Почему мне можно?
       - Потому что ты перенесла смерть любимого человека, хотя знакома была с Серёжей недавно. И я, когда-то перенесла смерть Павла так, что сама чуть вслед за ним не укатила.
       - Ты надеешься, что он будет появляться тебе в сновидениях?
       - Хотелось бы! Но «будем посмотреть», как говорят польские дипломаты.


                Г л а в а  24.

         Инфекция в детском саду продолжала терзать детей ещё неделю. Галина Ефимовна со старушкой врачом отправляли по два-три ребёнка в день в Москву. Даже из Релиной группы увезли троих детей. Родители, узнав о жутком разгуле болезни, приезжали за своими чадами и увозили детей домой, пока их не сразил понос. Калерия бы тоже забрала Олежку с дачи, если бы у неё было, кому посидеть в Москве с её чадом. Но поскольку у детей каждый день брали анализы и у Олежки они были отрицательными, то она, уезжая на последний экзамен, предупредила свою сплетницу соседку по дому:
       - Галина, я еду всего на полдня. Вечером вернусь. Не вздумай Олежку отправить в больницу, даже если у него появится жидкий стул.
- Ты что! Я уже два дня не отправляю. А жидкий стул мы лечим у детей в изоляторе. Миша мой уже там, с жидким стулом, как ты говоришь. Так неужели я Олега не смогу подлечить?
- Смотри, Галка! Если отправишь в больницу моё чадо, я тебя разорву на две части.
- Ох, как страшно! Если меня все родители, отправленных в больницу детей, станут поджидать в Москве на каждом углу, мне не жить. Кстати, у Олежки жидкий стул. Разреши мне его перевести в изолятор.
- На это разрешения не спрашивают. Но у тебя есть лекарства, чтоб помочь детям. И уж из моей группы переведи Альку – за этим я и пришла к тебе.
- Пришла сказать о поляке, а забеспокоилась о своём сыне. Нюх у тебя, Калерия, на состояние отпрыска, как у волчицы.
- Как у матери, Галка, как у матери. Я не такая мать, которая бросает своего сына и идёт на гулянку, на три дня.
- Вот уж вспомнила, как ты возилась с моим Максимом. Теперь я стану холить и лелеять твоего Олежку. Не отвезу никуда. Можешь не спешить из Москвы. Я экзамены уже сдала, так побуду с твоим Олежкой. А у вас, после последнего экзамена собираются на гулянку. Ты уж обрадуй однокашниц своим присутствием.
- Деньги я сдала – пусть гуляют. Остальное не твоё дело. До свидания.

Реля всё же вернулась, едва сдав экзамен. Зашла в первую очередь в изолятор, помыла в коридоре руки. Олежка, сидевший в медицинском кабинете, и рисующий что-то рванулся к ней:
- Мама, у меня уже стул колбаской. Ты меня заберёшь из изолятора? Галина Ефимовна сказала, что можно в группу. Врач тоже разрешила.
- Так почему же не перевели?
- А сказали, как только ты приедешь, так переведут.
- Хорошо. Пойдём к врачу. Сейчас тебя выпишем в группу, где друзья тебя заждались. А как дела у Альки? Что-то я не вижу его. Его не увезли в больницу?
- Нет, мама. Алька уже спит, в спальне. Но его тоже выпишут в группу завтра.
- Подожди меня здесь. Я схожу, поговорю с врачом.
- Хорошо. Я вот рисунок дорисую. Потом тебе покажу.
Калерия прошла в комнату старушки-врача. Та сидела, обнявшись, со своим внуком, и слушали музыку по магнитоле, привезённой из Москвы. Врач почти не принимала участия в жизни детсада на даче. Выехала лишь для того, чтобы быть со своим внуком. В группу его не пускала, чтоб мальчика не «испортили» другие дети. Гуляли с ним вдвоём, оставив все дела на попечении Галины Ефимовны. А безалаберная Релина соседка по дому развела вот дизентерию. Испугалась врач дизентерии только в случае со своим внуком. Уже планировали уехать как можно скорее из опасного места.
- Здравствуйте, - сказала Реля, входя, потому что утром они не виделись.
- Здравствуйте, Карелия. Пришли за своим сыном?
- Да. Но меня интересует, если бы я за ним не пришла, то он бы остался ночевать здесь?
- А чем плохо в изоляторе? Мой внук вот тоже здесь ночует.
- Но ваш внук с вами слушает музыку, а дети одни. Где Галина?
- Тихо-тихо! Должна же и она отдохнуть. Тем более, что ей попался такой кавалер. Лёша, пойди в спальню, тебе уже пора спать. – И когда мальчик, зевая, ушёл, продолжала: - Это необычный кавалер попался вашей соседке.
- Да что вы! Неужели из профилактория милиционеров кто-то обратил внимание на Галку?
- Не смейтесь. Не всё же на вас обращать внимания мужчинам. Но не милиционер попал в руки Галине Ефимовне, берите выше, - сморщенное лицо старушки смеялось.
- Неужели генерал?
- Вот уж не угадали. Попался вашей соседке, вернувшийся из заключения музыкант.
- Что? Возле посёлка и тюрьма имеется?
- Да нет. Вернулся из заключения сын Дины Григорьевны, а с ним его товарищ.
- Сын Дины вернулся из заключения и сразу к матери приехал? Хотя и его сын Вова тоже находится здесь. Так что, соскучившемуся отцу самое здесь место.
- Правильно. Сын Дины приехал не только к матери, но и к своему сыну.
- Это похвально. Естественно, если станет питаться не как приехавшие родственники к Татьяне Семёновне или поварам, а за свой счёт.
- Вы мне голову уже заморочили этими нахлебниками. Я уж боюсь, дочь свою пригласить, чтоб не думали, что она станет питаться за счёт детского сада. Она, правда, уехала на курорт, в Сочи и ей нечего тут делать.
- Слава Богу, что хоть ваша дочь не питается за счёт детей. А то им в группы не додают питания, и попробуй уложить голодных детей спать.
- Знаю, знаю, что вы уже переругались со всеми поварами и с Галиной Ефимовной, что дети не доедают. Но зря вы портите свою нервную систему – нервы, как известно, не восстанавливаются.
- Вот это дело – налаживать питание детей, должны были контролировать вы, как врач. Но получилось, что оно никого не касается, кроме меня.
- А что вы сделали? Кроме того, что насолили Татьяне Семёновне и вашей соседке по дому, да ещё поварам, которые вам всё вспомнят, как только представится случай.
- Знаю, что припомнят. Но как можно молчать, когда страдают дети? Я молчала в Москве, зная, что дома им дадут всё, что не додали в детском саду.
- Тем более, что вашего сына, как дитя сотрудницы, кормили как следует.
- Моего сына кормят как других детей – ни хуже, ни лучше. Так же было и в Москве, - возразила, удивлённая Калерия. – А вы откуда знаете, как его кормили? Вы же в Москве не работали. Выехали лишь на дачу.
- Простите, Калерия, старуху. Болтаю как сплетница. Это мне всё, разумеется, Галина Ефимовна нашёптывает на ухо. Знаю, что не правду говорит, но поддаюсь на её удочку. И мы с вами с одного разговора съехали на бытовые темы. Не напомните, о чём мы говорили?
- У кого чего болит, тот о том и говорит. Но, кажется, мы говорили о сыне Дины Григорьевны. Это потом у меня душа разболелась о детях.
- Спасибо, что напомнили. Значит, сын Дины приехал посмотреть на своего сына. И пошёл в группу, где младший Володя находится. А там Галина Николаевна как увидела статного мужчину и в красивой одежде, так сразу влюбилась в него. И пошёл у них роман, на горе Дины Григорьевны – уж она полакать ко мне приходила на эту тему.
- Сын, вернувшись из заключения, влюбился, а Дина плачет?
- Так в кого! Дина же знает все проделки Галины Николаевны. И боится, что если она не оставит её Владимира, так он опять что-нибудь сделает, и в тюрьму вернётся.
- А сколько лет Дининому сыну?
- Он твой ровесник и Дина думала вас познакомить. И вдруг Галина Николаевна – старше намного сына, и могущая его толкнуть на необдуманный поступок. Вот ты бы…
- Вот я бы не стала знакомиться с Дининым сыном, - рассердилась Калерия. – Так и скажите ей. Нельзя навязывать женщине моего характера мужчину из тюрьмы. Галина Николаевна такому «жениху» очень подходит. Но причём здесь тёзка её – Галина Ефимовна?
- Так Галине Ефимовне как раз достался друг Владимира – тоже из заключения. Два друга и подхватили двух Галин. Димин-то сын имеет жилплощадь в Москве, а друг его из других мест. Но видно тоже хочет в Москве обосноваться. Галина Ефимовне не замужем – как раз ему подходит. Уже хотят и заявление в ЗАГС подавать. Повезло вашей соседке.
- Да, - отозвалась Калерия. – Особенно сыну Галины – Максиму. Начнутся в квартире опять пьянки и разгулы, мальчонке деваться будет некуда.
       - Но он же в суточной группе!
       - А суббота-воскресенье? Да ладно, это не моя забота, хотя мальчишку жалко. И вам стоит поберечься, если две Галины с их поклонниками начнут здесь пьянствовать. Чует моё сердце, что и вам достанется от их забав.
       - Но я не разрешу им здесь водку пить и застолья устраивать. Вот когда меня не будет…
       - Простите, что я вас напрягла. Сына я забираю и отвожу в группу. До свидания.


                Г л а в а  25.

       Реля как в зеркало смотрела. Уже на утро пошли слухи, что старушку-врача ограбили. Залезли ночью в открытое окно и украли дорогую магнитолу, золотые часы и деньги. Местная милиция, вызванная на место преступления, сразу сказала, что это сделали местные подростки. Кто ещё мог залезть в окно? Но Калерия точно знала, что это дело Галины и, возможно, её будущего мужа – оба были маленького роста. Или рослый Владимир – Динин сын, протянул руку в окно и взял легко магнитолу. Тем более, что Галина – соседка Рели, могла им объяснить, как и золотую вещицу и деньги взять. Впрочем, медсестра и сама могла это сделать. Денег, которые украли любители чужого добра, им надолго могло хватить на гуляние. Магнитолу продать было легко – стоило пойти на станцию, где есть скупщики, или увезти её в Москву.
       Эти предположения сделали они с Ольгой, как только услышали о краже. Тем более, что Галина со своим будущим мужем срочно уехали в Москву.
- Представляешь, Реля, она отпросилась у Татьяны Семёновны, якобы в ЗАГС подать заявление. А этот Яша её сидел в тюрьме как раз за двоежёнство. Был женат на двух женщинах и обе они, когда он вернулся, не хотят его прописывать в свои квартиры. А Галка и рада.
- Пусть женятся, - отозвалась Калерия. – Но зачем же с воровства начинать свою жизнь? Я понимаю, что Яков не очень богатый вернулся из тюрьмы, но воровать!
- Дина тоже заплакала, когда услышала, что врача обокрали. Понимает, что и её сын  мог руки к этому делу приложить. Плачет, но соображений не высказывает. А когда повариха её спросила о причине слёз, сказала, что не хочет, чтоб сын с замужней женщиной встречался.
- Интересно, - Калерия улыбнулась. – Когда я как-то ругала Галину Николаевну, Дина заступалась за неё – пусть, мол, гуляет, она сама такая в молодости была.
- Дина и мне рассказывала, - вспомнила Ольга, - что изменяла своему мужу, отцу Владимира. А когда тот умер, вдруг все поклонники от неё отстали. Никто не хотел помогать ей уголовника растить. Потому сын и сейчас не слушает мать. Как ты думаешь, Галина Николаевна – эта любительница погулять, не собьёт Дининого сына на какое новое преступление?
- Уже сбила. Потому что, я уверена, эта кража, обоих кавалеров, под наставлением Галин.
- Вот собралась компания! А Дина плачет, что везла сына своего с тобой познакомить, а подхватила красивого молодца замужняя «шлёндра». Так обзывает Галину - не мои выдумки.
- Я Дине говорила уже, что не смогла бы с её сыном встречаться.
- А почему, Реля, ты его на дух не выносишь? Ведь мужчина высокий, красивый. И тебе по возрасту подходит, а не Галине Николаевне, которая на десять лет старше его и замужем.
- Оля, да разве в красоте счастье? Я прошлым летом встречалась, когда жила у мамы с парнем, чуть лучше лицом, чем Квазимодо. Лицо будто топором вырублено. И без всяких видов на красоту. Но фигура настоящего богатыря.  Девушки местные по Ивану с ума сходили. В том числе моя сестрица виды на него имела, как на жениха. И, наверное, кому-то он будет хорошим мужем. Но не женщине с ребёнком. Я рассталась с ним через две недели, потому что заметила в парне жадность. Такую патологическую жадность, когда, получив желанную женщину, он готов напоить её зелёной водой, из-под крана.
- А почему вода зелёная?
- Так в южных реках она цветёт летом, как говорят украинцы.
- Ой, и наши озёра цветут летом. Все зелёные от ряски.
- Вот такой водицей меня этот богатырь и пытался напоить, а в погребе у них, в то время, лежало с полтонны арбузов и дынь. Привёл бы он меня в дом, где его родители живут, я бы подумала, что стеснятся стариков своих. А мы в недостроенном доме брата его встречались.
- Почему ты родителей Ивана стариками обзываешь?
- Так родили они его очень поздно, когда у них уже было четыре сына и младшему из них исполнилось девятнадцать лет.
- Значит, были и старше того младшего?
- Разумеется. Иван родился, когда у него уже племянники в школу ходили. А мы с ним встретились, его родителям было по семьдесят лет. А Ивану двадцать шесть. И привёл он меня не в дом к старикам, а в недостроенный дом старшего брата, где больше никого не было.
- И где в погребе лежало полтонны арбузов и дынь, - улыбнулась Ольга. – Но, Реля, ты, наверное, так поразила его, что он забыл обо всём на свете.
- Возможно, что поразила. Но до меня к нему захаживали жёны от мужей, мне кажется, и приносили сильному мужчине зажаренную курицу или утку с черносливом. Да и вино приносили, я потом так думала. Потому он об арбузах не вспомнил, а пытался напоить меня зелёной водой.
- Вот уж глупости! Мне кажется, ты придираешься к нему.
- Возможно. Но поели мы арбуза в тот вечер, и я ушла домой. Не осталась, хотя Иван очень настаивал. Обратила его внимание на то, что у меня есть сын, который проснётся утром и должен видеть маму. Видишь, я о сыне всегда говорю, чтоб знали мои обожатели, что он есть.
- Ой, какая же ты мать! Ни одна из Галин наших, которых обсуждает сейчас весь детский сад, не сделала бы так. Приклеились бы к богатырю.
- И я бы хотела приклеиться. Мне Иван очень нравился. Но этот мужчина, который с первого же вечера предложил мне стать его женой, не хотел знать, что вместе с женщиной ему придётся взять на воспитание и сына её.
- Как это! Олежке не хотел стать папой? Такому умному мальчику!
- Вот такому умному мальчику, который жадно глядел из-за забора, как он собирает с матерью во дворе виноград, Иван, вместо того, чтобы угостить вкусной ягодой ребёнка, послал его ко мне. Потому что меня он хотел скорее увидеть в недостроенном доме.
- Подожди. Как это он собирал виноград во дворе, когда я знаю, эта ягода растёт далеко от домов, в полях? Ты сама мне рассказывала как, девочкой, собирала виноград в степи.
- Всё правильно. Это было, когда я училась в украинских школах. Но сейчас в Украине, ты не поверишь, стали высаживать во дворах виноград, как деревья. Большая такая лоза вьётся и залезает на специально построенные каркасы и получается вроде беседок во дворах. Главное, что и виноград на ней растёт не дикий, а большой, разных сортов.
- Здорово! И от солнца заслоняются хозяева и урожай собирают. Тогда, действительно, Иван патологически жадный мужик. И ты ему тотчас дала отставку?
- Точно. Ты хорошо изучила мою склочную натуру. Я взяла ведро, деньги и хотела пойти, купить у них винограду. Но передумала и пошла к соседям их, где мне продали очень дёшево, потому что виноград, если его не сорвать во время, может сохнуть или упасть на землю.
- А я бы пошла к Ивану, чтоб дать почувствовать ему его скупость.
- Я выговорила Ивану, когда он встретил нас с Олежкой и ведром винограду. Сказала, что не приду в домик, который он брату достраивал, и не пошла, хотя очень мучилась.
- Да, всё же ты женщина, а мужчин имеешь редко.
- И видишь, от какого человека отказалась – хозяйственный, домовитый, но жадный. А у Дины сын только вернулся из тюрьмы и сразу, как видишь, стал воровать.
- Да. Это зря я тебе хотела сына Дины приклеить. Конечно, тебе такое добро не нужно. А врачиху жалко – попала она как курица в суп.

Быть может, ещё кто так думал, как Ольга и Реля, но вслух сочувствовали врачу и ругали местных подростков. К концу лета соседка Рели расписалась со своим поклонником. Свадьбу справили, когда вернулись в Москву, и было свободное время перед открытием детского сада, в  помещении всё мылось и чистилось для приёма детей. Гита – няня из группы Калерии напросилась на свадьбу медсестры, и пришла в понедельник на работу в задумчивости:
- Представляешь, была даже красная икра. В остальной закуске стол был плохенький, только то, что можно купить в кулинарии и на быструю руку поджарить.
- Сейчас и в кулинарии есть хорошие продукты, - возразила Калерия. - Например, купаты – это колбаски такие маленькие и очень вкусные, но их надо хорошо прожарить. Печень там же, в кулинарии, прекрасную можно купить.
- Ну, купаты, печень – с этим надо возиться. Галина взяла то, что мгновенно готовится. Ведь в саду ещё пищу не готовят, и стащить ей неоткуда.
- Неужели котлеты? – предположила Реля.
- Причём, самые дешёвые, хотя я ей советовала «люля-кебаб» - чудо котлеты. Или «Киевское», «Пожарские» котлеты взять. А стол ломился от самых дешёвых. Галина мне в начале лета жаловалась, что не может ничего купить себе из одежды. А тут и платье появилось свадебное, и стол.
- Заработала, наверное? Мы же на даче питались, правда вычитали с нас за еду, но я тоже скопила на первый взнос за телевизор.
- Галка, да скопила? Она же пьяница, как я. Пропивала всё, что зарабатывала. Рассказывала мне, что когда закончила экзамены сдавать, в ресторан ходила с подругами. И пропила всю зарплату, ещё и одалживать пришлось. Это как раз перед встречей с Яшей.
- Я помню, когда у Галки был выпускной вечер. Я на свой выпускной вечер не пошла, потому что стремилась к заболевшему Олежке.
- А Галка, перед своим выпускным вечером, дизентерию в детском саду развела, потому и пьянствовала. Короче пропила все деньги, ещё в долг залезла. И вдруг, через месяц тебе и свадьба и платье свадебное.
- Неужели белое? – удивилась Калерия.
- Ты что! На белое платье ей надо было бы больше тысячи иметь. А там ещё костюм покупала Якову. Я спросила, откуда столько денег взяла? Неужели в долги залезла? Она ответила, что у Яши была хорошая магнитола, они его продали за большие деньги и вот  свадьба.
- Это не у Яши магнитола, а они его украли у врача, если помнишь.
- Вот! Я хотела твою память проверить. Я сразу о врачихе вспомнила, хоть и пьяная была. И ушла с их свадьбы поганой, чтоб не испачкаться об ворьё.
- Гита, а сама себя ведёшь как Галка. Пьёшь, гуляешь, о девчонках своих не думаешь, а они почти взрослые у тебя.
- Потому и держу их от себя подальше – в интернате.
- А ты знаешь, что интернат, это почти детский дом.
- Как же! Они каждую субботу домой приезжают.
- Что они дома видят? Разве ты их встречаешь хорошим обедом? Разгоняешь свою свору?
- И кругом ты, «Кайеговна», как дети тебя называют, права. Чистая ты женщина и любящая мать. Но я так не могу. Уже втянулась в пьянство. Вернее втянули меня сволочи всякие. Но тебе дай Бог здоровья. Вот уйдёшь ты теперь, когда окончила своё училище, в медицину, тебе здоровье ещё, знаешь, как понадобиться?
- Пока не уйду. Меня Татьяна Семёновна не отпускает, хотя я ей насолила на даче.
- Ну да! Кроме тебя будто никто не заметил, что она племянников своих кормила. Но, кажется, где-то в июле они перестали посещать свою тётушку. Не знаешь, в чём дело?
- Знаю. Один из них стал ухаживать за мной.
- Но они же оба женатые! Конечно, могут говорить, как и все мужики, что плохо живут с жёнами, - сказала знающе Гита. – Но ты, разумеется, сразу его разгадала?
- Допустим, тот, что за мной приволокнулся, действительно, развёлся с женой. Так я ему разъяснила, что Татьяна Семёновна обижает воспитателей, забирая у них дорогие подарки от иностранцев, которые потом исчезают из её кабинета. После этого братья перестали ездить.
- Ты молодец. Но вызываешь гнев Татьяны Семёновны на себя.
- Вызываю. Даже испугалась, что выгонит она меня под любым предлогом ещё на даче.
- Ну да! А кто бы работать стал? Да ещё как ты работаешь – всю душу детям отдаёшь.
- Всю – нет! - пошутила Калерия. – А что тогда моему сыну останется? – И перестала улыбаться. - Мне надо ещё год с Олежкой доработать в детском саду, чтоб его не попросили отсюда. Да и дети меня ещё не отпускают, хочется с ними поработать.
- И правильно. В саду хоть и денег меньше заработаешь, зато с сыном побудешь.
- Ладно, Гита. Мы с тобой заговорились. Пора детей поднимать, а то заспятся, что ночью будут делать?
- Заснут и вечером, не волнуйся. Как нагуляешься ты с ними  сейчас, так устанут. Ещё хочу тебе сказать, про Галину Николаевну. Она ведь тоже на свадьбе была со своим зеком Владимиром. И знаешь, Алёшку сына притащила. А чтоб он отцу не рассказал, чем она у тёзки своей занимается, услала его вместе с Максимом гулять во двор.
- Я видела Алёшу с Максом у нас во дворе. Мы ведь с Галкой медсестрой в одном доме живём. Но мне кажется, что если Галина Николаевна пришла на свадьбу, чего скрывать от сына?
- Так они, - зашептала Гита, оглядываясь на дверь, - буквально на глазах моих разлеглись на диване, целуются, только что брюки Володька не снял. А вторая Галка с Яшей своим на кухне соседей разгоняли, тем, что тоже изображали шибко любящих.
- Вот куда ты, Гита, напросилась на свадьбу.
- Говорила же тебе – ушла я. Но ты, смотри, не скажи, чего я говорила о твоей соседке. Она меня с потрохами слопает, хотя я Галину Ефимовну не уважаю как медсестру.
- Кончай лицемерить. Если я не уважаю её, не пошла на свадьбу.
- А они звали тебя? Да! Тогда я удивляясь. Ведь Галина Николаевна жутко боится, чтоб ты её мужу  не сказала чего по поводу её отношений с бывшим зеком. Может, Владимир надоел уже ей, как любовник, и она хотела тебе его сплавить?
- Что ты несёшь, Гита. Галина Николаевна боится потерять сына Дины, потому ему подарки дарит почти каждый месяц.
- Я думала ты не знаешь о подарках. Галина Николаевна всё, что приносит муж от иностранцев, передаривает своему зеку. Он же в шарфах, водолазках ходит импортных. Но ты не говори никому, что я тебе сказала. И о магнитоле, которую спёрли они у врача и продали за хорошие деньги, и тем потом гуляли на свадьбе.
- Гита, если ты так боишься Галину Ефимовну, потому что по работе зависишь от неё, я тебе тоже скажу, что она, при первом удобном случае, крадёт, где только придётся.
- В детском саду крадёт, для Татьяны Семёновны крадёт продукты самые хорошие.
- У меня сапожки украла – самые первые, которые я купила в Москве. Купила на заработанные на даче деньги, когда выезжала с другим детским садом, вернее с яслями.
- Ты мне рассказывала, про эти сапожки. Так их Галина спёрла?
- Да, Гита. И помнишь, я тебе говорила, как Галка меня вывезла год с лишним назад в Филёвский парк, вернее к Москве-реке, чтоб покупаться.
- Ну да! У вас тогда – у тебя и у неё сумочки дамские украли с деньгами и документами Галки. Документы потом якобы ей возвратили в милиции, а сумки и деньги – фигушки.
- Так вот у меня сильное подозрение, что Галка с её мужиками, с которыми она по приезде уселась пьянствовать, разыграли всю эту комедию. Уж больно хороша была сумка моя за десять рублей только купленная. И в сумке лежал кошелёчек с небольшой суммой, но всё же им тоже хватило бы на бутылку.
- Наверное, она. Но мне рассказывала о вашем приключении, что ты в этом виновата. Это ты, по её мнению, оставила их, чтоб подцепить какого-то студента.
- Был такой парень из Тимирязевской Академии. Влюбился в меня. И довёз до Арбата, где я экзамены сдавала.
- Ну да! У тебя же и на проезд не было, если всё спёрли.
- Украли же деньги. Он мне и на обед дал, с тем, чтоб я пришла к нему вечером. Я и пошла, чтоб отдать ему деньги, но он не взял, и мы погуляли с ним по Москве до часу ночи.
- А где Олежка твой был, пока вы гуляли?
- В прошлом году, летом, он был у мамы, в Украине, ты же знаешь, Гита.
- Все говорят на Украине, а ты выражаешься литературно.
- Мне больше по душе говорить в Украине – это верней.
- Завидую тебе, Калерия. Парни в тебя влюбляются, едва увидев.
- Нечему завидовать, Гита. Почти каждого второго я отвергаю. А если уступаю парням, то почти сразу нахожу в них порок и сильно огорчаюсь.
       - Как мужчины не устраивают, что ли?
       - Нет. Мужчины у меня все сильные, - Калерия покраснела. – Но человеческие качества у многих мужчин отсутствуют. Эгоисты. Поэтому я Юрия и не отталкиваю от себя. Он хоть и сердится на меня, что не поддаюсь ему как женщина, но продолжает вести себя как рыцарь и Олежке почти отец. Олежке надо иметь пример хорошего мужчины перед глазами – Юрий такой.
       - Да. Юрий терпит от тебя то, чего не один соотечественник бы не выдержал.
       - Но и я от него терплю иногда. – Калерия вспомнила случай, когда Юрий посадил в машину пьяную «душистую» женщину. Но рассказывать об этом Гите не стала. Гита не удержится, и скажет кому-то, тогда пойдут гулять по саду новые сплетни об их отношениях с поляком.


                Г л а в а  26.

       И всё же Релю обидело то, что Юрий «отомстил» ей за душевную встречу с Павлом подсадкой в их машину «душистой» пьяницы. Потому что как только Юрий ей звонил, предлагая ещё куда-то поехать, она отказывалась. Теперь она была занята не так как летом, когда ещё сдавала экзамены и могла оставить Олежку на попечение воспитателей и Ольги. Теперь же вроде и не училась уже, но работать принялась по две смены, потому что надо было выплачивать долг за взятый в кредит телевизор. Мама выплачивала долг, а сын прилипал к телевизору по выходным, когда показывали «В мире животных» и вечерами смотрел «Спокойной ночи, малыши». Признаться, и Реле телевизор давал много хороших впечатлений. Вместе с сыном, они, как будто, посещали разные страны, с ведущим передачи «Клуб кино-путешественников». Интересно путешествовали. Юрий даже стал ревновать её к телевизору.
       - Неужели тебе личное общение и посещение замечательных мест окончательно выбил телевизор? – Спросил, когда пришёл за сыном в детский сад.
       Альку уже перевели в другую группу и Юрий, приходя за ним, заглядывал и в ясельную, к Реле. Татьяне Семёновне попробовавшей было спускаться по лестнице и мешать их разговорам, Юрий выговорил жёстко: - Вы не чекист, за мной следить. А Калерия Олеговна сама добродетель, и взрослая женщина, чтоб за ней устраивать контроль. Кстати, как говорят в нашем доме дипломатов, где я живу, другие воспитатели, в вашем детском саду ведут себя много хуже. Сколько мужей заставали своих жён в Клязьме за блудом и устраивали там скандалы, не мне вам говорить. Так вот, следите за поведением замужних жён, чтобы ваш детский сад не считали домом терпимости.
       Татьяна Семёновна, пыхтя, поднялась наверх, будто и не было её рядом.
       - Зачем ты так сказал? – рассердилась Калерия. – Теперь она будет думать, что я всё это тебе рассказала. Татьяна Семеновна, в свою очередь, расскажет об этом пошлым женщинам, которые изменяют своим мужьям, и они мне устроят какую-нибудь гадость.
       - Не устроят, Калерия Олеговна, - Татьяна Семёновна показалась из-за поворота лестницы, где, видимо, передыхала. – Это я теперь, когда мне в глаза об их гадостях сказали, им устрою сладкую жизнь. Уж я обещаю. – Сказав это, заведующая пошла дальше, тяжело дыша.
- Теперь она уже ничего не слышит, ещё раз предлагаю тебе поездки по Подмосковью, пока тепло. Я готов смириться, что к тебе льнут экскурсоводы, только бы ездить с тобой. Не отворачивайся, я пришёл специально пораньше, чтобы поговорить с тобой о будущих поездках.
- Самую лучшую поездку ты испортил тем, что подсадил по пути воняющую девушку.
- Ты ревнуешь больше чем Аня. Анна нашла себе в Марфино приятеля и ездила с ним на остров Любви. Куда ты со мной не захотела поехать.
- Хорошо, что не поплыли мы на остров. Потому что ты бы стал допрашивать меня, что за человек мне встретился в Марфино и разругались бы совсем. Но ты же потом посадил эту неприятную женщину в машину, чем тоже не улучшил наших отношений.
- Неужели эта дурно пахнущая девушка так испортила твоё настроение?   
- Это не в её силах. Просто мне стали сниться сны, как это произошло.
- Расскажи мне сон.
- Нет, Юра! Хватит того, что я происшедшее переживаю во сне.
- Увидела её ещё раз и хватит.
- Если бы один раз. Мне она уже приснилась раз пять. И всё в таких подробностях, что думаю, не специально ли мне показали её сущность, чтоб я немного охладела к тебе? – Калерия видела в сновидениях, что Юрий не порвал адрес незнакомки и посещает её в каком-то селе. Или, что было ещё хуже, молодая женщина встречала их в Москве, в самых любимых своих местах, и парочка смеялась над тем, что ей так дорого. Издевались над ней, по-видимому, подозревая, что Реля за ними наблюдает.
- Ты и не разогревалась мне навстречу, - обиделся Юрий, не умевший догадываться об её мыслях. – Говоришь так, потому что тебе хочется оттолкнуть меня, чтоб не мешал тебе с другими встречаться?
Калерия улыбнулась – они взаимно ревновали друг друга. И, кажется, напрасно.
- Если бы я захотела с кем-то встречаться, - всё ещё улыбаясь, продолжала она, - ты бы меня не остановил. Нельзя преграждать женатому мужчине, встречаться с кем-то незамужней женщине.
- Это справедливо. – Юрий хмурил брови. - Я и не мешаю. Встречайся. А мне лишь удели внимание немного, когда мы куда-то едем. Хотя бы разговорами о русской истории – мне всё приятно от тебя слышать.
- Сейчас не могу, Юрий, ездить. Работаю много и устаю. И телевизор, за который ты меня коришь, немного скрашивает нашу с Олежкой жизнь.
- Смотришь его, лёжа на диване?
- Признаюсь. Прямо Обломовым стала. Помнишь, я тебе рассказывала об этом лодыре?
- Но ты не Обломов. Он не работал, а ты трудишься. В Польше женщины так не работают.
- Неужели меньше?
- Анна, ты сама видишь, имеет домработницу. И в Варшаве у нас было две женщины, которые помогали ей вести хозяйство.
- Но все ли женщины в Польше могут нанять себе домработниц?
- Ты права. Не все, разумеется.
- Ой, Юра! Мы с тобой разговорились в коридоре. Здесь нас могут подслушать сплетницы. И мне пора поднимать детей со сна. Ты уж, прости, но поговорим в другой раз.
- Да. Я не могу настаивать на разговоре в коридоре.

Тем закончился их разговор на тему о поездках. И как назло Реле опять приснился сон, где Юрий сажает в машину воняющую пьяницу. Вот они догоняют бредущую по дороге шатающуюся молодую женщину, в развевающемся красивом платье. Это красное, с большими тёмными цветами платье, как флаг у неё для водителей. Мол, устала красавица, так не подвезёте ли? И шла прямо перед машиной так, что Юрий не мог объехать её. Посадил, пересадив жену от себя, потому что алкашка сказала, что на следующей остановке ей выходить.
Села впереди, осмотрев небрежно сидящих сзади женщин. И решив, что они ей, такой красивой не соперницы, начала заигрывать с водителем.
- Куда едете на такой роскошной машине? Уж не посольская ли, по номеру? Да из какой страны? Из Польши? Ой, как бы я хотела поехать туда хоть на месячишко. Говорят у вас там вещи, хоть и не дешёвые, но много имеется. Частные магазинчики. Вот бы побродить по ним. На мне платье, видите – это из Польши. Правда, все думают, что из Франции, так это их дело, я не разубеждаю. Сейчас Польша, мне кажется, сравнялась с Францией. А вы, в каком городе живёте? В Варшаве! Это замечательно. Хочу в Варшаву!
Раз дама захотела – для Юрия это закон. Тем более, он дулся на Калерию даже во сне. Как посмела уделить внимание бывшему знакомому, может ещё и любовнику?
«На следующей остановке», где даме нужно было сходить, Юрий остановил машину:
- Что это мы остановились? – удивилась его собеседница. – Ах, это то село, куда я шла. Спасибо, что подвезли, - но выходить из машины не спешила.
Юрий вышел со своей стороны, обошёл вокруг, чтоб открыть ей дверцу: - Прошу вас!
- О! Какая галантность! Только поляки умеют так. – И стала уводить их водителя за машину, где Юрий достал блокнот и стал записывать её адрес. Всё повторялось в точности.
Анна, не захотевшая уходить с заднего места, повернула лицо к Калерии:
- Открой, пожалуйста, дверцу с твоей стороны, чтоб проветриться. Такой «аромат» оставила эта пьяная бродяжка. А Юрка её посадил, чтоб досадить тебе. Зачем ходила за экскурсоводом?
- И адрес в мщение мне записывает? – Реля с радостью распахнула дверь. Но не вышла, как ожидал, по всей вероятности, Юрий, а осталась с его несчастной женой.
- Конечно. Юрка думает, что ты страдать будешь, как он мучился.
- По тебе он мучился, что ты плавала с поляком в лодке.
- Хотелось бы, чтобы по мне мучился, но он давно так не делает. Да и я не страдаю, что он увлекается другими женщинами у меня на глазах. Вот за глазами – это хуже. Но у нас уже давно французская семья – мы не ревнуем друг друга.
- Тогда зачем так жить?
- Но у нас не расходятся. Даём волю друг другу, чтоб не надоесть.
- Неужели вот такие отношения сплачивают семью? Французы никогда не расходятся?
- Ещё как! Я знаю это по знаменитым парам. Например, Ив Монтан и Симона Синьёре. Знаешь их? – Вопрос был задан уже только во сне, что Релю удивило. Анна не любила говорить о других людях, если это не касалось её семьи. И вдруг вспомнила французских актёров.
- Симону Синьёре по фильмам, как актрису – замечательная женщина.
- А Ив Монтан песни поёт.
- Тоже слышала. Неужели он оставил такую прекрасную женщину?
- Ив Монтан боготворил её, а изменял. И однажды она не вытерпела, и они разошлись.
- У них дети были?
- Нет. – Сказала радостно Анна. – Детей у них не было. Потому и разошлись.
- А с детьми знаменитые пары не расходятся? – Релю удивила её радость.
- Ещё как расходятся. Я тебе как-нибудь расскажу ещё. А теперь Юрка возвращается. При нём не будем говорить о разводах.
Юрий, делая вид, что смущён, сел за руль.
- Ну что? Поехали дальше? Реля, закрывай дверцу.
- О, нет! Умоляю тебя, Юра, давай проветрим ещё машину.
- А в чём дело?
- Так запах. – Сказала Калерия во сне то, что на самом деле не говорила. Но видно, так переживала этот момент, что решила высказаться. -  Ты посадил такую душистую попутчицу. Сутки, наверное, бражничала в тёплой компании и вышла опохмелиться. В своём селе ей водки уже не продают, побрела в другое. Или, наоборот, здесь оставила детей у старушки матери и возвращается такая вся усталая от выпитого, и от мужчин не очень чистых. В таких компаниях, где она была, круговая любовь. Кто с кем пришёл, там не придерживаются – устраивают карусель. – Даже во сне, Калерия понимала, что мерзко так говорить, но её несло как Остапа Бендера, в недавно прочитанной книге.
- Откуда знаешь о такой любви? – Поймал на слове Юрий.
- От такой же дамы, как эта. Не делай круглыми глаза. Если бы вы с ней не договаривались о поездке её в Польшу и не любезничали, я бы её спросила о компании. Она бы, не колеблясь, рассказала о круговой любви, им, как я заметила, очень нравится говорить о пороках. А теперь ты записал её адрес, сможешь поехать и испытать все эти мерзости на себе. Тебе придётся пересилить себя, чтоб не ревновать её к другим мужчинам, видя, что творит в компаниях эта знатная дама, как ты о ней подумал.
- Но я не думал, что она приличная дама. Я тоже заметил, что от неё дурно пахнет. Уж не заразной ли болезнью она больна? Простите меня, что брал её адрес. Порву на ваших глазах.
- Подожди, - остановила его Анна. – Ты ещё можешь вернуться к ней. Довези нас с Релей до ближайшей станции, откуда мы электричкой доберёмся до Москвы, а сам возвращайся. – Это был протест со стороны Анны, чего Реля не ожидала от неё.
Юрий удивлённо повернулся и посмотрел на жену:
- А как же насчёт дурной болезни?
- Если желаешь, можешь её подхватить. Реля права, в таких компаниях не берегутся. Или, что тоже тебя потешит, драка случится. Поколотят тебя кавалеры ароматной дамы.
Юрий жалобно посмотрел на Релю: - Ты тоже хочешь, чтоб меня побили?
- Этого я не так желаю, как вы. Надо же испытать и такое счастье. А то вернётесь в Польшу, и будете жалеть, что ни разу не побывали в пьяном угаре и не участвовали в драке. Да не попались ещё в какую-нибудь переделку.
- А что! Теперь понимаю, что если бы я навестил ту вечно пьяную женщину, то не миновать бы мне беды. Вот, рву её адрес у вас на глазах, и поехали, прошу вас.
Реля закрыла дверцу, и машина тронулась с места.
Юрий долго молчал, а затем сказал глухо: - Мало приятного вы мне наговорили.
- Стараемся для вас же! – насмешливо откликнулась Реля. – А что, в Польше или другой стране вы таких девиц не встречали?
- Какое там, - подхватила её тон Анна. – У нас и за границей ещё больше таких девиц. Запад много развратней, чем у вас, в Союзе. А в Польше уже давно подражают Западу. А Юрию и по Франции и Бельгии такие дамы знакомы. Правда, Юрка?
Юрий не ответил, и Аня продолжала говорить о тех женщинах, которые живут как бабочки, не думая, разбивают чужие семьи, приводя примеры знаменитых распавшихся семей во Франции, в Англии, в Америке. Добралась до Чарли Чаплина, который, по словам Ани, был сам распущенным, порхал как стрекоза с цветка на цветок, и чем старее становился, тем моложе женщины у него бывали. Калерия молча удивилась: - «Недаром мне никогда не нравился этот маленький уродец, выдумывающий нелепые истории, от которых мой бывший муж, человек недалёкий смеялся, а мне хотелось скорее уйти из кинотеатра и не вспоминать о совсем не смешных выходках. После просмотра фильмов с Чарли, хотелось почитать хорошую книгу, чтоб забыть ту глупость, которую ходила смотреть, чтоб доставить радость Николаю».

И пока она размышляла, отключившись от рассказов Анны, не выдержал Юрий:
- Хватит, - резко сказал он на польском языке. – Лучше вспомни, какая ты была до свадьбы со мной. Все образы распутных женщин воплотила в себе, а теперь прикидываешься хорошей и не виновной. Сама загубила много семей, детей из своего чрева выкидывала, не хотела рожать. И родила чужого мне Петьку от какого-то иного человека. Потому, я уехал во Францию один, не хотел видеть, кого ты произведёшь на свет. Кого ты родила в зрелые годы, не мне тебе говорить. И не морочь голову чистой женщине. Она изумительная воспитательница и мать, которой такие как ты должны в ноги кланяться, за то, что они есть на свете, и скрашивают подлости распутных женщин, потому что если бы не было таких как она, мир бы погряз в разврате.
Калерия не все польские слова понимала, но самую суть уловила. Юрий выговаривал Анне за прошлую не очень светлую жизнь. По-видимому, Анна, как и мать Рели, вела развратную жизнь до брака, до первых своих родов имела беременности, от детей избавлялась. И Петьку, тоже как мать Рели родила Юрию от другого человека, что он не мог ей простить. Ведь Петя был не очень развитым мальчиком – совсем не таким, как последующие дети, рождённые от Юрия. А теперь Анна прикидывается добропорядочной матерью, что ей, по понятиям Калерии, не совсем удаётся. Могла оставить с высокой температурой маленького Альку, и уехать с польской делегацией в город Львов, на несколько дней. Разумеется, и ей, многодетной матери хотелось посмотреть красивые города с интересной историей, но как можно оставить ребёнка с температурой под сорок градусов? Пришлось тогда Реле, по просьбе Юрия, приходить к ним, чтоб рассказать своему воспитаннику русскую сказку, без которой тот не мог заснуть. Ходила  без Олежки, боясь как бы у Альки не было инфекционного заболевания, хотя в любом случае рисковала. Сама могла принести инфекцию домой. Лишь уверения Юрия, что у сына его это ревматическая температура – Юрий сам был таким слабым в детстве, заставляли Калерию пересилить себя. Но приходила, рассказывала малышу сказки, ребёнок засыпал и Юрий вёз её обратно, оставив детей на прислугу. Благодарности его не было предела. Отсюда и желание его водить Калерию по театрам, ездить с ней по Москве, по Подмосковью. Реля развивала его детей – Альку и Кристину в отношении русских сказок и русского мышления, как Юрий утверждал, он в свою очередь тоже учился у неё понимать Россию через общение с «интересной женщиной».
Что Анна была не очень интересной женщиной, Калерия убедилась, когда ездили втроём, как в Марфино на экскурсии. Анна не всегда увлекалась историей, как в этот раз, экскурсии выносила с трудом – видно было, что ей весьма скучно. Как скучно бывало Реле на фильмах Чаплина. Тогда Юрий шептал воспитательнице своего сына, что Анна и по Лувру с Версалем ходила с тоской, и скучала она совсем не о детях, оставленных дома, а оттого, что сама человек мало увлекающийся. Калерия с насмешкой отвечала, что в том «гнезде разврата», как дворцы французских королей, она бы тоже скучала. Она читала «Три мушкетёра» Дюма и помнит, что там творилось – от воспоминаний о том разврате, она бы тоже впала в тоску. Тогда Юрий грозил отвезти её в Ленинград и показать резиденции русских царей, Екатерининский дворец. Жаль лишь, что этот дворец реставрируют, и нет в нём основной жемчужины – Янтарной комнаты. Её, во время войны увезли немцы, и она пропала неизвестно где. Реле, конечно же, было бы интересно посмотреть все сокровища русского зодчества и в том числе пройтись по царским покоям, но она почему-то поддерживала Анну:
- Знаешь, Юра, мне бы тоже было тоскливо в тех покоях. Ведь строили-то их царям крепостные люди, а мои предки и были когда-то в ярме крепостных. И вот кто-то строил, умирал от болезней, а кто-то веселился потом на их костях.
- У тебя интересное восприятие мира. Ты не любишь дворцы?
- Всё дело в одной моей особенности. Я тебе расскажу, только ты не думай, что я сумасшедшая. Я никому это никогда не раскрывала, потому что это большой секрет.
- Открой мне хоть одну свою тайну. Я чувствую, что ты полна чудес. Или живёшь в каком-то особенном мире, куда не хочешь никого пускать.
- Да. И тебе первому доверяю самую основную свою тайну. Видишь ли, я каким-то образом с самого рождения своего зацепилась за Космос.
- Это значит, что ты знаешься с Высшими Силами? Тебя любит Бог? Я бы не удивился. Ты настолько интересный человек, что явно не от общения с простыми людьми, ты так интересна.
- Ты облегчил мою задачу, как тебе всё это рассказать, - улыбнулась радостно Реля. – Меня курируют люди из Космоса, которые летают на неопознанных объектах.
- Вот! На Западе давно уж хотят выйти на контакт с инопланетянами, а у тебя он есть?
- Только тебе говорю – есть. С самого раннего детства. Среди людей, которые летают на тарелках, есть люди Земли.
- Я слышал об этом ещё во Франции, что берут инопланетяне на свои корабли землян. Но это должны быть особенные люди, с которыми бы им было интересно?
- Да, они берут интересных людей, но не живых, а умерших или убитых когда-то. Оживляют их – это у них хорошо получается. И катают на своих кораблях, притом люди не старятся в Космосе. И могут опустить человека доживать на Земле через сто лет или пятьдесят, если те захотят. И я знаю людей, которые через полсотни лет возвращались на землю.
- Тебя брали на ту тарелку и вернули после этого на Землю? Поэтому ты так хорошо знаешь? – заинтересовался Юрий.
- Было бы хорошо побывать на инопланетном корабле, после смерти, потому что они возят людей по разным интересным странам и всё показывают, что человек при жизни хотел увидеть. Но я не была на таком волшебном корабле. Мне о нём рассказывал мой дед, который там оказался. Он-то, как потом я догадалась, и познакомил меня с Космосом и прикрепил к нему. И потому я, в сновидениях, могу летать, куда захочу и видеть разные страны как в кино. Интересно и то, что даже могу залетать в прошлые жизни – так я, ещё девочкой увидела четыре свои прежние жизни, где рано умирала.
- Так люди живут не один раз на земле? – Спросил Юрий так, как это спросила недавно Ольга – почти по-детски.
- Не один. Но увидеть свои прежние жизни во снах могут лишь, такие как я, связанные с Космосом. И то увидеть те жизни, где рано умирали, чтобы держаться за Землю в этой жизни.
- Ты удивительная!
- Не перебивай, а то я собьюсь. Впрочем, уже всё сказала.
- Ты сказала мне, что люди живут не одну жизнь, а которые связаны с Космосом как ты, могут в сновидениях увидеть прошлые жизни и, наверное, будущие?
- Да. Вот будущее я точно своё всё просматриваю в пророческих сновидениях и разгадываю их, и почти всё сбывается.
- Но история страны твоей и даже других стран ты не во снах ли узнаёшь?
- История это по книгам. Но если меня что-то очень заинтересует, могу заказать в снах и слетать туда. Например, на Египетские пирамиды. И Елисейские дворцы, и Екатерининский дворец посетила, во времена царствования Екатерины, когда там была Янтарная комната.
       - Даже так? Тогда я сдаюсь. Я-то хотел повезти тебя на развалины.
       - Там не развалины, там сейчас всё восстанавливается.

       Вот что вспомнила Реля, пока её спутники спорили по-польски, выясняя свои отношения. Она, быть может, вздремнула, и ей приснился давний разговор с Юрием. Поэтому, когда Анна спросила её, поняла ли она, о чём скандалили (так и сказала), Калерия с чистой совестью ответила: - Я не слышала. Заснула на том, когда Юрий начал говорить на вашем языке, а проснулась, когда машина остановилась. Устаю я, Аня, очень на своей работе, ещё учусь.



                Г л а в а  27.

       Татьяна Семёновна сдержала своё слово. Вскоре, после её разговора с Юрием, как-то вечером за Калерией пришла завхоз – они были подругами с заведующей – когда-то вместе работали в Райкоме Партии. Татьяна Семёновна какой-то шишкой, а серая как мышь её подруга и там не занимала высоких постов. Как она дружила с Татьяной – не понятно, потому что Реля помнила, что их заведующая была когда-то законодательницей мод. Но полную Татьяну Семёновну можно было представить в любой роли, а вот серую мышь никогда. Эту маленькую, худенькую женщину невозможно было представить в молодости модной. Казалось, она родилась и всю жизнь проходила в одной и той же юбке и кофте. Деревенский платок она не снимала с тех пор, как покинула провинцию. Но каким-то образом понравилась когда-то модной Татьяне Семёновне. Возможно, их заведующая в молодости выбирала себе подруг, как выбирала Вера, чтоб не оттеняли её красоты. Но, став уродливо толстой, Татьяна Семёновна сравнялась обликом с серой мышкой, уже не могла покорять внешностью и нарядами. Вот и взяла верную подругу с собой в детский сад завхозом. Как болтала Галина Ефимовна – непутёвая Релина соседка, ставшая вдруг внезапно женой зека и тоже преданной сотрудницей Татьяны Семёновны, что серая мышь немало помогла своей подруге обустроить новую квартиру на Филях, когда та её получила:
       - У Танюши нашей вся мебель, взятая из детского сада, - говорила Релина соседка, своим подругам, побывав в квартире Татьяны Семёновны.
       - Как это может быть? – удивилась Ольга, подойдя внезапно к беседующим подругам.
       - Как? А ты не знаешь, девочка? – Рассмеялась Галина Николаевна. – Выписывала эта наша серая мышь хорошую мебель, вроде для детского сада, а привозили это всё прямо в апартаменты Татьяны Семёновны. А проводили по документам, как детскую мебель.
       - Но как же комиссия придёт в детский сад, и не увидит новой мебели?
- Как не увидит? Её завезут, но это уже будет подарок шефов, детки которых ходят в наш прекрасный садик. Но шефы эту мебель завозят как подарок и по тем документам, которые уже есть. Прасковья видно здорово научилась это делать.
- Вот, Галка, - сказала сменщица Галины Николаевны Марина Яновна. – Прасковья ей мебель сделала, ты продукты на дом таскаешь – чем не житье Татьяне Семёновне?
- Я не ношу продуктов Татьяне, - огрызнулась Релина соседка. – Мне бы самой кто дал. Я теперь дама замужняя, мне и мужа надо накормить и сына.
- Но Максим твой в детском саду питается. А Яшка пусть сам заработает.
- Он и зарабатывает. Знаете, куда устроился? На железную дорогу, проводником поезда.
- Яша же с высшим образованием у тебя, - вставила слово, проходящая мимо беседующих, Гита, которая перестала интересоваться Юрием Александровичем, когда увидела будущего мужа медсестры. Гита влюбилась в бывшего «Зека», ревновала его к Галине. Потому и колола свою начальницу: – И вдруг идёт работать проводником? Или его больше никуда не берут после тюрьмы?
- Много ты понимаешь! – огрызнулась Релина соседка. – Он не просто проводником устроился. А проводником в заграничные поездки. В Варшаву ездит. В Прагу. Знаешь, какие вещи мне оттуда привозит!
- Счастливая ты, Галка, - позавидовала Зоя Васильевна, которая была самая старшая в этом коллективе. – Мне бы кто так заграничные вещи привозил.
- Тебе же привозил, Зоя, муж. Но ты не захотела быть ему верной женой, изменяла. Теперь не жалуйся. Скажи спасибо, что он тебе хорошие алименты платит на девчонку. – Выговаривала Марина Яновна, которая тоже изменяла своему пьянице, но сына любила, чем гордилась. По этому поводу считала себя выше Зои Васильевны, хотя скандалов у неё в семье было больше, и сын Марины Яновны рос запуганным и нелюдимым ребёнком.
- Да, Зоя, - сказала Гита. – А ты свою дочь готова в могилу загнать. Смотри, как бы девочку не забрали у тебя – тогда алиментов ты не станешь получать.
- Уж кто бы говорил, Гитка. Ты, что ли к своим дочерям лучше относишься? Пропиваешь все алименты со своей кодлой.
- А ты алименты тратишь на молодых любовников, - нашлась, что сказать Гита и ушла, чтобы рассказать Реле об этих разговорах на другой стороне детского сада. – Представь, как эти прости Господи меня облаяли. А между тем, Зоя водит своего любовника молодого сюда в сад, на детские постели.
- Как на детские постели? – растерялась Калерия.
- Чистая ты душа. Конечно, ты бы так не смогла. А Зойка раздаёт детей в помещении и когда их мало остаётся, приходит к ней этот тип, с которым она ещё в Клязьме познакомилась.
- Это милиционер, на двадцать лет моложе Зои?
- Да. Совсем мальчишка по сравнению с ней.
- Но Зое не дашь её возраст. Особенно после того, как она себе зубные протезы сделала.
- Вот именно. Протезы сделала, омолодилась, а была без протезов, подошла ко мне в первый раз – я подумала, что старуха - щёки запали, губы не видны.
- Она меня тоже в первый раз этим поразила, - призналась Реля. – Но потом, когда выехали на дачу, я увидела, как возле неё крутятся эти милиционеры, сменила мнение.
- Но сначала эти милиционеры шли к тебе и Ольге, как к самым молодым?
- Всё это было, когда я начала водить детей на лужок. Но, поняв, что ни от Ольги, ни от меня им не добиться взаимности, они переходили к женщинам постарше.
- Скажи ещё, что они шли не только от вашего презрения, но и, поняв, что денег вы тратить на них не станете, искали себе, таких как Зоя, как Галина Николаевна и Марина Яновна.
- Марина тоже тратит деньги на любовников? – удивилась Калерия. - Поэтому, наверное, её муж выслеживает и гоняет.
- Конечно. А ты думала из ревности? Её муж сам выпить не дурак, а тут жена тратится. Ещё с Галиной Николаевной сняли домик отдельный, пояснили Татьяне Семёновне, что для мужей, а оказалось для встреч со своими кавалерами.
- Вот творили чудеса! И при этом не забывали, наверное, с мужьями меня обсуждать.
- Нет. На даче они о тебе забыли, в пылу своих страстей. Мне кажется, что и сейчас о тебе не вспоминают. Столько же привезли воспоминаний из Клязьмы. А Зоя и Галина Николаевна так и любовников захватили. Вторая Галка – твоя соседка и мужа хорошего отхватила.
- Мужа-вора заметь?
- Вор стал праведником. Даже запрещает Галине таскать продукты из детского сада – это она так сказала. Я, правда, не верю.
- А Галина Николаевна не рассталась ещё со своим ворюгой?
- Не только не рассталась, но и встречается с ним в домике, где живёт Дина Григорьевна.
- Но Дина живёт почти у детского сада. Их дом деревянный собираются сносить, а Дине дать квартиру. И что же, Галина водит любовника в разваливающийся дом сотрудницы?
- Вернее это Владимир водит Галину в развалюху, когда Дины дома нет. А если и дома Дина, так просят её прогуляться несколько часов, пока они развлекаются.
- Я смотрю, Дина стала подменять Галину, чтоб дать ей встречаться с сыном. Плачет, а идёт работать в группу моего сына, что мне совсем не нравится, потому что плачущая Дина – никакая воспитательница. Правда, взбесившиеся дамочки тоже плохо занимаются с детьми.
- Тебе нечего грустить. Твой Олежка всё равно будет развиваться возле тебя.
- Да. Но других детей жалко. Знаешь, Гита, возможно, я не права, но мне так хочется, чтоб хоть одну из них поймали в детском саду. Думаю, что не только Зоя, но и Галина и Марина тоже встречаются на детских постелях.
- Вот чудеса! Ты лишь захотела, а я знаю, что их уже подлавливают. Татьяна Семёновна со своей подружкой-завхозом устраивают им ловушки. Интересно, кого из них первой захватят?
   
Через несколько дней подруга Татьяны Семёновны предстала перед Релей в своем деревенском платке и не то приказывала, не то просила:
- Пойдёмте, Калерия Олеговна, вор к нам в детский сад забрался. Ловить будем.
- Вызовите лучше милицию. Как мы, женщины, станем задерживать вора?
- Да он сам милиционер, но пришёл не в форме, а в штатском. Это хахаль Зои, дурочки этой престарелой. Сейчас прикроем им все выходы и поймаем их в группе, где они гнёздышко свили. Вы, Калерия Олеговна встанете со стороны музыкального класса, чтоб оттуда они не сбежали, а мы с Татьяной Семёновной будем их с официального входа ловить.
- Со стороны музыкального зала в двери есть защёлка наружная. Если её закрыть, то никто оттуда не выйдет. А мне нельзя уходить. Вот этого сорванца родители забирают поздно, а оставлять его в группе одного невозможно. Он такое может учудить, что я в тюрьму загремлю.
- Почему родители забирают его так поздно? Официально детский сад лишь до семи вечера. Разбаловали вы родителей.
- Ругаю их каждый раз, когда забывают ребёнка забрать. Мне совсем не хочется тратить своё время на дитя подлых родителей. К тому же и ребёнок безобразный – я с ним на площадке, как на минном поле – за ним лишь смотрю, чтоб он кого из детей не покалечил. Но родители его гуляют друг от друга и в то же время надеются, что другой супруг заберёт чадо их ненормальное.
- Впервые слышу, как вы детей ругаете.
- Что делать, если попался мне в этом году ребёнок урод и родители его уроды. Они думают, что можно задержаться на полчаса, час.
- Сдавайте его в суточную группу.
- А кто возьмёт? У них своих таких детей, брошенных родителями, половина. Поэтому я, когда училась и вынуждена была Олежку изредка оставлять в суточной группе, у меня душа болела. Неслась за ним как сумасшедшая из любого конца города, если могла взять до сна.
- Что вы мне зубы заговариваете своим сыном? Не хотите помочь в поимке Зои?
- Нет уж! Ловите её одни, если она устроила в детском саду бардак. А Татьяне Семёновне скажите, что вместо того, чтоб за мной следить, как это она делала ранее, лучше бы за Зоей и ей подобными следила.
Калерия не пошла, но она слышала, какой был шум в группе, куда Зоя привела любовника и видно не в первый раз, потому что заблокированные со стороны музыкальной комнаты, из которой они, очевидно, раньше выходили, в случае опасности, сейчас они выйти не могли и затаились. А Татьяна Семёновна, призвав в свидетели Дину Григорьевну, стучала в основной вход и требовала открыть. Начальственный её голос гулом отдавал по всему детскому саду. Зое ничего не оставалось, как открыть. Но открыла она уже одетой, как Реле потом рассказывала Ольга, и двинулась заведующей навстречу: - Что вы стучите, Татьяна Семёновна? Я уже домой собралась.
- Не толкайтесь! Дайте мне войти. А, вот и вы, молодой человек! Что же вы прячетесь в детской спальне? Вы, Зоя Васильевна, хотели своего воспитанника здесь закрыть на ночь? Или вернулись бы за ним позже? Но кто бы вам детский сад открыл? Или вы сторожа подкупаете?
            На следующий день Зоя была уволена по статье «Проституция» - говорили, что так и было записано в приказе. На место Зои тут же пришла новая воспитательница – видно Татьяна Семёновна сначала нашла замену, потом «ловила». Но через неделю на детский сад было совершено нападение воров, которые проникли лишь в кабинет заведующей и вырвали лист с приказом об увольнении Зои. А попутно ещё несколько приказов уничтожили.
             
Следующей подставила себя Галина Николаевна. Та не приводила любовника в детский сад – ей было, где встречаться. Свидания её наблюдали многие сотрудники, потому что домик Дины Григорьевны был виден из окон, и некоторые воспитатели и няни подглядывали, как Галина Николаевна крадётся в покосившуюся халупу, готовую к сносу. Но Владимир, при очередной встрече, видимо ударил Галину по лицу, да так хорошо, что любовница вернулась к законному мужу с фонарем под глазом. Тот, не долго думая, порубил в квартире всю модную мебель и ушёл из дома в неизвестном направлении. Всё это выяснилось, когда Галина, с забинтованным глазом привела сына в детский сад, а сама работать не стала – взяла больничный лист. Но то, что она хотела скрыть за больничным листом, открыл сын, рассказывая всем желающим, как папа рассердился на маму, как они ругались громко, и как была уничтожена ценная мебель. Галина Николаевна ушла по собственному желанию. А сменщица её – Марина Яновна так испугалась, что и её муж может порубить в доме мебель, надолго, если не навсегда «завязала» с изменами.
Калерия удивлялась – Татьяна Семёновна всегда поощряла гулён, если они любезничали с шефами, на праздниках, которые устраивались в честь богатых начальников. И не замечала, если кто уединялся в детском саду. Но вдруг решила прекратить безобразия. Или Зоя и Галина были использованные как любовницы? Новых и более молодых заводила заведующая? Или тошно ей стало на всё смотреть? Видно уже не помнила себя молодой, когда и она была законодательницей мод и заводилой всяких гуляний. Татьяна Семёновна вдруг напомнила Реле её матушку. И не удивилась, что и ей сильно хотелось расстаться с этим детским садом. Но не уйдёшь. Надо доработать хотя бы до весны. А из подготовительной группы Татьяна Семёновна сына её не выставит. Потому потихонечку стала готовить заведующую, что придётся им расстаться. И при случае Калерия говорила бывшей моднице, чтоб подбирала ей смену. Та не отговаривала. Но язвила:
- Вам, и правда, надо к больным детям, я это чувствую. Вы настолько любите медицину, что без неё вам не жить? А не лучше ли ещё со здоровыми детками поработать?
- Татьяна Семёновна, я боюсь, что забуду всё, чему училась два года. А не хочется!
- Да-да, я помню. Вы дали себе слово, что если ваш Олежка выздоровеет, когда он был маленьким, то вы пойдёте работать в медицину, спасать других детей.
- И это тоже. Поэтому буду вам признательна, если найдёте мне замену.
- Я ищу. Поверьте мне, очень ищу. Особенно с тех пор, как вы сказали моему племяннику, что я отнимают дорогие подарки у воспитателей, которые приносят иностранцы.
- И ваш племянник хотел мне возвратить одну из ваз индийских. Но я не жадная.
- Спасибо и на этом. Ищу вам замену, не жадная, Калерия Олеговна. А пока поработайте в две смены. Видите, что воспитатели, одна за другой выбывают.
- Я бы и рада, Татьяна Семёновна. Но приехала моя младшая сестрёнка, чтобы устроиться в Москве - работать или учиться. Придётся с ней походить по столице, поискать ей местечко.
- Сколько ей лет? Что она окончила?
            - Ей уже девятнадцать лет. А окончила Лариса среднюю школу.
- Так это хорошо. Давайте её в детский сад, воспитателем, как вы. Вы вон со средним образованием, какой прекрасной воспитательницей оказались. Надеюсь, ваша сестра такая же?
- Вообще-то она очень любит Олежку, стало быть, и других детей бы любила. Но вы же не возьмёте её, без прописки в Москве? – Калерия так говорила, не будучи уверенной, что младшая сестра любит детей. Кроме Олежки Лариса не испытывала жалости к живущим по соседству двум братьям, во Львово, брошенным на произвол судьбы их пьяницей матерью. А когда Реля несла им что-то из еды, недоумевала: - «Зачем тебе эти оборванцы? Кормишь их, Олежкины вещи отдаёшь. Пусть Людмила не бегает по мужикам, а заботится о своих детях».
Но всего этого не скажешь Татьяне Семёновне, тем более она не может принять Ларису.
            - А что вы не можете прописать её к себе? – удивилась заведующая.
- А кто пропишет третьего человека на двенадцать метров площади? – Реле не хотелось говорить её мучительнице, что и бывший муж ещё не выписан из их маленькой комнаты. – И сейчас в Москве прописывают лишь мужа к жене или наоборот. Никаких других родственников, кроме разве родителей не прописывают. Да и то тех родителей, которые раньше жили в Москве, - Калерия вздохнула, вспомнив бывшую свекровь. Вот кого на пушечный выстрел к Москве не надо было подпускать. Скольким людям она жизнь испортила,  сколько ещё на тот свет отправит, как Гаврилу-свёкра?
       - А жаль. Я бы взяла вашу сестру, из неё вышла бы хорошая воспитательница, особенно если бы поучилась в вечернем техникуме, как вы учитесь в медицинском. Жаль, что у воспитательных учреждений нет лимита в Москве как, например, на дворников. Им и жилплощадь дают. А людей не хватает в дошкольных учреждениях – зарплата маленькая, а работать надо, не жалея себя.
       - Вы хотите сказать, что Зоя или Галина Николаевна не жалея себя работали? – Калерии не хотелось называть других бездельников, остающихся ещё в детском саду.
       - В семье не без уродов. Я слышала от сотрудников, что у вас старшая сестра такая. Вы за ней ухаживали, насколько я помню ваши заботы, а она отплатила вам неблагодарностью.
       - Это Галина Ефимовна сплетни разносит, потому что живёт в одном доме со мной?
       - А что такого? Ведь она не вас чернит, а вашу сестрицу.
       - Спасибо и на этом.


                Г л а в а  28.

       Ларисе же, когда она приехала в Москву, Калерия только могла простонать:
       - Боже мой! Что ты так поздно явилась? Где мы теперь учёбу тебе найдём?
       - Я поступала в Херсоне, но провалилась. В Москву работать приехала.
       - И пойдёшь на стройку, как я в Симферополе?
       - На стойку я не хочу. Чтоб ногу или руку покалечить, как ты покалечила?
       - Да тебя и не возьмут с таким ростом. Ладно, поищем где-нибудь ещё.
Чтобы искать, Реле пришлось работать опять в одну смену, как было, когда Вера лежала в больнице. Но с Ларисой ей пришлось повозиться больше. Естественно, они искали места, где было общежитие – на завод или фабрику. Но им отказывали, посмотрев на рост Ларисы.
       - Как вы будете за станком работать? Это надо табуретку приставлять. А если травма случится по причине того, что рабочее место вам будет неудобно?
       На строительство Лариса не хотела, дворником, где давали служебную площадь, идти отказывалась наотрез: - Это же надо всю жизнь тротуары мести, потому что если уйду через год, служебную площадь отберут, - соображала не как деревенская девушка.
       - Правильно мыслишь. Но и ко мне тебя не пропишут. Во-первых, по площади – её мало. А во вторых, у меня ещё прописан Николай. Он-то, точно, не захочет тебя прописать, даже если бы жилплощадь позволяла. – Того, что в Москву не прописывают сестёр, Реля не говорила. Зачем, если и двух причин достаточно.
- Имеет семью вторую, а всё не хочет выписываться? А через суд?
- Пыталась я его выселить, через полтора года, как мы разошлись. Сосед меня подбил, он и в свидетели пошёл, что Николай здесь не живёт. Но Колька пришёл с участковым, который сказал, что разрешил ему не жить на этой площади, так как я вроде бы кидаюсь на него драться.
- А ты не дралась?
- Да что ты! Когда это я на врагов своих кидалась? – Калерии не хотелось говорить младшей сестре, что один раз она ударила Николая по голове детским горшком, когда бывший муж пытался её изнасиловать. - Ведь первейший враг у меня мама – её бы не мешало хоть раз ударить, потому что больше чем надо мной мама измывалась, никто не решался. – Калерия помнила, но никому не жаловалась, как над ней издевалась свекровь. Но та, как говорили Реле люди, получила за свои «подвиги» так, что теперь очень кается, но назад ничего не вернёшь. 
- Мама над всеми дочерьми издевалась, кроме своей Веры. – Вернула её к прежнему разговору Лариса. - А теперь, когда жить с ней стала, так и не мила ей и Вера теперь.
- Дерутся, что ли, они там?
- Ругаются жутко, только что за ножи не хватаются. Потому я никуда не поступила, боялась, чтоб они друг друга не поубивали. А потом плюнула на них и уехала. Что я им, нянька?
- С ними очень жить тяжко – по себе помню. Но что нам с тобой делать? Уже две недели топчемся, а толку чуть. Давай отдохнём следующие две недели, я поработаю по две смены, потому что платить надо за телевизор, а денег я получу мало.
- Работай. А я пошлю телеграмму домой, чтоб высылали мне денег. И Вера, и мама обещали. Пожалуй, что и тебе помогу – кормиться на эти деньги будем.
- Не кормиться, а питаться. Но очень на маму не рассчитывай – она весьма жадная. Писала мне в письмах: «Везёшь Олежку, вези тушёнку и сгущёнку, чтоб мальчишка не голодал здесь».
- Вот наглая мать. Она тебе хоть деньги отдавала за привезённые продукты? У неё же на сберегательной книжке полно их. И у Верочки есть сберегательная книжка. И она тебе деньги могла отдать. С тушёнкой я варила супы – только так Вера ела. И сгущёнку тоже лопала.
- Но чтоб Вера отдала мне деньги за съеденные консервы? Милая моя! Эта наглая «девушка» обещала мне заплатить за то, что я к ней в больницу ходила, носила ей вкусные продукты, которые с большим трудом разыскивала по всей Москве.
- И заплатила?
- Шиш с маслом. Ещё приехала сюда прошлым летом, нагадила у меня в комнате. Вернувшись, я почти всё бельё перестирала, хотя оставляю всё чистым, глаженым, когда уезжаю.
- Потому, что когда возвращаешься с отдыха, не хочется браться за стирку?
- Хорошая хозяйка, уезжая надолго, не оставит грязного белья. Запомни это на будущее.
- Запомню и стану тебе подражать. Но мне Вера обещала помощь деньгами слать.
- Это она может сделать, назло мне. Вот, мол, смотри, какая я хорошая сестра.
- Но хорошо и так, да? Пусть шлют. Всё же тебе меньше придётся работать.
Лариске слали деньги, но питаться на них приходилось туго. Почти три месяца они искали девчонке работу и натыкались лишь на непонимание. Разочарованная в Москве Лариса решила завербоваться на лесоповал.
- Ну её, эту Москву, если она меня не хочет принимать. Вот будто кто-то палки мне в колёса вставляет. Уеду я на лесоповал и стану кухаркой, как Румянцева в «Девчатах».
Калерия согласилась, хотя знала, по своей первой работе на стройке, что в жизни всё не так, как показывают в кино. Когда пошли договор заключать, женщина, которая оформляла документы, сказала Калерии:
- Не жалко вам в такое пекло вашу Дюймовочку отправлять? Придите в день отправки и посмотрите на охламонов – пьяных и матерящихся – которые туда едут. И если захотите, я вам в тот же день документы оформлю. Приходите.
Неделю Калерия и Лариса храбрились, дожидаясь дня отправки. Даже песню пели:
                Лесорубы, сорок семь холостяков,
                Вокруг деревья да медведи
                Нам влюбиться пара пустяков
                Да девчата к нам не едут.

Но в ночь на отправку не спали всю ночь, ворочались и вздыхали тяжко. А утром по радио услышали объявление, что набирают в строительные училища без экзаменов на штукатуров каменщиков и маляров. Сёстры переглянулись и засмеялись:
- Вот тебе и решение проблемы, - сказала Реля. – Даже не поедем смотреть на хулиганов, а рванём в это училище.
- Ой, Релечка, как хорошо, что останусь в Москве. Главное, что общежитие обещают, а потом снова в Москве работать. Ничего, что на стройке. Я же потом смогу работать и учиться как ты, вечером и добуду себе другую профессию. Ничего. Пробьёмся.
- Мы да не пробьёмся. Доставай документы. Едем в твоё училище.
Устраиваться в Московское строительное училище пришлось через Украинское посольство, но эти трудности они преодолели.
Уехала Лариса жить в трудоустроенное общежитие. Их там кормили, потому что не все были как она, взрослые. А были шестнадцати-семнадцати летние, из других городов России, которым требовались и еда и одежда. И маленькая сестра Рели смотрелась на фоне рослых россиян, как ровесница. Еда и форма, даже сапожки, что им выдали, и ей пригодилась.
Через неделю, чуть Калерия отдохнула от беганий с Ларисой по Москве, позвонил Юрий.
- Ну, как? Теперь-то ты не станешь отказываться со мной пойти в театр? Устроила свою сестру? Можешь и её приглашать. Я буду доставать по три билета.
- Ой, Юра, устроила, наконец. И у них, в общежитии, есть воспитательница, которая и станет их водить по городу, заранее заказывая экскурсии. И в театры и в музеи обещала. Это всем такой подарок, я думаю. Главное, что все их походы станет оплачивать училище.
- Так твоей сестре интересней будет ходить со всеми, я думаю.
- Конечно. Ей повезло больше чем мне. Когда я приехала, меня никто не водил, потому что стала сразу разводиться с мужем и осталась в большом городе одна, с ребёнком на руках.
- Однако, ты знаешь Москву превосходно. Я со старыми Москвичами знаком, они совсем не как ты знают историческую Москву. Об архитекторах с ними можно не говорить.
- Я по книгам, которые ещё в юности читала, знаю Москву. И потом, я тебе рассказывала, что в первый же вечер, когда гуляла по Москве с мужем и Олежкой, мне подарил книгу о Москве незнакомый старик, в которой об истории Москвы и об архитектуре много написано.
- Да, помню, я ещё ревновал тебя к этому старику. Но видно к тебе интересные люди намагничиваются, если помнить нашу поездку в Марфино. 
- Тогда уж к интересным людям относи и себя. В какой театр ты меня приглашаешь?
- В Таганку. Пойдёшь. Там, говорят, интересный актёр появился – Высоцкий. Слышала?
- А где? В детском саду сам знаешь, какие воспитательницы – их никто не интересует, кроме любовников. Есть у меня подружка Олечка, но она, пока я носилась с Ларисой по Москве, вышла замуж и, разумеется, у неё сейчас медовый месяц.
- Всё понял. Так пойдём на незнакомого Высоцкого? Через неделю.
- С удовольствием. Я так давно не была в театре.
Поговорив с Юрием ещё несколько минут, Калерия вернулась в комнату, где Олежка читал книгу, сидя с ногами на диване, потому что Реля после передачи «Спокойной ночи, малыши» выключала телевизор и не разрешала сыну смотреть взрослые фильмы.
- Кто звонил? – Сын оторвался от книги. – Юрий Александрович? Пойдёшь с ним в театр?
- Пойду. Сейчас достану костюм, в котором хожу в театры, а то он заскучал по мне в шкафу. Посмотрю, не надо ли его почистить или погладить. Не откроешь мне наш скрипучий шкаф – это у тебя хорошо получается.
Шкаф этот красивый, но старый, Реля купила, при помощи дяди Васи, у уезжающих на новые квартиры москвичей. Сосед, придя как-то с прогулки, сказал ей:
- Распродают люди старую мебель. Я списал адрес – близко от нас.  Пойдёшь? Думаю, я тебе подешевле выторгую.
Калерия обрадовалась, они пошли. Сторговал ей шкаф сосед чуть ли не вчетверо меньше, чем просили. Комично смотрелся маленький мужчина на фоне громадных обитателей комнаты:
- Да вам только за то, чтоб вынесли его на помойку надо пять рублей заплатить, а мы его покупаем у вас за пять рублей.
- Вынести мы его и бесплатно можем, - заверил громадный хозяин шкафа. – Но берите за пять рублей. Я ещё и помогу донести.
Несли они шкаф с Василием Даниловичем легко – изделие прошлого века оказалось из фанеры. Но с какими-то замысловатыми узорами на дверцах и выдвижных шкафчиках.
   
- Открою, - Олежка встал с дивана. – И шарфик оденешь, который тебе Юрий Александрович подарил? Он тебя украшает.
- Конечно, одену. Сейчас же зима – в театрах иногда бывает холодно.
Но ни костюмчика, ни шарфа в шкафу не было.
- Вот тебе раз! – Калерия испугалась. – У нас воры побывали?
- Это Лариска тебя обворовала, - сразу сказал Олежка.
- Зачем ей мой костюм? Он на неё велик.
- Ха! Из большого всегда можно сделать маленький. Поедем к ней завтра в общежитие, и увидишь, что она его уже переделала.
- Господи! Хоть бы этого не произошло, - Калерия молила Бога всю ночь, потому, что у неё не было другого приличного платья, в котором она может идти в театр.
Под утро забылась, и ей приснился Пушкин: - «Я же говорил тебе, чтоб ты не очень пригревала своих сестрёнок, которых когда-то спасала от смерти. Каждая из них по очереди очень огорчит тебя. Это ещё пустяк – будут обиды и серьёзней». – «Ой, деда, если Лариса перешила на себя мой костюмчик, я ей этого никогда не прощу. И шарф утащила, который мне Юрий Александрович подарил». – «Простишь, ты добрая».

Новое общежитие Ларисы было далеко от центра. Пришлось им с Олежкой ехать на метро, с двумя пересадками, а потом трястись в полупустом, по случаю выходного дня, автобусе. Район был новый, застроенный красивыми, но однообразными домами.
- Хорошо здесь жить, - услышала Реля разговор двух женщин. – Летом грибов полно в лесах, ягод – детишкам раздолье – на речке купаются.
- А я всё по центру грущу. Там тесно было в квартирах, а всё интересней. Езжу вот туда и продукты покупать и в коммуналку свою захожу, душу отвожу.
- «Скучают по тесноте? – отметила рассеянно Калерия. – А наша еврейская семья выехали и носу не кажут. Лиза всё мне жаловалась, что замуж её никто не берёт, потому что в коммуналке живёт. Теперь, наверное, у неё появился жених. Дай-то Бог, а то она родителей всё грызёт. – «Евреи, - кричала в гневе, - вы мне всю жизнь испортили». И бедная Агнесса сжималась: дочь не может выйти замуж из-за маленькой жилой площади. Москвичей испортил квартирный вопрос. Кто это сказал? Какой-то писатель. Наверное, я это в библиотеке прочла, но книгу не взяла. Или у Вали-соседки нечаянно заглянула в какой-то талмуд? Да-да, это был самиздат. Но что это я вспомнила о своих соседях. Уж Агнесса и Лиза упиваются новой квартирой, а Борис Израйлевич? Ему, определённо, скучно. Начинал волочиться то за мной, то за Валей. Мне однажды подлетел, когда я вещи выстиранные вешала сушиться, стоя на табуретке, коленку поцеловал. Я сразу дала ему по носу ногой, так обиделся. – «Я тебе, как старший по квартире, запрещаю водить парней». А Агнесса вышла и услышала его слова: - «Это почему? – Отозвалась, на запрет мужа. – Калерия молодая и ей надо налаживать свою жизнь. А мы отсюда скоро уедем, и не будешь ты старшим по квартире. Что, Реля, этот старый Ловелас опять к тебе приставал?»
- «Вот, - думала Реля, шагая к общежитию, и слушая, как её сын поёт песню. – Хорошо бы было с Агнессой сейчас повстречаться и спросить, как они живут на новой квартире. – Но Москва большая и я даже не знаю, в каком районе они получили квартиру».
К её удивлению, она всё же повстречала знакомую женщину. Это была их нянечка по детскому саду. И работала она теперь в молодёжном общежитие, вахтёром.
- Релечка, какими судьбами ты здесь? Давно не виделись, - всплеснула она руками.
- Это вы, Ксения? Вот неожиданная встреча. Неужели получили квартиру в этом районе?
- Давно уже. Тогда же и ушла из детского сада.
- И всё время в этом общежитие работаете?
- Да. Но оно второй год только открылось. Олеженька, и ты с мамой?
- Да. Мы пришли к моей тёте Ларисе. Она здесь живёт, но мне к ней не хочется. А что тут написано, на этой доске? Я умею читать по печатному, но здесь написано ручкой.
- Написано? – бывшая сослуживица Калерии подошла к доске. – Это, Олеженька, объявление, что девушек и парней из этого общежития приглашают поехать на Красную площадь и осмотреть ей с экскурсией.
- О, знаю! Это когда тетенька или дяденька ходят впереди, и всё рассказывают.
- Умный ты мальчик. Много знаешь со своей хорошей мамой. Не хочешь ли ты сейчас покушать в моей комнатке, ведь ехали издалека? Ко мне сейчас внучек придёт, и я вас покормлю обоих, а потом выпущу погулять в дворик, перед общежитием.
- Хочу. И мама, наверное, есть хочет.
- Нет, Олежка. Я с удовольствием оставлю тебя Ксении Максимовне, чтоб ты покушал, а потом пошёл погулять с её внуком, которого ты знаешь. Когда-то он был в твоей группе.
- Ой! Это же Никита. Я хочу с ним встретиться. А у вас тут есть туалет, Ксения Максимовна? Потому что я и в туалет хочу.
- Ну, как же, Олежка! Всё есть у нас. Сейчас я тебе его открою.
Калерия с лёгкой душой оставила сына бывшей сослуживице – она знала, что женщина это любит детей, относится к ним трепетно. И в туалет сводит и руки заставит помыть и накормит, а Реля, между тем, выяснит отношения с Ларисой и хорошо, что сын не будет при этом присутствовать.


                Г л а в а   29.

       Лариса даже не считала себя виновной, когда Реля укорила её в воровстве.
- Ты старая уже, рядиться, - сказала заносчиво. – Да, я взяла у тебя костюмчик, но это же Верин костюм, она приказала мне его забрать.
- Как это Верин? Я сама покупала его в магазине, чек тебе показывала.
- Не помню про чек, а кофточку мне Вера сказала забрать у тебя.
- Какую кофточку? Это рванину, которую Вера у меня оставила? Так она давно уже в помойке. И не подошла бы не мне, ни тебе эта кофточка. Подчёркиваю, кофточка, а не костюм,  потому что у Веры другая фигура. Надеюсь, что мой костюм цел?
- Нет, - у Ларисы показались слёзы на глазах. – Я его ушила на себя, а всё лишнее отрезала. И шарф твой красивый мы разрезали пополам с Наташей и шапочки себе сшили.
- Надеюсь, ты не думала, что шарф этот красивый мне тоже Вера оставила?
- Нет. Я знаю, что тебе этот шарф любовник подарил, потому и забрала его.
- Во-первых, мне Юрий Александрович не любовник, а просто друг. А во-вторых, как ты смела, подаренную мне вещь, забрать? Так ты мне платишь, за то, что возилась с тобой как с писанной торбой, не отдала тебя лесорубам, чтоб они поиздевались над девочкой?
- А может, мне лучше бы было с лесорубами.
- Так ехала бы. Что же ты за училище ухватилась обеими руками? Да чтоб попасть в это училище девушке с Украины нам пришлось за разрешением ездить в Украинское Посольство и не один раз. Носилась с тобой по Москве, в то время, когда я могла денег заработать, которые нас с Олежкой совсем не лишние.
- Просила бы у матери денег как я – мать бы высылала тебе, как Вере когда-то.
- Ещё теперь добавь и себя – будешь тянуть из матери деньги как насос.
- Я виновата, что ты не можешь с матери денег стребовать?
- Вот что, добрая моя сестрёнка. Как ты смотришь на то, что я пойду сейчас в милицию и заявлю, что ты меня обокрала? Или к директору вашего училища пойду? Не думаешь ли ты, что тебя выгонят из него, в два счёта?
- Иди, добрая моя сестрёнка. Пусть меня выгонят! Хорошо же ты устроила меня, если сама хочешь, чтоб выгнали, - Лариса заплакала. – Я деньги тебе отдам за костюм, как только мне их пришлют. И за шарфик. Сколько он стоит?
- Такие импортные мохеровые шарфы продаются сейчас в модных магазинах Москвы, я тебе их показывала, но за ними длинные очереди. Купи, и принеси мне такой же шарф.
- А если будут других расцветок? Не розовый?
- Эти шарфы хороши всяких расцветок. Я не обижусь, если будет зелёный или голубой. А насчёт того, что я старая, чтоб рядиться, посмотрим, что ты скажешь, когда тебе будет двадцать шесть лет. И не станешь ли ты и в том возрасте, даже не имея сына, тянуть с матери деньги?
- Да уж не такая гордая как ты. Если будет тяжко, то попрошу.

Калерию дома встретила Валентина, которая знала, зачем Реля поехала к сестре.
- Ну? - Спросила она, как только соседка переступила порог квартиры. – Не испортила тебе Лариса твой костюм?
- Валя, я сейчас покормлю и положу спать вот этого гражданина. Он устал и нагулялся на свежем воздухе, а потом приду к тебе, и поговорим.
- Укладывай Олежку спать, он, действительно, носом клюёт. А я, тем временем столик у себя накрою, чтоб мы поговорили как добрые соседи. А то всё нам некогда.
По прошествию некоторого времени, когда Реля пришла к соседке, она задала всё тот же вопрос: - Какая судьба постигла твой костюм, который ты раньше считала выходным?
- Уже перекроила Лариса его на себя, вернее ушила и лишнее всё отрезала.
- Да что ты! И ты не проверила? А вдруг не отрезала. Садись, сейчас чуток выпьем, поедим. Вот, отведай, что соседка-подруга тебе приготовила. Или я тебе не подруга? Старая?
- Какая же ты старая? Красивая, модная женщина. – Говорила Реля, взяв с тарелки немного салата. - Марья Яковлевна твоего возраста, как она мне говорила, но, даже если учесть, что тоже имеет любовника, рядом с тобой старую сплетницу не поставлю. И есть что-либо от отравительницы никогда бы не стала, а у тебя всегда готова. Вкусно.
- Спасибо на добром слове. Выпить не хочешь?
- Пока нет. Боюсь пить вино на голодный желудок. Расстроившись от проделок Ларисы, не ела даже, когда Олежку кормила, - вздохнула от огорчения.
- Поэтому я тебя и позвала. Знаю, что у меня скинешь напряжение. Чуть заправившись, расскажешь, что сталось с твоим костюмом. Ешь, а я горячие блинчики с кухни принесу. – Соседка поднялась и быстро исчезла.
- Вот, - появилась, гордо неся горячие конвертики, политые сметаной. – Угадай с чем?   
- По запаху, думаю, что с творогом. Дано такие не ела, - Калерия с благодарностью взяла нож и вилку, чтобы отведать этого блюда. Стала нарезать блинчики колечками. - Что касается костюма, сестра мне сама показала отрезанное, чтоб я не сомневалась. И представляешь, сказала, что я старая, чтоб красивые вещи носить, - говорила, уже готовая кушать.
- Вот нахалка! Да что у тебя за сёстры? Я бы таких на порог не пускала, - подруга всё ещё нарезала колечки – у неё не получалось быстро, как у Рели.
- Вкусно, - заметила Калерия, съев первый кусочек. - Я предчувствовала, что Лариса, после всех моих забот о ней, сделает мне какую-нибудь пакость.
- Чувствовала и звала эту нахалку к себе? Она хоть обещала тебе вернуть деньги за вещи? Ты ешь, не смотри на меня. Это я  заморила червячка, когда готовила.
- Обещала. Но предвижу, что долго я эти деньги буду ждать, если вообще получу их.
- Ладно! Не горюй. Нашла я тебе платьице в модном магазине, где твоя свекровь бывшая работает. Хочешь посмотреть? Купила тебе, чтоб подарить, - говорила соседка, увидев, что Калерия справилась с блинчиками.
- Ой, Валя, выручаешь ты меня. Не дорогое хоть платье?
- Это мой подарок тебя. За всё время, пока живёшь ты здесь, могу я тебе подарить что-то, если твоя родня тебя нагло обворовывает? Поднимайся, пойдём к гардеробу.
- Ой, находилась сегодня, - Калерия взялась за поясницу как старушка. – Но от платья, не откажусь. Какое платьице! – Говорила она, не дотрагиваясь до платья руками. - Надо же какие материалы стали делать сейчас! Не уговаривай, мерить не стану. Ведь надо пойти помыться, чтоб такое чудо одевать, а я устала сегодня в транспорте. Вижу и так, что платье ты купила по моей фигуре. Спасибо, я в нём королевой буду выглядеть в глазах Юрия Александровича в театре.  И в ресторан, когда мы едем далеко, в этот платье спокойно можно идти.
Реля видела, что дорогой её подруге очень хотелось поговорить о поляке, но Валентина преодолела себя – эта тема у них не поднималась – достаточно сплетен Марьи Яковлевны. 
- То ли я видела за границей! Да не знала тогда, что соседка у меня будет такая прелесть, не покупала. Кстати, ты из моих платьев, которые на меня не налезают уже, не выберешь ли что?
- Валя! Это я раньше отказывалась, а теперь меня сестры научили брать чужое, тем более, что дают. Возьму пару твоих платьев и пристрою, как Лариска, под свою фигуру. Стыдно перед иностранцем ходить в одном и том же в театры. Вот, пожалуй, это и это. Или ты их ещё носишь?
- Да почти всё, что  здесь висит, не налезает на меня. Выбирай, что хочешь. А шарфик тебе вернула твоя Лариса? – говорила Валентина, присаживаясь на диван. – Тоже устала, Реля.
- С шарфиком сестра распорядилась – раскроили его с подружкой, и сшили две шапочки. Прости, я присяду возле тебя – ноги не держат. Или вот на этот край – так можно смотреть друг на друга. Люблю поглядывать на собеседников.
- Садись, как тебе удобней. Хорошее, кстати сказать, положение выбрала. Любишь изучать людей? Не иначе как я с будущим поэтом или писателем беседую?
Калерия смутилась, не зная, что ответить. У неё на всех соседей были маленькие зарисовки в дневнике. Валентине даже стихи сочиняла. Но не намекала соседке, что Валя интересует «будущего писателя» больше, чем молоденькая Лиза, неприязнь которой к родителям не давала Калерии покоя. Почему девушка, обожаемая отцом и матерью, кричит им: - «Проклятые евреи! Вы мне всю жизнь испортили». Теперь уехала еврейская семья и никогда Реля не разгадает этой тайны.
Поняла её замешательство Валентина, как нежелание отвечать или что другое, но вернула разговор в прежнее русло:
- Я бы не стерпела наглости Лары. Пожаловалась директору училища и пусть их выгоняет.
- Я не жаловалась. Но надеюсь, моя сестра знает, что больше её на порог своей комнаты не пущу, пока она не расплатится за украденные вещи.
- Пустишь. Полгода пройдёт, она не расплатится, а сюда придёт, и ты пустишь её. Хотя бы с Олежкой погулять она попросится, и ты растаешь.
- Твоя правда. Всё же она мне не так нагадила, как Вера.
- Допустим, в душу они обе тебе плюнули. Но если Вера и раньше тебе гадила, то Лариса в первый раз. Вся разница в том, что Лариса больше никогда делать больно тебе не станет.
- Ты так думаешь?
- Побоится, что ты её из Москвы вытуришь. Да и Верин урок вспомнит. Гадить она больше не будет, но вы отдалитесь друг от друга, возможно на многие годы. Это при том, что она будет приходить сюда.
- С трудом в это верится, но пусть будет так. Мне, Валя, добрые люди говорили, глядя на то, как я рвалась ради сестёр, чтоб их накормить, напоить и уберечь от того, чтоб мама с Верой их  на тот свет не отправили, что когда-то от них стану терпеть неприятности. Я и сама это предчувствовала. Видимо, время пришло. Но мне всегда вместо того, что я теряю, Бог или Ангелы мои посылают больше взамен. Вместо моих сестёр ко мне притянулась ты. И это, мне кажется, гораздо больше, чем родные, которые не понимают меня.
- Им же хуже, Реля, им же хуже. Позже они поймут, кого потеряли, но будет поздно, как с твоей матерью.
- А что мама! Ты думаешь, она меня понимает? Ей это трудно. – Калерия засмеялась. – Как иностранка говорю. - «Ей это трудно», - типичное выражение у моих поляков.
- С кем поведёшься, от того и наберёшься. Я права? Но об иностранцах твоих мы, может, потом поговорим. Вспоминай о твоей фасонистой Юлии Петровне. Вот где старуха, а наряжается. Ты можешь подумать, что и я старуха, а тоже наряжаюсь. Но мне Бог не дал детей, хотя я их и не любила, признаться. А вот когда увидела тебя с твоим сыном, как ты над ним как орлица распростёрла свои руки, и какие они у тебя крепкие, пожалела, что в своё время не родила такую доченьку. А значит, лишила себя такого внука как Олежка. Хотя прекрасно понимаю, что могла родить не Релю, а Веру-Геру. И вполне могла стать как твоя мать-эгоистка.
Калерия прекрасно поняла боль Валентины. И если бы та была моложе, возможно поспособствовала бы, чтоб та родила дитя, коль уж женщина кается. Но было поздно говорить о материнстве Валентины, и она продолжала говорить о матери:
- Привыкнув жить только для себя, Петровна наша с трудом понимает детей, особенно меня. Вот Вера тянула с матушки деньги, она меня не пустила учиться. Теперь Вера выучилась, поработала немного, увидела, что работать тяжко, и опять уселась «мамочке» на шею. Стали ругаться, потому что жить двум змеюкам в одном доме тесно.
- А поделом твоей матери.
- Я не к тому говорю, что мама заслуженно терпит опять бездельницу. Они обе привыкли на ком-то ездить, а сейчас сошлись две эгоистки. И представь себе, будут помогать обе Лариске, чтоб показать друг перед другом какие они хорошие.
- А больше всего в укор тебе.
- Мама может быть и не в укор. Просто она привыкла помогать тому, кто громко кричит. Вот Лариса будет писать жалкие письма, просить, она поможет. А мне… Я привозила к ним Олежку, привозила продукты, которые все, с удовольствием, ели, но ни разу на дорогу обратную деньги мать мне не предложила. Даже не интересуется, есть у меня деньги или нет? Хотя, думаю, что когда мы уходили к Днепру, она мои вещи подробно исследовала и в кошелёк заглядывала. И если там были деньги на обратную дорогу, то, как жить мне, по приезде в Москву, она не задумывалась. А когда возвращаешься из отпуска, очень трудно, на первых порах.
- Не говори мне о своей матери, а то я взорвусь, что ты к ней ездишь.
- Не так уж часто. Возможно, в следующее лето последний раз поедем. Олеженька уже настолько большой, понимает, как я страдаю, видя безразличие ко мне мамы. Станем покупать туристические путёвки.
- Вот напомнила. У нас, на работе это дело поставлено на проток – ездят каждый год по три-четыре раза мои сотрудники, смотреть Союз наш большой – то в Украину, то в Прибалтику. Я сама всё объездила, но могу брать путёвки – для тебя и Олежки. За треть стоимости.
- Это было бы чудом! Ведь ездил же сын со мной и Юрием в Суздаль и Углич – уже знает много на Золотом кольце Москвы. А тут Украина, Прибалтика.
- Но только учти. Едут экскурсанты в пятницу утром, а возвращаются в воскресенье поздно или в понедельник рано. Отпустит тебя твоя заведующая?
- Нам теперь, кто много работает, не отказываясь заменить заболевших, она сделала по два выходных дня, по желанию. Я буду брать на те дни, когда поездки состоятся.
- Правильно! Если ты работаешь много, пусть и тебе идут навстречу. Но не закрутится у тебя голова от такого коловорота?
- Пока молодая, в самый раз ездить. И сын наберётся впечатлений, поумнеет.
- Олежка у тебя и так умный на удивление. А теперь сделай милость подруге… Я надеюсь, что ты подруга мне? Подтверждаешь? Спасибо. Расскажи ты мне о двоих твоих мужчинах, о которых я слышала от сплетниц наших, а от тебя ни слова!
- О ком ты хочешь, чтобы я тебе поведала? – Опешила Калерия. - Неужели о Юрии Александровиче?
- О поляке твоём я, наверное, знаю больше тебя. Любовь у вас великая, и плодотворная, судя по тому, что ты даёшь ему знания о русской истории, а он водит тебя в театры.
- Ещё, Валя, мы ездим по Подмосковью и Золотому Кольцу Москвы. Летом были в Марфино, о котором я тебе рассказывала.
- Спасибо тебе, я потом посетила это Марфино, но такого счастья не испытала – возраст!
- Это не возраст, а просто не было у тебя такого экскурсовода, как мне попался.
- Бог тебе послал знакомого, ты говорила? Ещё не было со мной тебя – с тобой я бы больше увидела. Это полякам твоим повезло. Но скажи ты мне – ведь у тебя до Юрия Александровича был какой-то юноша из Подмосковья, с которым ты испытала счастье, не платоническое.
- Ты о Вадиме вспомнила? Но он не из Подмосковья. Дача у него в Малаховке, где мы и познакомились, не как обычно знакомятся, а очень экстравагантно.
- Ты начала, так открывай тайну, как познакомилась?
- Валя, я нашу встречу попробовала отразить на бумаге. Получился рассказ, который дам тебе почитать, чтобы сейчас не распыляться. Критиком станешь моим.
- Напечатать не пробовала?
- Даже не думала. При советском представлении о любви, меня бы сочли там легкомысленной. Или Вадима насильником. Хотя такие случаи, как у нас когда-нибудь станут считать вспышкой любви, при первом взгляде. Правда, любовь случилась у него, не у меня, но он сумел потом и мне привить светлое чувство.
- Вот какие жгучие парни живут в Малаховке.
- Дача у него в Малаховке – повторяю. А живёт он в Москве – ты не поверишь – в самом красивом уголке столицы – на Кутузовском проспекте. Мама у него директором ресторана работала тогда. И на даче, куда он привёл меня, было такое царство – я такой красоты ещё не видела.
- А квартира на Кутузовском ещё красивей?
- Не знаю, я там не бывала. К маме, директору ресторана, он меня не приглашал, после того, как узнал, что властная женщина звонила мне и предлагала деньги, чтоб я оставила её сыночка. Вернее было не так. Мать Вадима предложила деньги, на случай, если забеременею и не стану тащить её сына в ЗАГС.
- Какая гадина! Но Вадим, как мне доложила Марья Яковлевна, которая подслушивала ваши разговоры под дверью, предлагал тебе не раз расписаться, а потом обзаводиться детьми.
- Так и было. Вадим хотел от меня ребёнка, но лишь после того, как распишемся.
- Благородный. Почему же ты не хотела расписываться? Если мать его так обожает, смирилась бы с вашей женитьбой.
- Валь! Мне, вырвавшейся из торгашеской семьи, только не хватало семьи рестораторов. И нежный Вадим, картёжник, перестал бы получать от матери деньги на проигрыши, думаешь, стал бы хорошим мужем? Да ещё загрузив меня  вторым ребёнком? Я бы от него больший удар получила бы, чем от слабовольного Николая. И с двумя детьми не смогла бы ходить, любоваться Москвой и ездить вокруг её достопримечательностей.
- Я как-то об этом не подумала. Мне казалось, что, оставшись одна, ты будешь хвататься за любого мужчину. Многие так делают. Нет, я понимаю, что Игоря покойного ты отказывалась принимать ухаживания. Не из-за Шурки – его матери, а чувствовала, что с ним случится беда, и ты могла стать главной обвиняемой. Шурка, хоть и добрая женщина, жизнь тебе бы испортила.
-  А случись беда с богатым Вадимом, меня бы вообще на куски разодрали.
- Вот это верно. С такими изнеженными и нагловатыми как он, всегда что-то происходит.
- Если бы он меня оставил с ребёнком и без денег, с ним бы мои Ангелы разобрались, может покрепче, чем с Николаем.
- Дали бы ему двойню, как твоему бывшему мужу без мозгов?
- Двойня у Коли, может и не совсем глупые, но больные дети – это я точно знаю.
- Значит, ты, не выйдя замуж за Вадима, и его спасала от дальнейших неприятностей?
- Они у него будут, но не из-за меня – и мне спокойно. Этот парень вёл себя по отношению ко мне хорошо. Думаю, что и я оставила у него прекрасные воспоминания. На этом точка. Хотя, если признаться, переживала наш разрыв с ним не меньше, чем с Николаем – очень болезненно.
- Удивительная ты девушка. Сама гнала парня и переживала! Вадим у тебя был первым после мужа?
- Да. И не очень наглым, как ты сказала. Потому я ему покорилась. Но предупреждала, чуть не с первого дня, что замуж за него не выйду.
- Когда предупреждают, тогда парни и хотят жениться. И что у тебя после него не было случая, чтоб с первой ночи делали предложение пожениться?
- После Вадима, я два года отдыхала – никого к себе не подпускала.
- А Юрий?
- С Юрой лишь платоническая любовь. И поверь мне, она самая прекрасная.
- Никогда не поверю, чтобы без физиологии было что-то прекрасное.
- У меня всё это есть и я счастлива этим. Но позапрошлым летом, чувствуя, что не устою перед его натиском, а он довольно сильно желал близости, я решила отдаться какому либо русскому, чтобы бы перебить у себя желание обладать чужим мужем.
- Но поляк, как мне кажется, не в очень близких отношениях с женой, если хочет другую женщину прямо у неё на глазах.
- Я об этом догадывалась. Потом мои подозрения подтвердились. И Анна – жена Юрия – сама мне об их остывании друг к другу говорила. Быть может, она подталкивала его ко мне, чтоб потом у них любовь как бы вспыхнула вновь. Возможно, уже были такие варианты.
- И ты всё это так тонко чувствуешь? И не хочется разогревать их страсть? Понимаю. Но тогда тебе ничего не грозило – даже международный скандал.
- Как раз мне многое грозило. И я, когда поехала к маме, мечтала влюбиться и отдаться кому-то, чтоб только отделаться от унижающего меня чувства, что желаю чужого мужа.
- Влюбилась?
- Ещё и как! Потрясающее чувство. Представь себе молодого мужчину, типа Тургеньевского Герасима, такого мощного, сильного.
- Красоты невидимой.
- Чуть получше Квазимодо, я уже говорила. Но за ним бегали все деревенские девушки – молодые и перестарки. Впрочем, и ему было уже двадцать шесть лет. И самое главное сестра моя старшая – известная тебе Вера тоже надеялась на парня, как на будущего мужа.
- Погоди! Это когда она поехала к матери, с инвалидностью, растратив в Москве все деньги на какого-то рыжего Рудольфа?
- Да. Но, приехав в Украину, тут же забыла о нём. Или хорошо подумала об таких Ловеласах.  А тут новые знакомства и Вера узрела самого достойного парня в селе, который, правда учился в Херсоне, а в село наезжал за продуктами.
- Студенты голодают, потому если родители живут близко, ездят за продуктами. И Вера захотела за этого парня замуж?
- Так пора уже. Она, правда, прикинулась во Львово моей младшей сестрой.
- Ну да. Раз у тебя ребёнок, так ты старшая.
- Я не стала спорить, когда мама Вериной подружки, стала говорить, что я не похожа на старшую сестру. Но когда мы пришли к клубу и они мне сунули деньги на билеты, а сами умчались на танцплощадку, в надежде найти там Ивана – ждали в этот день его приезда, я подумала, что это наглость с их стороны. Девушкам обоим под тридцать, а мне им билеты брать.
- Удивляюсь, что ты согласилась.
- А моего согласия никто не спрашивал – сунули деньги и упорхнули. Но, что Бог не делает, всё к лучшему. Стою я в маленькой очереди, а наглые деревенские парни, через головы стоящих людей, суют деньги в окошко билетёрше – это меня бесит до крайности. И тут подходит мой малознакомый родственник. Сестра младшая Валя, в тот год вышла замуж за его брата. И вот этот родственничек рвётся к кассе. Я уже подумала, что ему-то я не спущу. Хотела уже схватить мелочь и кинуть ему в лицо – пусть потом своей маме, а Валиной свекрови жалуется.
- Реля, дорогая! А если бы он тебе в лицо ударил?
- Расцарапала бы ему личико. Тем более, что я знала – брат этого нахала сестричку бьёт.
- Отомстить за сестру хотела?
- Признаюсь. Но тут очень высокий парень, стоящий в кассу за мной, протягивает длинную руку и за шиворот, оттаскивает нахала от кассы, с укором: - «Мыколо, а ну стань у очередь».
- Здорово! Это и был твой спаситель и от нахала-родственника и от Юрия?
            - Точно! Но сначала мы влюбились друг в друга. Меня поразила то, что это и был тот самый парень, в которого влюблены все девушки села Львово, а он сразу в меня.
- Релька, да в тебя невозможно не влюбиться – ты такая! Не передать словами. Чудо!
- И это чудо любовью одного мужчины выбивало из себя желание отдаться другому.
- Помогло?
- Помогать начал он сразу, приняв меня за младшую мою сестру, которая вышла замуж и которую уже муж колотил. Впрочем, Иван этот не знал о замужестве Вали, а что страдает уже от мужа, я ему не сказала.
- Что Москвичка сказала?
- Сразу – этого же не скроешь. И о сыне сказала. Припугнула его. Но он ответил, что не боится и у нас будет много детей.
- Хотел с тобой в Москву ехать?
- Нет. Он учился в сельскохозяйственном институте и мечтал, что я ему нарожаю команду футболистов.
- Это действительно любовь. И как вы сговорились?
- Признаться, я в село не согласилась бы ехать – город люблю. А он как Герасим, я тебе говорила, на асфальте бы заскучал.
- И из-за этого ты с ним рассталась?
- Стыдно сказать, но этот богатырь оказался жадным. В первую же нашу с ним ночь или вечер хотел меня напоить зёлёной водой из-под крана, в то время когда в подвале было полтонны арбузов и дынь.
- Но, может, он забыл о них, от страсти?
- Я тоже так подумала и потому ещё неделю или чуть больше ходила к нему в домик. Но он моему потомку не дал гроздь винограда, когда они с матерью собирали его во дворе.
- На этом вы и расстались?
- Да. Но я не очень сердилась. Во-первых, Бог меня пожалел, и я не забеременела от Ивана, иначе бы пришлось мне выходить за него замуж – такое мне было поставлено условие.
- Короче, девушка, ты насладилась после женского поста и от Юрия уже могла отбиться. Напоминаю тебе о рассказе, который ты мне обещала дать почитать.
- Сейчас схожу, Валя, и принесу тебе его, - хотела выйти Калерия, но соседка удержала её.
- Подожди. Мы с тобой ещё не выпили, не поели. Сейчас сядем и обмоем платье, которое я тебе подарила. Доставай его прямо с плечиками, клади на кровать. И те платья доставай, которые присмотрела – тоже потом заберёшь, чтоб не забыла. Прямо с плечиками возьмёшь – их у меня много. А ты, я думаю, ещё немного приобрела вешалок?
- Балуешь ты меня, подруга. Вот, Марья Яковлевна всё мечтала услышать от меня, как мои дела любовные, но ей, почему-то я не рассказывала.
- За что она тебя возненавидела, поэтому и сплетничает о тебе.
- Знаю. Но с тобой получилось, что открыла тебе душу мою, как никому ещё не открывала.
- И это не всё. Сейчас мы выпьем, и ты мне откроешь тайну, почему ты не такая как все иные женщины. Я многих повидала, Реля, много иностранок у меня в подругах числятся. И многие мне душу открывали. Но ни одной ещё не встречала, которая, как магнит, притягивает мужчин, быть может, даже влюбляется, но тут же выискивает непорядки в мужских поступках и отказывается от них. Отказывается, даже любя ещё. Садись! - Валентина стала наливать рубиновое вино в красивые рюмки. – Вот, думаешь, это из-за границы привезла? Нет! Рюмашечки эти сделаны в Подмосковье, в городке Гусь-Хрустальный. По всему миру их товар славится.
- Действительно красота. Из разноцветного стекла  сделаны? И приятней на них смотреть, чем на хрусталь. Правда-правда!
- Да я верю. Чувствую, что к хрусталю ты также равнодушна, как и к золотым изделиям и каменьям? А ведь из цыганского рода! Рассказывай, почему девочка такой породы не любит то, что её родственники обожают? Уважаешь природу, красивые здания, людей построивших их, художников, рисующих прекрасное, любишь литературу, историю и вдруг…


                Г л а в а  30.

- Ничего не вдруг, Валя. Давай, действительно выпьем, и я тебе докажу, что все ноги моей Любви и Ненависти растут из детства.
- В первую очередь обмоем твои обновы, чтобы носились, и ты выглядела в них также прекрасно, как, скажем в домашнем халате или в белом, который ты носишь на работе.
Они выпили. И, молча, стали закусывать. Реля обдумывала, как начать повествование о своей жизни. О деде Пушкине нельзя. Но он ведь самый главный человек, благодаря которому она выжила на этом свете.
- Валя, ты не против, если я начну рассказывать тебе о себе, как бы сказкой?
- Мне давно кажется, что ты не просто девочка, а сказочная особа, только родилась не в той семье, чтобы чувствовать себя принцессой.
- Пожалуй, что я не принцесса, но зацепилась как-то, при рождении за Космос.
- Космос в моём понятии, это Великий разум, как Бог. А может, это одно и тоже. Но если ты зацепилась за Космос, то кто-то помог тебе это сделать. Кто-то отметил заранее, что должна родиться девочка умная и развитая. Кстати, ты как училась в школе? Без напряга? Или со шпаргалками?
- Это потом. Сначала о девочке, которая зацепилась ногами за землю, а руками за Космос. Не удивляйся. Девочка не только землю любила украшать садами. Много деревьев мною в Украине посажено. Но и в Космос я летала с пяти лет примерно или чуть раньше, перед самой Победой в апреле 1945 года. А пять лет мне исполнилось лишь осенью, в октябре.
- Но деревья ты сажала позже, чем поднялась в воздух? Кстати, на чём летала?
- Да, деревья я сажала гораздо позже, чем полетела. Полететь меня заставила раненная нога отца, которую хотели ампутировать перед самой Победой.  Надо было срочно спасать  ногу – мне будто шептал кто-то. Сама эта девчонка, которая зацепилась за Космос, тоже была покалечена в этот день, при помощи Веры, тогда Геры, когда и папа травму получил. И вот сама покалеченная, оплаканная нашей хозяйкой, у которой мы жили – это случилось в эвакуации – ночью, не чувствуя боли в ноге, я лечу, чтобы лечить раненого папу. Не на самолёте или на спине гигантской птицы, как ты подумала, а своими собственными руками планируя, и в очень красивом серебристом платье.
- Кто ж тебе это платье дал?
- Спасибо, что спросила. Я сама бы никогда не вырулила на Деда своего, который меня и к Космосу подвесил, и от мамы с Герой спасал, ещё до войны, и во время войны, иначе бы я погибла.
- Дед и должен был спасать свою внучку, если видел угрозу твоей жизни от двух змеюк.
- Вообще-то он мне не Дед, а Прапрадед. Он умер за сто три года до моего рождения.
- Тебя спасал покойный Прапрадед? Тогда, действительно, ты в Космосе своя, раз они разбудили покойника и заставили его радеть над правнучкой.
- Во снах, где мы с ним встречались, Прадед наказал мне называть его Дедом.
- Чудеса! Да как вы узнали друг друга во снах?
- Как мне Дед рассказывал, когда я стала уже постарше, что он, когда умер, его забрали на «Тарелку» инопланетяне, которых мы с Дедом называем Космитами.
- Так-так. «Тарелки» - это же то, о чём сейчас в Союзе не говорят. – Взволновалась соседка. - Но меня за границу посылали именно по ним специализироваться. Только ты никому не говори в нашей квартире, и даже своим друзьям, что я специалист по неопознанным объектам. В Союзе эта тема под запретом, хотя и разрабатывается тайно. Но я рада, что ты подтверждаешь, что «Тарелки» есть. Представь себе, что первой мыслью моей было, когда я тебя увидела – ты, дорогая моя, из Космоса.
- Из Космоса, а живу как Землянка – все радости и беды Земли меня касаются, - улыбнулась Реля. – И Дед меня поддерживает в том, что я должна Землю украшать садами – тогда на ней будут лучше жить люди.
- Но как же Космос кинул тебя в такую жуткую семью, где тебя желали убить? И семья мужа тоже пыталась стереть тебя с лица Земли. Это как?
- А очень просто, Валя. Мне надо было выжить в это своё воплощение на Земле, потому что показали мне, девочке восьми-девяти лет, четыре мои жизни в прошлых веках, где я рано погибала, не успев даже ребёнка родить.
- Оп-па! Новое открытие! Тебе, малышке совсем, показали прежние жизни?
- Да, но где я рано погибала. И это были суровые жизни, во времена рабства.
- Значит ты жила когда-то даже раньше, чем твой Дед?
- Да. Но и он, когда попал в Космос, ему показали его прежние жизни.
- А твой Дед умер своей смертью или пал на полях сражений?
- Мой Великий Дед погиб на дуэли.
- Так-так! Погиб он за сто три года до твоего появления на свет. А ты родилась в 1940 году. Оп-па! 1837 год, в котором умер твой Дед? Так это же Пушкин!
- Спасибо, Валя! Самой мне нельзя было называть его. А теперь мы можем поговорить о моём Деде. Но это, как и о «Тарелках» нельзя выносить никуда. Только мы с тобой будем знать. Так вот мой Дед сто лет прожил на «Тарелках», где его обожали за стихи. И возили по разным странам, где он при жизни хотел быть. Лишь приказали ему не называться Пушкиным. И, возможно, катали даже по разным мирам, где живут не как на Земле, а даже лучше. Но всё равно Дед любил Землю и, наверное, хотел – но это уже мои догадки – познакомиться хоть с одним из своих потомков.
- И это была ты, девочка Реля?
- Точно. Но Дед сглупил перед моим рождением, попросился на войну, где кого-то ранил или убил – это неизвестно. И сам настаивал, чтоб его опустили в Ад или Пекло – не знаю, как называть.
- Попал он туда?
- Говорил, что попал. Встречался там со всеми своими недругами, но рассказывал мне лишь о Дантесе. Как Дантеса мучили за смерть Поэта. Но Дед не хотел смотреть на муки врага и стал проситься из Ада. Вспомнил, Черти ему обещали награду, за то, что он смеялся над их врагами в стихах.
- Это где же он Чертей приложил? В каком произведении? Плохо я знаю Пушкина.
- А в «Попе и его работнике Балде».
- Точно! Извини, что перебила. Рассказывай, как вы с Дедом встретились.
- Первый раз, ты не поверишь, в церкви, где меня крестили, во время войны. Меня несли две бабушки холодной весной – видно это было в сорок втором году уже. Мне, значит, где-то полтора года, а ходить я не умела от голода, который пережила при эвакуации. И слышу, они говорят, что, наверное, я умру, так пусть уж крещёная на тот свет попаду.
- Ты понимала, что такое тот свет?
- Наверное, нет, но помню, как хотела им сказать, что не умру.
- Значит, понимала. Космос тебя наградил большим разумом.
- Но всё же я, наверное, немного умирала, как теперь понимаю, увидев на практике клиническую смерть. Это такое состояние, когда у человека перестаёт биться сердце. А душа – хотя нас убеждают, что её нет – душа устремляется к небу у невинных людей.
- А куда уж невинней младенца, хотя смотри, ты понимала, что не умрёшь.
- Это, наверное, мне и внушил мой Дед, который зависал надо мной, когда меня несли в церковь. И в церковь он не ногами зашёл, а залетел и стал меня как бы будить, чтоб я не засыпала. И ты не поверишь. От его слов, меня вынесло из тех одежд, что были на мне, и я – стыдно в этом теперь признаться – в чём мать родила, устремилась к куполу церкви. В моей практике, в больницах, не раз слышала откровения тех, кто побывал в клинической смерти, что без всяких одежд, они летят к какому-то свету. При этом видят себя как бы со стороны.  А потом, если их там не принимают – рано ещё – назад возвращаются. И у меня было так. Сижу я возле святой картинки, и вижу, как крестят Геру. А она кричит, всем угрожает в церкви и хочет жаловаться маме.
- Так дочери чёрного человека церковный крест – сама знаешь что такое. Но ты-то как оттуда спустилась?
- Ха! Меня кто-то хлопнул по попке и сказал: - «Тут тебе не место. Здесь святые лишь невесты. А ты живая». Реля послушалась, влетела в тело и посмотрела на доброго деда, он улыбался: – «Раскрыла глазоньки, а я боялся. Хотя давно уж знаю, будешь жить. Рождать мне правнука, его любить, не так как мать малышку любит. Я возле вас согреюсь душой».
- Стихами Дед твой говорил?
- Потом уже, когда я чуть выросла, когда мне четыре смерти мои прежние показали во снах, тогда и Пушкин мне открылся. Даже не открылся, а я его вычислила.
- Вот так ты познакомилась со своим Великим Пушкиным? Повезло Реле. Ведь ни с одним из своих потомков ему не разрешали, наверное, видеться. Хоть и во снах.
- Я была счастлива от общения с Дедом. От меня оборонял от многих несчастий, в том числе от матери, от Веры-Геры. Он мне помог спасти от смерти Валю с Ларисой – мать и на них покушалась: – «Родились в голодное время, пусть умрут».
- И такой гадине жизнь подарила четверых детей. В том числе необычную девочку.
- Необычность моя вся от Деда. Это он меня обучал всему хорошему, возил по всему Союзу, а больше по Украине. Возил по жизни, а в сновидениях мы с ним то в сказки летали, то он мне страну какую необычную покажет, или остров дивный, где люди чуть ли не в пещерах живут.
- Да что ты! Я ездила на эти острова, чтоб изучать природу и наблюдать за «Тарелками» – но это я тебе потом расскажу. Говори ещё о Деде твоём Великом.
  Думаю, что Пушкин меня и в Москву привёз. Он хотел, чтоб я здесь жила с Олежкой.
- На поругание Нюшке – свекрови твоей? Которая запросто могла тебя на тот свет отправить.
- Не по зубам я, Валя, бывшей свекрови, всё обошлось малой кровью! Каюсь, повторяюсь. – Улыбнулась грустно Калерия. -  А вот ей большими потерями пришлось расплатиться и это ещё не конец. И что Нюшка – чужой мне человек. От своих родных, как ты знаешь уже, больше обид терплю. И не будь Деда, возможно, я погибла бы в раннем детстве и ничего бы не увидела, что я уже видела благодаря Деду.
- Рель, а ведь правда, он тебе помогает. Ты самые трудные вехи своей жизни проскакиваешь как лёгкая лань. От плохого ты отскакиваешь, к хорошему тебя притягивает.
- Теперь об учёбе в школе ты мне вопрос задавала. Учиться мне было некогда, так я занята была по хозяйству – и воду от реки носила, и стирала, и готовила. Ещё печи приходилось топить, чтоб в доме тепло было. И вот в процессе всего этого и историю вспоминаю – что учитель говорил на уроке. И географию без карты учу. Ещё приходит на ум, что вычитала в художественной литературе. Так и уроки отвечала и экзамены сдавала.
- Поганка твоя мать! Ты могла, играючи и в институте учиться.
- Что Бог не делает, всё к лучшему. Учась в институте, я не встретила бы Николая. А лишь от него могла родить Олежку – так мне вещий сон нагадал. И, кстати сказать, послал меня Дед в Крым, где я и познакомилась со своим будущим мужем.
- Значит, не о чём не жалеешь?
- Всё, что я захочу, у меня будет, в середине жизни, когда Олежка вырастет, получит Высшее образование. Впрочем, я и сейчас не жалуюсь – ездим везде с ним – не надо ни золота, ни хрусталя. Больше бы по земле поездить, красотой её насладиться.
- Чудная ты, девочка. Но говорят, чудаки украшают мир. Главное, чтоб твои инопланетяне забрали тебя после смерти и повозили как Деда – наверное, и об этом ты мечтаешь?
- Угадала. И после смерти я хочу не лежать в могиле, а летать на «Тарелках» и рассматривать, что не успела. – Калерия встала. – Спасибо тебе за ужин и за платья красивые. В них я стану теперь ходить по театрам, по выставкам и на праздники.
- Спасибо и тебе, девочка, что ты есть на свете, такая удивительная. Пиши книги о своих приключениях на Земле. Возможно, когда-нибудь сможешь их напечатать. Мне кажется, что если бы люди поверили, что бывают такие чудеса на свете, жизнь стала бы лучше.
- Надеюсь, что лучше. Но очень много чёрных людей, которые не позволят печатать о добре. Им бы зло возвеличить – разврат, воровство, и убийства. О войне надо бы уже забыть. Но станут прославлять её долго, и войны будут продолжаться. Прости, Валя, что вспомнила о войне.
- Да будь она проклята и те, кто никак не успокоится, и прославляют её своей памятью. Но ты не уйдёшь сейчас, девочка. У меня в духовке курочка жарится. Мы и её отведаем. И ты мне и сотой доли не рассказала о Деде своём Великом. Можешь отнести платья и повесить их в свой шкаф. А я, тем временем, сменю закуски на столе и приходи – ещё потолкуем.
- Хорошо. Мне тоже хочется о Пушкине вспоминать. Представь, Валя, я его так люблю, и он меня тоже, что во снах почти стихами разговаривали. А, проснувшись, я эти стихи записывала, как могла – наверное, и перевирала по-детски. Но Дед знал о том, что записываю тайком и, думаю, тихонечко забирал мои клочки бумаг, на чём я могла записывать.
- Как это забирал? Я верю, что ты могла говорить с покойным Дедом, но как он мог вмешиваться в твою жизнь? Хотя, если бы он не помогал тебе, мы бы не увиделись.
- Я тебе уже говорила, ты забыла, что если бы не Дед, я бы не выжила. Значит, участвовал и очень активно. В церкви, когда крестили, бабушки говорили, что я умру. А Дед явился и разбудил ото сна – ведь я могла и не проснуться.
- Да-да. И люди видели твоего Деда? Или только ты?
- Хороший вопрос. Я сама над ним долго думала, когда подросла немного, и мы с Дедом уже стали общаться во снах. Спрашивала его, видели ли его кто, когда он парил надо мной в храме? Он сказал, что был невидим – только я его заметила.
- Конечно. Кто бы мог его видеть, когда он под куполом летал, иконы целовал. Послушай, девочка моя, а ведь ты стихи можешь помнить и сейчас, подозреваю.
- Правильно думаешь. Я их вспоминаю не без усилий, конечно, при каком-нибудь внезапном разговоре с хорошим человеком.
- Тебе же нельзя про Пушкина рассказывать!
- Тонко подмечено. Но случилось позапрошлым летом несчастье у моей подруги. Погиб парень, в которого она влюбилась. И нам хоронить его пришлось. Вернее мы ходили тайно, потому что это было в Клязьме, где нас ни мать погибшего, ни другие не знали.
- Вот как переживала твоя подруга!
- Признаться я тоже. Трудно, Валя, видеть совсем ещё мальчишку в гробу. По этой причине мы быстро ушли и побродили по кладбищу и по окрестностям, посидели на лавочке. И тут ко мне почти все мои детские стихи вернулись, и я стала рассказывать их Ольге – а это про то, где обитает Пушкин. Он же в Космосе. И представь себе, что Ольга вслушалась и была так потрясена, что, может быть, и Сергей, так внезапно покинувший землю, попадёт на «Тарелку» к инопланетянам.
- Ты её разговорила, и отвернула от тоски? Стихами? Надеюсь, не забыла ещё их.
- Не только не забыла, но и записала. С той детской непосредственностью, с какой писала.
- И не вздумай исправлять уже со взрослой психологией. Испортишь. А чтоб этого ты не сделала, дай мне их почитать.
- Договорились. Но ты меня больше не мучай, спрашивая о Деде. Когда прочтёшь, тогда поговорим.
- Хорошо. Я думаю, что найдутся у нас темы другие. Пока ты унесёшь платья и сходишь в туалет – я вижу, что тебе туда давно хочется. Да бери платья вместе с плечиками, у меня их много. Я угадала, хочется тебе в туалет? – спросила у растерявшейся молодой женщины. Реля поняла, что Валентина немного хмельная, потому скачет с одного вопроса на другой.
 И чтоб не терять нить разговора, ответила лишь на последний.
- Тебе, наверное, тоже хочется в туалет? – засмеялась Калерия.
- Вот именно. А пока ты там будешь заседать, я поколдую на кухне и приготовлю вкусного побольше, чтоб мы могли посидеть ещё и поговорить. С тобой, дорогая моя, так интересно. С другими подругами – даже с иностранками, какие разговоры. Лишь о мужчинах. А ты мне и психологию своих бывших открываешь – в том числе и свою. И Космос – в котором я немного разбираюсь. А ты мне делаешь открытия. Знаешь, таких людей как ты, берут на учёт, мучают их, чтоб разобраться в том, что этим людям с пелёнок известно.
- Не вздумай, Валя, меня, как подопытного кролика кому-то сунуть, в твой Научно-исследовательский институт. Мне Дед потому запретил раньше времени выдавать тайну, чтоб я жила нормально, растила ему Правнука, которого он увидел, ещё когда меня на свете не было. Вернее знал, что я Олежку рожу.
- Вот на эти темы и поговорим. А выдавать тебя – Боже упаси! Я же понимаю, что твой Великий Дед и тут заступится. И лихо будет тем людям, кто захочет влезть в твою жизнь без разрешения.


                Г л а в а    31.

Встретились они через полчаса. У Валентины были готовы новые закуски на столе.
- Вот, девочка. Никогда не встречала так своих друзей и подруг. Иная придёт, и рассказывает старые анекдоты. Мужчины тоже такими рассказами как ты, не отличаются. Шутки дежурные, которые слышала уже множество раз. А ты как чистый родник – так и тянет слушать.
- А тебе я принесла рассказ, как познакомилась с Вадимом. Но думаю, что стихи, хоть и детские тебя заинтересуют больше. Там связь с Космосом так и тянет читать ещё и ещё – это я о себе говорю. Даже не верится, что детство моё – голодное, с дикой нелюбовью матери, могло протекать так красиво. Я не замечала подколок мамы и Геры-Веры, переболевала, благодаря Деду травмы, которые они мне подстраивали.
- Отделывалась малой кровью? – Иронизировала Валентина.
- Вот именно. Мне доктора не один раз говорили, что не буду ходить – ведь четыре травмы на одну ногу и все тяжёлые.
- О травмах есть в стихах?
- Нет, - Калерия смутилась. – О травме в городе Находке, которую мне подстроили мама с Верой – эти стихи у меня украли и не вернули. Мне их надо возвращать в память. И думаю, что Дед мне поможет. Потому что я о нём там мало упоминаю, значит, они не выдадут его.
- Можешь сейчас вспоминать? Под хорошее вино. Выпьем?
- Наливай. Я, возможно, сначала стану припоминать нашу поездку в поезде на Дальний Восток, и всплывут стихи, потому что всё, что я видела в окна вагона, навевали на меня стихи. А больше и делать было нечего. Не слушать же ругань мамы с отцом. Но, вот как память одно за другое цепляет. Давай выпьем и я тебе всё же расскажу, как впервые увидела Деда – не во сне, а наяву.
- У меня тост. Чтоб у тебя память открывалась как можно ясней. За твоё ясновидение.
- Спасибо. Ты очень помогаешь мне.
Они выпили и закусили:
- Вкусная твоя курочка. Научишь, как её готовить?
- Это потом. Прочту твои произведения и, возможно, стану у тебя кухаркой. Знаешь, что талантливым людям надо свободное время, чтоб они талант не загубили?
- Догадываюсь. Но пока у меня этого времени нет, по причине, что надо много работать.
- Тебе бы замуж выйти за мужика, который бы мог тебя обеспечить, а ты бы сидела дома и писала свои произведения.
- Ну да! Сейчас мужчины, если снимут жену с работы, то такую домработницу из неё сделают, что не продохнуть. Это я уже наблюдала. И посоветовала той женщине, чтобы шла работать и зарабатывать пенсию, потому что её ревнивый муж вполне мог, под старость, бросить её и осталась бы она у разбитого корыта.
- Твоя правда. Что за голова у тебя, Калерия? Не удивлюсь, если ты сейчас припомнишь все свои стихи, которые у тебя украли.
- Но начнём с Деда, как я тебе говорила. Итак, первый раз он обозначился, когда меня крестили. Все не видят красивого моего Деда, а я, хоть ничего не соображала, запомнила, что надо мной кто-то носился и просил меня не умирать.
- Разве Пушкин был красивый?
- Валя! Говорят, Пушкин был помесь Льва с Обезьяной – это он мне в детстве сам рассказывал. Но для меня Он самый красивый, потому что был моим Космосом.
- Потом твой Космос являлся во снах?
- Ещё до снов о нём он соткал мне платье в Космосе, чтоб я смогла слетать к отцу, который лежал в госпитале – ему хотели отрезать ногу. Кстати, ногу я отцу спасла. Жаль, что он не запомнил моего подвига. – Улыбнулась Калерия. – Зато Дед подарил мне  это платье, на всю оставшуюся жизнь, оно росло вместе со мной.  И носит по всему миру,  как самолёт.
- Прости меня, я, когда выпивши, много пропускаю мимо ушей. Значит, Дед хотел, чтоб ты ногу отцу вылечила? А он, неблагодарный не смог тебя, после войны, оберегать от матери и Геры?
- Как угадала? Ты тоже ясновидящая? – Пошутила Реля. Её смутило, что Валентина такая рассеянная. Стоит ли столько рассказывать ей, чтоб она переспрашивала?
- Хотелось бы, но мне далеко до тебя. Сейчас летаешь в этом платье? Или выросла из него? – Опять повтор.
- Ты не поверишь! – Уже с меньшим энтузиазмом сказала Калерия. - Это платье росло вместе со мной. Сейчас я уже меньше летаю. Сильно устаю за день, что ночью лишь приложу голову к подушке, сразу засыпаю.
- Завидую тебе. Я мучаюсь от бессонницы. Надо было в молодости завести ребёнка как ты, а не делать карьеры. Теперь бы, может, и внуков имела. Но продолжай о Деде.
- Второй раз он мне явился на глаза в поезде, когда отец, отлежав в больнице, пока нога не зажила, приехал за нами в Сибирь и увёз вроде в хлебные места – в Литву. Вот как раз когда Дед в поезде мне явился, есть в этих стихах, которые ты будешь читать, поэтому не стану на них задерживаться.
- Дед же, наверное, вас и повёз в хлебные места?
- Думаю, что он, но после войны везде было голодно – всё это я, надеюсь, отразила.
- Вот, я нашла стихи о Литве – как же интересно ты пишешь, хоть и про голод.
- Валя, ты меня сбиваешь. Найди там, где я пишу, что нам срочно пришлось уехать из Литвы, потому что русских там бандиты стали отстреливать.
- Какая ты хитрая. До этого у тебя ещё много интересного, а читаю я медленно.
- Хорошо, что не хочешь сейчас искать. Придётся тебе сначала маленькие мои зарисовки выслушать. Итак, мы уезжаем в Украину, где тоже голодно, но совсем другое отношение к русским. Папа и мама – специалисты сельского хозяйства – всё же восстанавливается после войны. Родителей принимают в хозяйствах с большим удовольствием, да и работать они оба хотели и умели. Но мне остаётся хозяйничать в дому – Гера не желает трудиться, она бы только с парнями безобразничала.
- Значит, твоя сестра с самого детства распутная и забалованная матерью?
- С детства Гере-Вере обещали убить меня, но не получается у них с мамой.
- Дед твой не давал им. Вот, в стихах, он же, когда вы ехали в эвакуацию, тоже не давал им выкинуть тебя в окошко. Но не знал, что ты ослабла в длительной поездке, и когда привёз вас на конечный пункт, к каким-то бабушкам, умчался в Москву, чтоб помогать Москвичам.
- Валя, не спеши читать, прошу тебя. Я хочу, чтоб ты читала в одиночестве, а потом поделилась со мной своими наблюдениями о Войне. Тебя ведь тоже она коснулась?
- Ещё и как. Но я не записала это в стихах, как ты, ни прозой, а устные рассказы мои очень нудные. Или, может, я человек не очень интересный. Вот у тебя поучусь, как надо отражать жизнь. А пока могу лишь догадываться, что и остальных детей мать твоя, родив после войны,  в голодные годы, не жаловала? Да и Гера, чтоб угодить матери, старалась их загнать на тот свет?
- Точно. Как и меня, они желали похоронить Валю с Лариской. И отговорка была – самим есть нечего. Но я ещё в Литве сохранила девчонкам жизнь, при помощи Деда, думаю. Прочтёшь потом в стихах.
- Волшебница ты! Стихи твои стану читать как молитву. Проникнусь твоей болью.
- Я не очень расстраивалась, что надо мной, за все мои заботы о семье, издевались. Дед был рядом и всегда сглаживал все острые углы. Вот вспомнила. Последний раз Дед меня сопровождал уже на Дальний Восток, но тайно. Ему запрещали, когда я подросла и могла уже влюбляться, даже в сновидения мои являться.
- Чтобы не мешал?
- Я всегда возмущалась. Мне хотелось с Дедом видеться и когда начну влюбляться. Но пока я остановилась на том, что мы едем в поезде на Дальний Восток и я грущу, что Дед не приходит ко мне во сны – не с кем даже поделиться увиденным.
- Неужели родителям некогда было поговорить с умной и поэтической девочкой.
- Насчёт ума, то мама с Верой называли меня «Чернавкой», «Дурнушкой». Вспомнила – на Дальний Восток тоже нас Дед отослал, после того, как мама, за свои неблаговидные дела, чуть не села в тюрьму. Это тоже есть в стихах.
- Ну, ты даёшь! Даже это описала? Почти политика.
- О политике я узнала, когда ехали возле Байкала. И, кстати, возле Байкала, услышала голос Деда. Он, невидимый, разговаривал с каким-то солдатом, который, как я узнала после, ехал охранять лагеря политических заключённых.
- О чём же они говорили?
- Очень удивили меня. Дед ругал маму, что везла меня, десятилетнюю девочку, по детскому билету. Степану – солдату – характеризовал Веру, как плохую девчонку, советовал не поддаваться на её уловки. Слышала я не всё, поэтому решила, что мне приснилось.
- А сколько лет было Вере, что она уже липла к парням?
- По метрике она на полтора года меня старше, но думаю, что метрику мама ей после войны срезала на год или два. Значит, по самым скромным подсчётам девушке было уже более тринадцати лет. И вела она себя соответственно, как взрослая девица – так и выглядела. Мама её кормила хорошо тайком не только от остальных детей, но и от отца.
- Вот бы я на месте твоего отца обоим им нашлёпала.
- Тут надо сказать, что папа был Вере не отцом, а отчимом. От меня они это пытались скрыть, я быстро, подозреваю, что не без помощи Деда, всё вычислила, но помалкивала. Лишь иногда вырывалось у меня, что знаю. Например, когда мы паковались, чтобы ночью сбежать из хутора в Литве, где мы почти год прожили, я рассказываю сон. Мне приснилось, что мама звала Веру идти к болоту, чтоб познакомить её с родным отцом, который жил на болоте.
- Что? Леший какой-нибудь или Чёрт, отец Веры – вот не против ночи вспомнила.
- Верин отец, как я позже узнала, был мелиоратором – осушал болота, когда познакомился с будущей матерью его дочери. Есть об этом в моих стихах, но наговорил мне всё это Дед.
- Они в Космосе всё знают – и о будущем и о прошлом?
- Вот это меня тоже удивляет. Но тогда в поезде на Восток я ехала и тосковала, что Деда нет со мной – не является в сновидения и поговорить не с кем.
- А Пушкин, оказывается, ехал с вами и кого-то предупреждал о коварстве старшей внучки.
- К слову сказать, Пушкин не признавал ни Веру, ни маму своими родственницами. Как позже не захотел признать Валю и Ларису.
- Чувствовал, что они тебя обижать станут своим хамством, за то, что жизнь им спасла.
- Они-то не знают о том, что я их спасала. Я считаю, что мама должна была рассказать, что не хотела, чтоб жили, в голодные годы родившись.
- Где ты видела или слышала, чтоб об этом рассказывали. Может, попроще женщины и скажут, сославшись на голод. А такие жучки, как твоя мать себя лишь героинями представляют.
- Откуда знаешь? Или мама тебе говорила так, когда приезжала ко мне в первый год жизни моей в Москве?
- Не мне, так Машке хвасталась. Ну, да Чёрт с ней, раз уж Юлия Петровна так сильно его любит. Вернись к поездке на Восток. Чувствую, что вспоминаешь стихи, которых у меня нет.
- Вспомнила, - Калерия улыбнулась и посмотрела на свою соседку через лупу, что лежала на секретере у Валентины. – Какая ты красивая! Слушай:
                Что Дед сел в поезд Реля не знала.
                Зато ей вскоре открылся Байкал.
                Ни лодок, ни рыбаков не увидала.
                Может, сильный ветер их разогнал.

                Веет холодом тайны от озера.
                Сколько тоннелей здесь прорубили.
                Видно строителей здесь поморозило.
                А может, великаны их продолбили?

                - «Простые люди, хоть в лагерях.
                Жили трудно, трудились не зря.
                Короткие жизни у этих людей.
                На работу их гнали, словно зверей.

                И не возможно из лагерей бежать.
                И тайно по каждому плакала мать..

- Как ты чувствуешь, девочка. Или кто-то тебе это рассказал?
- Рассказали. И думаю, что Дед подослал мне этих людей, потому что отец с матерью чуть не отругали меня, когда спросила кто это – политические заключённые.
- Но как рано ты узнала! – покачала головой соседка. – В десять лет!
- Прочувствовала, и мне стало легче:
                Реля забыла о болях своих –
                Горше здесь люди страдали.
                Мать запрещает говорить о них.
                А они Родине жизни отдали.

                Воин-Степан будет их охранять.
                Реле хотелось солдату сказать,
                Что каторжане не все виноваты.
                И каждого ждёт где-то мать.

                Внушала, чтоб Степан задумался.
                Но солдат лишь глазами водит.
                Ни к ней, не к сестре не подходит.
                А Вера всё парней хороводит.
                О судьбах чужих не мучают думы.

- Сильно ты их припечатала. Но Степан не подходил к Вере, потому что Дед твой ему в голову настучал. И, думаю, что этот твой Степан не простой человек, раз с Пушкиным, даже не видимым, говорил. Не из «Тарелки» ли он? Летал, видно с твоим Дедом?
- Ты угадала. Именно летал. И его уже, в те годы, отпустили на землю, чтобы помогал Политическим заключённым. Это мне Степан сам рассказал, но когда мы возвращались с Дальнего Востока.
- Да что ты! Значит, у тебя был второй контакт с людьми, которые летали на «Тарелке»? И не просто этот Степан на тебя вышел. По просьбе Деда? Пушкин твой постарался?
- Дед мне ещё маленькой обещал, что где-то в двенадцать лет со мной будет «контакт», как ты говоришь уже видимого человека и моложе его.
- Значит, знакомство ваше со Степаном состоялось, когда ехали назад, через два года?
- Подожди о знакомстве говорить. Сначала я скажу ещё о чудном, что увидела:
                Ещё открытие сделала Реля,
                Увидев бюст Сталина, глазам не веря.
                Тиран сгонял людей в лагеря.
                Они ему памятник – лютуешь зря!
               
                Творили Бюст заключённых двое.
                Сбегали из лагеря – трудились у скалы.
                Другие Зеки выполняли их норму.
                Не выдавали творцов – были верны.

                В окнах голова Сталина возникла
                В предрассветной дымке, вдали.
                Поражал тиран своим ликом.
                О таланте мастеров народ говорил. 
- Надо же! Я слышала об этом бюсте Сталина, возведённом на скале. Но ты так красиво отразила в стихах, что я готова эти стихи твои сама записать и напечатать.
- Не получится, Валя. Я дальше Сталина ругаю:

                Талант прорвётся даже в неволе,
                Хоть и в такой печальной юдоли.
                - «Ты же скоро умрёшь, подлец.
                Незавиден твой будет конец». –

                Думалось Реле, а все восхищались,
                Долго и тихо бюст объезжали.
                Полукругом обогнули тирана.
                А после не видела Реля Степана.

- Ты думаешь, что, критикуя Сталина, теперь, когда он умер, не сможешь напечатать свои стихи? Хоть и крепко ты его приложила, а он-то теперь признанный тиран.
- Валя, об этом поговорим гораздо позже – даже не сегодня. Я продолжу о Степане:

                Сошёл он, чтобы беречь людей,
                Тех, что в лагерях промерзали.
                А Сталин умрёт, он откроет им дверь.
                Выпустит талант в туманные дали.

                Вера не заметила ухода солдата,
                Она жадюге ничем не обязана.
                Лишь Реля думала, что когда-то
                Они встретятся – Космосом связаны.

                То ли Дед ей на ушко шептал,
                То ли Реля вдруг умною стала.
                Но Степан в её мыслях бывал.
                Когда к морю и в сопки шагала.

                А вот Пушкин к Японскому морю
                Видно следом за Релей летел.

- Значит точно, - перебила Калерию соседка, - ты его и Степана голоса слышала до того, как увидела бюст Сталина? Но как ты поняла всё это десятилетней девочкой!
- Сбила ты меня, подруга. Не помню следующие строчки.
- Релечка, прости. Давай, что помнишь.
                - Они встретились вскоре у моря.
                Во сне, конечно, не наяву.
                - «Дедуля? Здесь? Ты уж в Приморье?
                И дуб большой нашёл опять?»
                - Где Море, там и Лукоморье.
                Я рад, ты вышла погулять?

                - «Цветок вот, дедушка, нашла.
                Пионом, кажется, зовётся».
                - Ты в бабку, девонька, пошла.
                Земфиру вижу, сердце бьётся.

                - Что подросла я, уж большая?
                - Девицей стала, дорогая.
                Уже любовь к тебе спешит.
                - Дедуля, Релю не смеши.
                Но счастлива, что в сон ворвался.
                И что в Приморье оказался.

- А любовь-то не к Степану ли? Раз уж вам суждено было ещё встретиться.
- Я тоже думала так, после беседы с Дедом. Но, к сожалению, возрождённым людям, к тем, которые возвращаются на Землю, запрещают любить. Или любить можно, но детей от этих браков не бывает – примерно так мне Степан, на следующем нашем пути, уже из Приморья и рассказал. И главное, предрёк мне родить в 1961 году, когда русский человек в Космос полетит.
- Вот это ты росла, девочка моя, действительно, между Небом и Землёй. Но любила тогда кого ты, если Дед твой великий тебе так рано предсказывал?
- Подожди. После встречи во сне с Дедом, меня ещё раз покалечили мои родные.
- Господи! Судя по твоим стихам, которые я немного посматриваю сейчас, в перерывах, пока ты вспоминаешь стихи, они тебя и в эвакуации калечили?
- Да, в тот день, перед самой Победой, когда пришло письмо от папы или от кого-то другого, что отец лежит в лазарете, и ему собираются отнять ногу, Гера, придя из школы и услышав ещё на улице, что мой родитель покалечен, спихнула и меня с русской печи. - «До пары», - как говорят в Украине, - грустно сказала Калерия. – Сделать и из меня инвалида – была её мысль. Я упала, ударилась головой, от чего потеряла сознание. Очнулась, Гера скачет вокруг меня и шипит, что это не она – я сама, мол, свалилась.
- Вот гадина какая!  Шипит, вместо помощи.
- Она пробовала меня поднять, но оказалось, что нога моя как деревянная и болит.
- И ногу, и голову – всё сразу забила? Этого нет, в поэме, как я догадываюсь?
- Сказано Дедом. Он собирался меня отправить к отцу, чтоб я ногу ему полечила, и готовил мне сапоги-скороходы, - пошутила горько Калерия. – Но поскольку нога у меня покалечена, сделал мне платье серебристое, как ракету.
- Платье потом росло вместе с тобой, - обрадовалась, что вспомнила, Валентина. – Так это к лучшему. Неизвестно росли бы сапоги по твоей ноге, а платье вместе с тобой вырастало.
- Платье лучше, чем сапоги, - улыбнулась Калерия. 
- Теперь, прогнав печаль, говори, как тебя покалечили во второй раз? Опиши мне их жестокость стихами. Или лишь о Сталине можешь?
- Почему же. Релька хоть и неважно, на мой взгляд, стихи слагает, но всё может описать, что её взволновало:            Лет с 10 до 13 жила Реля в Находке.
                Но и на краю земли был голод.
                Трудом доставала в булочных хлеб
                И, как прежде испытывала холод.
               
                Мать и Вера – вот два мучителя
                Только в обноски её одевали.
                За что Релю жалели учителя,
                Чем у негодниц смех вызывали.

                Насмехались над Релей, голодной,
                Поедая её завтраки и обеды.
                И частенько зимой холодной
                В центр города гнали за хлебом.

                Там очереди, а Вера «больна»,
                И занятия пропускать не может.
                А Реля учителями любима –
                Всегда выкрутиться сможет.
- И ты брала деньги, сетку и шагала за хлебом? – возмутилась Валя. – При двух коровах, которые лучше тебя и теплее одеты?
- Я возмущалась, не думай, что молча:
                Калерия ёрничала: - «Вера болеет?
                А кто с парнями крутится до ночи?
                Идти же за хлебом девушка млеет.
                Только головы и может морочить».
- Вот так им!  - с удовольствием воскликнула Валентина. – И не били тебя за слова такие?
                Бросилась бы Вера на Релю драться.
                Но та и отпор дать может.
                И чего с Чернавкой задираться?
                - Проси Пушкина, авось поможет.
- Они проведали о Пушкине? Он же не признавал их!
- Ты разве не знаешь? Пушкина всякий шутник к слову,  и не к слову клеит.
- Вспомнила. Это общепринятая шутка. – «Кто сделал?» - «Пушкин!»
- А мне он помогал без шуток:
                Дед старался – «Будь птицей у моря.
                Учить историю по памяти не горе.
                Или географию – карту я тебе нарисую.
                В делах Реля учит, на уроках не пасует.

                Потому в учёбе она впереди всех.
                Задачи решать не сложно Реле.
                Космос давал ей в познаниях успех.
                Вера с матерью в вечном гневе.

                Всё гадали, чем бы ей отмстить?
                И вот уж мать пирует втайне.
                Мужчинами легко ей было крутить,
                Когда командовала в Украйне.

                Уж там погуляла на чужой беде.
                В Находке тоже устроилась ловко.

- Нашла стихи, как твоя мать прогулялась в Украине, в  этой поэме. За что и попёрли её с Председательского поста. Ну, дорогая моя, как ты умеешь всё отразить. Можно я прочту?
- Сделай мне такое удовольствие. Отдохну от восстановления стихов. Трудно вспоминать.
- Отдохни. Конечно, я не так красиво как ты декламирую, но ты меня поймёшь. Вот ты отвоёвываешь у матери жизнь Вали или Ларисы. Скорей Лары, потому что она второй родилась после войны:   Но в бытиё врывались и потёмки.
                Беременная мать и может быть,
                Рождение второй сестрёнки,
                Дорогу Реле в школу перекрыть.
                И перекрыла – повторился трюк:
               - Не подходи, ребёнок пусть умрёт!
               И не кричи – будь маме другом.
               Пойдёшь ты в школу в этот год…
Соседка заплакала: - Кто хочет и любит детей, - сказала, имея себя в виду, - тому не дают силы всевышние их, а твоей матери… Но ты воевала и отвоёвывала жизни сестрёнок.
- Если б ты знала, какой ценой. Сама голодала, потому плохо росла. И лишь Дед сглаживал все углы в моей жизни и доказывал, что житиё наше круглое. Где-то катит колесо для матери хорошо, но вдруг налетит на камешек и соскочит с оси.
- «И Пушкин видел те мучения, был одного же с Релей мнения. – Подхватила Валентина словами из поэмы: - Но как бы внученьку развеселить, ей нелегко с такой мамашей жить», - прочла живо соседка. – Всё, что ты мне на словах сказала, выразила в стихах. Потому разреши, я ещё их немного почитаю при тебе.
- Если вслух, то, пожалуйста, - улыбнулась молодая женщина.
- «А Реля вовсе не удивлялась, что Дед во снах к ней прилетал. Она его ни капли не боялась. Он понимал её и много знал. Рассказывал ей про миры иные. Девчонка будто там бывала. Про слёзы и словечки злые – всё с дедом Реля забывала. Когда он сказывал ей о Мирах, в груди захватывало: - «Ах! А как про то узнают люди?» Дед отвечал – «Всё это будет, когда ты взрослой станешь. На радость Деду сына ты родишь. Что испугалась ты как мышь?» Дед предсказал Реле рождение сына? Ещё тогда? Когда ты маленькой была? А почему ты испугалась?
- Господи! Я иногда думала, что мама или Вера меня отравят, за то, что я делаю всё против них. Но Пушкин мне предсказывает сына, и если признаться, не короткую жизнь с ним.
- Это тебя утешило?
- Ещё и как. Должна признаться, что к этому разговору я ещё не разоблачила Деда, что он Пушкин. Если ты просматриваешь глазами мои стихи, то найди место, где я, наконец, догадалась, что не простой мой дедушка, умерший давно, а именно Пушкин.
- Да-да! Вот ты жалуешься Деду, что надоело жить в лесу. И хоть тебе жалко стариков-литовцев, к которым ты привязалась тоже как к родным. Но к людям хочется и к солнцу. И вот твой Дед обещает тебя, что к людям скоро он тебя отправит – в школу. Из хутора ты в первый класс ходила? В большоё село?
- Бери выше. В Вильнюс – столица Литвы. В Вильнюсе же мы жили и до хутора – прочтёшь это потом. Но как-то всё у меня прокрутилось в голове – мы четыре километра шли лесом. Я описала где-то дальше наши походы через лес. Потом переходили железнодорожную линию, и школа где-то рядом с ней была.
- Представляю, как я утомила тебя разговорами. С твоего интересного Деда, ты перешла на железную дорогу, - улыбнулась Валя. - А вот где ты Деда разоблачаешь. Но сначала стихами то, что ты мне проговорила ранее:
                - Ой, Деда, от тоски Релю спасаешь.
                И в школу ты и в мир мной ведёшь.
                Но ты так много, кажется мне, знаешь.
                Себе-то что ж местечка не найдёшь.
                - «Мне место там, где ты живёшь,
                Моя родная!» – Так ты мне Дед, родной?
                А мне казалось Пушкин. Его люблю
                За сказки я. – «А то бы дед к тебе чужой
                Так приставал. Люблю, голублю
                Твои стараюсь смягчить беды.
                И всё мечтал, чтоб ты меня открыла…
- Хитрец какой! – улыбнулась Калерия. – Мечтал он! А если бы я не догадалась?
- Я смотрю, ты, и маленькая умница была. Другая бы девчонка не догадалась. Думалось тогда о голоде, где бы чего перехватить.
- Меня Дед от голода и отвлекал. Или наводил на людей, которые немного меня подкармливали. Это мои старики-литовцы, от которых мне и не хотелось уезжать.
- «Но к людям хочется и к солнцу», - процитировала, отгоняя слёзы от глаз, соседка. – А вот ты с дедом шагаешь в школу. Неужели и, правда, он сопровождал тебя? Тогда спасал от Геры. Гера злится на Релю, жалеет, что летом не утопила тебя в речке Вилейке. Но: - «При плохих мыслях Гера спотыкалась, или падала, ушибалась до крика». Вот как наказывал. Но почему-то не видел Дед, как она или мать тебя по большому счёту калечили.
- Так не всегда же он караулил меня, - отозвалась Калерия. – Где-то ещё летал, быть может, посещал другие страны. Жалко, что без меня. Но как раз в его отсутствия мать с Верой и подстерегали меня, чтоб насолить. Мне кажется, что Верин отец, которого я считаю Чёртом, и подсказывал им, когда я лишена защиты Деда. И хватит говорить о тех годах, где я жила в лесу или в Украине. Кажется, мы вспоминали с тобой, как семья едет на Дальний Восток.
- Да-да! Я свернула на стихи, которые могу почитать. А ты вспоминаешь то, что когда-то у тебя украли из написанного и не вернули. Если вспомнишь всё, запишешь и вторую свою поэму?
- Валь, если честно, то мне очень хочется спать. Но ночью я могу проснуться и записать кое-что из той поэмы – у меня так может случиться.
- Говорят же, что поэты творят по ночам.
- Не знаю, как настоящие поэты работают, а у меня лишь ночью и получается. Взволнует что-то днём или неделю назад, а в одну из ночей вскакиваю и начинаю писать.
- Тогда отпускаю тебя спать, а сама буду читать твою поэму. Какой у тебя почерк разборчивый. Печатными буквами пишешь. И ещё! Всем ты в нашей квартире почти прогнозы на жизнь дала, кроме меня. На погадаешь ли своей подруге?
- Ты просишь отгадать твоё будущее? Давай так, как только напишу всё, что вспомню о поездке на Дальний Восток, это меня сейчас больше волнует. А после закажу себе сон о твоей судьбе. Может быть, Дед мне и поможет, если он сейчас слушает нас.
- Так он тебе и со стихами поможет. Не могут же затеряться твои детские стихи.
- Детские? Ошибаешься. Поездка на Дальний Восток, мои открытия по дороге и в Находке, где мы жили у Моря, так меня вытянули, что я стала почти девушкой.
- Да-да! Дед же тебе во сне признал тебя красавицей.
- Прощаемся, Валя. Завтра мне к семи часам бежать на работу. И ждать меня будут дети, которые для меня сейчас тоже как привет из Космоса. Представляешь, какие интересные встречаются иногда особи!
- Представляю. Хотя для меня все дети вроде одинаковы. Вот твой Олежка, действительно, человек необычный. Это растёт дитя Космоса, да ещё у такой матери. И неужели ты встречаешь особенных в твоём детском саду, где, как ты мне намекала, есть дети, просто выселенные из дома, потому что мешают там. Собаки, ковры, посуда из хрусталя иным родителям дороже детей.
- Да, всё это больно вспоминать, но именно из таких детей – униженных в младенчестве, могут вырасти похожие на меня дети. Возможно, и их коснётся Космос?
- Не знаю. Разве ты за них попросишь, - пошутила Валентина.
- А мне и просить не надо. Мне кажется, если я лишь подумаю об убогости некоторых родителей, как этих детей увидит Космос. И будет также мстить мучителям детей, как за меня. Но, дорогая моя, ты всё отвлекаешь меня от сна. Отпусти уж мою душу. Обещаю тебе через неделю поговорить с тобой так же, как сегодня – долго. Ты прочтёшь, к тому времени, как ты называешь, «поэму» и задашь мне ещё больше вопросов.
- А ты обещаешь вспомнить следующую поэму, и записать её для меня?
- Как получится. Иногда меня так накрывает сном, что я не то, что ночью просыпаться, а утром вскакиваю лишь под звонок будильника.
- Иди уж! Я нахалка, что задерживаю тебя. Можешь писать не печатными буквами – так будет скорее. Твой почерк довольно разбираем.
- Спасибо за похвалу. До свидания.
- Всего тебе доброго, Ангел мой. Может, ты обо мне подумаешь, как о детях твоих в саду? И на меня снизойдёт благодать Космоса?
- Шутишь, Валя? Я уже давно думаю о тебе. И, надеюсь, что ты уже давно к Космосу притянута, если работаешь над проблемами Земли.
- Моя работа о «Тарелках» - это проблема Земли?
- Думаю, что так.
- Я никогда так свою работу не воспринимала. Но в другой раз поговорим об этом. Сейчас главное, чтоб ты шла спать и завтра встретила свежей и любящей своих малышей в саду.


                Г л а в а  32.

       Но до субботы у Валентины не хватало терпения.
- Послушай, - поймала она как-то поздно вечером Калерию, когда та стирала в ванной, - а ты, оказывается, цыганка? А говорила, что ты русская.
И поскольку они были одни в ванной комнате, Реля улыбнулась насмешливо:
- Дорогая моя критикесса. Мой великий Дед был и вовсе арабом, а писал о городе, в котором родился:  - «Москва, люблю тебя как сын! Как русский, преданно и нежно».
- Да-да! Разумеется, можно быть иного рода, но русским в душе. А уж ты истинно русская, цыганочка моя. Недаром тебя поляк полюбил за русскую душу. Но прельстил его всё же цвет твоей кожи? Гляди, Реля, я стихами, как ты заговорила.
- С кем поведёшься, от того и наберёшься? – Калерия улыбнулась, повернув голову от таза.
- Вот именно! Но вот что меня поразило в твоей поэме. Ты мне рассказывала вроде своими словами о том, как тебя крестили, а вставляла целые строки из поэмы.
- Так, Валя. Допусти себе, что я всё пережила в жизни, потом из этого мы с Дедом, в сновидениях, где лишь могли встретиться и беседовать, говорили об этом стихами. Затем я, всё  переживая, записывала на клочках бумаги. И как думаешь, в моей речи, если я вспоминаю о том же, не могут появиться рифмы?
- Да-да! Не удивляйся, наверное, я такая глупая, как твои сёстры. Они жили рядом с девушкой из Космоса, не понимая, как им повезло.
- Не унижай себя. Ты совсем другая. Иначе бы я не открылась тебе в тот вечер. Но где те строки, которые привели тебя ко мне?
- Мне стыдно, что ты приняла это с удивлением, но я прочту. Вот ты в церкви, где тебя крестят. Выскользнула из одежд, в которых тебя держала бабушка и взлетела.
- Да, - Калерия улыбнулась. – Сижу сверху и взираю на происходящее. А там крестят Геру.
- «А она кричит, всем угрожает в храме, не молчит и хочет жаловаться маме».
- Вот эти слова, вырванные из текста, даже на стихи не похожи.
- Правда. Но с тем, что я прочла, было очень рифмованно. Правильно я сказала? Но хватит о стихах. Знаешь, что меня взволновало больше, чем твоё родство с Пушкиным или с цыганами?
- Догадываюсь.  Это то, что в Сибири нас, эвакуированных, встретила его престарелая дочь – бабушка Домна. Пушкину, когда он был коротко в Аду, предсказывали нашу встречу Черти, которые, как не странно, не любили своего собрата, отца Геры:
                Но кажется где-то во второй Мировой –
                (О войне этой мы говорили с тобой.)
                Внучка твоя с матерью и сестрой Герой
                Будут бежать из обжитого дома,
                А в Сибири их ждёт ещё родня – Домна.

                - Домна, - вскричал Пушкин, - и мне родня,
                Вернее побочная дочь, я её не хотел знать.
                Её мать – дворовая девка завлекла меня…
                Знакомиться, видно, с дочкой не миновать.

- Подожди, - прервала Релю подруга. – Вот я как раз остановилась на стихах, где он впервые увидел дочь. Можно прочесть?
- Читай. Я отдохну. И с удовольствием послушаю о бабушке Домне – моей и мамы, да и Геры – спасительнице. Правда, с ней жила ещё какая-то бабушка – они вместе нас спасали.
- И вот вы, после тяжелейшей эвакуации приехали к Домне и Фене. Но сначала о них мать ваша узнаёт от усталой Председательши, которая снимает вас с поезда. Она говорит:
                - Не ходишь? Война тебя шарахнула?
                Но не тебя одну. Поселишься у лекарей.
                Забудешь о бомбах, что вас крыли.
                Бабки лучше врачей и даже аптекарей.
                Сначала отъедайся от дороги, милая.
                Я Домну с Феней упрошу тебя лечить.
                Ужо они возьмутся за больные ноги.
                Летать ты станешь, а не то ходить.
                И деткам бабки, думаю, помогут.
                Знахарки такие – много могут.

                Вздохнул Поэт – можно передохнуть.
                Любовался на Домну – она его дочь.
                Спасёт людей, преодолевших путь.
                Подружка ей вызвалась помочь.

 - Вот какие чудеса творятся – продолжала удивлённо соседка, - молодой отец, больше чем через столетие встретил свою престарелую дочь, которая будет лечить и спасёт от смерти его праправнучку.
- Отвечу тебе на это стихами Шекспира. Мы же ходили с тобой на постановку «Гамлета».
- Тогда я попробую угадать. – «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам». Да! То, что вы встретились, вернее ты встретила свою бабушку по Пушкину – это загадка. Мать-то твоя знала об этом? Что вы родня с Домной?
- Домна знала – она же Ведунья. А мама вряд ли. Её и Геру Пушкин не признавал, потому Космос мог передать бабушке Домне, чтоб и она молчала.
- Домна тебе свой дар лечить людей передала – ты его применяла уже?
- Думаю, что да. Себя, правда, я с трудом лечу, но вылечиваю там, где врачи мне прогнозировали, что ходить не буду.
- Это в Находке? Те самые стихи, которые ты не вспомнила в тот вечер, когда мы засиделись у меня? Вспомнила ты их уже?
- Валя! У меня не так много свободного времени, как у тебя. И я вспомню ещё… Ой, тётя Маша, здравствуйте. Давно тут наши беседы слушаете?
- Признаться, только и поняла, что ты можешь лечить, но себя с трудом лечишь.
- С трудом, Марья Яковлевна – это правда. Но зато вылечиваю то, что врачи не могут.
- Ты и Олежку отвела от смерти. Врач, которая вас в больницу положила с воспалением лёгких у сына твоего, говорила мне, что не надеялась, что он выживет – слишком то было сложно.
- А вы знакомы с лечащим врачом Олежки?
- Знала её, на то время. Теперь она проходит мимо меня, делает вид, что не знает.
- Наверное, - вмешалась в их разговор Валентина, -  ты ей вздумала сплетничать о Реле?
- Никогда я не сплетничаю. А если говорю с кем, то не взыщите – правду.
- Это какую же? – Разгневалась Валентина. Голос её зазвенел металлом.
- А что в любовниках у Рели женатый мужчина. Иностранец!
- Ну и гадина ты, Машка! Про себя не рассказываешь всем встречным, как ты Васькину жену – Лёльку – уговорила на тот свет отправиться.
- Это как же я Лёльку уговорила? Может, водкой спаивала – она же пьяницей была.
- Может, палёной водкой ты её и уговорила. Счастье твоё, Машка, что тогда не до пьяни было – время послевоенное. Но сейчас о тебе слух идёт, что ты и тёзке твоей Маше, Шуркиной матери помогла «умереть». Это тебя не смущает?
- Что ты несёшь, дура? Кто это тебе такую чушь сказал? – Испугалась Марья Яковлевна.
Калерия искоса посмотрела на полную, престарелую, как ей казалось, соседку и содрогнулась. Было видно, что Валентина не ошиблась. Эта женщина могла быть соучастницей, а может и организатором отравления бабушки-соседки. Чем мешала Марье Яковлевне её тёзка по имени? Видела любовников молодых или, наоборот старых, известных обоим мужчин? Могла проговориться? Или пожурила Марью Яковлевну за измену мужу, который за неё работает?
- Дурость ты на Калерию выдумываешь – чистейшую женщину. – Продолжала Валя. - А вот о тебе, если дойдёт до ушей Шурки – подруги твоей, что ты матери её помогла раньше времени уйти на тот свет…
- Замолчи! И не трепли больше! – Марья Яковлевна побагровела, ногами затопала.
- Испугалась? Имея такие грехи на своей совести, ты Калерию готова сравнять с тобой, что она на чужого мужа польстилась? Да нет этого, дура ты стоеросовая! Если поляк ездит с ней по Подмосковью и по Москве прогуливается, то потому, что Реля, хоть и недолго в столице живёт, а знает о ней больше коренного Москвича. И если ты ещё раз посмеешь выскакивать на улицу, чтоб посмотреть, как она в машину поляка садится…
- Марья Яковлевна, - прервала этот ссору Калерия, - вам ванна нужна?
- Да нет, - пожала плечами полная женщина, казалось потрясённая спором с Валентиной. – Просто шла мимо и заинтересовалась вашим разговором. Разве нельзя послушать, о чём говорят соседи? Уши же не заткнёшь. А что я иной раз о тебе говорила с Нюшкой – бывшей свекровью твоей – ты уж меня прости. Может, грех взяла на душу, что поддакивала ей. Да и о поляке я ей донесла. Больше в тягость ей, чтоб она знала, какие люди за тобой ухаживают.
- Тётя Маша, я знаю, что вы склоняете моё имя не только со свекровью. Но и с Галиной Ефимовной, которая работает со мной и живёт в нашем доме, на шестом этаже.
- Это та Галька-шалая, о которой гудит весь дом? – прервала Релю Валентина. – Да, Марья, нашла с кем обсуждать нашу чистую соседку. На той креста ставить негде.
- Креста ставить негде, а замуж вышла.
- Конечно. За уголовника. Троежёнца.
- Какой не есть, а всё муж! – Торжествовала Марья Яковлевна, даже складки на её лице затряслись от удовольствия, что может хоть в чём-то противостоять соседке.
- Муж – объелся груш. – Не сдавалась Валентина. – Я видела этого Яшку уже с другой женщиной. Шли и обнимались, явно не от родственных чувств, а встав с постели. Прости, Реля, при тебе говорю гнусности.
Калерия смеялась глазами – ей нравилось, что Валентина заступается за неё. А толстой соседке покровительствовать пришлось блудной женщине:
- Пусть этот красавец обнимает, кого хочет. – Сердилась Марья Яковлевна. - А скоро с Галиной получают квартиру и выедут из нашего дома. Заживут в новом районе – забудет о бабах.
- Вот-вот! Квартирку получат, и разведётся он с твоей подругой по сплетням. Придётся площадь делить. Вот уж завоет твоя Галка, потеряв новую квартиру в каких-нибудь полгода – будет знать, как обсуждать женщину, которой она мизинца на ноге не стоит.
- У Галины из рук не всякий мужик выдерется, - стояла на своём Марья Яковлевна.
- У пьяницы-то? Ещё как уйдёт. И будет прав. Потому ему надо было лишь в Москве прописаться. А сейчас он на хорошей работе. Если и не будет новую  квартиру с Галиной делить, то к другой женщине пристроится или сам купит себе жилплощадь.
- Этого ты знать не сможешь, если они скоро переедут.
- Скатертью дорога! Я даже желаю твоей подруге не упустить мужа – может, исправится, пить перестанет, за сыном смотреть будет больше.
- А ты, Реля, что пожелаешь своей сокурснице? Вы ведь вместе учились?- шипела Марья, как змея, у которой выдавили яд.
- Того же, что и Валя. Жаль Галкиного Максимку, который при такой матери растёт. Но видится мне, что вырастет хорошим человеком. Может и правда, Галка утихомирится, пить прекратит.
Марья Яковлевна ушла, а Реля с Валентиной посмотрели друг на друга.
- Вот как мы её отвадили. Теперь не скоро ей захочется подслушивать наши разговоры.
- Хорошо хоть о Пушкине она ничего не слышала, - заметила Калерия.
- А и услышала, ничего бы не поняла. Эта женщина живёт на свете как лиса. Гуляет по лесу и смотрит о ком бы посудачить и как живот свой набить – кроме этого нет других мыслей.
- Ты не поверишь, но «Лисой» обзывали мою мать в украинских сёлах, где мы проживали. Но разве сравнить модную Юлию Петровну с серой, разъевшейся мышью, какой выглядит Марья Яковлевна. Хотя, что касается мужчин – то и та и другая не прочь иметь любовников. Только моя мама бросалась на большую дичь, а Марья лишь на алкашей, хотя всем говорит, что она их ненавидит. И, прости, Валя, я опять очень устала – повешу сейчас стирку мою сушиться и пойду спать.
- Давай я повешу, а то ты с табуретки упадёшь.
- Повесь, пожалуйста. Спасибо. Не рассердишься, если я уйду?
- Иди, девочка, отдыхай. В другой раз поговорим с тобой. Спокойной ночи. И пусть тебе приснится Дед. Я думаю, он тебе много наговорит хорошего.
- К сожалению не снится. Наверное, считает, что у меня любовь с поляком. Хотя, если подумать, то люблю я Юрия, но без желания принадлежать ему телом.
- Душой – да, а физически нет?
- Вот такая я глупая, - сказала Калерия, уходя.

Поговорить ещё раз с Валентиной им удалось не скоро: то соседку посылали в командировку, то у Калерии были весенние праздники в детском саду – на подготовку которых шло много времени, сил – моральных и физических. Валентина досадовала, когда уезжала, что не скоро увидятся и поговорят по душам. Реля радовалась – стихи всё не шли к ней, а ведь разговор, которого они вместе ждали, должен быть о них.
  Почти месяц не тревожил её Юрий – уехал в командировку в закрытый научный город, откуда звонить не мог – предупредил Калерию об этом. Анна, забрав детей, увезла их  на лето в Варшаву.
- Знаешь, Реля, оказывается, маленькие поляки сильно скучают по родине. Надоели им большие города, где много народу. Вот в позапрошлый год, когда вы ездили на дачу, в Клязьму – это было другое дело. Юрке некогда, так повезу их в Варшаву, где народу не так много. И пусть учатся польскому языку. Ведь в школу им ходить надо будет в Польше. Русскому языку научились, пусть родной учат. Впрочем, и русский станут усовершенствовать в школе.
Калерия удивилась – Анна озаботилась детьми? Ещё этой зимой Реле казалось, что Анна тяготится ролью матери и готова куда угодно уехать от семьи, с любой польской делегацией переводчиком, в самый дальний конец Советского Союза.
- И Регина с вами едет? – «Хотя зачем ей везти служанку, скорей всего Анна оставит её в Москве, следить за Юрием».
- Ты же знаешь, Регина замуж выходит за своего Владимира. Удивляюсь, что к матери, отцу её не тянет. Хотя, когда они поженятся, то обещала мне и Юрию, что навестит родню.
Калерия с Олежкой провели своих друзей с Белорусского вокзала. На вокзале Алька – самый младший из поляков, раскапризничался:
- Хочу, чтоб Калерия Олеговна и Олежка ехали с нами в Польшу.
- Нельзя, Алик, - нежно присела перед ним Калерия, поправляя носочки своему воспитаннику. – Нас не пустят в Польшу, потому что нет документов.
- Но документы можно сделать – попроси отца или маму. Мама, ты же можешь сделать им документы на поезд? Нет? Но тогда папу я попрошу, как только он приедет в Варшаву. Папа любит вас с Олежкой, - прошептал Калерии на ухо.
- Знаю, но не надо это всем рассказывать, - Калерия поднялась и выпрямилась. – Ох, спина, - пожаловалась Анне, берясь за поясницу.
- Много балуешь детей в детском саду. Это каждому завязывать шнурки, спина заболит.
Реля не стала углублять тему баловства детей. Анна сама не знает, что говорит. Юные поляки – вот о ком говорили в детском саду, были самыми балованными среди иностранцев. Но не матерью, а персоналом. То Гита схватит Альку и несётся с ним покупать игрушку, потому что мальчику так захотелось. Кристину баловали другие воспитательницы. Вечно хмельная Гита - не то от частых выпивок, не то от мужчин - была влюблена в Юрия и мечтала, что модный дипломат перенесёт своё внимание с Калерии на вызывающую полу полячку. Но Юрий, видевший, наверное, немало влюбленных в себя женщин, почему-то чурался их. Или понимал, что Гита алкоголичка и брезговал такими женщинами. Но ведь подсадил такую как Гита пьяную женщину в одной из их общих поездок, и адресок алкоголички записал, чтоб Реле досадить. А может, Анне? Скорей всего обеим женщинам.
Помахали они с Олежкой руками вслед уходящему поезду. Поехали весёлые домой по своей красавице Москве. Прошлись по любимым улицам, дошли до Патриарших прудов. А там сюрприз – Лариса сидит на скамеечке, дожидается их. Калерия не видела сестру почти полгода – малышка изменилась. Стала носить туфли на высоких каблуках и подросла?
 - Здравствуйте, - поднялась со скамейки. – А я вас тут дожидаюсь. Дай поцелую тебя, Олеженька. Какой большой! Ещё будет расти? Станешь как дядя Стёпа?
- Ты к нам приехала, Лариса? По какому делу?
- Вот именно. Хочу вот этого мальчика забрать во Львово. Поеду туда скоро в гости, так пусть и он побывает у бабушки, - говорила она, двигаясь вместе с ними к дому сестры. – Знаешь, как мама скучает об Олежке? Ей уже и дочка Вали не так нравится, как наш Москвич. Только о нём и пишет в письмах – просила меня привезти Олежку.
 Калерия отнеслась к предложению с опаской: - Ты не знаешь ещё как тяжко с детьми в таких поездках? Следить за ними нужно в четыре глаза.
- Ой, ты в четыре глаза следишь? Тебе кто-нибудь помогает?
- У меня ещё два глаза на затылке появляются, - Калерия засмеялась вместе с сестрой. – Я Олежку чувствую всеми клеточками своей души, – продолжала она серьёзно. - Он едва повернётся во сне, я уже знаю, что ему надо – горлышко смочить или в туалет отвести.
- И я буду такая же внимательная. Я помню, что ты Вере – нашей гуляке – не доверила сына года три назад. Так, во-первых, я не такая как Вера, я люблю Олежку и знаю, как ты трясёшься над ним. Я тоже обожаю племянника и стану ловить его желания – мороженое стану в дороге покупать и другие вкусности.
- Смотри только, чтобы, поев мороженое, он не бегал по сквознякам.
- Ой, мама, не буду, - заверил её Олежка, когда подходили в дому. – Я стану сам себя беречь в дороге. А ты меня отпустишь сейчас погулять ещё немного во дворе, пока ты обед приготовишь. Позовёшь меня тогда в окно, я живо прибегу.
- Хорошо, душа моя! Но только не пачкайся много. Одежда у тебя не для прогулки.
- Я постараюсь чистым домой придти. Ты и так много стираешь. – Сказал и скрылся во дворе, где увидел девочки, старше его, играли в классики, прыгали через скакалки.
- Женихается уже? – усмехнулась Лариса, заходя за сестрой в подъезд.
- Влюбляется, похоже. Городские дети раньше развиваются.
- Ещё бы! При таких возможностях.
- Но только одни развиваются в сторону «женихания», как ты сказала, а другие развивают ум, смекалку и физические возможности. Олежка по другой части. Думаешь, станет глазки строить с девочками? Нет, поскачет через «прыгалки» или в «классики», чтоб не обижать девочек. А потом найдёт мальчиков, и побегают ещё, разведчиками или шпионами.
- Не боишься отпускать во двор?
- Ещё как боюсь. Но надо, чтоб Олежка развивался не только по книгам да по поездкам нашим с ним, а и двор знал. К счастью в наших дворах хорошие мальчики – я иной раз подглядываю за ними, - говорила Калерия, открывая дверь своей комнаты. – Заходи.
- Спасибо. Думала, что разговаривать со мной не захочешь, после того что я тебе сотворила зимой. – Лариса вспомнила, что она чуть обокрала сестру, уходя в общежитие.
- Полагаю, что ты не будешь больше так делать? – Калерии не хотелось вспоминать то, что вывело её из себя, но приходилось.
- Это само собой. И думаю, что это обрадует тебя, билет я Олежке куплю сама – ведь я должна тебе денег. Конечно, мои траты на племянника не покроют тех потерь, что я тебе причинила, унеся с собой костюмчик и шарф заграничный.
- Не вспоминай. Я давно забыла. Валя, соседка моя, спасла меня от позора, что мне нечего было надеть в театр. Дала мне три красивейших платья, одно специально купила мне в подарок. Показать?
- Ой, твоя соседка и меня спасла. Теперь ты не станешь требовать от меня денег? – Слова Ларисы остановили Релю на полпути к скрипучему шкафу.
- С тебя потребуешь. Хорошо и то, что ты догадалась отвезти Олежку к маме на лето. Мне не дают отпуск за свой счёт. А сыну надо где-то провести лето. Я всё думала, как мы проведём это лето, да куда с ним отправиться в отпуск, но он будет лишь в августе. Но как ты отвезёшь Олежку и сколько ты там с ним побудешь? Потому что тебе я доверяю, а когда ты уедешь, кто будет  с ним? Если мама не работает, то и ей можно доверить, но Вере.
- А Вера замуж выходит, это ж я на свадьбу к ней еду.
- Вера выходит замуж? За кого? – Калерию кольнула мысль, не за Ивана ли – мечту всех сельских девушек? С Иваном Реля провела несколько незабываемых ночей три года назад. Расстались они неважно – из-за жадности парня – но… Калерия понимала, что замуж за него она всё равно бы не вышла: - «В одну телегу впрячь не можно – коня и трепетную лань». Но сердце её до сих пор болело, что так нелепо они расстались. И, в чём она призналась себе только сейчас – женившись на Вере, Иван бы её обидел ещё больше: - «Хотя они очень подходят друг другу – оба жадные беспредельно. И чем богаче, тем жаднее эти люди становятся. Вера на свадьбу скопила, а со мной рассчитаться до сих пор не надумала. Ох, сестрицы у меня!»
- Я разве знаю за кого? – Прервала её мысли Лариса. – Какой-то парень, только что вернулся из армии, и вот видно прельстила его Вера. Ты же знаешь, как она умеет заморочить мозги любому…- Маленькая сестрёнка продолжала говорить, а Реля опять окунулась в свои рассуждения.
- «Любому? Дорогая моя Дюймовочка! Знала бы ты, что ваша «Дикарка», одетая в лохмотья, отбивала у Веры самых лучших парней, чтоб спасти их от прилипчивых рук и глаз нашей «красавицы». И чтоб она не разбивала им жизнь. Какой-то дурачок намучается с Верой, польстившись не то на деньги её, не то на наведённую «красоту». Очнётся после первой же ночи, увидев, как невеста размылась перед сном. Может, Вера не сразу начнёт «красоту» смывать, но когда-то же придётся».
Оторвалась Реля от мыслей, когда Лариса спросила её:
- Так покажешь мне платья твои новые? Вставай, я тебе помогу твой скрипучий шкаф открыть.  Навыки уже есть, - посмеялась малышка, над собой. – О! Какая красота! – Лариса провела рукой, раздвигая вешалки.
- Да. Эти платья все за границей куплены. Валентина же ездит в командировки в разные страны.
- Живут же люди! Когда нас так станет одевать наша промышленность?
- Я ошиблась. Вот это платье, что на мне, соседка мне купила в Москве. Но, наверное, в «Берёзке», где одеваются иностранцы и наши богатеи. Потому что в магазинах я такого не вижу.
- А много ты ходишь по магазинам? Всё со своими детьми да на учёбу. Закончила уже учиться? Теперь пойдёшь работать в медицину?
- Пойду в этом же году. Попросила меня заведующая доработать до отпуска и расчёт мне даст. Деньги, которые получу, придётся истратить на школьную форму для Олега и ранец и всё то, что нужно для учёбы в школе.
- А ты ещё ничего не купила?
- Что ты! Приобрела всё, кроме школьной формы – её будем покупать в августе, когда он подрастёт ещё – перед самой школой. Растёт мой сын летом очень хорошо.
- Конечно, ты его кормишь как. Если бы так наша мать нас кормила, то выросли бы мы как Вера - гренадёрами. А то ты среднего роста, Валя тоже, а я как воробышек. Олежка скоро меня перерастёт. Но отпускаешь теперь Олега со мной в Украину? Не боишься?
- Ты с ним долго пробудешь?
- Мать мне сделала справку, что тяжело больна и просит приехать дочь повидаться с ней. На самом деле, я еду на свадьбу к Вере.
- Фальшивую справку? Вы с ума все сошли? – взволновалась Калерия. - Этим мама навлекает на себя тяжёлую болезнь.
- Не выдумывай! – Рассмеялась Лариса. – Ты суеверная? Вот не думала.
- Это не суеверие. Знаю точно, что ложных справок делать нельзя – как раз заболеешь.
- Ладно, увидим.  – Лариса не опечалилась и быстро перевела разговор. - Но за то, что я отвезу Олежку, ты не будешь требовать от меня денег за костюм и шарф.
- А я требовала от тебя? Валентина соседка мне в то же вечер, как я вернулась от тебя огорчённая, подарила мне эти платья. Я успокоилась.
- Везёт же некоторым! За какой-то костюмчик, получить такое чудо. Тебя, Реля, немыслимое сопровождает на каждом шагу.
- Да. Но перед этим приходится много страдать и волноваться, чуть не до инфаркта.
- Неужели ты так переживала?
- А ты бы не страдала, если бы тебя раздели, чуть ли не до последнего?
- Я б, наверное, повесилась. Или убила того, кто это сделал. Так что спасибо тебе, что оставила меня жить. – Лариса комично, расставив уголки платья, присела перед сестрой.
- Не в первый раз, - пробормотала Калерия, вспомнив, что мать с Верой, тогда Герой, желали смерти её «Дюймовочке».
- Что ты сказала?
- Это я своим мыслям. Итак, когда собираешься ехать?
- Через два дня. Уже и билеты взяла.
- Как же ты могла взять, не зная, что я отпущу с тобой Олежку?
- Мы взяли билеты с подружкой – она едет со мной в Украину. Ещё не разу там не бывала – две полки – верхнюю и нижнюю. Нижнюю полку мне и дали под ребёнка – иначе бы ехать нам с подругой на двух верхних.
- Но Олежке всё равно надо детский билет покупать.
- Так и купили ж. Получается у нас две верхних и одна нижняя – почти целое купе.
- Вы в купейном вагоне едете? Это опасно. Неизвестно кого четвёртым подсадят.
- Нет. Мы едем в плацкартном вагоне. Я знаю, что там меньше опасностей, потому, что кругом люди.
- Я тоже всегда езжу в плацкартных вагонах. Ну, сестричка, спасибо, буду собирать Олежку к бабушке в гости. Маме хоть писала, что едешь с ним?
- Это мама меня попросила, чтоб я привезла Олежку. Вера замуж выйдет, ей же скучно станет. Она же так любит внука своего. Даже к Валиной девочке, пишет, у неё нет такого чувства как к Олежке.
- Не верю я маминой любви, потому что сама её не испытала. Просто она редко видит Олежку, вот и решила, что он – самый любимый внук у неё. А что касается Веры, то её замужество спасает маму от Вериных истерик, которые она ежедневно матери закатывала.
- Откуда ты знаешь? Мама тебе писала?
- Нет. От меня мама это скрывает. И письма мы редко пишем друг другу. Видишь, тебе написала, чтоб привезла Олежку, а меня не попросила, чтоб я его отправила с тобой.
- Реля, - постучала ей в комнату и тут же открыла дверь Марья Яковлевна. – Возьми письмо. Вася, пьяным, вынул из ящика, да и занёс к нам в комнату, и забыл о нём. Уж извини.
- Спасибо, - Калерия взяла письмо и закрыла дверь. – Вася! Сама, я думаю, занесла и прочла письмо – такая любопытная. Посмотрим, когда оно пришло. Точно!  Пять дней назад. Вот так я получаю письма, с опозданием.
- Так, она и читает их, эта сплетница?
- Похоже на это, но что поделать! У меня, как ни странно, всегда происходит с письмами что-то. То мама, когда я жила с вами, прочтёт прежде меня письмо от Николая и мне уже открытым отдаёт, без зазрения совести.
- А письма отца, когда ты школу заканчивала, вообще тебе не отдавала. – Припомнила Лариса.
- И деньги тоже, которые папа мне слал, чтоб ехала к нему.
- Да. Отец хотел, чтоб ты жила с ним и лечила его, помня, что ты ему когда-то ногу спасла. Тоже хитрец. Взял бы тебя в домработницы, как мама, чтоб ты трудилась на его новую жену.
- Ладно, Лариса, забудет, чтоб не расстраиваться. По правде сказать, я бы не поехала к отцу, даже получив его деньги.
- Вот какая ты гордая. А я бы поехала, если бы получила деньги – всё же отец. Может, в институт бы устроил.
- В институт, Лариса, надо самой поступать, хотя я знаю, без блата сейчас никуда не прорвёшься.  Но забудем. Посмотрим, что мама пишет. Так и есть – она просит прислать с тобой Олежку. Обещает заботиться о нём. Значит, я уже с более лёгким сердцем отпускаю сына. Да и то если, он согласится ехать. Если нет, прости, тебе придётся детский билет сдать. Вот сейчас придёт он с улицы, и спросим его.
Олежка, как всякий мальчишка, был рад поездке и приключениям:
- Ура! Купаться будем. Ты, Лариса, будешь со мной ходить на Днепр.
- Конечно, дорогой мой. Ух, накупаемся!

Легко сказать «с лёгким сердцем». Отправив сестру с сыном в Украину, Калерия потеряла сон. Не смотря на то, что Лариса посылала через пять дней открытки – она почти месяц прожила у матери «по справке», докладывая как хорошо мальчику на чистом воздухе, да с фруктами. Купаются каждый день в Днепре. О свадьбе Веры ничего не сообщала. Да Реле и не надо. Знать, что сын не встречается с нелюбимой тётушкой – Олежка не переносил Веру – уже хорошо. Спать бы Реле как сурку зимой, но она ворочалась в постели по ночам, представляя иногда себе такие страхи… И чтоб избавиться от них, стала вспоминать стихи, которые считала потерянными. Потихонечку записывала, удивляясь, что исполняет заказ Валентины. По этим отрывистым воспоминаниям в мыслях ехала на Дальний Восток, к Японскому морю. Не могла долететь до него во снах, доносилась в стихах.


                Г л а в а  33.

Когда Валентина вернулась из своей длительной командировки, у неё тоже был сюрприз для Калерии:
- Вот, дорогая моя, твоя поэма принесла мне счастье. Я сходила с твоими стихами в церковь на чужбине. В русскую церковь, которые, оказывается, по всему миру открыты.
- Чудесно! Тебе можно позавидовать. Я без тебя и Олежки брожу по старой Москве – с храмами раскланиваюсь, но редко в какой, действующий, попадаю. То служб вовсе нет – склады какие-нибудь. Плачу над этими поруганными святынями. То действующая церковь, но попасть туда сложно. Службы в такое время, когда мне надо спешить на работу.
- Ладно, сходим мы с тобой как-нибудь в действующую церковь, выберем время. Но ты спроси, как мне твои стихи помогли.
- Как?
- Реля, дорогая, помолилась я Богу, на чужбине и спросила Его, почему он никчемной женщине дал такую девочку на поругание?
- Но не доложила Богу, что эта девочка умела кусаться?
- Не заметила я, что ты сильно кусаешь мать – вроде и обижаешься на неё – маленькой же ещё сочиняла эти стихи, а вроде и с любовью. Плохая мать, а где-то ты её защищаешь.
- Если только от неё самой, - улыбнулась Калерия. – Но представь себе, что вот эту поэму, которую я с удовольствием передаю тебе, мама читала, как призналась мне семь лет назад.
- Не она ли её и заиграла, что потеряна была?
- Точно. Мама её передала одному человеку, который жениться на ней хотел. Но придрался, что мать не хочет учить такую умную девочку, как Релька, и от женитьбы отказался.
- И тогда она отдала ему твою поэму, чтоб разочаровать его в тебе?
- Так мама мне сказала. А человек этот не только разочаровался, но и повторно отказался на родительнице нашей жениться. Впрочем, там ещё одна загвоздка – на те времена, когда этот Иван сватался, мама не развелась с отцом.
- Мать твоя замужняя, а замуж во второй раз хотела?
- Думала, как мне показалось, что с отцом она разведётся скоро. Но не получилось. Да что мы всё обо мне. Скажи мне, как моя «поэма», как ты её называешь, могла тебе помочь?
- Ты не поверишь! Пожаловалась я Богу, что не дал он мне, в своё время такой дочери и…
- Что же произошло, Валя? Чувствую, что-то значительное! – Заволновалась Калерия.
- Ещё и какое! Тут же, в храме, знакомлюсь с нашим, русским – уж как он туда попал, не спрашивай. Но молился о том же, что и я!
- О детях? О семье, которая почему-то у него до сих пор не складывается?
- Точно. И помолившись, познакомились, пошли гулять по Парижу.
- Ты была в Париже?
- Заехала я туда случайно, на экскурсию.
- А этот  русский тоже был на экскурсии?
- Прямо в нашей же группе. И видно заприметил меня. Пошёл за мной в церковь, помолился о том же, что и я. Потом гуляли, я ему – это в Париже-то, почему-то стала твои стихи декламировать. И рассказала, какая из этой девочки, которая их писала, выросла женщина.
- И про все мои грехи, разумеется?
- Ладно тебе, на себя выдумывать. И сошлись мы с мужиком на том, что хотим такую же девочку иметь. Вернулись в Москву и сразу к нему на квартиру поехали. И что ты думаешь?
- Неужели? Сошлись ваши мечты, и вы теперь ждёте ребёнка? Вашими молитвами?
- Милая моя, мне думается, что ты нас свела твоими стихами. Если бы я так не прониклась ими, да не помолилась Богу, так и жила бы одиночкой. А теперь у меня семья, ребёнка ждём.
Калерия была удивлена. Она считала соседку женщиной в возрасте, как мать, как Марья Яковлевна. Валентина, по её мнению, лишь выглядела прекрасно, потому что имеет любимую работу и ездит по всему свету. И вдруг подруга её не только выходит замуж, но и будет рожать? Сколько же ей лет? Спрашивать стыдно, потому что на Калерию смотрела женщина не более сорока лет и такой красоты, какая бывает, когда ждут долгожданного ребёнка.
- Расписались уже? – Только смогла произнести она.
- Через две недели и свадьбу устроим. Я счастлива. Не будь со мной твоих стихов, я не за какие коврижки не пошла бы в церковь, молиться.  А уж что твои стихи, по-видимому, привлекли ко мне Серёжу – вот это уже твоё чародейство.
- Я, правда, хотела, чтоб ты нашла себе мужа, и чтоб дитя у вас было, тоже думала. – Признаться, Калерия мечтала, что подруга найдёт мужа с ребёнком. - Наши думы сошлись и вот будет не одинокая моя соседка, а с любимыми.
- Пойдёшь к нам, на свадьбу? Мы с Серёжей договорились, что будешь лишь ты и более никого, потому что я знаю, ты не любишь свадебные торжества.
- Откровенно говоря, я не люблю всякие пьяные толпы народа. А среди свадебных торжеств, вдруг видела недоброжелателей невесты и видела, что не жить этой паре вместе.
- У нас такого не увидишь, надеюсь?
- Конечно, нет. А самое приятное, что ты нашла человека, думая о Рельке. И если родишь девочку, назовёшь её моим именем. И она будет счастливей в жизни, чем я. Хотя мне грех жаловаться. Дед Пушкин, не смотря на всю тяжесть, что меня сопровождала, умел сделать меня счастливой.
- Вот и Сергей мой удивляется, что из Космоса помогали тебе. Я думаю, не твой ли Космос мне и мужа послал?
- А кто же, если ты Космосу служишь.
- Но что же он мне раньше не посылал, а только когда мы разговорились с тобой о нём?
- Видимо такая твоя судьба была. Стоило тебе поговорить со мной о Космосе, как ты нашла счастье. – Молодая женщина была довольная, что подруга так быстро решила расстаться с одиночеством. Она видела во сне, что Валентина венчается, в какой-то церкви, похожей на ту, где крестили Калерию. Ведь её, малышкой, носили на руках в ту церковь, когда она подрастала, большие сыновья хозяйки, у которой они, после того, как умерли обе старушки – Домна и Феня -  жили в эвакуации. И в зрительной памяти церковь, как на фотографиях или в фильме отпечаталась. 
- Значит ты, девушка, приносишь людям счастье.
- Только не все, Валя, это понимают. Пинают иногда меня ногами, не думая, что больше бьют себя. Значит, на свадьбе будем лишь втроём?
- Да. И ты нам с Сергеем почитаешь из новой поэмы. Это и будет твой подарок.
- Хорошо. А то, честно говоря, при нашей бедности – я имею в виду товары в магазинах,  не знаю, что вам и покупать.
- Да я б тебе и не позволила. Ты и так крутишься при твоих малых деньгах. Да ещё обворовывают тебя твои родные.
- Валя, какие счёты! Лариса повезла Олежку к бабушке, и этим чуть загладила свою вину. Я, правда, послала с ней немного тушёнки и сгущёнки, но меньше потратила, если бы везла сама.
- Да. Твоя мать такая бедная, что ей надо внука с тушёнкой и сгущёнкой посылать. А они всё используют на свадьбу твоей старшей сестры.
- Нет, Валя. На свадьбу уж Вера сама продукты купила. Накопила, не отдавая маме даже за еду или квартплату. И хватит о них. Честное слово, ты меня так поразила, что я, наверное, не засну сегодня. Стану на вашу свадьбу стихи сочинять.
- А сможешь описать всё, что я тебе рассказала – так красиво как в поэмах.
- Попробую, но предупреждаю - на заказ у меня получаются хуже стихи.
- Лучше, когда настрадаешься и выдаёшь крик души?
- Наверное. Но вот ещё один крик. – Калерия отдала Валентине вторую тетрадь. - Познакомишься с «поэмой» и скажешь мне, что вам на свадьбе прочесть. Потому что все стихи декламировать – нереально.
- Хорошо. Выберем с Сергеем, а потом будем тебя слушать.
- Так-так! Немного о Сергее. Полагаю, он у тебя учёный человек?
- Как в воду глядела. Он – психоневролог. И очень хочет с тобой познакомиться.
- Прощупать меня словами – не сумасшедшая ли я?
- Он сам такой же, как ты – интересный и интересующийся человек. Так что вы с ним сойдётесь во взглядах на Космос.
- Какой он из себя? Опиши мне его.
- Высокого роста, как ты любишь. С голубыми, пронзительными глазами. Если не считать его славянской внешности, вы с ним, как брат с сестрой. Такой белокожий мужчина, с очень загорелой сестрой из Африки. Сергея, как ни странно, солнце не так любит как тебя.
- Сколько лет моему брату? – Пошутила Калерия.
- Ты думаешь, что я вышла замуж за младше себя? Как ни странно, мы одногодки, нам по сорок четыре года. Как думаешь, не поздно мне рожать в таком возрасте? У меня ещё нет климакса и врачи говорят, что можно, но предупреждают, что может случиться всякое. Не любят они старых рожениц.
- Рожай! И мне видится, что ты родишь легко. Могу же я своей подруге сделать лёгкие роды, - опять пошутила Реля, но Валентина приняла её слова серьёзно.
- Спасибо, дорогая. Мне важны твои слова. Я знаю, что ты можешь мне помочь родить. Как помогала – ты мне рассказывала – разродиться татарке и еврейке в Симферополе.
- Пусть они мне простят, что я их так называла. Мне нравятся люди разных национальностей, если они добры сами.
- А ты будь добра, подучи свои стихи, чтоб прочесть нам с Сергеем их не по бумажке.
- Есть, товарищ Командир! Я с детства запоминаю стихи легко, а свои в особенности.

Калерия сама выбрала, что будет читать молодожёнам. Но решила, что и Валя с Сергеем должны остановиться на этих стихах. Если попросят именно об этих стихах, тогда мысли их сходятся. Вирши не надрывали душу старыми обидами, а дышали торжеством Рели над матерью и Верой. Знакомясь и целуя Реле руку, Сергей сказал:
- Давно мечтал познакомиться с чаровницей. Меня Валя пронзила твоими стихами, что я забыл, где я нахожусь, так поразила девочка – борец со злом. И даже вот эти стихи, уже из другой поэмы, где ты ругаешься с матерью и Верой, когда покалечила ногу. Можно и мне почитать моим дамам.
Калерия тоже была поражена – Сергей в точности повторял ей водителя Егора – такой же с пронзительными глазами, волнистыми волосами – который устроил судьбу несчастной девочки, подвезя её, забытою матерью и людьми, как Реле казалось в ту пору, в Берислав, где её завербовали на работу в Симферополь. Егор тогда помог ей в жизни не только тем, что подвёз, но и дал денег – чего от матери Калерия не добилась – иначе бы она погибла от голода в Симферополе, потому что им не сразу выдали подъёмные деньги. Реля вспомнила, что по дороге она говорила с Егором, а потом почему-то перешли на стихи. Тот космический Егор, как признался, был знаком с Пушкиным и тоже просил её говорить с ним стихами.
И вот точная копия Егора – только моложе и красивей – желает говорить с Релей уже её стихами  - она обрадовалась: - Если Валя не против, то читайте.
- Ой, «вы», а я на «ты» сразу. Наверное, потому, что старше – ведь у меня могла бы быть такая же дочь. Разрешаешь мне звать Релю на «ты».
Калерия рассмеялась: - Зовите, как хотите. Валя, разрешаешь мужу читать мои стихи?
- Только не те, которые я хочу услышать в твоём исполнении. Помни, Серёжа, я тебе те стихи обозначила. Садитесь, кто на диван, кто на стул и упражняйтесь в красноречии. А я пока стол накрою. Уж, извините, надо и на кухню выйти, не скучайте. – Валентина удалилась.
- Это она не на кухню, - улыбнулся Сергей. – Скорей всего в ванную вашу, причёску поправить. В парикмахерскую ходила мадам моя, хотя, по её состоянию, там дух не тот.
Калерия улыбнулась: - Я тоже, когда ребёнка ждала, в парикмахерскую заходила с трудом. Там запахи, которые для беременных противопоказаны.
- Ладно. Читаю те стихи, которые вызывают у Валентины слёзы. При ней могу прекратить, чтоб она не расстраивалась. Вот мне понравилось, когда ты покалечила ногу, при деятельной помощи матери и Веры. Вернее мне не то понравилось, что ты покалечилась, а как ты врагов, при болях, прикладывала:  - «Приказала крови, чтоб не лилась – та послушно остановилась». Ты умеешь приказывать крови, девочка.
- Я не всегда так приказываю. Иногда она льётся, если я без сознания, - улыбнулась Реля. – Так было в последнюю мою травму на этой же ноге. Отвезли меня в больницу, и не знаю, много ли крови потеряла – была без сознания.
- Так я, может быть, тревожу твои раны, что вспоминаю о них?
- Нет, что вы, если я смогла зарифмовать мою боль, то читать о ней, столько времени спустя, даже приятно. Справилась, значит, я с болью.
- Справилась. Об этом и стихи твои: «Зря злость солите, - засмеялась. – Я вам говорила это много раз. А чтоб вы не очень возгордились, стану вам пророчить сейчас. Ваша молодость – это разврат. Разрушает он и сестрицу Веру. Хороший парень ей уж не рад. Присмотритесь, кто у неё в кавалерах. (Тут память Рели, как ни странно, напомнила о солдате Степане. Тот точно к сестре не подлаживался, не восхищался Верой и не ухаживал). – Сергей посмотрел на Релю со значением: - Значит, Степан был вторым твоим контактёром из Космоса?
- Это вам Валя сказала?
- Конечно. Но вот опять о старшей сестрице: «Когда-то Вера «вздумает» любить, не как сейчас, а попросту влюбиться. Разврат ей свой захочется прикрыть. Он как печать на облике сестрицы. Желанный не полюбит, может быть. Если же взор его ко мне оборотится, его я стану от разврата отводить. Такое вот «Дикарке» вашей снится». Ты, действительно, всё себе во снах предсказывала?
- А почему нет? Но дальше читать не надо. Я слышу, как Валя прошла из ванной в кухню и сейчас, наверное, принесёт наш праздничный обед.
- Не буду читать. Но я восхищён, как ты давала твоим обидчицам отпор. А потом в больнице лежала с травмой.  Вот там, наверное, поплакала? Этого нет в стихах.
- Плакала. Говорят, что слёзы тоже лечат. Но мне врач, которая в нашем же доме жила в Находке, приносила Шекспира – уж я там начиталась его стихов. Вернее даже драм.
- Так это ты Шекспира с дедом вспоминаешь вот здесь в стихах – в больнице с его творчеством познакомилась? А то, я подумал, откуда Шекспир, если девочка в школе его не изучала.
- Вы мне хотите прочесть, как я с Дедом своим Великим спорю?
- Именно. Мне так нравится ваше общение, хоть и через сны: - «Дед был рядом, но печалился часто. Сказал, как только она полюбит, Космос им запретит встречаться, другие станут ей дороги люди».
- Давайте, я буду за себя говорить, а вы за Деда.
- Идея. Помнишь, что ты Деду ответила?
- «О какой любви ты, Дед, говоришь? И что в мои годы за лира?» - Реля улыбнулась.
- «А ты чего с Дедом споришь, коль уж читала Шекспира!» - Изображая из себя старика, Сергей нахмурил брови. Они, глядя друг на друга, засмеялись. Залилась колокольчиком и Валя, пришедшая с кухни.
- «Да, Джульетте взбрело влюбиться, - продолжила шутливо она, обращаясь, как девочка  к Сергею. – Но в какие века то было. Знаешь? А мне ещё много надо учиться, что ж к любви меня погоняешь?»  Ну, дорогие мои, литературная викторина закончилась. Сейчас за стол. Вы выпьете за «молодую семью», а мне нельзя, - погрозила шутливо пальцем. – И горько не кричать! Кто тост скажет? Ты, Сергей?
- Прошу вас, дамы, выпить за счастье. Наша с Валей судьба уже обозначена. А тебе, Реля, желаем так же внезапно встретить свою половинку.
- Спасибо, - Они втроём чокнулись – невесте был налит сок. – Обо мне рано говорить, а вам я желаю много прекрасных дней, проведённых вместе.
- Лучше и не скажешь, - Валентина выпила сок и прослезилась. – А теперь, девочка, в честь нашей любви, почитай о своей самой первой любви.
- Это будет как гимн нашей с Валей встрече. – Добавил Сергей. – Мы с Валей читали поэму и решили, что у нас не менее трогательное знакомство произошло.
- Спасибо, я именно эти стихи намеревалась вам прочесть. И в душе очень хотела, чтоб и вы их выбрали. Первая встреча с любимым человеком – это то, что не забудешь никогда.
- Читай же, Реля. Хотя, что я. Закуси сначала, - сказала невеста, подставляя Калерии салат с крабами. – А потом почитаешь.
- Хорошо. Хоть и стыдно говорить это на свадьбе, но я голодная. Как отправила Олежку, не готовлю себе. В кафе хожу обедать и ужинать в выходные. И брожу по Москве, не могу на неё насмотреться. Упиваюсь Москвой, в свободное время.
- Одна или с Юрием? – Улыбнулась Валентина.
- Юрий занят своей службой, тоже по командировкам ездит по Союзу.
- За границу не тянет? – Спросил Сергей и пошутил. – Я имею в виду тебя, не поляка.
- Пока с Союзом не познакомлюсь, как следует, за границу не стану рваться. Деньги большие надо, чтоб туда ездить.
- Это правда, - согласилась Валентина. – Мы с тобой, Серёжа, объездили полсвета – жаль, что по одиночке. А Реля, с ребёнком ещё не скоро получит такую возможность.
- Ладно вам грустить об этом. Я уже поела и готова читать стихи. Значит вам о моей первой любви? Она, действительно, была прекрасна. И хотя мой учитель погиб – говорю вам об этом сразу, чтоб не спрашивали, почему не за него вышла замуж.
- Твой первый возлюбленный погиб? – поразилась Валя. – А мне ни слова!
- А разве мы раньше говорили о нём? – Возразила Калерия строго и усмехнулась. – Хватит о грустном. Лучше слушайте о первой любви. По прежним стихам вы знаете, что моя семья в 1953 году, после смерти Сталина возвращается вновь в Украину, где для Рели девочки всё ново:
                Реля не искала любви в Украине
                Она не Вера – парней не хороводит.
                Маяк, куда въехали – это тайна!
                Таинство её по селу водит.
                Просила девочек село показать.
                И тайны его поведать, рассказать.
                Но встретила лишь переглядки:
                - Тайн нет. Надо к Днепру бежать.
                Нет времени на пустые загадки.

                - И чего глядеть, если честно? –
                Ей соседка постарше сказала. -
                Мне стены-руины не интересны.
                Пойдём лучше к Пристани-вокзалу.
                Туда приплывает из городов народ
                Из Каховки, Херсона и дивятся.
                - Вы в монастыре высоком живёте?
                И вверх идти по лестнице стремятся.

                Реля обрадовалась подсказке:
                - Приезжие считают Маяк загадкой.
                Церковь красивая, стена вокруг села.
                И точно, здесь раньше жили монахи.
                - Вот ты куда разговор завела.
                Нагоняешь на атеистов страхи.

                Я комсомолка и в Бога не верю.
                А если ты верующая, то молчи!
                И убежала, хлопнув дверью: -
                - В Маяке хоть о том не кричи.

                Мальчишки просто сказали Реле:
                - Разрушения тебе интересны?
                А нам нет, если честно.
                И в селе этом круглом тесно.
                Мы на берег Днепра бежим
                И на косу вдали спешим.
                Там босиком в футбол играем.
                Уху готовим, казакуем.
                Вечером к церкви приходи.
                Там тоже играем и танцуем.

                - Но в церкви танцевать нельзя! –
                Возражала Реля и пугалась.
                - Да ты открой шире глаза
                И пошали у церкви малость.
                Так шалить не желала Реля.
                Ей милей Днепр, сады, деревья.
                Тихо шептали Реле: - «Не верь!
                Будь другой, как нить Ариадны.
                Вейся, открой тайнам дверь.
                Пусть другие о том не ведают.
                Ты же тайны Маяка разведай.

- Ты знала, в юные годы, что такое «Нить Ариадны»? – спросил Сергей.
- Я хорошо изучала древнюю историю. Мне, наверное, Дед или Космос подкинули в библиотеке книгу – довольно толстую, с картинками.
- Да. Мне Валя говорила, что тебе кто-то помогал познавать свет, не так как другие подростки узнают его.
- Признаюсь. Моего возраста девочки и мальчики, даже в Маяке, где были две шикарные библиотеки, не желали туда ходить. Им бы на Днепр, рыбки наловить или на виноградники набеги сделать, чтоб вкусного винограда поесть.
- Но и ты, я думаю, - возразила Валентина, - в Маяке этом поела винограду? Не как в том селе, где мать твоя была председателем винодельческого колхоза, а дети винограда не ели.
- Я думаю, что сёстрам моим мама винограду привозила. Особенно Вере, которую тогда ещё Герой звали. Это она меня наказывала, что я фруктами кормила своих сверстников, из сада, который рос перед нашим домом.
- И ты не сердилась за это на мать свою? – поинтересовался Сергей.
- К счастью я не знала, что она так делает. Это потом Пушкин мне, на Дальнем Востоке, во сне однажды проговорился. Но в Маяке я отведала разного винограду – ты права, Валя. Нас, школьников, послали его собирать и завозили на «царский виноград». Я разного винограда поела в Маяке – таких сортов даже в Москве потом не видала.
- Царский виноград? Так его и завозят лишь бюрократам нашим – слугам народа. – Сказал Сергей. – Я же из такой семьи. Не подумай, что хвастаюсь и прости меня, что прервал. Слушать твои стихи интересно. Это даже приятней, чем есть какой-то необычный виноград.
- Ну вот, сбил девочку с ритма, и требует продолжать.  Разреши, Реля, я чуть продолжу по бумажке, чтоб ты вспомнила, на чём остановилась.
- Почитай, а я послушаю. Мне иной раз стихи от других слышать, как мёд пить.
                - Спрашивала Реля взрослых по селу,
                Но старшие помнили лишь войну.
                Тяжко далась эта гадина.
                Память у народа разладила.  Серёжа, почитай дальше, я сейчас поплачу. Бери тетрадь и читай вот  отсюда. – Валентина стала вытирать слёзы.
- «Реля грустила, – мужской голос внёс успокоение в всхлипывания его жены, - старики глухи, жёны в делах, мужья в веселье. В Маяке гуляют лишь сплетни, слухи. Будто в селе рассыпали зелье. Точнее вино пьянило село. Оно всех в угар завело. От винного завода народ страдает, его немцы строили, каждый знает. Мать с отцом в общее веселье впали. Но спросить у Рели еду не забывали. Нет бы у Веры-шлёндры спрашивали. Она же обеды варить не желала. Тоже иногда вино выпивала. Хамила Реле, чтоб не допрашивала. И за водой не желала ходить. А Реле на коромысле неудобно носить. Вода в вёдрах колышется и плещет. Девицу по лицу и платью хлещет. Мокрой идти по жаре даже приятно. Но от людей старалась укрыться. Стыдно, что неловкая, это понятно. Хорошо, что пусты летом улицы». Но дальше ты читай, поэтесса, сама. Там уже любовь. Мне хочется слушать.
Калерия, стесняясь, взяла тетрадь: - Почитаю. А вы не ругайте меня, что влюбилась рано. Но этому парню суждена было погибнуть, и я как чувствовала это – не отвергала его любовь.
- Читай же, - сказала Валя, продолжая вытирать слёзы. – Твоя прекрасная любовь скрасила последние дни Павла на земле. И вас Космос притянул друг к другу.
- Притянул, - согласилась Калерия, вздрогнув. И, вздохнув, продолжала цитировать:
                Но вот несёт воду – парень стоит.
                По рассказам соседки – студент.
                Реле хотелось его рассмешить:
                - Жарко мне, видите, купаюсь.
                За вид свой мокрый извиняюсь.
                Студент забрал вёдра и моментом,
                Донёс деве воду до крыльца.
                - Увижу выпившего твоего отца
                Пусть носит воду экспериментом.

                Потом заметил – живут у обрыва.
                В непогоду домик может сорваться.
                А чтоб не случилось срыва,
                Надо деревьями укрепляться.
                Они укрепят землю корневищами.
                А осенью высушат землю вокруг.
                Сажать надо яблони, груши, вишни,
                Черешни, чтоб были фрукты.

                - Я рада сажать, но с вами. Шучу.
                А где саженцев взять? – Научу.
                Со мной не выйдет, девушка.
                Мне ещё надо занятия посещать.
                Но я найду тебе дедушку,
                Он-то любит деревья сажать.

                Что засветилась, душа-девица?
                Рада, что сад посадишь, наконец?
                Сейчас мне надо удалиться.
                Бабки идут, что плетут небылицы.
                (Сплетников не выносят люди.
                Думаю, ты их тоже не любишь?)

                Но к Новому году Паша вернётся.
                В Маяке наводить культуру.
                Надеюсь, Золушка меня дождётся.
                Стану преподавать литературу.
                - Любимый предмет! – вскричала Реля.
                Но почему сразу недоверие?
                Я разве сбегу отсюда, из Маяка?
                Когда вижу повсюду чудо пока.

                - Видишь чудо – мне это подарок.
                Маяк – жемчужина, он очень ярок.
                О нём поговорим с тобой как-нибудь.
                Лишь ты о теме этой не забудь.
                И, кажется, презрю, что скажут люди!
                В мгновение полюбил – и ты полюбишь.
                И будь верна мне, прошу о том впервые.
                Мне не забыть глаза твои живые.
- Вот это любовь, с первого взгляда! Завидую. Я, в годы Павла, тоже оканчивал институт и попадись мне такая девочка – не пропустил бы! – сказал Сергей.
- Будто бы?! – возразила жена. – Сам рассказывал, что добивался красивой развратницы, из семьи тех самых буржуев скрытых, которые круглый год едят «царский виноград». А Павел от такой же развратницы бежал к Реле – чистой девочке.
- И как бы та развратница не нашла ему убийц, - теперь у Рели полились слёзы.
- Ну, девушки, что-то вы у меня сегодня рыдаете. Давайте, я вас развеселю словами Павла о глазах Калерии: - «Они как янтари блестят на солнце. И кудри дерзкие я не забуду. Ты для меня как свет в оконце. Я буду помнить тебя всюду». – «Мне папа говорил подобные слова. Теперь забыл даже, как звать меня. Так что не изображайте Дон-Жуана. И я никак не Донна Анна.  Зато во мне взыграет ревность. Догадываюсь, любят вас девицы, которым не храните верность. А встретили неведомую птицу». – «Какие верные слова, Жар-птица! Твои слова заставили дивиться. Но я не Дон-Жуан – поверь мне. И в сердце дверь не закрывай. Мне важно сейчас твоё доверье. Уеду в институт, меня не забывай». – Сергей передал стихи жене. - Читай.
Валентина взяла тетрадь и не сразу нашла текст:
                - Девица может превратиться в птицу,
                Но лишь во сне, в окно к вам заглянуть.
                Проделать с вами до института путь.
                Вам по душе такая голубица?

                - Открыла диво – птицею летаешь?
                И сможешь наблюдать за мною ты?
                Но этим многое мне открываешь.
                И подтверждаешь Павловы мечты.

                Когда-то, кажется, в жизни иной
                Встречался я с подобною девицей.
                Она во снах моих летала птицей.
                - Но не пришлось вам жить со мной?
                Простите, что перебиваю я учителя.
                Но эти сны в ночи – мои мучители.
                Мне в раннем детстве снилось странное.
                Где парень с зеленью в глазах как вы.
                Влюблялся в Релю. То был иностранец.
                И старше Рели – это ль не мечты.
- Стоп! – Сказал Сергей. – Отсюда я буду спрашивать нашу гостью. Что это за сны? Вещие?
- Мне в восемь-девять лет снилось, что я жила не в России и даже не этом веке. А где-то в рабовладельческие времена. Но в первом сне была не только свободная, но у богатого отца-купца из Индии. Если вы, Сергей, читали мою первую, как Валя называет поэму, то знаете об этих снах.
- Их тебе растолковывал дед Пушкин. А потом сердился немного на инопланетян, что дали тебе посмотреть прошлые жизни?
- Верно. Дед очень пугался, думая, что я не должна видеть сны, о тех жизнях, где рано погибала.
- Но это страшные сны? – Будто утверждал Сергей.
- Нет. Они меня убедили твёрдо стоять на земле. И в то же время не забывать о Космосе.
- И всё это пришло к тебе в детском возрасте? Тогда что же ты узнала, повстречавшись с Павлом – таким оригиналом? – Заинтересовалась Валентина.
- С Павлом, и с его матушкой Верой Игнатовной я узнала ещё больше. Можно сказать, что они расширили моё познание до  Нострадамуса и «знаках Зодиака».
- О знаках Зодиака ты мне говорила, - вспомнила Валентина. – И я потом проверила на всех своих знакомых – так ли это, что люди рождаются уже с готовой судьбой? И знаешь, сошлось у очень многих. Впрочем, я, наверное, что-то путала – иные не очень пускают в их жизни покопаться. Да и я не такая проницательная как ты, Реля. Но насчёт Нострадамуса… Ты веришь, что когда-то распадётся Советский Союз?
- Не только верю, но и боюсь этого. Потому что тогда не сможем мы ездить так свободно по большой стране. Центробежные силы сделают страну, как удельные княжества раньше.
- Поэтому ты так стараешься познать Союз? – Продолжала спрашивать Валентина.
- Так мне дед Пушкин советовал. Сказал, что по Европе и Азии мне будет легче ездить, после почти насильственного распада нашей страны, чем по бывшему Союзу.    
  - Ладно, девушки, - прервал все рассуждения Сергей, - мне тоже грустно слушать о будущем мира, потому что перемены станут происходить не только у нас, но и по всему земному шарику, не всегда хорошие. Давайте, заменим эти «Воспоминания о будущем» стихами Рели, которые вызывают у меня самые хорошие чувства.
- А какие стихи вызывают у тебя добрые чувства? – заинтересовалась Валентина.
- Там, где Павел заступается за Релю.
- Мне это тоже нравится. Читай.
- А вы умейте слушать, не перебивая. Итак, мы уже знаем, что Павел и Реля почти объяснились в любви. Павел спрашивает: - «Встречались в прошлой жизни мы?» - «Четыре раза снился мне зеленоглазый. То летом, то зимой, в преддверии весны». – «И точно, как и я влюблялся сразу?» - «Но в жизнях тех мы принимали муки. И гибли то по одиночке, а то вместе». – «Сейчас мы рядом, дай мне руки. Как вырастешь ты, станешь мне невестой?»
Валя, беря из рук мужа тетрадь и продолжая: - «Мечтаю. Но хватит нам мечтать! На горизонте показалась моя мать. Она-то любит старшую сестру. Ей женихов хороших прочит. Увидит, что вы выбрали не ту, меня укорами как нож заточит».  Эти слова, Реля, меня больше всех поразили. Неужели тебя злые слова матери затачивали как нож?
- Если ты читала мои ссоры с мамой, то заметила, что я ей не спускала. За что она и злилась на меня. Ненавидела.
- Девочки, не отклоняйтесь от темы.  – Муж нежно забрал у Вали тетрадь. - Вот, Реля, тебе говорит твой будущий учитель: - «Я рад, что птицею летаешь ночью. А тайну нашу спрячь до времени. – Здравствуйте, соседка! Ваша дочь поразила меня как молния в темени».
 - Дальше прочту я, - Калерия взяла тетрадь из рук Сергея. – Здесь мама меня выставляет в таком неприглядном виде: -  «Релька ударит – язык как помело. Уж вам про всю семью сказала? - Помилуйте, мы говорили о другом. Но нас судьба свела как на вокзале. Мне на учёбу ехать надобно. Увы!» - Так дочь попалась вам для смеха?» - «Не любите напрасно Релю вы. Голубка станет мне большой утехой. Уж дуду источили наглые девицы, бесстыдные, в них не влюбиться…
 - Это, Реля, Павел намекал на твою сестру?
 - Не только на Веру. Ему, как я потом узнала, в институте многие на шею вешались. Ну, тут, где он меня сравнивает с радугой, я пропущу.
  - Нет! – возразил Сергей. – Именно о радуге почитай.
  - Лучше, - улыбнулась Реля, - что мама ответила о таком ярком явлении: - «Но радуга повиснет коромыслом и разве удивит каким-то смыслом? Смотреть приятно, мило, но, увы! У тех, кто радуется ей, нет головы». Тихо! Кажется, телефон звонит. Вы уж простите, но я побегу, думаю, мне звонят. А вы собирайтесь. Сейчас пойдём и погуляем на свежем воздухе.
   Звонил Юрий: - Здравствуйте, можно Калерию Олеговну?
   - Это я. Ты не узнал мой голос? Вот заговорились мы с соседкой и её мужем – стихи читали, что я полностью изменилась. Уже по голосу не узнают меня. – иронизировала Реля.
   - Звенишь как колокольчик. Видно хорошие стихи. Может, и мне почитаешь? Но не по телефону, а на природе, хорошо? А лучше у меня, дома, в пустой нашей квартире, где я один сейчас. Готовлю ужин. Если ты. Реля, захочешь ко мне придти, то приготовлю для двоих.
- И не мечтай, Юра, чтоб я пришла в твою пустую квартиру. Это исключено, как и то, чтоб я пригласила тебя к себе – такие вопросы мы обсуждали, и не советую тебе к ним возвращаться. Если я обидела тебя, то ты можешь позвонить любой из твоих знакомых, которых у тебя множество и назначить ей свидание у тебя. Любая из них примчится, или я не знаю женщин, желающих придти в дом к интересному мужчине.
- Ты меня обижаешь. Я желаю лишь тебя – никакая другая мне не нужна.
- Тогда кушай, мойся после поездки и придёшь на наш скверик через час. А я закончу общение со своей подругой и её мужем – они недавно поженились.
- Общение с тобой им, как подарок на свадьбу? – предположил Юрий.
- Вот тут ты угадал. Перед тем, как выходить из дома, ты мне позвони ещё раз, - попросила Калерия. – А не позвонишь, я буду знать, что созвонился с другой женщиной и у тебя более интересное свидание. Что ты молчишь? Обиделся на мои предложения?
- Обиделся. Ты меня уничтожаешь своими выдумками. Но, пожалуйста, не вздумай уйти со своими молодожёнами гулять, и не ответить на мой звонок.
- Тогда этот час нам обоим будет в испытание – хорошо? Думаешь, мне будет приятно, если ты договоришься встретиться с другой женщиной? Но я пойму и прощу, учитывая все мои издевательства над тобой.
- Хватит говорить, а то мы снова поругаемся. Я позвоню перед выходом из дома.   
Калерия вернулась в комнату Валентины:
- Итак, дорогие мои молодожёны, вы, наверное, слышали наш с поляком разговор? Час остался до нашей с ним встречи, если он позвонит. А не позвонит, я уйду через час, чтоб побродить по улицам Москвы и подышать свежим воздухом. Надеюсь, вы поддержите меня, потому что сидеть в душной комнате, в такоё жаркое лето – грех.
- Калерия, - сказала строго Валентина, что ты такое говоришь? Идти гулять одна она будет, чтоб к тебе привязались какие-нибудь парни? Забыла, дорогая, как тебя конвоировали по Малой Бронной три оболтуса? Могли изнасиловать в нашем большущем подъезде, как уже не раз это происходило с другими девицами.
- Валя, мне мои Ангелы-спасители послали старичка, чтоб заступился. Возможно, это был Степан, притворившись им, возможно, какой-другой мой спаситель.
- Так, девушка, - сказал серьёзно Сергей. – Отсюда подробней о твоих спасителях. Жёнка мне рассказывала, что тебя сильно опекают разные люди, умершие когда-то. Ну, что Пушкин стережёт, это я в поэме твоей понял. И вот другой контактёр из Космоса – Степан – и его встречал в твоих стихах. Итак, Степан второй человек, который опекает нашу девочку. Много раз он тебе встречался?
- Если Степан за меня заступился, на улице Малой Бронной, то третий раз.
- А первый раз он заговорил с тобой, когда вы возвращались с Дальнего Востока? Это я по поэме хорошо понял. Когда второй раз ты с ним встречалась и разговаривала?
- Не удивляйся, Реля, что Серёжа тебя допрашивает, - сказала, шутя, Валентина, - ему это требуется для научной работы. Не думай, он не будет в ней упоминать тебя, чтоб не накинулись как вороны на мою подругу учёные, которые могут и до смерти довести.
- Да, - испугалась Калерия. – Учтите это, Сергей. Мне и Дед запрещает на такие темы с людьми говорить. Но с вами видно разрешил, что не останавливает.
- Твой Дед знает, что я не выдам. Это лишь мне открывает душу девочка, которую опекают Силы Небесные. Так, когда же был второй контакт со Степаном?
- Ту встречу, когда я носила Олежку, во чреве своём, как говорят в церкви, я описала вроде наброска, как встретилась с Вадимом. Но эти бумаги мне надо поискать – не ушли ли они вместе с Ларисой – моей сестрой? Впрочем, она равнодушна ко всему написанному – не разберёт. Потому искать стану в своём шкафу.
- Поищи. Мне это интересно. А после Степана были у тебя контактёры?
- Ой, следующий  контакт даже интересней, чем со Степаном! Случилась наша встреча, когда погиб Павел – моя первая любовь. Я это почувствовала, хотя мы жили совсем в другом селе – не в Маяке. И в тот день меня провожали из школы, как новенькую мои одноклассники – девочки и мальчики.
- Вот, как ты притягивала к себе молодёжь! – заметила Валентина.
- Может, я их притянула тем, что в тот день мы провожали на пенсию мою любимую учительницу, и я написала в её честь стихи – целую поэму об их с мужем, революционной жизни.
- Ты о чужой жизни тоже можешь писать?
- Что ты спрашиваешь, Серёжа? Разумеется, может, если даже нам сочинила стихи.
- Жена, не мешай Реле вспоминать. Итак, следующий за Степаном контактёр…
- Следующий, сказал заведующий, - засмеялась Валентина.
- Честное слово, - улыбнулась и Реля, - меня тоже так встряхнула эта встреча с парнем, который ждал меня, как сам признался, в больнице, чтоб привести в сознание привезённую на скорой помощи девочку. Не сделай это этого, я бы, может, тогда умерла. И это случай, я думаю тоже записать, пока помню и дам вам почитать на бумаге.
- А пока ты спешишь к своему поляку, - заметил Сергей.
- Признаться, жду его звонка. Будет очень обидно, если он позвонит другой женщине.
- Ты как собака на сене, дорогая моя, - улыбнулась Валентина. – И пусть бы позвонил другой женщине. Так вам легче будет расстаться.
- Я как собака, - согласилась Калерия, – но по желанию поляка. Ему не раз намекала, что не против того, чтоб он имел любовницу в России, как имел их в других странах. Но он так поражён, что ему кто-то отказал в постельных делах, что продолжает на протяжении многих лет добиваться этого.
- При этом, - продолжила строго Валентина, - он имеет жену, к которой подвалится под бочок, если у кого-то потерпит фиаско. А о тебе не думает, что женщине тяжело отбиваться, чуть любя человека. Или ты его не любишь?
- Как человека подходящего мне по экскурсионным поездкам. И нашим разговорам об истории человечества. Мы с ним так глубоко не забираемся, как с вами сегодня, но беседы тоже бывают весьма интересные и поучительные.
- Ты ещё шутишь! – Поразилась подруга. - Я б на твоём месте, так вправила мужику мозги, чтоб он не мечтал больше о ребёнке от тебя. Ведь воспитывать он этого сына не сможет, даже на деньги от поляка не рассчитывай. Уедет и поминай, как звали. А что он обещает вас навещать и обеспечивать, так у него, я думаю, в других краях уже много детей, если имел любовниц.
Калерия покачала отрицательно головой: - Если бы были где-то дети, его бы из Польши не выпустили в другие страны. И Россия, я полагаю, у него последняя страна. Дальше надо будет детей учить в польских школах. Но прочистить Юре мозги, как ты сказала, я давно намереваюсь. Если он заикнётся о ребёнке, которого мечтает заиметь от меня, получит урок нравственности.
- Умница! Думаю, что ты ему дашь достойный ответ. Но, не думаю, что у тебя благополучно проходят такие разговоры.
- Честно говоря, он не очень мучает меня ими. Иногда, когда Олежка уж очень проявит где-нибудь свою эрудицию, чего никогда не бывает с его тремя детьми, он восхищается и мечтает о сыне или девочке от меня. И я его не осаживаю – мечтать не вредно.
- Вот, девчонки! – возмутился Сергей. – Свернули на такую тему! Я же ещё не выяснил у Калерии, сколько у неё ещё было контактов с людьми из Космоса?
- Обойдёшься теми, кого узнал, дорогой мой, - пошутила Валя. – А нет, в следующий раз будешь пытать мою подругу, если она согласится.
- Калерия, скажи хоть слово! – взмолился Сергей.
- Валя права. Мы столько сегодня наговорили, что пора всем проветриться, на природу полюбоваться. Даже если Юрий мне не позвонит, я уйду. С Москвой надо попрощаться перед отъездом в Украину. Как ни хорошо там, на Юге, а, уехав, скучаю о Москве.
- Когда ты уезжаешь? – заволновалась Валентина.
- Через два дня. Уже купила билет, и наступает мой большой отпуск. Ведь у воспитателей отпуск почти как у преподавателей.
- А мне ни слова об отпуске!
- Валя! У меня же почти всё происходит спонтанно. И, слава Богу, мы успели отпраздновать вашу свадьбу – я её запомню надолго. Но вот и звонок. Надеюсь, это Юрий. И не ждите меня, если я улечу сейчас на свидание.


                Г л а в а  34.

       Калерия назначила свидание с Юрием на углу Малой Бронной улицы, чтоб провести его по любимому ими с сыном скверу. И они, не спеша, направились к нему
- Смотри, Юра, на этот выдающийся уголок Москвы. Здесь где-то недалеко, говорили мне, жил знаменитый писатель, запрещённый в Союзе – Михаил Булгаков. Я читала его самизатовскую книгу.
- Это значит, он сам издал? – уточнил Юрий.
- Не знаю сам, или друзья его, но не в издательстве, а как бы подпольно.
- И ты читала эту подпольную книгу? – удивился.
Калерия посмотрела на поляка искоса: - «Неужели он бы не стал читать? Ну да, дипломат и боится, что его не выпустят за границу, если он будет попирать устои страны».
- Дали мне на один день рукопись, но по счастью этот человек уехал внезапно на неделю, и я прочла её, не спеша. Ты хочешь спросить, понравилась ли мне книга? Сказать по чести местами я буквально пожирала её – это где об вот этом сквере сказано. И начинает книгу автор, что в Москве, на Патриарших прудах, появились два гражданина.
- Но я вижу здесь всего один пруд, - возразил Юрий.
- Точно ещё не узнала, почему его называют во множественном числе. По всей видимости, прудов было много. Но к тому времени как мы приехали с Олежкой в этот славный город, здесь оставался лишь этот, но такой богатый живностью, что я, молодая мать с ребёнком на руках, была потрясена.
- Действительно, я столько лебедей – чёрных и белых – не встречал даже в Париже или в другой столице мира. Это потрясающе.
- Да. И меня все эти лебеди, утки разных расцветок потрясли до глубины души и сейчас вызывают радость. Здесь на этом сквере мы с Олежкой гуляем часто.
- А начали посещать его, когда ты носила сына на руках?
- Да. И здесь он пошёл своими ножками, играл в песочницах, находил друзей, кормил уток и лебедей, когда они оставались здесь на зиму. Давай походим, Юра, по скверу вокруг пруда, как это делают старики и молодые. И я тебе расскажу немного из книги Булгакова.
- Да. В чём ты с ним согласна, а в чём противишься его произведению.
- Хорошо сказал. Я именно противлюсь, потому что Булгаков как бы ругает Москву в своей книге. И москвичей выставляет, как мне показалась не очень хорошими людьми.
- А это не так?
- Совсем не так. Я в город влюбилась, с первого взгляда, как говорят, и смотрела Москву не так, как её видел Булгаков. А что касается людей, которых он большей частью выставляет убогими, такие люди есть, но их гораздо меньше, чем встречал Булгаков.
- А тебе больше попадаются благородные?
- Может мало благородных, их поприжали после революции, но порядочных людей больше, чем описывает Булгаков в своей книге. Вернее, их у него совсем нет. Москвичи у него карикатурные, жадные, «квартирный вопрос» их испортил. В какой-то мере, может и так – я сама столкнулась с этим в нашей коммуналке, но если смотреть по жизни, всё не так плохо, как у Булгакова в книге.
- Чем-то он тебе досадил?
- Ну, как же, Юра! Направил в этот сквер, где ты видишь больше мамаш с колясками и с детьми двух субъектов, один писатель, со странной фамилией Берлиоз, второй поэт с прозвищем Бездомный. Вернее у поэта был такой псевдоним. И вот, измученных этих убогих людей, помятых жизнью и летним зноем в городе, усаживает на одну из скамеек.
- Может, и мы посидим? – предложил Юрий.
- Ты устал? Нет? Тогда походим, потому что я насиделась дома, с моими молодожёнами и мечтала размяться. Итак, если ты не против, продолжим анализ книги Булгакова.
- Чем же он тебя так огорчил? Ну, посадил двух небритых мужчин на скамеечку твоего любимого сквера. И подсадил к ним Воланда – не человека, Чёрта. Или Дьявола – как ты его восприняла? Наверное, тебя коробило то, что они спорили о Боге как-то не очень прилично.
- Так ты, Юра, знаком с книгой Булгакова? Мне это нравится. Не надо тебе его представлять как автора. Да, мне не понравилось, как они говорили о Боге. Вернее это автор трактует, что Бога нет. Вот к нему – Булгакову – и притянулся Дьявол.
- Так ты совмещаешь автора с самим Мастером? Наверное, ты права. Мне тоже показалось, что пишет книгу не совсем нормальный человек.
Калерия вздрогнула – она была уверена, как будущий медик, что Булгаков ненормальный. И человек, давший ей почитать «Мастер и Маргарита» рассчитывал, что она так и поймёт. Но говорить с Юрием о ненормальности автора не хотелось. 
- Признаться, я не совсем разобралась с Булгаковым. Быть может, когда-то ещё раз прочту его книгу, и поменяю мнение, поэтому забудем о нём. Через два дня, я уезжаю из Москвы в Украину. Проведу там большую часть отпуска, и вернёмся с Олежкой к его школе. Оставшиеся дни отпуска походим по Москве, по которой скучаем в Украине. И надо будет посетить «Детский мир», чтоб купить Олежке форму.
Калерия видела, что Юрий поражён тем, что она уезжает, но сдерживается. И когда бы она могла ему сообщить, если поляк отсутствовал? Реля готовилась отразить его упрёки, но поляк был дипломат – он скрыл разочарование.
              - Форма ещё не куплена? – удивился Юрий.
- Разумеется, нет. Сын мой летом очень растёт, и покупать заранее форму нельзя.
- Ну да, а то она ему будет мала. Завидую тебе – Олежка растёт. А в нашей семье Петька –старший, да и Алька, как ты знаешь, не растут совсем.
- О Пете ничего не скажу, но Альку я как-то видела во сне, взрослым уже – так он был где-то под два метра ростом, но очень худой.
- Да? – обрадовался Юрий. – А твои сны бывают вещими. Значит, вырастет Алик? А худоба не порок – мышцы можно накачать.
Калерия очень сомневалась в отношении мышц – худоба её воспитанника, во сне, испугала, значит это болезнь, а не здоровье. Но Юрию она не возражала. А он, довольный, что Калерия  видит его любимого сына во снах, уже заботился об её сыне:
- Ты записала Олега в 20–ю школу, как я тебе советовал? – Они как раз проходили мимо переулка, на котором находилась эта школа. -  Там немного учился Петька, пока его не выгнали за непригодностью. Но думаю, что Олежка там будет очень востребован, потому что умный мальчик.  Но почему так скоро уезжаешь? Лишаешь меня возможности погулять с тобой по Москве. Или поехали бы в Подмосковье.
- Юра, для меня два месяца в отрыве от сына показались вечностью. Я встаю утром – первая мысль о нём, работаю или гуляю по московским улицам – тоже думаю об Олежке. Спать ложусь и засыпаю с думой, как он там? Не произошло ли чего неожиданного?
- И такими мыслями ты держишь сына, чтоб  с ним чего плохого не приключилось?
- Думаю, что удерживаю его от неприятностей.
- Потрясающе! Вот бы Анна была такой матерью. Мы когда едем или гуляем с детьми, она всю тяготу перекладывает на меня.
- Это разве тягота – смотреть за детьми, думать о них? – поразилась Реля.
- Ты постоянно с детьми. Даже с чужими ты думаешь о них, потому тебя дети любят. А в Анне не развит инстинкт матери. Одеть-обуть, погулять  с детками – это за неё няньки делали. В
других странах всегда нанимали гувернанток и служанок. Но чужие люди бездушные. Впервые в Союзе отдали Кристинку и Альку в детский сад, и моим детям очень повезло, что оба попали на тебя. Ты в них задела струнки их душ. Можно так сказать?
             - Не знаю, что ты имеешь в виду, но и с Алькой и с Кристиной я работала много и хотела, чтоб они полюбили детский сад. Кажется, получилось. Хотя другие воспитатели и няни – больше всех Гита, баловали твоих детей, чему я сильно сопротивлялась.
- Помню. Мне Алька жаловался, что ты запрещала Гите покупать ему подарки.
- Но, как я помню, и ты был против этого? Не разрешил подарок Гиты взять домой.
- Да, я считаю, что ребёнок не должен из детского сада брать игрушки.
- Наши мнения сошлись.
- Хорошо. Расскажи мне, почему Гита Васильевна выделяла Альку? Что она за женщина? Мне кажется, что она, как и Анна – плохая мать?
- О «плохих матерях» я с тобой говорить, не намерена, не обижайся. Гиту я настраивала, чтоб она лучше относилась к своим двум, уже довольно большим дочерям – вот этот разговор ты однажды и подслушал.
- Нечаянно, должен сказать в своё оправдание, - виновато отозвался Юрий.
- Тебя никто не обвиняет. Но чтобы забыть разговор о «плохих матерях», я тебе расскажу о бывшей дворянке, которая пять лет при мне жила в нашей квартире, пока не скончалась.
- Дворянка и жила в коммуналке? Как это у неё получилось?
- Сложно она попала в коммуналку. До двадцати шести лет она жила в очень обеспеченной семье – отец её был богатый – имел заводы, фабрики.
- Которые, - продолжал её мысли Юрий, - после революции перешли к трудовому народу. И родители её выехала за границу? А дочь как-то осталась в Союзе?
- Не как-то, а вышла замуж за управляющего заводом своего же отца, который перешёл на сторону Советской власти. Очень хороший был человек, и Екатерина Фёдоровна была с ним счастлива.
- В коммуналке?
- Нет! Они проживали в прекрасной пятикомнатной квартире, где и родители мужа жили, и для прислуги место находилось.
- У них были служанки? При Советской власти?
- У всех богачей, в том числе и Кремлёвских деятелей, была и есть прислуга.
- Да-да! Это я зря спросил. Но как же могла твоя дворянка попасть в коммуналку? Мужа её разоблачили и сослали?
- Нет. Работал он так хорошо, его даже награждали. Но вот война – завод, которым он управлял, переводят за Урал. Надеюсь, тебе не надо объяснять почему?
- Военное время, - развёл руками Юрий.
- Точно. И едет Екатерина Фёдоровна за Урал уже без родителей мужа, которые к тому времени, я полагаю, умерли.
- Или им не разрешили поехать вместе с военным объектом. Слугам тоже? А детям?
- Детей у Екатерины Федоровны и её мужа не было, к сожалению. Слуги ушли на фронт или как-то по другому были эвакуированные, не могу сказать. Но, оставив благоустроенную квартиру, семья выезжает за Урал. Там, в сорок втором году, муж Екатерины Федоровны везёт свом работникам зарплату через тайгу. А беглый каторжник, который вёз его на машине, убивает человека и, закопав в снег, скрывается с деньгами.
- Это в войну! – огорчился Юрий. – И у нас были такие люди, которым война, как мать родная. Но как этих людей земля держит? Рабочие не получат денег, как детей кормить станут?
- Хуже всех в этой истории оказалось Екатерине Фёдоровне. Её арестовывают и винят во всех грехах. Мол, ваш муж скрылся с большими деньгами, а вы знали и не доложили.
- Что же эта бедная женщина отвечала?
- Что её муж – честный человек, любит свою родину. И если не приехал, значит, что-то случилось.  И просила, за ради Бога его найти, хоть мёртвого.
- Нашли?
- Через три недели поймали вора-водителя в Воркуте. Привезли на место, он указал, где зарыл убитого. Екатерину Фёдоровну освободили, а вскоре отпустили в Москву, где их пятикомнатная квартира была занята другими людьми.
- Но ей, одной, что было делать в такой квартире?
- Правильно. Она получила комнату в нашей коммуналке, в которой потом поселились и мы с Олежкой.
- Как ты там оказалась? Расскажи.
- О, Юра, ночи не хватит, чтоб я тебе нашу эпопею расписала. Закончу о Екатерине Фёдоровне. Эту былину о своих страданиях она мне рассказала перед самой своей смертью.
- Сочла достойной Релюшку?
- Наверное. И знаешь почему? Ты, наверное, не помнишь, что группу мою вместе с Алькой, посещал замечательный мальчик Саша Колокольчиков.
- Как же! Среди родителей ходили слухи, что этот Саша идёт в детский сад лишь, когда ты работаешь с утра. К второй воспитательнице никак не хотел ходить.
- Да. Чем-то моя сменщица не понравилась ему. А у меня, как миленький, занимался и играми с детьми, и пел, и танцевал, но только в мою смену. Особого воспитания мальчик.         
- Потому, что ты умеешь с детьми обращаться. А твоя сменщица была чёрствая к детям.
- Ушла после выезда детей на дачу. Потому что там надо было работать как проклятым, а дама была приучена к лентяйству.
- Но ты, как я думаю, разогнала её лень?
- Как видишь не настолько, чтоб она осталась в детском саду. Но её уход пошёл на благо детям. Однако Саша Колокольчиков – этот замечательный мальчик, который поразил меня, на дачу именно из-за неё не выехал с детским садом.
- А чем он замечательный? – ревниво спросил Юрий.
- Это будет необычный человек. Не считай меня сумасбродкой, но мы ещё услышим эту фамилию. Услышим, естественно, если с ним ничего не случится, или он не переменится, что с вундеркиндами бывает.  Но как мне связать свой рассказ о Екатерине Фёдоровне с этим Сашей. Когда его забрали из детского сада, бывшая дворянка справляла свой день рождения. К ней пришли, кто бы ты думал? Родители мальчика. Оказалось, что они родственники, по дворянским корням. И Екатерина узнала, что я, единственная из воспитателей, могла принять и привязать к себе её родственника. Отсюда потом возникли тёплые чувства и её горькое повествование.
- А до этого она с тобой не делилась?
- Нет. Хотя мне пришлось встречать её родственника из Франции, который к ней заехал – ты не поверишь – на один час.
- Но он успел заметить, какие в России красивые женщины?
- Был такой комплимент в мой адрес, - Калерия почувствовала, что покраснела.
- И пожелание, чтоб ты навестила Францию?
- Не говори глупостей. Тот маленький француз хоть и не женат и заметил, какие в Союзе женщины, умчался, как я уже сказала, через час. Значит, у него была где-то «своя дама», как предположила Екатерина Фёдоровна.
- А если бы он тебе предложил, пошла бы за него замуж? – Опять ревность.
- Юра! Ты меня хорошо знаешь. Я замуж, по первому требованию, не выхожу. Шутка!
- Хорошо сказала. Вот к вам, в коммуналку, французы заходят. А мне нельзя?
- Шутки в сторону. – Рассердилась Калерия. Сколько раз можно доказывать Юрию, почему ему не место в их коммуналке. Но гнев молодой женщины быстро прошёл. -  Хочешь ещё интересную историю поведаю тебе, которая со мной недавно приключилась. Буквально неделю назад.
- Как только я уезжаю, к тебе, обязательно липнут русские парни, предполагаю.
- Они ко мне «липнут», как ты говоришь всегда. И не только русские. Татары, евреи, грузины, армяне – много живёт в Союзе, и в Москве разных национальностей.
- Евреев как узнаёшь? У них на лбу написано?   
- Нет! По их чудеснейшим повадкам. Я когда-то девушкой бродила по Одессе – не поверишь – упивалась одесскими жителями – до того они оригиналы. О еврее я тебе и расскажу, но москвиче. В тот прекрасный летний день и вечер я ходила по Замоскворечью, с книгой о Москве, которую мне подарил один случайный человек, в первый день, как я приехала в этот славный город.
- Это справочник о столице, где ты много подчитываешь?
- Там только о зодчестве Москвы. Где, когда и в какие века целый квартал или отдельные здания строились. А особенно церкви. Помнишь, по этой книге я тебе рассказывала о зодчем церкви, в которой венчался Пушкин.
- Церковь Большого Вознесения. Видишь, я запоминаю всё, что ты мне показываешь. И Замоскворечье хотел бы с тобой посмотреть. Но не получилось. И что с тобой приключилось, в тот день? Я уже ревную.
- Юра, ты же не грузин. Это они все жгучие Отелло. Но вернёмся к тому странному дню. Я так устала бродить по  Замоскворечью, что, казалось, ноги отваливаются.
- Помню, как мы бродили по Всесоюзной выставке, называемой ВДНХ, и ты присаживалась на каждую пятую скамеечку. Но была обута в туфли на каблуках.
- А в Замоскворечье я почти без каблуков была, но устала больше, чем на ВДНХ. Скамеек не было на пути, - пошутила Калерия.
- Заходила куда покушать? Могла посидеть.
- Ела лишь чебуреки и беляши на улице. Всё. Мне хотелось больше посмотреть. И возвращалась домой мимо театра имени Чехова. Или МХАта – это тебе более известно.
- Там, я думаю, тебя кто-то встретил. Из знакомых?
- Если бы. А то стоит рыжий парень, которых я очень боюсь, потому что рыжие и красные  - люди опасные, - пошутила.
- Какой-то рыжий, когда-то тебя обидел? Нагло себя вёл? Как я? Ребёнка от тебя хотел?
- Вот ты мне напомнил. И повадки того рыжего парня точно описал. Он требовал, чтоб я вышла за него замуж. Потому я незнакомого рыжего немного испугалась, когда он предложил мне билет на спектакль. Услышав это, на предлагающего билет мигом налетели театралки, которые спрашивали «лишний билетик», но он сказал, что отдаст билет мне, причём бесплатно.
- И ты польстилась?
- Не язви, Юрий. У меня ноги болели, как я уже сказала. А перед театром зашла в «Пельменную» и перекусила стоя, так что посидеть часа два-три – было просто наслаждение. А парень, отдав мне билет, живо ушёл, чем успокоил мою душу.
- Ушёл, и хорошо. Я тоже успокоился.
- И вот я, представляя, что спектакль неважный – иначе, почему бы парень отдал билет, иду в зал, с единственной целью отдохнуть. И моё место оказалось не в середине, а с краю, что тоже порадовало – не пришлось идти сквозь людей, которые уже сидели.
- Пока я тоже за тебя радуюсь.
- Место с краю, но между двух мужчин: один молодой, лет двадцати двух, а второй как ты, Юра, лет на десять меня постарше.
- Молодого парня я не боюсь, зная, что ты их не очень жалуешь. Тем более, он оказался моложе тебя.  А кто был тот, который моего возраста?
- Не сразу они мне раскрылись. Я села между ними, надеясь отдохнуть и узнать какой спектакль. Но эти два друга так активно переговаривались между собой, на темы мне не совсем понятные, что я предложила поменяться местами.
- Думаю, что не для этого рыжий им подсунул красивую женщину, чтоб они менялись. Я знаю этот фокус, сами так, студентами, разыгрывали друг друга. А тут даже не розыгрыш. Парни, я думаю, и один взрослый мужчина постановку сделали. Один продаёт билет красивой женщине, в твоём случае вовсе подарил, а двое других за дамой ухаживают?
- Да. Когда я предложила поменяться местами, они прекратили переговариваться через меня и уже всё внимание уделили «красивой женщине», как ты говоришь.
- Рыжий отдал тебе билет. Но ради кого? Старшего мужчины? Он был преподавателем или руководителем в этой шайке? Прости, если тебе неприятно.
- «Шайка» - сильно сказано. Всё гораздо проще. Ты угадал. Я поняла, что билет был отдан мне, ради какого-то мужчины, которому не везёт с девушками.
- А ты как палочка-выручалочка?
- Не язви, Юра. Меня это позабавило. К тому же, не забывай, ноги у меня отяжелели, идти я дальше не могла. Так что «палочкой-выручалочкой» был для меня тот рыжий, отдавший билет. Угомонив друзей, я узнала, кто они. Ты угадал, один – который постарше, оказался преподавателем в «Лестной академии» - так представился. Второй – его учеником.
- Так тебе попались будущие «Лесники»? Не городские жители?
- Как не странно, оба москвичи. Только один преподаёт, а второй у него учится.
- Ты им поверила?
- Я верю своей интуиции. Преподаватель ценит своего ученика, видит в нём большого человека в будущем, что, в общем-то, недалеко от истины.
- Ты тоже увидела в нём большого человека?
- Большого жулика. Запомни имя, Юрий. Зовут будущего жулика Борис Березовский.
- Запомнить нетрудно. Но почему ты думаешь, что он – будущий жулик? И когда он, в таком образе проявится? Ведь сейчас в Союзе таким людям жить сложно – их преследуют.
- Грядут времена перемен. Это случится не скоро, где-то в девяностых годах.
- Да. Я тоже знаю предсказания Нострадамуса. Но девяностые годы – это так далеко. Тебе будет лет пятьдесят, мне шестьдесят, жулику, если он на пять лет младше тебя – сорок пять.
- Грустная статистика. В сорок пять лет Борис Березовский станет известен своими афёрами. Но для мужчины это самый возраст.
- Как ты всё это увидела? Неужели во сне? Вздремнула во время спектакля?
- Я не так стара, чтобы спать в театре. Кроме того, пьеса мне понравилась. Расскажу тебе, если ты захочешь, но не сейчас.
- Зачем рассказывать – лучше мы на неё сходим вместе.
- Смотреть второй раз, даже если мне понравилось? – Калерия покачала головой. – Кроме того, это был спектакль заезжего театра. Гастроли.
- Я переживу, если не увижу пьесу. Рассказывай о Березовском. Как предполагаю, тебе для его услады и предложили билет?
- Не знаю, была ли я для него «усладой», если сразу разгадала в нём будущего жулика?
- Хоть это меня успокаивает. Они тебя провожали домой?
- Представь себе – да. Но очень умничали, говоря о будущем государства. И преподаватель не раз подчёркивал, какой у него дальне зоркий ученик. Мы зашли даже в кафе – поужинать.
- Расплачивались каждый за себя? – с надеждой спросил ревнивый поляк.
- У нас это не принято, Юра. Платил за всех преподаватель, тоже поглядывая на меня влюблёнными глазами. Думаю, что и ему я понравилась, - не стала скрывать Реля.
- Наверное, женатый и имеет кучу детей, как и я?
- Женатого мужчину бы я раскусила сразу. Скорее всего, разведён. И он мне нравился. Но его восхищение Березовским совсем не подходило умному человеку.
- Почему же, если и ты определила, что когда-то он будет известным человеком?
- Всё, Юра. Разговор о Березовском закончен. Мы сейчас проходим, второй раз возле камня, надпись на котором извещает, что здесь будет поставлен памятник Крылову. Знаешь его?
- Баснеписец? - Обрадовался Юрий. – Кажется, знаю его «Ворону и лисицу».
- «Вороне Бог послал кусочек сыра», - тут же подхватила Калерия, смеясь и показывая жестами.
- «Мартышка и очки». – Подкинул ей хитрый поляк, довольный этой темой.
- «Мартышка, в старости, слаба глазами стала, но от людей она слыхала»…
- «Слон и Моська».
- «Ай, Моська, знать она сильно, что лает на слона». Размялись мы на баснях, Юра. Теперь самое время представить какой будет памятник Крылову и его персонажам.
- Крылов был полным, да? Тогда его посадят. А персонажи вокруг него, как на памятнике Гоголю. Помнишь, мы долго разглядывали тот памятник не на бульваре, а во дворе!
- Помню. Но Крылову не подсадишь так его зверей. Скорее всего, они будут отдельно от автора, расставленные по этой стороне, - Калерия махнула рукой. – Но думается мне, что поставят всех не скоро. Этот камень уже стоит несколько лет с такой надписью.
- Это печально. Тогда, может, посадят на скамейки персонажей Булгакова?
- В таком случае и книги его надо печатать. А это тоже будет где-то в девяностых годах. И, прочитав его, найдутся желающие поиграть в Булгаковских героев. Я видела во снах, что целые представления станут устраивать на этом уютном пруду. Тогда исчезнут лебеди и утки отсюда.
- В таком случае ты будешь против представлений?
- А кто меня послушает? Ещё я надеюсь, что к этому времени я получу квартиру и переду жить в другой район. Не увижу шабаша на любимом пруду.
- Тебе больше всего подходит центр – ты так любишь старую Москву.
- С возрастом мне захочется в зелёную зону, это я чувствую – поближе к Москве-реке, чтоб купаться можно было летом, а не париться, как это происходит сейчас с нами.
- Может, зайдём в кафе «Чёрный аист», что недалеко отсюда?
- Сидеть в прокуренном кафе, как это получилось с Березовским и его восторженным преподавателем? К тому же, Юра, я не люблю много есть на ночь. От своих провожатых я тогда сбежала, если быть честной.
- Вот это я от тебя хотел услышать. Знаю, ты и от меня хочешь убежать. Но побудь ещё немного. Что ты видишь в своих снах, расскажи? Подозреваю, что не любишь Булгакова не только из-за его персонажей жутких. Может быть, что-то знаешь о нём? Как он жил?
- Биографии Булгакова не знаю, к сожалению. Но по книгам, которые читала – его ранние произведения  печатали – можно вычислить, что родился он где-то в конце прошлого века. Лет за десять, может быть, потому что когда началась революция, он уже работал земским врачом. И в таких закутках, что проехать одному врачу к другому, за сто двадцать километров было трудно.
- В те времена поездов было мало, машин тоже, - проявил свои знания русской жизни Юрий. - Но если он был врачом, тогда кем же были его родители?
- Об этом он не пишет в ранних произведениях. Вообще о родных ничего. Но я, когда читала рукопись, задумалась о нём, вероятно, заснула и мне явственно показалась его родня – в рясах, похоже, попы или служащие при церквях.
- Интересно будет, если ты узнаешь в дальнейшем, что это так?
- Конечно. Но это не весь сон. Снился мне Булгаков и в его студенческие годы. Его отец был в институте, где Булгаков учился, преподавателем. Знаешь, как строго спрашивал с сына.
- Фантастичные у тебя сны. Но может, ты выучилась на медика, вот тебе автор «Мастера и Маргариты» приснился коллегой.
- Врач медсестре не коллега – у них разные обязанности. А сны мои, сожалению, часто сбываются. Вот ещё снилось, когда «Мастер и Маргарита» читала, что решат люди посадить его героев на скверике этом. Даже, как будто уничтожить пруд и поставить карикатурный примус.
- Уничтожить пруд, где гуляют старики и дети с родителями, дышат чистым воздухом от воды, чтоб сделать тут что-то странное? – Удивился Юрий. - Тогда народ поднимется против такого варварства. Во времена перемен и люди меняются – бунтуют, высказывают своё мнение.
- Вот это немного меня успокаивает. Но видишь, к чему могут привести такие путанные произведения, где описание Бога и даже смерти его перепутано с Дьявольщиной, которая была, по описанию Булгакова в этих краях.
- Ты против, значит, ничего не будет этого, - успокоил Калерию Юрий. – И давай забудем о Булгакове. Лучше представим, как здесь разместятся персонажи Крылова. А ещё лучше, поговорим о нас с тобой. Не хочешь? Тогда о твоей соседке-дворянке. Она ещё жива?
- Говорила я тебе, что Екатерина Федоровна умерла. И жила она в коммуналке, при мне пять лет. Славная была старушка. Не хулила, не ругала Советскую власть, хотя приняла от неё многие муки. Могла со мной поговорить о Есенине, о Гагарине, который рано погиб. Для неё, что смерть Есенина была трагедией, что гибель Гагарина – она гордилась нашим поэтами и героями.
- Всё это прекрасно. Мне жаль, что ты не дала возможности мне узнать старую дворянку. Но давай поговорим о нас. Ты скоро уезжаешь, а когда вернёшься, пойдёшь работать в медицину. Детский сад без тебя много потеряет. Потому мы с Аней решили, что пора оставаться в Польше.
- Как? Это мы их с Олежкой провели совсем? Мне Аня ничего не сказала.
- Наверное, оставила мне обрадовать тебя.
- Какая же это радость? Впрочем, ты давно уже грозился мне, что останетесь в Варшаве. Может, это правильно. Детям, как я разумею, лучше всего учиться на родном языке. А что знают немного русский, это им пригодится.
- А чтоб они не забывали русский язык, они станут приезжать в Россию. Или некоторые русские станут навещать нас. Как ты смотришь, чтоб лето ты и Олежка проводили в Польше, на нашей даче, под Варшавой, а я бы вас возил по разным городам. Примерно так, как ты меня возила по Подмосковью.
- Кто кого возил, Юра, это надо разобраться. Но приехать к вам с Олежкой мы сможем не раньше, чем попутешествуем с ним в Украину, в Прибалтику, в Грузию. У меня соседка, моя подруга, обещает нам путёвки брать в Советские республики. – Калерии не хотелось говорить, что на поездку в Польшу надо много денег, а в разные концы Союза можно ездить гораздо дешевле. Она с Валей уже обсуждала эти поездки.
- Да. Ваш Союз большой. Но и Польшу ты должна увидеть.
- Хорошо. Будем писать друг другу. И как только решим, что дети подросли и можно будет и их приучать путешествовать с интересом, тогда и станем ездить в гости.
- Да, Детям надо подрасти – в этом ты права. И чтоб развить в своих детях интерес к поездкам, я им стану книги о Польше подыскивать. Вот заставить их читать – это вряд ли. Твой  Олег читает книги – я знаю, он мне «Три толстяка» рассказывал. И в 20-у школу с блеском прошёл испытания.
- Двадцатая школа, - задумчиво сказала Калерия. – Только сейчас, гуляя с тобой по скверу, подсчитала, сколько дорог надо будет Олегу переходить. А вокруг живут кремлёвские сыночки, которые носятся на своих машинах как угорелые – это прямая угроза для детей.
- Будешь провожать, и встречать своего сына.
- Когда, Юра? Утром надо его быстро покормить завтраком. И мне бежать на работу, а ему в школу шагать. Нянек у нас нет, как и твоих детей были и будут.
- Да, для тебя будут большие проблемы. Но подумай, прежде, чем забирать документы из приличной школы. Ты, разумеется, хорошая мать, беспокойная, но может, всё обойдётся?
- И мне десять лет рвать нервы, думая, как он? Не случилось ли чего?
- Ты в любом случае будешь так думать. Даже если школа будет у тебя под окнами. Ты не домой ли собираешься? Не туда поворачиваешь.
- Прости, Юра. Мне надо уже домой. Хорошо погуляли мы с тобой. Думаю и ты, с дороги, не против отдохнуть. О школе я, разумеется, подумаю. Не сейчас побегу забирать документы.
- Вот так мы расстаёмся? Возможно, не скоро увидимся. Я тоже скоро поеду в Польшу и, как мне думается, больше в Москву не вернусь. Разве в командировку.
- Что ж, Юра, нам с тобой такая участь прописана судьбой. Не будем загадывать, тогда, судьба и выведет нас к новым встречам.
- Но я провожу тебя в Украину. С какого вокзала ты отъезжаешь? Каким поездом?
- Меня проведут подруга с мужем. А с тобой на всякий случай, попрощаемся надолго.
- Жестокая ты, Калерия Олеговна.
- Какая есть. Но другие женщины к тебя льнут, Юра. Почему их не привечаешь?
- Если бы они были такие как ты.
- А что я, Юра? Была для тебя злющей женщиной, если подумать. Но если бы поддалась и уступила тебе, то сама стала бы несчастным человеком. Особенно, если бы родила.
- Но почему? Ты же любишь детей. И я бы стал приезжать в Москву часто, помогал бы тебе воспитывать двоих детей. Моего и Олежку. Любил бы обоих. Вернее всех вас троих.
- Какие вы все мужчины умные! Знаю я, как вы помогаете. И не только по себе, подруги мне рассказывали свои истории. Обещаний тьма, а выполнений минимум. Не обижайся, Юра. Скажи спасибо судьбе, что не уступила я тебе. За меня Космос, который, как ты заметил как-то, очень мстит меня обидевшим людям. Лучше относись к тем детям, которые у тебя уже родились, внимательней.
- Ты, наверное, мне приписываешь детей во всех странах, где я побывал?
- Были и такие мысли. Но больше всех волнуюсь за твоих с Аней детей.
- Ты видишь, что-то с ними произойдёт в дальнейшем? – забеспокоился поляк.
Калерия «видела», что дети у Юрия растут не совсем такие, какими он мечтает их видеть, но разочаровывать отца не стала:
- На судьбу детей нельзя загадывать – это даже цыганки боятся делать.
- А мне цыганка сказала что-то нехорошее о Петьке, что человек растёт убогим. Боюсь, что ты тоже это видишь, но говорить боишься.
- Это тебе не цыганка, а Анна внушила. Мне тоже она что-то говорила о Пете. Хотела я ей сказать, что с дитём надо было заниматься с пелёнок – тогда бы таких претензий не было.
       - Но постеснялась? – догадался Юрий. - Прости, что я завёл этот разговор. Ещё прости, что хотел от тебя ребёнка – это наглость с моей стороны. Права ты – надо людьми воспитывать тех, кто уже есть, а не мечтать о других. Я проведу тебя до подъезда?
       - Не надо, Юра. Ты же знаешь, сколько в нашем доме сплетниц. Хоть я и ухожу из детского сада, но не хочу, чтоб там нас с тобой ещё склоняли.
       - Подчиняюсь и с грустью ухожу. Не скоро теперь увидимся.
       - Что Бог ни делает, всё к лучшему, - улыбнулась молодая женщина.
На том и расстались. Калерия шла домой, хмурясь и улыбаясь. Думала расставание будет более печальным. Но оказалось легко. Так надо всегда прощаться с влюблёнными мужчинами и обещать встретиться вновь, тогда судьба будет благосклонна.


продолжение  >>>     http://proza.ru/2010/04/13/1029