«В этот год не случилось весны…»
Слова некогда популярной песни (что за группа, кстати… нет, не вспомнить) пришлись как раз подстать настроению. Певца не смущала погодная несостыковка – была поздняя осень – да и его мнение, собственно, никого не интересовало. Нажали play – пой.
«… Всё не в лад, дребезжит и не строит…»
В точку, шансонье, в точку.
«… А Хранитель замка Хрустальной двери
На меня всё внимательней смотрит…»
Магнитофонный бард умолк и сосредоточился на гитаре. Сквозь шипение заезженной плёнки потекли нежные минорные рулады.
Вагнер любил осень и не любил всё остальное. Ему нравились тротуары, покрытые индевеющей слякотью, нравились засветло наливающиеся электричеством фонари, нравились ранние промозглые сумерки, в которых так легко спрятаться. Ему нравился этот древний запущенный пруд и не нравилось, что он скоро замёрзнет. Ему нравился хриплый юношеский баритон в плейере, трогательно выводящий замысловатые строчки со вторыми-третьими смыслами и неуклюжими рифмами.
Вагнер неохотно отлепился от чугунного парапета, надвинул цилиндр на глаза и не спеша двинулся к выходу из парка. В наушниках интимно-томно замирала кода:
«В этот год не случилось весны…»
* * *
Коньяк горчил. Вагнер мужественно отхлебнул ещё и открыл папку.
«Дело №44 от такого-то числа сего года». Третий уровень секретности. Вагнер отпил снова. И снова. Усмехнулся. Отчётность – одна из верховных богинь любого шефа, тем более полицейского департамента. Особенно, когда все квалифицированные детективы отдела расследований заняты по самое не могу. Особенно, когда сверху всё настойчивее намекают на возможно скорую тасовку званий и должностей – причём в любом направлении. Особенно, когда, как чёртик из табакерки, на ровнёхоньком и пустом месте нарисовывается эдакая заноза – дело, которому и низшего-то уровня секретности за глаза. Особенно, когда под рукой усиленно потеющего шефа остаются только такие относительно свободные бездарности, как Вагнер. Детектив Вагнер.
– Детектив Вагнер, – повторил Вагнер вслух и залпом допил коньяк. – Дело номер сорок четыре. Распишитесь в получении. А будут вопросы…
Не будет никаких вопросов. Дело по истечении двух недель благополучно закроют, а вместе с ним так же благополучно закроют и самого Вагнера. «Уважаемый коллега… заслуженный отдых… столько лет отдавший нашей нелёгкой и опасной работе… стяжавший славу…»
Вагнер сдвинул цилиндр на затылок, плеснул немного в стакан и перелистнул титульную страницу. Тонкая папиросная бумага неприятно шуршала.
– Дело номер сорок четыре, – громко и насколько мог внятно прочёл он с выражением. Пустая квартира одобрительно безмолвствовала. – Дело о похищении архитектурного объекта городской культуры, известного под названием «Памятник великомученику Иллариону Птицелову». Возможные подозреваемые: данные отсутствуют. Возможные свидетели…
Коньяк горчил. Пьяные слёзы капали на казённые строчки третьего уровня секретности.
* * *
– Здравствуйте. Меня зовут Вагнер, я детектив из…
– Да проходите, проходите!
– Благодарю вас.
Длинный тусклый коридор с высоким потолком. Барак. Коммуналка.
– Проходите, пожалуйста. Вон туда. Я сейчас чайник принесу.
Вагнер, несмотря на протесты, разулся, и теперь ногам было зябко. Прошёл в указанную комнату. За спиной – видимо, на кухне – ворчливо, будто исполняя неприятную обязанность, заскандалили и зазвякали посудой. Зашумела вода. Густо тянуло табаком.
Комната оказалось чистенькой и неожиданно напомнила Вагнеру карту полушарий – только здесь разделение было на «Восток» и… и всё остальное. Слева – нарядная алая циновочка в углу, замысловатая, усеянная фигурками Шивы деревянная этажерка, настоящий ситар на стене. Напротив – диванчик, явно нерабочий катушечный магнитофон и всякая очень нужная дребедень.
Вагнер поправил цилиндр, переступил с ноги на ногу.
– Да что ж вы стоите – садитесь. Куда хотите, куда вам удобно. Чаю зелёного – хотите?
Улыбающийся обитатель «полушарий» забулькал кипятком.
– Чаю зелёного – хочу, – кивнул Вагнер, почему-то садясь на диван, хотя очень хотел на циновку. Взял предложенный стакан в железнодорожном подстаканнике, сделал глоток. Чай горчил и вдобавок пах смолой.
– Меня зовут Вагнер, я детектив отдела расследований. Вот моё удостоверение. Извините, господин Гребенщиков, что без предупреждения, но дело, понимаете, есть дело, и…
– Простите, Вагнер – вы о памятнике Иллариону?
Тот уже уселся в позу сёдзе и теперь кощунственно клал в дымящуюся пиалушку с чаем второй кусочек рафинада. Вагнер кивнул:
– О нём самом. По этому делу вы у нас проходите как свидетель. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов. Вы не против?
Борис отпил, пожевал губами – чай был горяч. Пожал плечами:
– Да нет, конечно, отчего ж против?
– Отлично, – Вагнер открыл записную книжку, заглянул в неё и внутренне скривился, представив себя со стороны. – Скажите, что вы делали в ночь с такого-то на такое-то? Сего года, разумеется.
Чистые глаза с лучиками морщин уставились на детектива. БГ покачал головой:
– Да ну, Вагнер, в самом деле… что вы как маленький…
– Простите? – Вагнер закрыл книжечку.
Боб отставил пиалу:
– Поглядите, отсюда хорошо видно. Во-о-он там стоял ваш Птицелов. А теперь реку видно. Склон на том берегу. Вётлы с берёзками. И домики… их скоро снесут, у нас с этим быстро. Но пока стоят. Видите? Красота – она едина. Один за тридевять земель сорок вёрст пилит, другому достаточно за порог выйти. Третий к памятникам цветы кладёт. Но каждый видит одно и то же – КРА-СО-ТУ.
Знаете, есть такая байка. Как-то жил на земле человек по имени Илларион. Он был похож на всё сразу – на рекламный щит и одновременно на новогоднюю ёлку, на заправку и на заправляющуюся на ней машину, на книгу и на высоковольтный провод, на шахматную фигурку, на кухонный нож и кокаин в пакетике. Он прожил семь дней и семь ночей, а когда умер и стал великомучеником – поймал трёх старых воронов, запряг их в серебряную колесницу и укатил в поисках пустоты, ибо и на смерть он был похож, как две капли воды.
А вот ещё байка. Жил-был другой человек. Жил жизнью простой, работал как вол, дожил до седин, поглядел вперёд – и задумался. Думал три дня и три ночи, потом надел цилиндр, пар двадцать бус, сказал: «Я буду жить любя. Гуд бай!» – и ушёл в себя.
Музыкант бережно взял ситар и заиграл импровизацию на Рави Шанкара.
– Есть и третья байка. Давным-давно, на берегу пяти Великих морей, на высокой хрустальной скале росла священная черешня-бодхи. Из года в год тысячи паломников шли к этому дереву, склоняли пред ним колени, а, уходя, чертили на его коре какой-нибудь маленький символ… каждый свой – как подарок. Прошли века, и дерево, наконец, одряхлело, упало и рассыпалось. А символы – остались.
Пурушоттама вернул инструмент на место и затеребил кончик длинной, седой, заплетённой в косичку бороды. Улыбнулся.
Вагнер поставил опустевший стакан на пол. Поднял глаза на вечно молодого рок-н-ролльщика. По бессмертному выражению неизвестного законодателя детективного жанра – всё стало на свои места. «Памятное» дело было раскрыто.
– У меня больше нет вопросов, Борисборисыч. Вы очень помогли следствию. Огромное вам спасибо.
Тот благодушно поклонился:
– Вам спасибо, Вагнер. Храни вас Изида.
* * *
Портвейн горчил. Вагнер стоял на балконе со стаканом в руке. Накрапывал сеянец. Душа тихонько звенела соль-диезом. Вчера, по истечении положенных двух недель, дело номер сорок четыре было закрыто.
– Ещё по одной, господин Вагнер?
– Извольте, господин Вагнер.
– Поздравляю вас, господин Вагнер!
– Благодарю вас, господин Вагнер.
– Прозит, господин Вагнер!
– Ваше здоровье, господин Вагнер!
В произведении использованы фрагменты песен групп «Аквариум», «КИНО», «Хромой Иосиф».