Пресс-хата

Пресс - хата






К А М Е Р А   № 2 0

     Кровавым кинжалом вечернего зарева вечность смахнула бе-рёзку дня, и тело колонии строгого режима, где нашли казённый приют преступники-рецидивисты, властно сдавил господин Мрак.
     – Бери вафли, куррва!
     Дюжий верзила со спущенными штанами совал в лицо, в рот зека, загнанного в угол и стоявшего на коленях. Двое сообщников ретиво держали истязаемого за руки. Зарешёченная лампочка-дис-трофичка истекала жидко-лимонной мутью, отдалённо напоминав-шей божеский свет. Гримасы сладострастия ползали на мордах мучителей мерзкими слизняками.
     – Не трепыхайся, Заяц!
     Штрафной изолятор – тюрьма в тюрьме. В него бросают за на-рушение режима, отказ от работы и прочее… В дежурной комнате на стенде вывешены нормы питания, ориентированные на снижен-ный зековский рацион. День «кормящий»: завтрак – каша, чай; обед – первое, второе; ужин – второе. День «не кормящий»: хлеб три раза по 150 граммов, соль, кипяток три раза по кружке. Суточ-ное довольствие в граммах: хлеб ржаной – 450, мука пшеничная – 10, крупа, макароны – 50, рыба – 60, масло растительное – 6, соль – 20, картофель – 250, овощи – 200.
     Обозначены на стенде и другие нормативы. Одежда (брюки, ку-ртка) отличается от обычной лишь нашивкой со словом «ШИЗО». Нижнее бельё своё. Шнурки с ботинок снимаются. Разрешено иметь полотенце, мыло, щётку зубную, порошок. Всё это хранится не в камере, а в отдельной комнате. Запрещены свои продукты питания, личные вещи, настольные игры, книги, журналы, газеты, табачные изделия, спички, чернила, карандаши, авторучки, пред-меты  первой  необходимости. Тут нет прогулок,  не выдаются пос-

1
тельные принадлежности, зеки лишены права на свидания, полу-чение посылок, бандеролей, писем.
     Весь день в ШИЗО расписан по часам и минутам:

     Подъём …………………   6.00
     Физзарядка …………...    6.00 – 6.15
     Туалет ……………………  6.15 – 6.30
     Уборка камер …………… 6.30 – 7.00
     Завтрак …………………    9.00 – 9.30
     Утренняя проверка ……  9.30 – 10.00
     Обед ……………………..   13.30 – 14.00
     Уборка ……………………  17.00 – 17.30
     Ужин ……………………..   18.00 – 18.30
     Приём осуждённых оперативным
дежурным……….             20.10 – 21.30
     Подготовка ко сну ……   21.30 – 22.00
     Отбой ……………………   22.00

     Сажают в ШИЗО на срок не более 15 суток. Если «воткнули» больше, будь любезен пожаловать в другие камеры – ПКТ, поме-щения камерного типа.
     Камера №20 особая. В неё загоняют зеков, неугодных админи-страции, для «прочистки мозгов». Длина её три метра, ширина – два с половиной, стены бетонные, пол деревянный, жалюзи для поступления воздуха 80 на 100 сантиметров, высота потолка – два метра. Параша выносная. Нары металлические, откидные, на четы-ре персоны. Двери камеры двойные: первая – решётчатая, вторая – железная сплошняком. В них кормушка-форточка 30 на 30 санти-метров. Два замка: электрический, пульт управления которым только у дежурного помощника начальника колонии, и висячий. У зеков такая камера имеет свою кличку – «пресс-хата».
     Угодил в пресс-хату Зайцев за «прочее…», хотя повод подобран «законный». Заключалось «прочее» в том, что республиканская газета, издаваемая МВД Таджикской ССР, опубликовало его пись-мо «Я протестую!» В нём он писал:
     «Гражданин начальник Управления исправительно-трудовых учреждений С.Холибеков! В газете я прочёл Вашу статью «О про-екте изменений в Исправительно-трудовом кодексе». Хотелось бы остановиться на одном моменте этой статьи, где говорится, что гу-манные новшества не распространяются на тех, кто будет содер-жаться в тюрьмах, ШИЗО, ПКТ. Выходит, попавший в тюрьму, ШИЗО, ПКТ не человек? Значит, его надо воспитывать жесто-костью?  Дави до посинения, так?  Но я лично знаю многих, кто по-

2
бывал в перечисленных «райских уголках» ни за понюх табаку. В таком случае позвольте спросить: а судьи кто? С годами мне стало ясно: работники администрации колоний плюс прокуратура плюс суд – это одно целое, своего рода мафия, которая, потеряв человеческую совесть, мстит тем, кто пытается поднять голос, кто имеет своё Я.
Мне известны случаи, когда осуждённые схлопатывали ПКТ только за то, что, находясь в ШИЗО, криво посмотрели на «кума»1 или просто надзирателя. Они попадали в разряд злостных нару-шителей, хотя с их стороны не было ни драк, ни притеснений, ни беспредела. Да и как всё это могло быть, если они считались оби-женными! И тем не менее их буквально впихивали  в ПКТ. Дескать, знай наших! Протест у нас, зеков, свой – членовредительство. Все-го лишь за минувший год 20 человек проткнули себе животы и двое сломали руки. Я сам был в ПКТ и видел это собственными глазами. Правда, тогда я говорил, что знать ничего не знаю. Мне не было в то время тяжко, так как я не отношусь к обиженным и не являюсь «козлом» ни пассивным, ни активным. К тому же, с ворь-ём у меня были нормальные отношения. Но видя, как страдают и воры, и обиженные, я уже через два месяца пребывания в ПКТ поседел! Вот она, ваша гуманность! Просто так это не пройдёт! За всю жестокость, издевательства, глумление над людьми придётся держать ответ. Пусть минет ещё 30-50 лет, но это свершится! Я верю, что над карательными органами страны грянет праведный суд! Я, возможно, не доживу до этого, но доживёт мой сын, кото-рому я многое расскажу и сделаю так, чтобы в душе он вознена-видел МВД и всю карательную братию.
Не побывав в колонии, я не мог представить, что в наших со-ветских застенках творятся издевательства над личностью, тво-рится садизм, который превращает человека в животное и по-слушного раба. Но я себя рабом не считаю. Вы можете сказать, что я псих и так далее. И будете правы. А можно ли быть нормальным после шестимесячной отсидки в ПКТ? А за что? Я не пью водки, не глотаю наркотических таблеток, не нюхаю жидкости, не хулиганю, никого не притесняю. В постановлении о наказании было записа-но, что во время шмона у меня в ботинке обнаружены пять рублей и что поэтому я являюсь злостным нарушителем. Нет, я не был таковым. Собака зарыта в другом. Мне пытаются заткнуть рот, по-скольку я обращаюсь к прокурорам. Это бесит администрацию ко-лонии.
     В настоящее время в нашей  колонии  при  лишении  очередного
закупа в магазине автоматически лишают и передачи (посылки) на полгода. Как вы, гражданин начальник, считаете: это по-божески или по-скотски? Ведь это же двойное наказание! Неужели вы лич-но полагаете, что, ударив человека по желудку, вы тем самым по-ступаете гуманно? Увы, жестокость никогда не приводила к добру. Очень хочется верить, что возмездие постигнет и вашу систему!»
Ответ на письмо был подвёрстан тут же, в этом номере газеты, правда, за подписью не начальника Управления исправительно-трудовых учреждений республики, а редактора газеты С.Грушева:
«Здравствуйте, З.! К сожалению, начальник УИТУ С.Холибеков не может ответить вам, поскольку месяц тому назад переведён на другую работу. Если вас устроит, отвечу я, хотя во многих, будора-жащих вашу душу вопросах, сам я не вполне компетентен.
Я в курсе всех ваших бед, проблем, претензий к администрации и режиму. Беседовал с сотрудниками УИТУ, офицерами, знающими вас лично. Да, вы не пай-мальчик, хотя и встали на путь исправле-ния, являетесь активистом. Вы протестуете против всей системы в целом. Кое в чём вы правы, в частности, когда говорите о двой-ном наказании. Но пока ваши попытки тщетны, поскольку на сегод-няшний день ещё действуют рамки законов о правах и ограничени-ях, которые использует наша система. И виноваты в том не вы и не я, и не ваши начальники. Закон есть закон.
Но давайте представим себе идеальный вариант вашей несво-боды. По каким-то мотивам вы убили свою жену, и вам назначили срок наказания в образцовой тюрьме типа шведской: камера, теле-визор, книги, передачи родных, добровольная работа… Так вот уверены ли вы, что через год не станете бить ногами в дверь, кри-чать и жаловаться в высшие инстанции хотя бы из-за того, что вас обругал надзиратель? Суть трагедии в том, что наказание лишени-ем свободы есть самое тяжкое для человека. Другое дело – в ка-ких условиях его отбывать. В «человеческих» – кажется легче (вам кажется), а на самом деле, получив их, вам захочется большего. И это естественно: действуют законы психологии. Я понимаю, что, находясь в заключении, вы более остро и болезненно восприни-маете несправедливости, чем мы, живущие на свободе. Разве у нас, свободных, мало проблем житейских и государственных? Кто-то разрешает их кулаком, ножом или выстрелом, кто-то сжима-ет зубы, кто-то выходит на трибуну… Как себя вести, как найти зо-лотую середину? Если не хватает мудрости, человек берётся за нож… Не обижайтесь, это наша действительность. Много прекрас-ных людей, чистых совестью, прошло сталинские лагеря, не оск-вернив своих рук чужой кровью. Справедливо ли было это по отношению к ним?

4
Мой совет: возьмите себя в руки. Поступайте только по веле-нию холодного рассудка. А ваша ненависть к МВД и всем правоох-ранительным органам – не лучший способ выжить. Взращивать же сорняк ненависти в сердце ребёнка, вашего сына, – и вовсе дурное занятие. Ненависть никогда никому не прибавляла сил в борьбе за чистоту своей души, ибо она разрушает разум, организм в целом. Ненавидя, человек только деградирует.
Последнее. Будда-бог утверждал: «Как ржавчина, появившаяся на железе, поедает его, хотя она сама из него и возникла, так и соб-ственные дурные поступки приводят к несчастью». А таджикский писатель Фазлиддин Мухамадиев, погибший от рук преступников, сказал: «Если бы совесть действительно имела способность грызть своего хозяина, то на улице валялись бы одни скелеты». Антуан де Сент-Экзюпери считал: «Истина человека – то, что дела-ет его человеком».
Желаю вам добра, много сил и терпения, чтобы успешно бо-роться с теми моральными испытаниями, что выпали на вашу долю».
     – Н-ну, сука, – верзила обхватил голову Зайцева мосластыми лапами, – не дёргайся! И помни: в тюряге каждый обязан знать своё стойло!
Заяц задыхался. Глаза норовисто пёрли на лоб.
     – Полегче, Жила, вишь, коньки откидывает! Судорога трясёт! – в один голос прохрипели сообщники, полоснув тревожными взгля-дами верзилу.
Жила оставил истязаемого и отрыгнул густым басом восторг:
     – В натуре, какой кайф!



Ж Е Р Т В А

Утро подкрасило губы горизонта лиловой помадой зари, обе-щая всему сущему на земле радость бытия. Увы, не всякой божьей твари суждено зреть красоту проклюнувшегося, как цыплёнок, бело-пушистого дня.
Зайцев лежал на полу животом вниз, раскинув руки, точно кры-лья раненой птицы. Тяжкое забытьё цепко держало его в своей когтистой власти. Тягучее молочко дневного света скупо пролива-лось сквозь жалюзи и подбеливало руки, шею и часть лица, иска-жённого физической болью и душевным страданием.
Цвенькнула задвижка открываемой кормушки-форточки, и сип-лый голос надзирателя рыкнул:

5

     – Зайцев, подъём! Убрать нары!
Страдалец разлепил глаза, натужно вздыбил голову, окинул оком пустую камеру и едва слышно молвил:
     – Слава аллаху, смылись сволочи.
Мышцы лица ныли так, будто их лихо оттягали цыганским кну-том. Скулы сводила судорога, и ему пришлось на мгновение рази-нуть рот.
     – Чё раззявил хлеборезку, подъём! – вторично гаркнул надзира-тель.
     – Гражданин начальник, а куда подевались эти? – собравшись с духом, спросил Зайцев.
     – Не твоё собачье дело! Хикматзаде выпустил!
«Брюхатое рыло», – про себя ругнул контролёра Зайцев и заду-мался. Хикматзаде – заместитель начальника колонии по опера-тивно-режимной работе. Зоновская кличка – Паук. Интересно, по-чему он выпустил мучителей ночью? Пожалел обиженного? Могли ведь изувечить, а то и задушить, они же, Зайцев знал точно, все трое – убийцы. Если Хикматзаде пожалел, к нему следует «намы-литься» с жалобой на этих скотов. «В тюряге каждый обязан знать своё стойло!» Я знаю своё стойло, я несу свой крест, я глотаю горькие пилюли издевательства администрации, но такое не по-терплю! Ведь меня превратили в животное. И это называется перевоспитанием преступника? Да, я преступник, я случайно убил свою жену, но ведь меня уже покарали, изолировали от общества на 13 лет! В своём преступлении я раскаялся. Так дайте же дотя-нуть срок «по-человечески». О аллах, воздай нечестивцам!
Слух зека уловил лёгкое царапанье. Что это? Сигнал из сосед-ней камеры? Напряжённый взгляд упёрся в правый от окна угол, откуда доносился звук. И вдруг из маленькой норки выползла се-ро-дымчатая мышка. Нет, это была не взрослая мышь, а именно мышка-малютка. Притом, явная глупышка. Она таращила глазки-бусинки на человека и не убегала. И лишь едва человек шевель-нулся, юркнула назад.
Пробил час завтрака. Сегодня для Зайцева день «не кормящий». Кормушка открылась, и «Брюхатое рыло» сунул в неё ломтик хлеба-чернухи,  щепотку  соли  и  кружку тёплой воды.  Сосало под
ложечкой, но зек знал, что набрасываться на пищу не с руки – её с гулькин нос, следует растянуть удовольствие.
Бережно ссыпал соль себе на ладонь, другой рукой взял кирпи-чик хлеба, двумя пальцами этой же руки прихватил за рогалик кружку с водой, отошёл к бетонной стене и уселся на полу, скрес-тив ноги и поставив перед собой кружку. Макая хлеб в соль, он с величайшей осторожностью его откусывал, чтобы не обронить да-

6

же крошки, и жевал с таким наслаждением и тщанием, словно в этом заключался весь смысл его жизни. Ему вспомнилась восточ-ная притча: губа сказала – пришло, рот сказал – вошло, а желудок кричит – эй, что там было наверху, почему вниз не спустилось?
Заканчивая трапезу, он всё же умудрился пронести мимо рта малюсенькую крошку чернухи. Встревожился так, будто потерял сокровище. Хлебинка закатилась в щёлочку и никак не давалась. Тогда зек распластался на полу и принялся выковыривать её ног-тем.
И тут, откуда ни возьмись, вынырнул таракан. Учуял, знать, до-бычу. Изголодал бедолага так, что побоку предосторожность и по-пёр напропалую. Ничего не стоило его прихлопнуть, но зек оста-вил его в покое и с любопытством воззрился на тараканьи хлопо-ты.
Это было насекомое светло-коричневого цвета с двумя чёрны-ми полосками на голове и спине. Маковые зёрнышки глаз. С них начинаются стрелки чёрных полос, бегущих по спине параллельно друг другу. Голова плоско-круглая, снизу крошечный ротик, укра-шенный длинными усами-саблями. Полуторасантиметровое туло-вище разделено неким пояском надвое. Первая часть – грудная клетка с головой, вторая – кольцеобразно сочленённый зоб, под-битый сзади миллиметровыми шипами-подпорками. Три пары ног. Первая пара короче остальных, равных по длине туловищу и усам. Верхняя половина каждой лапки мохната, а низ голенький. Усики живо «стригут» воздух, словно щупают пространство. Крылья-ло-дочки чуть меньше туловища и прозрачны.
     – Э-э, дружок, да у тебя роба не хуже зековской – полосатая! – резюмировал Зайцев, затем добавил: – В этой камере, выходит, мы с тобой оба зеки. Так-то, полосатик!
Завладев наконец сокровищем, таракан рванул восвояси, а «Брюхатое рыло», снова для острастки погорланив, забрал пус-тую кружку и наглухо задраил кормушку.
Отлепив исподлобный взгляд от железной двери, Зайцев нето-ропко повернулся к окну, уселся по-восточному, сложил руки на коленях и заглянул в глаза ласкового лучика дневного света, при-ветливо  улыбавшегося ему сквозь оконные жалюзи.  По этому лу-
чику, точно по волшебному мостику, его внутреннее око перебежа-ло за пределы штрафного изолятора, самой колонии и увидело свободный мир. Родные горы-великаны, речки-попрыгуньи, бело-лицые хлопковые поля, синеглазые виноградные лозы пустились в немыслимый хоровод, призывно восклицая:
     – Ты забыл мои крутые сопки!
     – Ты не умываешься моей прохладной влагой!

7

     – Твоя рука не чувствует тепла моего белого волокна!
     – Твой язык не помнит вкуса моего янтарного сока!
Явился и милый кишлак Казакон, где он, Мухтар Зайцев, родил-ся и вырос. Кишлак маячил некогда на отшибе особняком, а теперь его пленили высотные здания Душанбе, и он вошёл в черту горо-да. Но старые чинары наверняка помнят, как усатый таджик Мирзо Рахматуллоев после войны привёл в свой дом русскую красавицу Марию Зайцеву. Где-то там, на тропах войны, он влюбился в вос-троглазую санитарку, спасшую ему жизнь, и никому её не отдал, отбил у многих претендентов, по-фронтовому обвенчался и был таков. В 1953-м, в день смерти «вождя народов» Сталина, в семье Рахматуллоевых родился четвёртый ребёнок – светловолосый крепыш со смуглым лицом и карими глазами. Первенцы-дети уро-дились девчонками, и теперь неописуемая радость отца была вполне понятна. Имя продолжателю рода придумал он же, отец. Греметь бы грандиозному тую на весь кишлак, да некстати грянула беда. Мирзо Рахматуллоев работал таксистом и в день выписки жены из роддома мчался с цветами с такой скоростью, что не справился с управлением и со всего маху врезался в пересекав-ший перекрёсток грузовик. Скончался на месте. Судмедэксперты дали заключение: отрицательно сказалась фронтовая контузия, отчего «заклинило» двигательную реакцию. Праздничный туй обернулся поминками.
Рос Мухтар смышлёным и озорным. Отлично «калякал» и по-та-джикски, и по-русски. Особенно любил домашнего белого ослика. Где отец раздобыл такого красавца, никто не знал. Дело в том, что белый ослик средь серых собратьев всё равно что белая ворона у чёрных пернатых кумушек. Словом, исключительная редкость.
Семейную лямку Мария тянула в основном сама, изредка помо-гали братья покойного мужа. И едва Мухтар надёжно освоил осли-ный горб, как стал для матери первым помощником. По-хозяйски точил серп, кидал на плечо мешок для травы и отправлялся с осликом в горы заготавливать на зиму коровий харч. Восседал Мухтар на своём белом друге так величественно, будто являл собой великого падишаха. И всегда распевал простые таджикские песни, слагавшиеся по принципу: что вижу, о том и пою. И он пел:

Я еду на белом скакуне по крутым горам.
Мне улыбается белый бутончик хлопка.
На меня ласково смотрит белое солнце.
Ветерок нашёптывает древние сказания
о голубой стране Согдиане.
Я еду на белом ослике, и мы с ним безмерно счастливы.

8

В шестнадцать лет, когда пришла пора обрести паспорт, Мухтар взял себе фамилию матери. Кряжистый, как молодой дубок, с от-крытым взглядом и очаровательной материнской улыбкой, он был «первым парнем на деревне». На летних каникулах подраба-тывал на стройке разнорабочим, исподволь подбивая клинья к профессии каменщика. В минуты перекура он подруливал к рабо-тягам-зубрам и канючливо просил:
     – Дай кирпич положить.
     – Жалко, чи шо? Чап;й у зубы кирпичину, мастерок з раствором и дуй до горы! – слышалась в ответ добродушная шутка каменщи-ка-хохла.
И Мухтар буквально лез из кожи. Уж больно нравилось класть краснощёкие кирпичики один к одному так, чтобы росла ровная и красивая стена.
Куснула Мухтара, как и каждого вступающего в жизнь молодца, первая любовь. В отличие от других он разбился о неё вдребезги так же, как его отец о встречный грузовик. Она, любовь-разлучни-ца, настигла его в школьных коридорах. Однажды он столкнулся нос к носу с Халим;й, занозистой отличницей из параллельного класса, да так и втюрился по уши. Это была судьба. Роковая судь-ба. Влюблённые искали свиданий не только в школе, но и под сенью мудрого тутикалона2, что коротал свой век у старого клад-бища.
Халима сыром в масле каталась в своей зажиточной семье, потому свысока взирала на ухажёра-бедняка. Гонор девушки под-питывался и её броской внешностью: кипарисовый стан, холмис-тая грудь, гранатовые губы, каштановые глаза, смоляные кудри. Однако Халима-хитрунья понимала, что красота Мухтара выше её чар, видела, как ухлёстывают за ним её подружки, оттого в нужный момент держала «хвост набок» и даже снисходила до просьб:
     – Мухтарчик, заглянешь нынче под тутикалон?
     – Нет, не могу.
     – Что так?
     – Сама знаешь, десятый класс выпускной, поднатужиться не грех, скоро экзамены.
     – Поднатужиться? Ха-ха!
     – Не смейся, ты городская, а я кишлачный…
     – Что из того?
     – У тебя семья интеллигентная, есть кому причёсывать твои мысли, а я дотумкиваюсь до всего сам. Мать не шибко грамотная, да и не до того ей: крутится белкой в колесе…
     – А где работает твой отец?
     – Вечером расскажу, – хмуро обронил парень и потупился.
     – Ой, Мухтарчик, значит, придёшь?
     – Ладно уж, приду.
Бренькнул звонок, и они брызнули по своим классам. А вече-ром, едва мохнатая мгла загустела в ущельях, арыках и кустарни-ках, их вновь свело заветное дерево. Девушка подпёрла спиной ствол и взяла парня за руки.
     – Ты не боишься, что нас увидят? – по-таджикски спросил Мух-тар.
     – Нет, не боюсь. Во-первых, над нами настоящий шатёр, глянь, ветки касаются земли, во-вторых…
     – Что «во-вторых»?
     – Когда любовь…
     – Любовь? Это что за фрукт, какого роду-племени?
     – Скажешь – фрукт… В книжках пишут так: «Любовь – это вечно-зелёное древо жизни».
     – Мудрёно, аж исть охота.
     – Ха-ха-ха! «Исть охота»? Миляга!
     – Попроще можешь?
     – Ну, как бы тебе, ну, понимаешь, вот мне приятно держать твои ладони…
Где-то рядом сверчок скрипуче выстругивал свои коленца. Желтоглазая лунища охочая до людских секретов, любопытной сплетницей пялилась на раскидистое дерево. Из кишлака неслось редкое коровье мычание да звонистый брёх встревоженной двор-няги. Окна городских многоэтажек подмигивали заговорщицки, словно говорили: «Валяйте, вас никто не видит».
     – Ладони держать – это ещё не любовь, – деловито заявил Мух-тар после паузы. – Любовь – дело крутое…
     – Ха-ха-ха! Крутое – это как? Как крутое яйцо, что ли?
     – Из яйца цыплята вылупляются, а из любви – дети…
     – Ой, умру! Философ кишлачный! – она снова засмеялась и при-влекла Мухтара настолько, что груди их соприкоснулись.
Оба замерли, как зачарованные. Невидимая молния хлобыст-нула меж ними. Молчание затянулось.
     – Молчание – золото, но, увы, не мудрость! – первой пришла в себя девушка, вспомнив книжную фразу. Она ласково, но реши-тельно отстранила от себя парня.
     – Ты о чём? – не понял Мухтар.
     – Так, вспомнила твоё обещание рассказать об отце.
     – Нечего рассказывать, погиб в автокатастрофе.
     – Какой ужас! Давно?
     – Уж и память травой-муравой затягивает…

10

     – Как? Ты забываешь отца?
     – Нет, не забываю, но я его даже не видел. В момент его гибели я с матерью был в роддоме.
     – Жалкий мой! – Халима обеими руками взяла голову Мухтара и положила её на своё плечо.
Носом парень уткнулся в упругое яблоко её груди и почуял ед-ва уловимый запах дикого мака, какой вязанками собирал в горах со своим белым осликом. Помолчали. Потом он нежно обхватил её шею руками и приткнулся губами к её губам. Она не противилась. В свою очередь чмокнула его в нос.
     – Ой, мне пора! – спохватилась девушка, слегка отстранившись. – Схлопочу на орехи, вон как заболтались! Пока!
Халима шмыгнула из-под «шатра» в направлении своего дома-пятиэтажки, пристывшего у гиссарской дороги, а Мухтар нетороп-ливо зашагал в кишлак, что граничил с городом.
У подъезда Халима наткнулась на Холикназара, соседа по лест-ничной площадке и давнего её воздыхателя. Это был невысокий толстячок с женским лицом и роскошной шевелюрой. На нём сия-ла старательно отутюженная форма курсанта средней школы ми-лиции. Всего лишь один изъян видела в нём красавица: пискля-вый, совсем детский голосок. Одно время она с этим мирилась, тайком от родителей подолгу балагуря с соседом и даже наградив его однажды свиданием у летнего кинотеатра. С появлением Мух-тара «малина» для курсанта кончилась, и он заимел зуб на счаст-ливца. Выследил его, узнал, где живёт, и до того разъярился, что вознамерился тому намылить шею, да струсил: избранник Халимы покрепче и наверняка его «ухайдакает».
     – Ага, попалась! – Холикназар преградил ей дорогу, улыбнулся, и в смуглом свете одинокой лампочки, висевшей на столбе у подъ-езда, сверкнула его золотая коронка.
     – Ты что, караулил? – удивилась девушка.
     – Да нет, что ты, вот с дежурства иду, – продолжая щериться, ответил курсант.
     – Ладная у тебя служба – сияешь, как новый пятак!
На беду воздыхателя мимо проплывала толстозадая таджичка, соседка с верхнего этажа, держа в руках черномазую малышку. Весь вечер она точила лясы во дворе и давно заприметила Холик-назара. И теперь, услышав его «брехню», с подковыркой рубану-ла:
     – Это что же, Холикназар, твой пост теперь у нашего подъезда? Три часа мозолишь бабам глаза! А расфуфырился – что твой цве-тастый кеклик!
Даже в полумгле  Халима  отчётливо увидела  вспыхнувшее фа-

11

келом лицо ухажёра. Он задёргался, сварганил «хорошую мину при плохой игре», но ничего не получилось: лицо исказилось ухмылкой-кислятиной. Словно сдаваясь, толстяк пропищал вслед уходящей женщине:
     – Хола3, за что вы так? Разве я сделал вам что-либо плохое?
     – А ты не извивайся гадюкой, любишь – так и скажи! – уже со второго этажа крикнула соседка.
Едва захлопнулась за женщиной дверь, Холикназар присты-женно молвил:
     – Прости, Халима, дурака свалял…
     – Сама вижу. На лучшее тебя и не хватит!
Девушка задрала подбородок и шагнула в сторону, но курсант вновь заступил путь.
     – Прости, Халима, я действительно люблю тебя, – признался он.
     – Люби на здоровье, но у меня есть парень! Пусти! – она легонь-ко толкнула курсанта, однако тот стоял, как глыба.
     – Всё равно ты будешь моей! – пискнул Холикназар, и лицо его снова напомнило горящий факел, вспыхнувший на этот раз от спички гнева.
Дорогу он уступил, и девушка порхнула в свою квартиру.
Мухтар тем временем весело притопал домой, заглянул в хлев, задал корове и ослику немного зелёного лакомства и ступил на порог. Дверь отворила мать.
Простоволосая, в потёртом национальном платье и шароварах, она была воплощением любви и кротости. Время и нескончаемые житейские заботы накинули на её лицо паутину морщин, а тело пригнули к земле. Улыбнувшись, сказала просто:
     – Входи, сынок.
Переодевшись в домашнее, Мухтар пофыркал перед рукомой-ником, вытерся вафельным полотенцем и сел за стол. Мать пода-ла румяную лепёшку и молоко в литровой крынке.
Жили мать с сыном вдвоём. Сёстры Мухтара разлетелись по своим гнёздам, повыходя замуж. Тугой узелок нужды, однако, раз-рубить не удалось. Правда, кусок хлеба есть, крыша над головой не протекает, одёжка-обужка, хоть и не фартовая, имеется. Много ли надо человеку. И мать была довольна своим немудрящим бы-тием. Лишь одна тревога свербела у неё под сердцем, скреблась скворчонком-подранком: сын был лунатиком. Врачи утверждали, что недуг явился следствием отцовской контузии. Правы ли они, бог весть.
На краю стола лежала ощипанная курица, и Мухтар, уплетая за обе щеки лепёшку с молоком, спросил:
     – Мам, гостей ждёшь, что ли? – кивнул на курицу.
     – Может, и гостей. – Уклончиво ответила мать и присловила: – Завтра твой день рожденья! Забыл?
     – Ха, и правда! Вылетело из головы! Выпускные экзамены вы-шибли всё подчистую!
     – Сдаётся, сынок, не школа виновата…
     – Интересно, кто же?
     – Халима…
Мухтар поперхнулся, откашлялся, дожевал остаток лепёшки, до-пил молоко, утёрся ладонью и, на что-то решившись, твёрдо зая-вил:
     – Да, мама, Халима. Я люблю её и хочу на ней жениться.
     – Пойдёт ли, отдадут ли? Вон как нос дерут! – засомневалась мать.
     – А я её приворожу!
     – Гм, приворожу… Впрочем, на Руси, помнится, делали это по-разному. К примеру, чтобы присушить парня, девушка произносит такие слова, дай бог памяти: «Пойду я в чисто поле, есть в чистом поле белый кречет. Попрошу я белого кречета: слетал бы ты в чис-тое поле, в синее море, в крутые горы, в тёмные леса, в зыбучие болота и попросил бы ты окаянную силу, чтобы дала она мне по-мощи сходить к возлюбленному в высокий терем и застать его хоть бы среди тёмной ночи сонного; и сел бы белый кречет на бе-лую грудь, на ретивое сердце, на горячую печень и вложил бы ра-бу Божию Мухтару из своих окаянных уст, чтобы он не мог без ра-бы Божьей Халимы ни жить, ни быть, ни есть, ни пить».
     – Заковыристо. Таких приворотов я не знаю.
     – Это из чёрной магии. А ещё делали и такое. Брали сердце го-лубя, печень воробья, лёгкое ласточки и почку зайца. Всё это рас-тирали в пудру, смешивали с равным количеством собственной высушенной крови, затем полученную смесь давали два или три раза человеку, на которого хотели накинуть узду любви.
     – И получалось? – с недоверием спросил Мухтар.
     – Кто знает, сынок, не пробовала. Нас с отцом присушила друг к другу война, ты же знаешь.
     – Да, мама, знаю, ты рассказывала. Но такие фокусы, что вы-каблучивают на Руси, не по мне. Фигня, бред. У меня способ пона-дёжней…
     – Какой?
     – Секрет.
     – Не учуди ненароком непотребное.
Мать поднялась и неспешно направилась в спальню сына раз-бирать постель. Ей вдогонку он сказал:

13

     – Мам, а можно пригласить Халиму на день рожденья?
     – Чудак, даже нужно! – и уже из другой комнаты возвысила го-лос: – Кого пригласишь ещё?
     – Никого. Ты, я и она – втроём!
     – Воля твоя, сынок. Может, оно и лучше так-то. Да, чуть не забы-ла. Заходила Матлюб;, соседка наша, просила завтра поставить ей банки, простудилась, видать. Так что завтра вечерком я отлучусь ненадолго.
     – Ладно, мам.
Вскоре они погасили свет и улеглись спать. Тишина и покой вызревали в доме, словно сочные плоды в саду.
За полночь мать проснулась. Её разбудил скрип половицы в комнате сына. В окна проливалась густо-жёлтая луна. В проёме дальней комнаты появился сын. Он напоминал восковую фигуру. Подбородок приподнят, глаза открыты, обе руки вытянуты впе-рёд. Постоял, будто изучая обстановку. Лицо его вдруг исказилось гримасой гнева, ладони и пальцы сжались в кулаки, и он разме-ренно зашагал, направляясь к кухне.
Мать знала, что будить сына-лунатика в такие минуты опасно, может стрястись беда. Она с тревогой наблюдала за происходя-щим. Ранее она обращалась к врачам, специалистам. Узнала, что лунатика величают по-научному сомнамбулой, что сомнамбулизм – удивительное состояние, сочетающее признаки бодрствования и сна. В своих ночных похождениях лунатики зачастую вершат то, что им снится. Они всё видят, обходят мебель и другие предметы, всевозможные препятствия, могут даже односложно отвечать на вопросы, одеваться. Всё это проделывается с мёртвым лицом и открытыми глазами. Обычно они возвращаются на своё место и снова ложатся спать, иногда укладываются в другом месте, а утром не могут взять в толк, как там оказались. Мать не раз убеждалась в этом сама. Считала, что у сына-лунатика повы-шенное чувство опасности, но изменила мнение после того, как тот
упал с сарая, на который забрался однажды ночью. Отделался ушибом.
Зная о своей болезни, сын сам пытался себя обезопасить: при-вязывался к кровати, ставил преграду-стол. Увы, всё впустую. Во сне развязывал верёвку, обходил стол и продолжал ночное путе-шествие. И мать приходила к выводу, что болезнь сына – это блу-ждание между сном и явью. Врачи ей говорили, что лунатики мо-гут перейти в новую реальность, обретя вторую, параллельную, словно заказанную самим собой, жизнь во сне. Всё это пугало мать, и она постоянно ждала беды, моля бога хотя бы оттянуть её, если невозможно избавиться совсем.

14

Мухтар миновал комнату и скрылся за занавеской. Тревога ядо-витой коброй вползла в сердце матери. Женщина обратилась в слух. Шаги на кухне прекратились, значит, сын остановился. По-слышалась странная возня, словно это была борьба, и вдруг раз-дался гневный голос:
     – Не увёртывайся, гадюка, пришёл твой конец!
Затем ухнул глухой удар, и всё стихло. Снова взмахнула кры-лом занавеска, появился Мухтар, шествуя обратно с той же сте-пенностью. На лице его играла злорадная усмешка, вытянутые ру-ки он держал ладонями вверх, словно нёс нечто необычное. Мать слышала, как он лёг в свою постель и затих.
Выждав минут десять, она сторожко поднялась, прокралась на кухню и увидела курицу, пригвождённую к столу ножом. Сердце матери сдавили холодные лапы ужаса. Что приснилось сыну? Ко-го он убил?
Придя в себя, посетовала, что забыла убрать курицу. Тронула рукоять ножа, но тот не давался, лезвие вошло в дерево глубоко и основательно. С какой силой был нанесён удар! Расшатав нож, наконец справилась с ним, вытерла лезвие тряпкой, сунула в стол, а курицу отнесла в холодильник. Вернувшись в постель, долго не могла сомкнуть глаз. Мерещились ужасы, мысли ворочались в го-лове жерновами. Лишь под утро её сморил липкий сон.
Проснулся Мухтар бодрый и весёлый. Мать уже копошилась на кухне. Оттуда струился вкусный запах. Натянув штаны, парень вы-шел во двор и принялся размахивать руками и ногами. Весеннее солнце ещё таилось за горой, но давало о себе знать мягким бело-снежным светом. Почки персика, росшего во дворе, уже треснули и выбросили фиолетовые флажки-лепестки. Бирюзовый бархат первой травки был столь нежен, что рука сама тянулась погладить её, словно пушистого котёнка.
     – Итак, мама, мне грохнуло восемнадцать! – садясь за стол, ве-село молвил Мухтар. – Чем будешь потчевать, курочкой?
     – Потрошками, а курочку подам вечером, когда придёт Халима. – Мать поставила перед сыном еду и, целуя его в щёчку, улыбну-лась: – Поздравляю, теперь ты настоящий мужчина!
И тут Мухтар увидел повреждённый стол, спросил:
     – Кто это?
     – Да вот, – замялась мать, – резала курицу и ударила неосто-рожно.
     – Крепко саданула!
     – Ладно, ешь, бывает. Лучше расскажи, что тебе приснилось.
     – Мам, не надоело выспрашивать каждый день?
     – Матери никогда не надоест заботиться о сыне, о его здоровье. Что же?
15

Мухтар дожевал куриную печёнку, проглотил и лишь тогда отве-тил:
     – Ерунда какая-то. Будто ползёт на меня змея с раскрытой пастью и будто клюнуть хочет. Я хватаю нож да так и пригвоздил её. Извивалась, крутилась, била хвостом, а потом сдохла. К чему бы это?
     – Змея – это зло.
     – Я уничтожил её, значит, победил зло!
     – Кто знает, сын, зло живуче, как сказочный дракон: вместо од-ной отрубленной головы вырастают три новых.
Мухтара осенило, и он воскликнул:
     – Мам, не мои ли это ночные проделки? – он кивнул на повреж-дённый стол.
     – Нет, ты спал крепко…
Мухтар прикончил завтрак, собрал книжки в сумку и ушёл в школу. Весь день где-то пропадал, а вечером привёл Халиму и прямо с порога гаркнул:
     – Мам, познакомься!
Матери девушка приглянулась сразу: статная, красивая, в яр-ком наряде, на руке перстень, в ушах золотые серьги.
     – Мария Андреевна, – хозяйка протянула руку, и они обменя-лись рукопожатьем. – А ты, я знаю, Халима. Все уши Мухтар про-жужжал. Проходи.
Парень проводил девушку в комнату с накрытым столом и уса-дил её на стул у окна.
     – Где же остальные гости? Ты говорил, что будут ещё две пары, – спросила Халима.
     – Запаздывают, вот-вот нагрянут, – ответил Мухтар, залившись краской. К счастью, девушка на него не смотрела.
     – Подарок тебе принесла, возьми! – она принялась разворачи-вать свёрток.
     – Секунду, помогу матери, – Мухтар выскочил на кухню, дабы не выдать своего замешательства от лжи.
Вернулся спустя несколько минут, поставил на стол тарелку с дымящейся картошкой, подсел к Халиме и ласково молвил:
     – Спасибо, очень рад твоему подарку. Что здесь?
Гостья передала свёрток. В нём были фланелевая клетчатая рубашка и книга.
     – Что за книга? – спросил Мухтар.
     – «Вороньё живучее» Джалола Икрами. Читал?
     – Нет. О чём это?
     – О подлых людях.
     – Разве на свете только подлецы?

16

     – Нет, конечно, есть и порядочные. Кстати, а какой ты?
     – Разве не знаешь?
     – Откуда, мы с тобой знаемся без году неделя!
     – Ништяк себе – неделя! Два года!
     – Ну и что? Каждый человек, говорит мой отец, скрывает свои недостатки до свадьбы, а потом показывает зубки. А ты от меня ничего не скрываешь?
    – Чего скрывать-то? Признаюсь честно: я зверь, чудовище! – они засмеялись.
Влюблённые ворковали с улыбками на устах и весёлым подми-гиваньем. У Халимы глаза искрились так, будто это были две ка-рие звёздочки.
     – Ну что, молодёжь, пора, уже седьмой час, – хозяйка вошла в «зал» с разломленной курицей на подносе.
Запахло вкуснятиной, и Мухтар поддержал мать, воскликнув:
     – Верно, Халима, чего ждать?
     – Как – чего? Других гостей!
Не по вкусу пришлось матери враньё сына, и она, полоснув его взглядом-саблей, отрезала, обращаясь к девушке:
     – Халима, других гостей не будет – нечем угощать. Ты уж извини этого лгунишку.
     – Как не будет? – вырвалось у Халимы.
     – Солгал Мухтар, стыдно признаться в бедности.
Парень готов был провалиться сквозь землю, но выручила сама Халима.
     – У русских есть поговорка: «Баба с воза – кобыле легче», – с улыбкой произнесла она. – Верно, тётушка Мария?
     – Верно, девочка, есть такая поговорка.
     – Ладно, Мухтарчик, не красней. В узком кругу даже уютней! – девушка тронула парня за локоть, и все подсели к столу.
В  центре  стола  возвышалась  двухлитровая  банка домашнего
виноградного вина. Её теснили керамические чашечки с восточны-ми сладостями: изюмом, поджаренными урюковыми косточками, грецким орехом, щербетом. Свежие лепёшки небольшой стопкой лежали с краю. Стручковый лук, петрушка, сельдерей этакими сно-пиками зеленели рядом. Разваристая картошка кучерявилась бе-лым паром, а ломтики жирной курицы благоухали чудо-ароматом.
Хозяйка расставила перед каждым белые блюдца, небольшие пиалки, разложила ложки, вилки, принесла солонку и весело воз-гласила, обращаясь к сыну:
     – Прошу, тамада, наливай!
Мухтар взялся за дело с величайшим удовольствием и, подняв питьё,  высветил радостное лицо улыбкой до ушей.  Мария и Хали-

17

ма потянулись к нему своими пиалками, наперебой сыпя поздра-вительные слова-жемчужины. Выпили, принялись за закуску. Мо-лодые люди обменивались говорящими взглядами, зовущими улыбками и пустыми, но милыми репликами.
     – Знаешь, Халима, теперь ты от меня никуда не денешься – я тебя присушу! – заявил со смехом Мухтар.
     – Ха-ха-ха! Каким же образом?
     – Возьму сердце голубя, печень воробья, почку зайца и состря-паю из этого порошок, смешаю со своей кровью и угощу тебя три раза – и дело в шляпе!
     – И я присохну?
     – Ещё как!
     – Прелесть! Где отхватил рецепт?
     – Вот, мама припомнила. Говорит, что так делают на Руси.
     – Правда, тётушка Мария? – глаза Халимы смеялись и излучали уже не только звёздный свет, но и искры хмеля.
     – Да, девочка, правда. Много есть всяких присух. Это одна из них. Сомневаюсь в их силе, но вам, я вижу, они ни к чему…
     – Нет-нет, тётушка Мария, это очень мило! Давай, Мухтарчик, – Халима перевела на него «плывущий» взгляд, – друг друга прису-шивать, а? – и залилась смехом.
     – Голубем, воробьём и зайцем? – хохотнул парень.
     – Ха-ха-ха! Лучше чем-либо другим!
     – Чем?
     – Ну хотя бы, ну… что бы такое придумать? – девушка скорчила смешную гримаску. – Ну хотя бы этим вином! – наконец ляпнула она.
     – Губа не дура!
Мария улыбалась. Глаза её светились тихим покоем матери, видящей своих детей счастливыми. Она дожевала ломтик лепёшки и сказала:
     – Простите, детки мои, но мне надо отлучиться к соседке.
     – Банки ставить? – вспомнил Мухтар.
     – Да, прихворнула Матлюба.
Халима, видя серьёзность довода, не стала удерживать, и Ма-рия ушла. Тотчас Мухтар вспомнил своего друга-одноклассника Акрама Собирова. Как-то они обсуждали приставания к Халиме Хо-ликназара, и Акрам заявил:
     – Ты что, слепой? Фиксатый отбивает её у тебя! Он спит и видит её в своих объятиях!
     – Что же делать? – недоумевал Мухтар.
     – Не зевай!
     – Как это – не зевай!?

18

     – Заделай ей козью мордочку…
     – Как-как?
     – Ты чего, из яйца вылупился, что ли? Обрюхать её! Понима-ешь? Об-рю-хать!
     – До свадьбы?
     – Ну ты дурак набитый!
Именно эту «козью мордочку» имел в виду Мухтар, когда гово-рил матери о своём секрете присушки-приворота. И теперь момент настал. Он придвинулся к Халиме вплотную, бёдра их соприкос-нулись. Сладкие соки забродили по их жилам, властно напоминая о священном таинстве продления рода.
     – Ладно, буду присушивать тебя по твоему рецепту! – Мухтар наполнил пиалки вином.
     – Мне довольно, Мухтарчик! – девушка взяла парня за руку.
     – За тебя, Халима, за твою красоту!
     – Если так, согласна!
Они заглянули в омуты глаз друг друга, таинственно улыбну-лись, чокнулись и выпили. Халима схитрила, не допила, но Мухтар запротестовал:
     – До дна, до дна! Присушка не получится!
     Девушка осушила сосуд и расхохоталась:
     – А теперь получится?
Он обнял её за талию, она не упиралась, а напротив, разверну-ла грудь и прижалась к его плечу. Мухтар наклонил голову, и их губы оказались в опасной близости. Лица их пылали тем сказоч-ным огнём, который толкает людей на безрассудные поступки.
     – Да, теперь получится, – с запозданием ответил Мухтар.
Она обвила руками его шею, и они слились в поцелуе. Свобод-ная ладонь парня беспрепятственно блуждала по девичьей груди, животу. Разлепив наконец губы, они отдышались, одаривая ласко-выми взглядами и обдавая друг друга жарким дыханием.
     – Халима, ты моя невеста, правда?
     – Да, Мухтарчик! А ты мой жених?
     – На все сто!
     – Как я рада!
     – Тогда за жениха и невесту! – он снова плеснул в пиалы вино.
     – Ой, не могу! Я уже хороша, Мухтарчик!
     – По последней, за нас ведь!
     – Идёт! – пьяной рукой она приняла «присушку».
Опорожнив «бокалы», они бросились в объятия.
     – Мы присохли? – пошутил Мухтар.
     – Как видишь! – она плотно прижалась.
     – Присядем, мой дикий мак, а? –  он чмокнул её в красную щеку

19

и повёл в свою комнату, но через пару шагов подхватил её на руки и понёс.
Уложив на постель и сняв с неё обувь, присел рядом. Халима раскидывала руки и изливала мило журчащие ручейки смеха.
     – Почему ты назвал меня диким маком? – спросила девушка, проведя пальцем по его губам.
     – Помнишь тот вечер под тутикалоном, когда ты положила мою голову на своё плечо?
     – Помню. И что?
     – Тогда-то мне и почудился запах дикого мака, твоего тела…
Халима пьяно засмеялась, привлекла к себе Мухтара и поцело-вала его глаза. Её упругая грудь обжигала, мучила, влекла парня. Он отвечал ей такими же нежными поцелуями, спускаясь губами с её лица к подбородку, шее, груди. Бутончик груди поцеловал через платье, куснул и спросил:
     – Можно без него?
     – Без чего? – не поняла Халима.
     – Без платья…
Парень ожидал грома и молний, но вдруг услышал:
     – Почему бы и нет? Мне ведь приятно тоже!
Общими стараниями они стащили с неё платье и откинули в сторону. Блеск обнажённой груди больно хлестнул по мужским глазам, вспыхнувшим от неведомой страсти. Мухтар впился губа-ми в коричневый сосок и стал полировать его язычком. Халима ерошила его волосы, хихикала и несла ту милую чушь, какую мур-лычат влюблённые в подобных случаях.
Неожиданно Халима, едва сдерживая дрожь, предложила:
     – Хочешь увидеть меня без шаровар?
Мухтар опешил и только промямлил:
     – А можно?
Девушка проворно сбросила с себя всё до нитки и откинулась на спину. Парень зажмурился.
     – Ущипни меня, Халима, – попросил он.
     – Ха-ха-ха! Не веришь собственным глазам?
     – Не верю.
Она больно ущипнула его руку, он вскрикнул.
     – Проснулся? – девушка прыснула.
Святая наивность! Мухтар глазел на близкое чудо и не знал, как себя вести. Незримый стоп-сигнал не позволял ему перейти некую грань, некий предел. Он снова бросился целовать сладко-пахучее тело, обследовал губами каждый пальчик женской ноги, икры, ко-ленные чашечки, бёдра…
Халима,  увы,  была  из  того  же  теста  святой  наивности, что и

20

Мухтар. Ей нравилось валяться голой перед любимым, нравились поцелуи, нравилось всё-всё, что он делал. И она не считала своё поведение безнравственным.
Их головы кружились не столько от вина, сколько от любви. Они забыли даже запереться, забыли, что должна вернуться мать.
И вдруг в сознании Мухтара спичкой вспыхнул голос друга Ак-рама Собирова, выплыли слова из их беседы о Халиме и Холик-назаре: «Обрюхать её! Понимаешь? Об-рю-хать!» «До свадьбы?» «Ну ты дурак набитый!»
Мухтар наконец «врубился», понял, что следует делать, но как приступить, с чего начать, не ведал. На выручку снова пришла Ха-лима, бросив без задней мысли:
     – Скинь хоть рубаху, вон как взмок!
Плотина рухнула, поток вырвался на свободу. Мухтар сорвал с себя всё подряд в мгновение ока, а природа довершила дело…
     – Теперь мы муж и жена? – спросила Халима, когда они совсем успокоились.
     – Присушенные! – победно отозвался Мухтар.
Мария застала их в постели, мирно беседующими под лёгким покрывалом, и ахнула. Что теперь будет? Светопреставление? Да родители девушки в суд подадут! Обесчестил, опозорил!
Однако бог миловал фронтовичку, всё образовалось, как надо. Мария послала сватов, но им, как и ожидала, – от ворот поворот. Так бы и остался Мухтар с носом, не сотвори он присушку по ре-цепту друга. Едва всплыла беременность девушки, как климат пе-ременился. И чудо-свадьба отчубучила лихую свистопляску сразу после выпускных экзаменов.
Поселились молодые у матери Мухтара, в кишлаке Казакон. Другого жилья пока не светило. Правда, отец Халимы обещал клю-чи от городской квартиры, но сказка,  как известно, скоро сказыва-ется, да не скоро дело делается. В армию Мухтара не взяли, дали отсрочку по семейным обстоятельствам – единственный сын у ма-тери. И он напялил на себя хомут житейских хлопот, пошёл на стройку. Халима пробилась в университет на филологический фа-культет.
И покатилась арба семейной жизни по крутым горам бытия. Ро-зовощёкими пастушками приходили рассветы и угоняли на пастби-ще, точно белокурых козочек, их грёзы о вечном счастье и вечной любви. А вечерами, когда коровий глаз солнца у дальней горы краснел так, будто сердился на людей за их несбыточные мечта-ния, когда молодожёны укладывались устало в постель, белоку-рые козочки возвращались и человеческим голосом вещали:


21

     – Мы снова пришли к вам, люди. Утешайтесь, ибо жизнь есть страдание.
Вскоре осчастливил мироздание своим появлением новый че-ловек – Мирзо Мухтар-заде, увесистый бутуз-смугляк с синющими бабушкиными глазами. Имя ему дали дедовское.
По закону противовеса счастье или горе человека не могут быть вечными, иначе бытие всяк сущего на земле превратилось бы в божеский рай или сатанинский ад. И вот ложка дёгтя опус-тилась в бочку мёда влюблённых. «Дёгтем» был Холикназар.
     – Сердце моё обуглилось от чёрной зависти, – пьяным писком изливал душу Холикназар своему дружку по милицейской школе Тагаю Тешаеву.
Они пировали за ресторанным столиком. Их группа «обмыва-ла» окончание учёбы и присвоение лейтенантских званий.
     – Не для тебя рождена красавица Халима…
     – И это говорит мой друг!
     – Да, это говорит твой друг. Она замужем, у неё семья, кажется, появился наследник.
     – Не могу без неё жить! Снится, стерва, каждую ночь, обладаю ею во сне…
     – Го-го-го! Во сне, надеюсь, не отказывает…
     – Царапается, как пантера!
     – Сучка не захочет – кобель не вскочит!
Холикназар согласился, дескать, ты, Тагай, прав, кобелём на-брасываюсь… И как, хороша? М-мёд… Вот и радуйся во сне, а явь… Что «явь»? – Холикназар набулькал себе вина и выпил. – Не кобенись, друг, мало ли на свете красоток? На наш век хватит. Мне нужна только Халима! Грех всё же. Коран, к тому же… Аллах прос-тит! Это почему? У неё муж неверный. Мухтар-то? Да, Мухтар. Отец таджик, мать русская. Значит, наполовину нашей веры. Вот и пусть поделится  со  мной… наполовину…  Спятил?  Как  наполовину?  А
так, Халима ляжет со мной в постель… Го-го-го! Не ляжет, силой возьму! Ты рехнулся? Мы же милицейские звёзды обмываем, мы стражи порядка, добродетели… Не смеши. Я напялил ментовскую робу, чтобы брать, а не отдавать! Брать, конечно, приятно. А вдруг политотдел разнюхает? Вышибут за аморалку! Политотдел? Ха-ха! Видал его в гробу и в белых тапочках! Ты окосел вдупль, дружи-ще. Вдупль не вдупль, а начальника политотдела заприметил, ка-ков он на самом деле, столкнулся однажды нос к носу. Где? В Вар-зобском ущелье, на отдыхе. С Норовым, что ли? А то с кем же! Сам-то как туда попал, сопровождал, что ли? Случайно. И что? За-бавлялся Норов с милашкой, аж… Что аж? Аж пыль столбом! Сде-лал  вид,  что  ничего  не видел,  ничего не слышал…  Вот именно –

22

вид! Начальнички только делают вид, что пекутся о нашей мора-ли, а сами… Не нам судить, Холикназар. Начальники – это намест-ники бога на земле… Халиму же забудь, держись от греха подаль-ше. Не ляжет в постель, я же сказал, силой возьму! Ты в доску пьян, протрезвеешь – ужаснёшься! Что у трезвого на уме, то у пья-ного на языке! Верно! Но как ты собираешься отбивать милашку? Мухтар ведь силач, на стройке вкалывает, свернёт тебя в бараний рог. Не свернёт, у него сила, а у меня хитрость. Выкладывай, если не секрет. Какой секрет от друга? Тем более, без тебя, Тагай, не справиться. Дело керосиновое? Если сваляем дурака. Но я не со-бираюсь разыгрывать ваньку! А ты? Короче, что надумал? Упря-тать Мухтара за решётку…
Звуки музыки жёлтыми листьями опадали с эстрады, где изви-валась с микрофоном в руках полуобнажённая певичка. За сосед-ними столиками вызванивали пьяные голоса и хрустальные бока-лы. Тагай изумлённо переспросил:
     – За решётку?
     – Да, за решётку! – рубанул рукой Холикназар.
     – Каким образом? – недоумевал дружок.
     – Повесим на него преступление.
     – Не поверят, он святой человек.
     – Если двое говорят, что ты пьян, ложись спать. А нас будет двое…
Тагай хмыкнул, поглядел на друга с недоверием и поинтересо-вался, дескать, как к нему, Мухтару, подступиться. Холикназар за-бурчал пьяными губами, что рапорт его уже подписан. Какой ра-порт? О назначении его участковым инспектором. Не понятно! Уча-стковым инспектором 112-го микрорайона и кишлака Казакон. Это там, где проживают Мухтар с Халимой? Именно. Какое преступле-ние  будет  Мухтару  прицеплено?  Холикназар  пока  не  знает,  там
видно будет. Зачем нужен он, Тагай? Потом узнает, когда сплетёт-ся закидончик.
Спустя месяц Холикназар уже точно знал путь, каким возвраща-ется Мухтар со стройки домой. Он пролегал вдоль арыка, огибал угол четырёхэтажного дома-хрущёвки из бетонных плит, затем спускался к кишлаку Казакон. Обследуя этот путь, участковый в разное время дня и ночи неоднократно промерил его от начала до конца. Засёк места, где резвится малышня, где лущит, словно семечки, сплетни языкатое бабьё, где вяжут узоры немудрящих разговоров да коптят небо сигаретными дымками пенсионеры, где «соображают на троих» алкаши, где балуется картишками ворьё.
И приглянулся Холикназару подвал четырёхэтажки с того угла, где  ходит  Мухтар. Дверца подвала выбита,  лаз свободен для лю-

23

бого любопытного носа, туда ныряют даже дошколята. Посторон-ний глаз тут редок, само местечко сверху облапили широколистые чинары и густошевелюрная арча. «Ловушка! Вот она, хитрющая ловушка!» – отметил про себя Холикназар.
Встретившись с Тагаем, участковый с ходу объявил:
     – Заяц в капкане! Точи нож, старик, шкуру спускать будем!
     – О чём речь? – не понял Тагай.
     – О Мухтаре. Забыл?
     – А-а, этот… Придумал?
     – Пальчики оближешь!
Тагай засомневался, с руки ли ему подпрягаться, спросил, знает ли Холикназар, на какой должности он, Тагай. Да, знает: на долж-ности инспектора уголовного розыска Фрунзенского района горо-да Душанбе. Он не ошибся? Нечего кривляться, Холикназар, если честно, не по душе ему, Тагаю, эта затея. В штаны наложил? Друг называется! Друг не друг, но всё это подло, не по-человечески. Лучше оставить Халиму и Мухтара, бог с ними, пусть живут… Нет, он, Холикназар, не любит слюнтяев, он привык доводить дело до конца, он не отступится! Даже без него, Тагая? Даже без  него. А ес-ли клюнет жареный петух? Что значит клюнет? Ну, сорвётся рыбка, и он, Холикназар, погорит… Не сорвётся, всё промерено до миллиметра. Промерено? А вот, к примеру, с какого боку-припёку окажется на его участке он, Тагай?
Холикназар задумался, лупая глазами, почесал затылок, затем улыбнулся, очевидно, найдя выход, и ответил:
     – Район-то у нас один, райотдел милиции тоже один. Я, скажем, прошу тебя помочь мне прочесать места, где кучкуется ворьё и картёжная шваль. Ты докладываешь своему начальству и топаешь ко мне вполне законно, без подозрений. Как видишь, всё в ажуре! Или не так?
     – Да вроде так, – вздохнул Тагай.
Холикназар продолжил свои пояснения, мол, потом он знако-мит его, своего дружка, с местом подвига… Преступления! Какая разница? Есть разница для него, Тагая. А вдруг он откажется? В та-ком случае он ему, Холикназару, не друг. Но пусть Тагай не дро-жит, Холикназар не заложит, как они вместе изнасиловали ту шала-шовку, когда были курсантами… Тагай помнит? Как не помнить, полакомились тогда… Так как, отказывается он, Тагай? Хоп май-ли4, нет, не отказывается, поможет.
Преступник в милицейской форме азартно развивал свой план, покачивая рукой перед своим носом:
     – Твоя задача проста: юркнуть в подвал и ждать моего сигнала.
Я буду за арчой и дам знать, едва Мухтар появится. Ты изобра-зишь в подвале стон, будто тебе плохо, и будешь звать на по-мощь. Мухтар спустится к тебе – и крышка!
     – Три неувязочки, мой полководец. Первая. Увижу ли я твой знак из подвала?
     – М-м, кажется, ты прав, лучше стоять у входа. Принимается!
     – Вторая. «Мухтар спустится…» А если не спустится? Если про-топает мимо?
     – Наверняка спустится. Он такой вахлак: услышав крик о помо-щи, не оставит человека в беде. Это железно.
     – Третья. Он же лоб здоровый! Справлюсь ли?
     – Бей под дых и сразу цепляй наручники, а в хлеборезку его суй кляп, чтобы не орал. Тем временем я прихвачу любую безнад-зорную малышку у песочной кучи – и к вам! Криминал готов. Изна-силование ребёнка. Лихо?
     – Если выгорит.
     – Главное, чёткость и решительность, как учили!
     – Как учили… А случайный свидетель?
     – Не дурак же я – не дам сигнала! Подкараулим в другой раз.
     – Какую напялим робу?
     – Я формянку, а ты цивильную.
Сработали менты отменно. Мухтар Зайцев оказался в западне. Он лежал на боку с окольцованными сзади руками и стонал с кля-пом во рту. Холикназар ввалился в подвал с двухлетней девчуш-кой и усадил её рядом. Предвечерний полусвет серыми верёвками тянулся в подвальные окна-щели, связывал уличный мир с под-домьем. Малютка с любопытством таращилась на суетливых дя-денек.
     – Сдёргивай с него штаны! – прошипел Холикназар.
     – Сдались они тебе! – огрызнулся Тагай.
     – Сперма его нужна, сперма!
     – Сам сдёргивай!
Холикназар грязно выругался, сел на колени Мухтара, склонил-ся над его ширинкой, расстегнул её, оттянул резинку трусов и при-нялся мастурбировать. Через минуту брызнуло молочко.
     – Сажай малышку! – Холикназар кивнул на ширинку Мухтара, и Тагай тотчас исполнил повеление, сообразив что к чему.
От острой боли девочка закричала.
     – Теперь давай мне! – скомандовал Холикназар, и Тагай пере-дал малютку.
На детский крик к подвалу сбежались люди.
     – Не уйдёшь, подонок! Тащи его! – во всю глотку орал Холикна-зар.

25

Едва он выбрался с девочкой наружу, его мигом окружила тол-па. Мать-ротозейка оглашала округу визгом и причитаниями.
     – Это же наш участковый! – послышались возгласы.
И тут из подвала Тагай выволок связанного Мухтара, бросил его на землю и пнул ногой, рявкнув:
     – Кого насилуешь, подонок?
Толпа метнулась к «подонку», готовая его растерзать. Мать схватила на руки свою крошку и заголосила.
     – Не троньте! – Тагай и Холикназар бросились отбивать Мухтара от самосуда. – Ответит перед судом!
Мухтар действительно «загремел» под суд. Ему «припаяли» три года лишения свободы в колонии усиленного режима. И едва его «упекли», Холикназар зачастил в кишлак Казакон, в дом Халимы.
     – Не верю! Мухтар не способен на такое! Не верю! – твердила Мария перед участковым.
     – Решение принимал суд, милиция только задержала, – самодо-вольно пояснял Холикназар.
И поздно ночью, когда Мария, лёжа в постели, взвешивала на весах своих открытых глаз густой мрак, к ней тайно приходило тихое сомнение и шептало: «Мухтар же лунатик! Видать, затмение нашло».
     – Нет! – вслух возражала мать. – Днём он всегда здоров! Не верю! – и осеклась, боясь разбудить невестку.
     – Ты с кем разговариваешь? – спрашивала сквозь сон Халима.
     – Да так, приснилось, ты спи, спи…
Холикназар с завидной прытью шёл к цели. До мелочей выве-дал уклад жизни, поведение обитателей дома Халимы. Узнал, что Мария частенько навещает своих замужних дочерей, проживаю-щих в городе, остаётся у них ночевать. Однажды он улучил мо-мент и не упустил его, взял Халиму силой и пригрозил:
     – Пикнешь – хуже будет! Во-первых, я – власть! Во-вторых, тебе никто не поверит, ведь я один из лучших участковых района. В-третьих, если что, твой муж получит анонимку, что ты путаешься с кем попало. Пожалей его, в тюряге ему и так тошно.
И Халима смирилась, а Холикназар всё приходил и брал её внаглую. Его ночные визиты, однако, не остались тайной для Мух-тара, который поручил своему другу Акраму Собирову быть анге-лом-хранителем матери, жены, сына. Акрам, правда, не мог знать подлинных отношений участкового и Халимы, потому просто со-общил, что мент бывает в доме ночью.
Жизнь человеческая прекрасна тем, что она всегда – загадка. Мухтар не знал, как сложится его судьба, но верил в своё счастье. И считал: если счастье есть приятно-чувственное восприятие объ-

26

ективной действительности, то дети – самое великое и самое дли-тельное счастье человека. Он так считал, поскольку безумно лю-бил сына. Даже мать и жена отходили на второй план, хотя и к ним любовь не угасала, а цвела в сердце яркими гвоздиками.
Жизнь хороша ещё и тем, что она разнообразна. Ночь сменяется днём, горе счастьем. Мухтар понимал, что беда, свалившаяся на него, не вечна. Будда в своём предсмертном слове поучал: «Ничто не вечно, люди. Будьте справедливы, внимательны и старатель-ны. Всё, что составлено из частей, распадается. Мужественно стремитесь достичь совершенства».
Мухтар мужественно стремился к совершенству, сплавляя в своей душе заповеди отцовского мусульманства и материнского христианства. Интересовали его и истины буддизма:
1. Ахимса – принцип отказа от насилия по отношению ко всем живым существам.
2. Карма – совокупность действий человека и последствий этих действий в первую очередь для него самого.
И Мухтар, угодив за колючую проволоку, никак не мог понять: за что такая несправедливость? Он не тронул пальцем ни одного живого существа. «Совокупность его действий» была явно со светлым оттенком. Откуда же такая чёрная карма?
«Ничто не вечно, люди». Пришёл конец и тюремному сроку. Мухтар всей грудью вдохнул воздух свободы и вернулся в киш-лак. Не поверил, что жена изменница. Сердце лишь покусывала одна из истин Будды: «Всё, что составлено из частей, распадает-ся». Неужели это коснётся и его семьи?
Мстить никому не собирался, знал, что месть – удел слабых. Ре-шил податься со своей семьёй в Россию, подальше от таких мон-стров, как Холикназар, упрятавший его в «теплицу» из-за Халимы. А пока  же  летнее  солнце катилось по его судьбе,  отогревая душу
от стыни зоновских дней. Халима пунцовела перед мужем диким маком, надеясь в бездымном пламени спалить свою вину.
     – Халима, ты и впрямь закраснела горным цветком, похороше-ла! – как-то заметил Мухтар.
     – Стосковалась ведь по тебе, горький мой, точно сухая былинка по дождевой капле…
Мухтар верил в её любовь, как в свою, но шутку-воробья вы-пустил:
     – Оно и видно, раздобрела на безмужниных харчах…
Шутка хлестнула кнутом, и Халима ударилась в слёзы, да столь обильные, что солёные катышки бежали с горок её щёк напере-гонки. Сквозь рыдания травой-лебедой никли слова покаяния:


27

     – Прости меня, грешную, прости, я не сама, нет, не сама, он вы-крутил руки, он, он…
В сей день Мухтар ходил деревянный. Не коснулся пищи, не глотнул воды. Марии в доме не было, обещала вернуться от стар-шей дочери к завтрашнему утру. Маленький Мирзо тормошил отца за руку и требовал:
     – Прокати на белом ослике, папулечка, прокати!
Мухтар вывел сына во двор, угнездил его на скотиньем горбу и пустил осла вдоль ограды. Проделал всё машинально, словно в колдовском забытье. Очнулся, когда сынишка, свалившись, грох-нулся лбом о булыжник и дико взвыл.
Ступил на подворье вечер. Пришёл с сизым кишлачным дым-ком, пряным духом коровьих лепёх, на ходу обронённых на землю воротившимся с пастбища стадом, стрёкотом вертлявой майнушки – рыжей родственницы российского скворца-брюнета. Халима по-доила корову, состряпала ужин, накормила «мужиков», уложила их спать, а вскоре приткнулась к мужниному плечу и сама.
Ночь гадалкой сидела у окна и шёпотом вербных листьев каню-чила: «Позолоти ручку, счастье нагадаю, судьбу предскажу, лю-бовь наворожу, позолоти ручку…» Халима во сне шевельнулась, легла на спину, откинула руку и сладко вздохнула. Ей снился голу-бой сон. Милая улыбка пригрелась на её красивом лице. Дыхание было ровным и глубоким. Спала богиня!
Мухтар встал. Стеклянный взор его пронизывал пространство. По-кукольному бесстрастно глянул на кровать, увидел лежащее на ней существо, не сознавая, кто перед ним. Губы неестественно шевельнулись и едва слышно вывели:
     – Подожди, Холикназар, я сейчас…
Руки его вытянулись вперёд, точно некие щупальца, ноги взяли курс на кухню,  переступая так, словно они были чурбаками.
Приблизившись к столу, Мухтар выдвинул ящик, погремел лож-ками-вилками, выбрал длинный нож с деревянной ручкой, сдавил его в правой руке и затопал в спальню. Остановившись перед Ха-лимой, он в каком-то бреду произнёс:
     – Аллах велел напоить тебя, Холикназар, кровью. Не обессудь, такова воля Всевышнего. Омин.
Рука с ножом поднялась и опустилась на женское тело трижды. Затем рука оставила нож в груди и отплыла в сторону.
     – Вот и всё. Пей, Холикназар, пей вволю…
Мухтар спокойно лёг в постель и затих.




28

М Ы Ш К А

Другим днём после завтрака мышка объявилась вновь, но не посмела отдалиться от норки. Дымчатая шёрстка была распушена, будто кто вымыл и вычистил мышиную шубку. Глазки-бусинки та-ращились не столько от страха, сколько из любопытства. Впервые в жизни мышка увидела вчера человека, и теперь ей хотелось раз-глядеть его получше. Что ты за существо, человек? Кто ты, откуда ты, зачем ты? Мамка говорила, что ты слеплен из доброй глины, а папка спорит с ней, утверждает непонятное: будто Богу не хватило на своё творение материала, и тогда на помощь пришёл Сатана, притащивший пригоршню грязи… Кому верить, не знаю. Постара-юсь разобраться сама. Правда, я мало что смыслю в жизни, толь-ко что народилась, вернее, меня нашли в капустной гря… Ой, нет! Оговорилась! Это вас, людей, находят в капустных грядках, а иных аисты приносят в пелёночных конвертиках. А нас, слепых мышат, отыскивают в мешках с зерном… Уже потом, через денёк-другой, лупалки наши раскрываются, как почки на деревьях, и мы начинаем видеть этот прекрасный, разноцветный, как коты, мир. Ха-ха-ха! Почему – как коты? Да потому что язык мой так повер-нулся. Мамка с папкой частенько упоминают их в своих беседах. На мамку, например, «клали глаз» и чёрные, и белые, и серые ко-ты. Чудно как-то! Влюбились, что ли? А мамка им всем хвост пока-зала – вышла замуж за папку. О-о, папка у меня мудрец! Говорит: человек – друг мыши, потому что заготавливает нам пищу, а вот коты – злющие враги, поскольку подкарауливают нас. С первым я согласна, а со вторым – нет. Что значит – подкарауливают? Любят, что ли, как мамку? И пусть любят! Мамке больше чести. Значит, она такая красавица! А ещё папка учит меня осторожности, гово-рит, повторяя какого-то мудреца: «Всё подвергай сомнению». Так что, прости меня, человек,  что побаиваюсь тебя,  «подвергаю сом-
нению». Но ты не бойся, это пройдёт, я ведь совсем маленькая! Мы ещё подружимся!
Мышиные усики-антенночки шевелились, словно передавали мысли на расстояние. Мышка лупнула бусинками, прощально мах-нула хвостиком и скрылась.
Зайцев сидел и наблюдал, затаив дыхание. Надо же – устрои-лась в штрафном изоляторе, нашла жилище… А какая она милая, эта мышка, просто ангел! Ангел в тюрьме? Такого не бывает, Бог не допустит. Бог? Сколько их, Богов? И все открещиваются от че-ловека в трудную минуту. Вон христианский Бог выговаривает лю-дям:


29

Я – жизнь,
А вы не ищете Меня.
Я – путь,
А вы не следуете за Мной.
Я – свет,
А вы не видите Меня.
Я – истина,
А вы не верите Мне.
Я – учитель,
А вы не слушаете Меня.
Я – Господь,
А вы не повинуетесь Мне.
Я – ваш Бог,
А вы не молитесь Мне.
Если вы несчастны,
То не вините меня.

Выходит, моя хата с краю? Спасение утопающих – дело рук са-мих утопающих?Эх, Господи, видно, ангелы бывают добрее тебя...
Зек сложил остатки хлебной пайки у самой норки и вернулся на место. Ждать пришлось долго, пока мышиный носик не зачернел над отверстием. Мышка не сразу подступилась к подарку, всё пя-лилась на человека, изучала. Решив наконец покончить со знаком-ством, деловито принялась за еду. Расправилась с крошками в мгновение ока, поскольку их было с гулькин нос. Задерживаться в гостях не стала, наскоро «отвесила благодарственный поклон» и скрылась.
Беда, как известно, сближает. И зек почувствовал, что меж ним и грызуном-крохотулей завязался узелок приязни, возникла некая гравитация, связавшая невидимыми нитями два живых существа. Серо-дымчатая живинка стала для человека ангелом.
После зековского ужина мышке досталась небольшая корочка, лежавшая на этот раз в десяти сантиметрах от её  «порога». Гостья
капельку поосторожничала, вспомнив мудрые наставления отца, подёргала мокреньким носиком, жадно втягивая вкусный запах, и скользнула к хлебу. Придерживая его лапками, ловко откусывала остренькими зубками порцию за порцией и молотила челюстями, как автомат.
На седьмой день мышка брала хлеб с ладони. Потом Зайцев приучил её вставать на задние лапки и делать несколько шажков за отводимым от носа лакомством. На глазах она превращалась в отменную циркачку. Вставала столбиком и щекотала передними лапами зековские пальцы, словно говоря: «Ну что же ты, давай!»

30

Дошло и впрямь до циркового номера. По штанине и куртке сто-ящего зека поднималась вверх, по рукаву добиралась до вытяну-той вперёд руки с коркой, уплетала её, шевеля «сопливым» носом, и спускалась вниз, на пол.
Однажды такие упражнения заметил в «глазок» надзиратель, и к камере штрафного изолятора потянулись офицеры колонии с тре-бованием показать «фокус».


У Б И Й Ц А   П Е Р В Ы Й

      – Виктор Шелгин, журналист. Нет ли у вас желания поговорить со мной?
     – Почему обращаетесь именно ко мне? Камера смертников в следственном изоляторе не одна…
     – Да, к высшей мере наказания приговорены не только вы, од-нако…
     – Можете выражаться ясней?
     – Извольте. Ваша принадлежность к секте сатанистов…
     – Ах, вот оно что. Значит, держали в руках моё личное дело. Вопросов больше нет. Что касается беседы с вами, то испове-даться перед смертью, по-моему, не грех.
     – Я не священник, я журналист.
     – Без разницы. Важно видеть перед собой заинтересованного слушателя.
     – В таком случае, пару слов о себе, пожалуйста.
     – Нодия Гиви Вахтангович, 30 лет, рост 180 сантиметров, вес 85 кэгэ, образование высшее, каратист, профессия – убийца по приз-ванию. Зековская кликуха – Жила. Когда я в гневе, жилы на моей шее натягиваются канатами. Лицом, как видите, не дурён, упитан и даже несколько тяжеловат. Холост, но красоток обожаю, таким жиганам, как я, они виснут на шею сами. С некоторых пор являюсь братом секты сатанистов, дьяволопоклонников.
     – По-моему, вы красуетесь передо мной. Скажите, у вас всё в порядке с психикой?
     – Иначе не дали бы «вышку».
     – Резонно. Сатанизм – это философия или религия?
     – Скорее, и то, и другое. Как в любом культе, у нас существуют основы веры, обряды, знамения. Впрочем, обо всём этом сказано в «Завете сатаны». Наша вера предполагает поклонение сатане, дьяволу, чёрту, шайтану. Это имена одной сущности, носителя зла.
     – Чем привлекает сатанизм вас лично?
     – Да это сама жизнь!  Как она может не привлекать?  Жизнь есть

31

зло. Рождённые в грехе и боли, мы всю жизнь творим зло. Мы боремся с добром, потому что оно – слабость и ложь. Зло даёт мне силу и энергию. В тяжкие минуты я прошу у дьявола совета и помощи. И получаю их сполна. Я для него свой в доску. Я ему нужен. И он гарантирует мне жизнь. Ко мне не липнет ни одна болезнь…
     – А как же быть с адскими муками, на которые вы обречены в загробной жизни?
     – Я отдал душу дьяволу. Это значит, что после физической сме-рти я буду не жертвой сатаны, а его слугой и помощником. Кстати, два раза в год, в пятницу тринадцатого числа, чёрные силы выхо-дят из ада за человеческими душами. Я надеюсь, мне будет позво-лено слиться с ними, утверждая на земле власть сатаны.
     – Вам может что-то помешать?
     –  Мои грехи перед дьяволом. Недьяволоугодным делом братья считают нарушение обрядов и разглашение тайны. К «безнрав-ственным» поступкам, по логике сатанистов, относятся вообще любые гуманные действия. У нас существует поговорка: «Не делай добра, не будешь иметь зла». По этой же логике, высшей доб-лестью является запредельное зло – убийство.
     – Неужели вы не сделали в жизни ни одного доброго поступка?
     – Я не фанатик веры. Пока. Окончательно изгнать из себя добро пока не могу.
     – Почему?
     – Меня спас от смерти один из знакомых. Забыть его добро трудно. Во мне невольно живёт чувство благодарности.
     – Дьявол испытывает вас?
     – Разумеется. И я грешен перед ним.
     – Чем же?
     – У итальянских дьяволистов существует железный закон: став братом секты, новый член обязан убить всех своих родных. Я же убил пока только отца…
     – У вас поднялась рука?
     – Без проблем.
     – И вы не дрогнули?
     – Дрожат слабые.
     – Хотели бы вы встретиться с дьяволом?
     – Безусловно. Каждый из братьев жаждет встречи с подлинным отцом. Для меня это сияющая вершина веры. После встречи я сво-бодно могу нарушать законы общества.
     – А сейчас вас что-то удерживает?
     – Моё низкое положение в иерархии ада. Я ещё не настоящий слуга дьявола. Когда стану им, душа, мысли и подсознание безраз-

32

дельно перейдут во власть сатаны. Такие люди уже при жизни но-сят на теле его скрытую печать.
     – Что это за печать?
     – У сатанистов три символа: повёрнутая полая звезда в круге – печать сатаны, перевёрнутый крест, три шестёрки в форме клено-вого листа. С их помощью совершаются наши обряды. 13 – число, угодное дьяволу, единица отсчёта адского времени.
     – Подробней о каждом из символов, пожалуйста.
     – Расположение лучей у повёрнутой звезды в круге не случай-но: четыре луча, идущие вверх и в стороны, собирают по свету грешников. Нижний указывает путь пойманным душам: вниз, под землю, в ад. Обруч вокруг звезды означает круговую поруку, не-разрывность сил зла. Никто не может нарушить клятвы: возмез-дие неминуемо.
Перевёрнутый крест символизирует преграду для выхода души на небо. Считается, что душа покидает тело умершего через голову и затем по кресту поднимается в рай. По перевёрнутому кресту ду-ша вознестись не может и следует в обратном направлении – в ад.
Три шестёрки – тоже печать сатаны. Они обозначают месяц, день и час рождения наместника дьявола на земле. Он рождается 6 июня в 6 часов утра. Таковым наместником, например, был один из императоров Рима – Нерон. У младенца должно быть на темени родимое пятно в форме кленового листа из трёх шестёрок. Такое рождение называется пришествием сатаны на землю.
     – Значит, сам дьявол на землю не поднимается?
     – Конечно, нет. Сатана правит в аду, как бог в раю. И только дух его иногда навещает землю. Сам он явится к нам лишь с наступле-нием конца света, чтобы сразиться с богом и окончательно унич-тожить добро.
     – Каковы обряды сатанистов?
     – Каждые полгода, в пятницу тринадцатого числа, сатанисты приходят на кладбище, отыскивают свежую могилу, отмеченную накануне.  В  такой  миг  горе  случайному  прохожему  или  зеваке:
всем, кому доведётся видеть ритуал низвержения души в ад, грозит гибель. Это закон для приверженцев зла, и выполняется он кем-либо из братьев незамедлительно. Таинство обряда запретно для непосвящённых.
     – И что дальше?
     – Сектанты разрывают свежую могилу и предают огню тело вместе с крышкой гроба. Силы зла, вызванные заклинаниями са-танистов, пускаются с ним в чудовищный хоровод вокруг извле-чённых останков. Цепкие объятья ада уже надёжно держат душу усопшего.  И  нет  ему  спасения  с этой ночи и до скончания века…

33

Утром же люди находят на месте полночной вакханалии разорён-ную могилу, кучу обгоревших костей.
     – Вам не кажется всё это фантасмагорией, бредом?
     – Нет, всё это сущая правда.
     – Есть ли проблемы с вербовкой новых членов секты?
     – Была бы идея – носитель найдётся!
     – Как вы пришли к сатанизму? Когда-то, очевидно, были нор-мальным ребёнком…
     – Был ли? Может, пришёл в этот мир с заданной программой? Сам я родился в кишлаке Лучоб, отец грузин, мать татарка. Каким ветром их занесло сюда, не знаю. С малых лет я любил учиться, но отец, словно дьявол, тянул меня в другую сторону. Едва возь-мусь за книгу, он рявкал: «Собирайся, идём в горы по дрова». Ос-лушаться не мог – драл нещадно. Помню такой случай. В один из «дровяных» походов я возьми да и смойся от него. Спрятался в кустах – и за книгу. Сижу себе почитываю. К вечеру заявляюсь домой, а в дверях отец с верёвкой в руках. Ждёт, значит. «Ты где, бесёнок, шатался?» «Заблудился, по горам шастал», – брешу. «Скидай штаны, сатана брехучая, покажу тебе кузькину мать, навек забудешь чёртово чтиво!» И ну меня полосовать. Вырвался я, ору благим голосом, а он просунул мою голову промеж ног и не отпус-кает. Туда-сюда верчусь рыбёшкой на крючке, кричу: «Папенька, родненький, люблю тебя одного, отпусти, штаны уж обмочил, больно мне, отпусти, родненький!» Оглох папаша, хлещет, будто я вражина какая, будто рождён не от его семени, а и впрямь от сата-ны. Орал я орал, да так и подвял подрезанным лопухом. Сознание отключилось. Лежу тряпкой. Лишь узрев, что отдаю богу душу, ос-тыл отец, отошёл, отдуваясь. Чёрные синяки таскал на спине с не-делю, а то и больше.
     – А что же мать, не заступилась?
     – Ха, мать! Пучила зенки да и только! Хоть бы слово обронила, рукой бы погладила исполосованную спину – легче бы стало. Куда
там! Шипела змеёй: «Не перечь отцу». Тут и треснуло моё сердце, щёлка малюсенькая образовалась. В неё-то, в эту щёлку, впервые и просунул сивую лапу дьявол. Потемнела моя кровь, по-иному застучала в висках, заледенело сердце. Я стал жестоким.
     – В чём это выражалось?
     – У меня был любимый кот. Дома, конечно. Его-то я и повесил. На другой день после порки. Пацаны тюкали на меня за это зверст-во. Мне же хоть бы хны, приятно было видеть муки живой твари. Я совсем отбился от рук, моим домом стала улица. Научился лакать сивуху, принюхался к наркотику.
     – А что же ваша любовь к книгам?

34
     – Закончить школу на воле не удалось: пришил своего лучшего друга.
     – Невероятно!
     – Нам было по четырнадцать, но мы уже «сидели на игле». Ло-вить кайф так приятно! Не пробовали?
     – Боже упаси!
     – И зря. Много теряете. Приходят сладкие видения, грёзы стано-вятся явью. Глохнут болячки, душа распускается розой. И мы до-бывали бабки любым способом: воровали, грабили, мошеннича-ли. Словом, кровь из носа – наркотик подай! Привязанность к нему – это, брат, не фунт изюма. Учёные проделали такой опыт. Крысу сделали наркоманкой. Затем ставили перед ней раскалённую ме-таллическую пластину, за которой клали наркотик. Крыса, учуяв запах, пёрла на огонь, горела, превращалась в калеку, но до цели добиралась. Вот вам сила сказочного джинна по имени наркотик! И мы с корешком были у него на крючке. Двинулись как-то на оче-редное дело, магазуху в Душанбе решили грабануть. И тут корешок меня предал.
     – Как?
     – В магазин нырнул я. Через крышу. Он остался на вассере. Ему надо было отвлечь сторожа, если засветимся, и не дать тому выз-вать ментов. Как на зло, сторож нас застукал. Корешок струсил и дал тягу. Я спасся чудом. Найдя его, избил, привязал к дереву и казнил.
     – В самом деле?
     – Без дураков. Пырну ножом и зырю, как он дёргается и скулит, молит о пощаде.
     – Вы чудовище!
     – Точно. Чудовище. Так и замучил. Припаяли восемь лет. Канто-вался четыре года в детской колонии, остальные на взросляке.
     – Тюрьма научила уму-разуму?
     – Научила. Стал настоящим волком. Впрочем, и школу там оття-
нул, аттестат получил, да и профессию пощупал. Слесарил от ску-ки, словом, заимел понятие о железяках.
     – Когда успели получить высшее образование?
     – Едва выпустили, сразу рванул в Душанбинский сельхохинсти-тут. Прошёл «на ура», ведь ещё за решёткой долбил учебники не хуже дятла. К тому же, природа не обделила памятью: увижу или прочту – влипает в извилины наглухо.
     – Значит, верили ещё в добро?
     – Верил, точнее сказать, теплился в душе уголёк. Увы, обжёгся об него. На втором курсе влюбился. Вот так взял и врезался по са-мые уши.  Славная деваха попалась,  умница и ласковая.  А у меня

35

слабость была: лип на ласку, как кошка. Этим и взяла. Расшар-кался перед ней, выдал реверанс на французский манер и заявил: «Прошу руки и сердца!» Отгрохал какую-никакую пирушку, распи-сался и поверил – вот дурачина! – в немыслимое, в то, что смогу измениться и жить с любимой женой по-человечески. И кто, вы ду-маете, развеял последние иллюзии?
     – Кто же?
     – Родители. Мать и отец!
     – Не кощунствуйте! Мать с отцом никогда не пожелают худа родному чаду.
     – Не пожелают? Извольте! Кувыркнулся я на заочное отделение и махнул с молодкой-женой к старикам, как говорится, в родное гнездо. Коптили небо старики вдвоём, жили в просторном домище. Нашёлся закуток и для нас. Заворковал я над своей голубкой. По-шёл в колхоз, устроился механизатором. Сизарка моя к тому вре-мени затяжелела. Наметили мы сына. Матери обласкать бы не-вестку, а она принялась её буквально грызть. «Вон какие лыдки отъела, неча безделье из угла в угол гонять, поработать не грех!» Отвёл жену тоже в колхоз, а мать снова: «Она может ковры ткать, могла бы покорпеть апосля работы». Что прикажете делать? Пере-чить родителям грех, да и жену жалко. Поканителилась голубка, плюнула на всю катавасию и говорит: «Не останусь тут ни за что, ухожу! Хочешь жить, пойдём вместе. Свет клином не сошёлся. Отыщем уголок!» Бросился я собирать манатки, а отец повёл бровью, прищурил раскосый глаз и изрёк: «Мужик не должон быть под бабьей пяткой. Засвербело у ей в заднице – скатертью дорога! А ты будь мужчиной!» И я, дурак пархатый, послушался предка, остался. Семья моя раскололась, как орех. Даже не знаю, кто у меня родился, сын или дочь. Тогда-то и шибанула догадка: мать с отцом изживают меня со света! Всю жизнь они издеваются надо мной, всю жизнь!
     – Как вы поступили?
     – Вернулся в институт на дневное и стал «грызть гранит наук». В таких-то раскоряченных чувствах и приголубили меня братья-сатанисты. Принял их устав, как говорится, со всеми потрохами. Зло стало моей сущностью. Меня корёжило, если в течение дня не удавалось кому-нибудь сделать больно. С одним из братьев я ске-нтовался, и мы с ним лихо выделывали подлянку за подлянкой.
     – Что это были за подлянки?
     – Насиловали девственниц.
     – Почему именно девственниц?
     – Они чисты, как ангелы.
     – Не странно ли: сатанистов тянет к ангелам?

36

     – Не странно. Девственницы не наградят вас СПИДом.
     – Вы же сказали, что дьявол оберегает вас от болезней… Чего же боитесь?
     – Верно, дьявол оберегает и в данном случае, внушив мысль о девственницах. Как видите, это не боязнь, а дьявольский расчёт…
     – И как вы всё проделывали?
     – Довольно хитро. Не пёрли напролом, а проникали в душу «ангела», и лишь тогда волки сбрасывали овечьи шкуры.
     – Поясните, пожалуйста.
     – Я знакомился, разыгрывал парнягу-скромнягу, с недельку вздыхал этаким Ромео, затем приглашал жертву домой познако-миться с моей, якобы, мамой. Дескать, у меня серьёзные намере-ния, мои родители мечтают познакомиться с тобой, красотка! Ну скажите, какая деваха, видя перед собой такого богатыря, как я, да ещё с благими намерениями, устоит перед искушением примчать-ся ко мне в гости? И в назначенный день и час красотка, напялив на себя лучший наряд, – как же: идёт на смотрины! – являлась на свидание. Я препровождал её на хавиру моего кента – и ловушка захлопывалась. Да-да, в прямом смысле. Дверь – на замок, ключ – в карман. Приглашали девицу к накрытому столу. «А где ваша ма-ма?» – следовал наивный вопрос. «Она скоро вернётся, отлучи-лась за лимонадом». «А это ваш брат?» «Нет, мой друг». Закипало застолье. В питьё девицы мы подсыпали расслабляющее зелье. Если она не пила, раскрывались сразу. Раздевали жертву догола и тешились по очереди, а то и вместе. На прощание предупреждали, чтобы не вздумала обращаться к ментам. Мол, тебя мы на верёвке не тащили, припёрлась сама, здесь нализалась и залезла в пос-тель тоже сама. Во-вторых, все узнают о твоём позоре. В-третьих, на худой конец тебя не пощадим, убьём. Аргументы, как видите, веские…
     – И ни одна жертва не осмелилась заявить?
     – Ни одна.  Напротив, были случаи,  когда возвращались насла-
диться «знакомством с мамой». Но больше недельки с такими мы не валандались. Нужна была новая девственница.
     – Как выбирали? Не представлялись же они!
     – Девственницу от шлюхи отличить нетрудно. Первое – внеш-ний вид, второе – поведение, третье – беседа. На второй-третий денёк всё было ясно.
     – Допустим, попалась не девственница…
     – Прощались немедленно. Сатане нужен только ангел!
     – А если девушка, придя к вам и узнав о ваших намерениях, сопротивлялась?
     – Брали силой и не церемонились.  Издевались  над такими бес-

37

пощадно. Был случай, когда девица отключилась, потеряла соз-нание. Думали, коньки отбросила. На всякий случай влили ей в горло полбутылки водки, а затем вызвали «скорую». Увезли бед-няжку, откачали – и дело с концом. О нас не заикнулась.
     – Всё ли сходило с рук?
     – Да, всё. Правда, одна едва не спалила нас. Смелая оказалась. Не испугалась, ринулась прямо в милицию. Но мы-то не дураки, понимаем психологию человека, пребывающего в состоянии, так сказать, аффекта. Потому следили за жертвой после «брачной» но-чи. Выследили и эту.
     – Как с нею обошлись?
     – Как и обещали: смерть. Убили просто и без эмоций. Пырнули ножом в укромном месте. Так что добраться до милиции она не успела.
     – Но она могла сообщить кому-либо, куда направляется!
     – Могла, конечно. Учтено и это. Мы представлялись под вы-мышленными именами и профессиями, хотя были студентами. Ад-реса она не знала. Ловко?
     – Чудовищно!
     – Мерси за комплимент. Сатанисту лучшей похвалы не требу-ется!
     – Как же поднялась ваша рука на отца?
     – Без проблем. Вы забыли, что у меня вместо сердца кусок льда.
     – Подробней, пожалуйста.
     – Пришло время доказать братьям секты верность их закону. Потребовали крови одного из моих родственников. Я выбрал отца. Прибыл в кишлак. Матери дома не было. Отлучилась, по словам отца, в город по хозяйским делам. Моментик был что надо. И я ре-шил растянуть удовольствие, казнить предка покрасивей, картин-ней. Кстати, люблю разные эффекты, проще говоря, выпендрива-ния,  как и всякий матёрый уголовник.  Говорю папаше,  показывая
финач: «Некий Тарас Бульба своему сыну сказал: я тебя породил, я тебя и убью. Мне же, батяня, хочется переиначить вот как: ты меня породил, а я тебя убью!» Заморгал старик раскосым глазом и отвалил челюсть. Я не дал ему и слова вымолвить. Вонзил нож по самую рукоятку. Прямо в сердце. Глаз у меня намётан. Рухнул ро-дитель трухлявым дубом.
     – Как же попались?
     – Некстати вернулась мать. Всё видела, но не выдала своего присутствия. Знала: пикнет – конец и ей. Когда же я смылся, пошла к ментам и заложила. Сцапали меня прямо на выпускном экзамене.
     – Вы готовы к смерти?

38

     – Готов. Особенно теперь, когда выплескал перед вами весь свой кураж, омут души. Легче стало. Теперь знаю: перед смертью человеку нужно излить всё, что внутри, всю философию своего пребывания на грешной земле, поставить, так сказать, точку. И я её поставил. Пусть знают люди: я жил, чтобы творить зло.
     – Сдаётся, всё же красуетесь передо мной…
     – Нисколько! Я действительно поставил на себе крест.
     – Как же понимать ваше прошение о помиловании, в котором вы красноречиво взваливаете на отца всю вину за свой дьявольский по отношению к нему поступок?
     – Как, вы знаете и о прошении?
     – Более того, перед беседой с вами меня осведомили о реше-нии, принятом Президиумом Верховного Совета Таджикской ССР.
     – Догадываюсь: смерть, «вышка».
     – Увы, дьявол уберёг и на этот раз…
     – Что вы хотите сказать?
     – Мне позволено сообщить, что высшая мера заменена пятнад-цатью годами лишения свободы с отбыванием половины срока в тюрьме, остальное – в колонии строгого режима. Официальное уведомление получите чуть позже.


У Б И Й Ц А   В Т О Р О Й

Из личного дела. Ширинов Акбар, 1940 года рождения, образо-вание начальное, женат, трижды судим, зоновская кличка – Жлоб.
Из заключения медицинской психиатрической экспертизы. За-болеваний психических нет. Воспитывался дома матерью и отцом. В детстве лошадь ударила копытом в голову, терял сознание, в больнице не был. Делалась пункция лобной части, удалили гной, после чего исчезли головные боли. Жалоб нет. Память без нару-шений. Несколько раздражителен.
Из обзора работы милиции по раскрытию убийства, совершён-ного Шириновым Акбаром. 12 октября 1972 года в Ходжентский районный отдел милиции от сотрудниц треста «Таджикцелин-строй» Кириной и Уловой поступило заявление о том, что их по-друга, старший инженер технического отдела треста Сивцова 9 ок-тября уехала в гости в посёлок СМУ-2, должна была вернуться 10 октября, но не вернулась. Кирина и Улова связались по телефону со своими знакомыми, проживающими в СМУ-2, и узнали, что отту-да Сивцова выехала 10 октября.
В ходе расследования обстоятельств исчезновения Сивцовой было   установлено  следующее.  Людмила   Николаевна  Сивцова,

39

1945 года рождения, с 1964 по 1970 год училась на гидротехни-ческом факультете Ленинградского политехнического института. После его окончания десять выпускников, в том числе и Сивцова, были направлены на работу в «Таджикцелинстрой». Все бывшие студенты института, работая в разных СМУ, периодически встре-чались и бывали друг у друга в гостях. Товарищи характеризуют Сивцову исключительно положительно. Проживала она в городе Советабаде одна.
9 октября, в субботу, около 19 часов, Сивцова приехала в посё-лок СМУ-2 к своей подруге Гришиной. На следующий день, пример-но в 17часов, она выехала домой. Одета была в плащ зелёного цвета, шерстяную кофту красного цвета, серое шерстяное платье, чешские белые туфли, капроновую косынку белого цвета с голу-бым орнаментом. Носила очки с диоптрией минус пять. При себе имела старые часы «Звезда» из белого металла, небольшую дам-скую сумочку из тиснёной кожи, около пятидесяти рублей и авось-ку.
Для того чтобы доехать домой, Сивцова должна была добрать-ся до Фархад-ГЭС, оттуда на автобусе до Бекабада, потом до авто-станции, затем снова автобусом или другим видом транспорта до Ленинабада и из Ленинабада до Советабада. От СМУ-2 до авто-станции Фархад-ГЭС Сивцову подвёз её знакомый Марусенко, начальник планового отдела СМУ, имеющий свою автомашину «Москвич». Марусенко показывает, что он довёз Сивцову до ГЭС, но автобуса там не было, и около двадцати минут они его ожи-дали. Потом прибыл автобус. Марусенко на своём «Москвиче» вплотную подъехал к нему и Сивцова спросила, куда он следует. Узнав, что автобус идёт до Бекабада, она вышла из машины Мару-сенко и села в него. В это время к автомашине Марусенко подошли три пассажира: Нирвин – слесарь СМУ-2, Марфин – арматурщик СМУ и его жена Горина. С ними, не дожидаясь отхода автобуса, Марусенко уехал.  Нирвин,  Марфин  и  Горина  были допрошены, и
всё это подтвердили. Как установлено проверкой, вернувшись до-мой в 19 часов, Марусенко вымыл автомашину, поставил её в га-раж и больше ею в этот вечер не пользовался.
От посёлка СМУ-2 до Фархад-ГЭС пять километров. Марусенко с Сивцовой до этой остановки доехали за пятнадцать минут и минут двадцать ожидали автобуса. Водитель Махмад Имомов показал, что 10 октября, примерно в 17 часов 30 минут, к его автобусу на ос-тановке Фархад-ГЭС действительно подъехала машина «Моск-вич», за рулём которой сидел мужчина, а рядом – женщина. Села ли эта женщина к нему в автобус, Имомов не видел. Он ещё оста-вался на остановке,  а  водитель  «Москвича»,  взяв  трёх  пассажи-

40

ров, уехал. На конечной остановке в Бекабаде все пассажиры вышли из автобуса. Была ли среди них указанная женщина, Имо-мов не заметил.
Оперативные работники Ходжентского райотдела милиции в октябре, ноябре и декабре проводили работу на автоостановках Фархад-ГЭС, Бекабада и автостанции, стремясь установить людей, видевших Сивцову. Опрошенная 15 октября и 24 декабря кассир автостанции Лола Хамидова показала, что 10 октября, примерно в 18 часов 30 минут, к ней обращалась женщина в зелёном плаще и спрашивала, будут ли автобусы в Ленинабад. Но к этому времени все автобусы туда ушли. При предъявлении Хамидовой фотокар-точки Сивцовой первая опознала женщину, интересовавшуюся ленинабадским автобусом. Следовательно, местом исчезновения Сивцовой следует считать автостанцию Бекабада.
28 февраля 1973 года пастухом колхоза имени Карла Маркса Ганчинского района, в одной из лощин, на расстоянии четырёх километров от шоссейной дороги Бекабад – Янтак и в шестнадцати километрах от Бекабада были обнаружены кости и одежда чело-века.
Осмотром, произведённым первого марта, в небольшом углуб-лении, образовавшемся от стока дождевых вод, засыпанном кам-нями, обнаружены череп и части скелета человека. На черепе име-лось несколько повреждений продольной формы. Кроме скелета под камнями оказались обрывки капроновых чулок и комбинации. Рядом находился женский плащ зелёного цвета, шерстяная кофта красного цвета, серое женское платье и другие вещи. На одежде имеются многочисленные повреждения от острорежущего пред-мета.
Одежда была предъявлена знакомым Сивцовой и полностью ими опознана, как принадлежавшая Сивцовой.
После обнаружения останков Сивцовой руководством управле-ния уголовного розыска  Министерства охраны общественного по-рядка Таджикской ССР для работы по розыску убийц была созда-на оперативная группа.
По факту убийства возбудили уголовное дело. Прокурор рес-публики поручил его расследование следователю межрайонной прокуратуры Ленинабада.
Ознакомившись с материалами розыскного дела и изучив путь следования Сивцовой, места обнаружения её останков, вещи уби-той, оперативная группа разработала подробный план оператив-но-розыскных мероприятий и завела уголовно-розыскное дело.
Обстоятельства дела свидетельствовали о том, что Сивцова под предлогом доставки в Ленинабад была завезена в указанное

41

место на автомашине. Не обнаруженные на месте захоронения трупа туфли, сумка, деньги, часы, очки, косынка и авоська могли быть похищены преступниками или оставлены на месте совер-шения убийства, так как труп к месту захоронения мог быть дос-тавлен из другого места. Действуя в темноте, преступники хорошо ориентировались на местности. Ими могли быть шофёры такси, любых других автомашин, владельцы личных автомобилей.
На основании изложенных фактов была выдвинута версия о том, что преступниками являются люди из Бекабада, Нау, Ленина-бада, Зафарабада, Матчи или Советабада. Эти районы граничат между собой и обслуживаются межрайонными автомобильными базами. Бекабад находится между Науским, Зафарабадским и Мат-чинским районами и через него идут автодороги, связывающие эти районы.
По этой версии в Бекабаде были отработаны следующие воп-росы:
     – во всех автохозяйствах города и района проверили по путе-вым листам, кто из шоферов работал на линии 10 октября;
     – по документам установили, какие автобусы работали в городе в вечернее время после 17 часов, предъявили фотокарточку Сив-цовой каждому водителю и кондуктору этих автобусов;
     – выявлены в Бекабаде и Бекабадском районе лица, ранее су-димые за аналогичные преступления или склонные к их соверше-нию;
     – при проверке автохозяйств выявили шоферов, уволившихся после 10 октября;
     – изучены архивы на предмет обнаружения аналогичных прес-туплений;
     – приняты меры по розыску исчезнувших вещей погибшей, че-рез агентуру, доверенных лиц, путём проверки скупщиков краде-ного, спекулянтов;
     – установили  владельцев личных автомашин и шоферов легко-вых автомобилей служебного пользования, занимавшихся «ле-вым» извозом в целях наживы;
     – обследовали притоны, которые посещают шофёры;
     – снабдили фотографиями Сивцовой агентуру, доверенных лиц, внештатных сотрудников, домкомов, комендантов общежи-тий, дружинников.
Из Душанбе в Бекабад была направлена группа разведчиков, которая несла службу в районе автостанции, откуда предположи-тельно могли увезти Сивцову. Разведчики вели наблюдение за движением автотранспорта днём и вечером. Наблюдение показа-ло,  что в вечернее время после окончания работы рейсовых авто-

42

бусов многие шофёры на грузовых автомашинах подъезжают к автостанции и забирают одиночных пассажиров. Это обстоятель-ство подтвердило версию о том, что Сивцова, опоздав на автобус, могла сесть в попутку.
Примерно в сорока метрах от места обнаружения останков уби-той был найден свёрнутый обрывок газеты «Ташкентская правда» на узбекском языке от 5 октября 1972 года. Судя по форме остав-шихся оттисков на бумаге, газета служила чехлом для ножа. Кроме того, недалеко от места обнаружения газеты удалось найти разби-тые очки Сивцовой и колпачок от автомобильного баллона. А в ста метрах от моста вниз по течению реки был обнаружен туфель, принадлежавший Сивцовой. В связи с этим откачали воду с по-мощью пожарных автомашин из всех ям. В результате под мостом был найден второй туфель покойной. Рядом с местом захороне-ния останков при повторном осмотре обнаружили землю, пропи-танную кровью. Таким образом было установлено точное место смерти Сивцовой.
С помощью оперативных работников и участковых уполномо-ченных Бекабадского городского отдела милиции установили, что в начале 1972 года из мест лишения свободы освободился некий Ширинов Акбар. Работая шофёром, он в 1962 году завёз в безлюд-ное место женщину, убил её и ограбил, за что был приговорён к десяти годам лишения свободы. Проживал Ширинов в Бекабаде. Его взяли в оперативную проверку.
В Ленинабадском КГБ имелась любопытная информация. Пол-года назад в КГБ обратилась жительница Матчинского района с за-явлением о том, что незнакомый шофёр, которого она просила подвезти её попутно домой, завёз её в безлюдное место, в горы, и там изнасиловал. Насильник вёл себя подозрительно, якобы, пе-реговаривался с кем-то по рации. Заподозрив его в принадлеж-ности к иностранной разведке, женщина обратилась в КГБ. Не усмотрев  в  её заявлении  вопроса,  который мог бы интересовать КГБ, её направили к прокурору Матчинского района. Женщину эту нашли.
К этому времени в Бекабадском районе произошло новое ана-логичное преступление. 23 марта 1973 года в городской отдел ми-лиции обратилась другая женщина с заявлением о том, что 21 марта она села в попутную грузовую автомашину, была завезена шофёром в укромное место и изнасилована. 26 марта по подо-зрению в совершении этого преступления был задержан Акбар Ширинов и опознан потерпевшей. Место изнасилования оказалось недалеко от места гибели Сивцовой.
Ширинов, отбывая последний срок,  был стукачом оперчасти. С

43

учётом этого обстоятельства в КПЗ Ленинабадского горотдела ми-лиции, где содержался Ширинов, был осуществлён ввод трёх аген-тов. Ввели сначала неопытного агента с такой легендой. За мелкое хулиганство он отсидел пять суток, но его подозревают в краже барана, потому перевели в КПЗ. Ему поручили познакомиться с Шириновым и выяснить, какое преступление тот совершил. Зара-нее имелось в виду, что Шарипов, сам будучи в своё время стука-чом, заподозрит в этом новичка, что даст возможность ввести других агентов.
На следующий день в КПЗ водворили опытного стукача «Воли-на». Несколько позже подсадили третьего стукача под кличкой «Линёв». Как и предполагалось, едва новичок-стукач начал рас-спрашивать Ширинова, за что он сидит, последний «раскусил» хитрость ментов и закричал, чтобы от него убрали подсадную ут-ку. «Раскрытого» стукача вывели из камеры под предлогом пере-вода его в следственный изолятор. Таким образом, разрабатывае-мый остался с двумя агентами. Оба опытных стукача были введе-ны в камеру «втёмную», то есть они не знали друг друга. У каждого было задание сблизиться с Шириновым.
Первые два дня Ширинов молчал, потом стал рассказывать, о чём его допрашивают и что он показывает. Для создания условий работы стукачам один из них выводился «на допрос», а другой оставался. Видимо, проверяя «Волина», Ширинов подобрал в туа-лете чулок, оставленный женщиной, отбывавшей административ-ное наказание, распустил его, сделал жгут и заявил, что если под него кого-нибудь подсадят, он такого человека задушит. Сообщив об этом на очередной явке, стукач «Линёв» отказался от дальней-шей разработки Ширинова и был выведен из камеры. С «Воли-ным» у Ширинова стали устанавливаться доверительные отноше-ния, и преступник рассказал, что он бы сознался в двух изнасило-ваниях,  о которых  его  допрашивают,  но  не  может этого сделать оттого, что в том месте, где он их изнасиловал, закопана убитая женщина, дескать, тоже придётся признаваться и в этом прес-туплении.
На очередном допросе Ширинов попросил передать семье, чтобы ему принесли передачу, и по предложению следователя написал об этом записку жене. С этой запиской в Бекабад был направлен квалифицированный агент «Саидов». Он познакомился с женой Ширинова и выяснил, что она находится в неприязненных отношениях со старшей сестрой мужа. К тому же, очень сердита на мужа за то, что ждала его 10 лет, а он не исправился и продолжает вести себя по-старому.
Следующую  записку  с  просьбой  принести  передачу Ширинов

44
написал 11 мая старшей сестре. С запиской в Бекабад был направ-лен тот же агент «Саидов». Его тщательно проинструктировали и в целях перепроверки данных «Волина» и «Линёва» поручили передать зятю, что Ширинов очень обижен на него, так как он, зять, советовал ему не скрываться. По ответам зятя стукач сделал вывод, что разговор о том, чтобы скрыться, у Ширинова с зятем действительно имел место. В беседе с агентом зять высказал опасение, что его могут тоже арестовать и что, если его вызовут, он будет говорить правду. Соседка Ширинова агенту сообщила, что сама видела, как Ширинов пытался ударить ножом зятя.
Исследуя останки Сивцовой, эксперт обнаружил в черепе по-койной обломок кончика ножа. Его изъяли и приобщили к делу в качестве вещественного доказательства. Найденный ранее обры-вок газеты «Ташкентская правда» был направлен на экспертизу. Поступило заключение о том, что газета служила чехлом для ножа, который по своему типу является национальным. На основании исследования кончика ножа, оставшегося в черепе убитой, по-вреждений на одежде, костях и черепе, пришли к выводу, что Сив-цова была убита национальным ножом.
Затем установили, что после смерти отца Ширинова его стар-шая сестра Гуля принесла домой два ножа: один садовый, а дру-гой национальный в чехле. Оба ножа находились у них дома. Че-рез несколько месяцев после освобождения Ширинов увидел национальный нож и, узнав, что он принадлежал отцу, забрал его, а чехол оставил. Через пару дней он сказал, что нож им утерян. Время, когда Ширинов взял и якобы потерял нож, совпадает со временем убийства Сивцовой. Чехол от ножа был изъят и направ-лен на экспертизу. Эксперты установили, что нож, находившийся в чехле, и нож, заворачивавшийся в газету «Ташкентская правда», принадлежат к одному типу и что эти ножи являются сходными.
По договорённости прокуратур Таджикской ССР  и Ташкентской области уголовные дела по обвинению Ширинова, которые ве-лись Бекабадской и Ленинабадской прокуратурами, объединены. Преступник предстал перед судом.


У Б И Й Ц А   Т Р Е Т И Й

«Я дождусь тебя, сынок! Единственный мой, любимый! Хочу видеть тебя всегда, каждый день. Вот и теперь спешу на свидание, ты ведь писал, что срок уже подошёл. Так спешу к тебе, горькая кровушка моя, что не успела захватить с собой всё, что ты просил в письме.  Прости.  Я безумно спешу,  а автобус тащится,  как верб-

45

люд. Ах, милый сын! Хоть в мыслях поведаю тебе о своей пере-катной судьбе, ведь до твоего рождения я порядком хлебнула горя...
Взбалмошной была я девчушкой. Если что не по мне, закатыва-ла такие истерики, что каждый норовил мне угодить. Мать моя бы-ла красивой женщиной, любила мужчин. И конечно же, в конце кон-цов у меня появился отчим. Жили мы в двухкомнатной квартире, комнаты были смежными. Когда завёлся отчим, мне было всего девять лет. В этом-то возрасте у меня и возникло некое любопыт-ство к противоположному полу. Часто по ночам прислушивалась к странным звукам, исходившим из комнаты, где спали взрослые. Именно тогда вспыхнул интерес к их ночным делам. Нередко вста-вала с постели, подходила к спальне и прислушивалась, пытаясь понять, что там происходит. Иногда приоткрывала чуточку дверь, но ничего, кроме темноты, не видела. Всё это почему-то будо-ражило меня. Появился странный интерес к строению человечес-кого тела. Всё чаще я вертелась перед зеркалом нагишом. С под-ружками играла «в больницу», заставляя их раздеваться…
Едва мне исполнилось двенадцать, мать умерла от рака груди. И поскольку дедушка с бабушкой были старенькими, меня отдали в интернат. Как и во всех подобных заведениях, здесь была отно-сительная свобода для детей. Оттого дети здесь рано взрослеют. Девчонки узнают, что такое косметика, а мальчишки – кое-что по-хлеще. Курить я начала с 14 лет, и это занятие мне нравилось. В интернате я научилась тому, чего не ведали в этом возрасте «до-машние» дети.
Окончив восьмилетку, переехала к своему дяде в Курган-Тюбе и поступила там в медицинское училище на специальность акушер-ки: женское тело по-прежнему влекло меня. Училась хорошо, с ин-тересом. Тем более, тётя моя была гинекологом в главной боль-нице этого города, и в доме имелось много соответствующих книг.
Довольно рано я стала привлекать внимание парней и мужчин, ибо красотой бог не обидел меня: большие зелёные глаза, тёмные брови и ресницы, маленький рот, точёный носик и пушистая копна светлых, даже светло-русых волос. Фигура тоже приковывала взгляд, но портили чуть-чуть впечатление не вполне совершенные ноги. Однако одежда соответствующего покроя скрывала этот не-достаток. К тому же, у меня был красивый голос, что заинтересо-вало руководителя вокально-инструментального ансамбля горо-да. На одном из конкурсов художественной самодеятельности школ и училищ он меня заметил и тут же пригласил к себе солист-кой. Я согласилась и вскоре выступала вместе со взрослыми на концертах в Курган-Тюбе и Душанбе.

46
Однако недолго длился этот праздник. Срок моей учёбы истёк. Умерла тётя. Дабы не сидеть на шее дядюшки, я перекочевала в Душанбе, где меня ждала квартира, доставшаяся от матери. Рабо-тать устроилась в роддом акушеркой. Как специалист пришлась ко двору. Но жизнь в одиночестве не тешила сердце. У меня появи-лись друзья и подруги. Лишь потом раскусила их: клюнули на мою отдельную квартиру. Гулянки-пьянки покатились одна за другой.
Пришёл день моего девятнадцатилетия. Отмечали его бурно. И когда почти все разошлись, со мной остался новый знакомый, ко-торого привела подруга. В ту ночь я поняла, что ненавижу мужчин. Но страшнее было другое. Этот друг уговорил меня попробовать наркотика. Дал ампулу. Поскольку я была в нетрезвом состоянии, согласилась. Шприц, иглы и прочее у меня всегда были под рукой. Что я почувствовала после укола, трудно понять, но это состояние мне показалось таким сладостным, будто иного счастья в жизни и не бывает…
Наутро я всполошилась: что же произошло? Весь день мета-лась, как угорелая. Стыд и раскаяние раздирали меня. Но вечером снова пришёл друг и вновь принёс ампулы. Я сопротивлялась, но он, хитрец, опять подпоил меня, а уж потом я сдалась. И вновь укол, вновь несколько часов блаженства. Так было каждый день в течение трёх месяцев. Днём муки и сомнения, ночью блаженство. По привычке я ещё продолжала сопротивляться, но однажды мой друг не пришёл. В эту ночь я узнала, что такое «ломка», когда каж-дый мускул сводит судорога, мутнеет сознание, пронизывающая боль корёжит всё тело. Утром, придя на работу, увидела шприц для внутривенного вливания и еле удержалась на ногах. Пятими-нутка прошла, как в тумане. Вспомнила, что тяжёлым роженицам вводят обезболивающие препараты, содержащие наркотик. При-няв смену и получив эти препараты, я вскрыла одну из ампул и сделала себе укол.
Вскоре это стало обычным делом. Однако одного укола в день было уже недостаточно. И меня засекли, заметили исчезновение препаратов. Главврач вызвала к себе и заявила: уходи по собст-венному желанию или познакомлю с милицией. Я выбрала первое.
Устроилась в другую больницу. Оттуда выгнали за аналогич-ное. Подалась в воинскую санчасть – результат тот же. Стала ху-дющей, чёрной, нарушились двигательные функции, расстроилась вся координационная система. За ампулу наркотика готова была на всё. У меня никогда не было любимого мужчины, хотя стукнуло уже двадцать пять. Я поняла, что жизнь проходит стороной, но отказаться от неё, даже покончить с собой не было сил. Тем более, от кого-то зачала.

47
Спасла меня моя двоюродная сестра, которая всего на год младше меня. Как-то, встретив её, поразилась: ровесница мне, а так молодо выглядит! Пошли к ней домой. Увидев мои исколотые вены, она не ужаснулась, не стала корить, как это делают другие, а просто предложила пожить у неё. Взяла отпуск и возилась со мной день и ночь. О чём только мы с ней не говорили. Она разносторон-ний человек, и темы разговоров с ней нескончаемы. Так захваты-вающи и интересны были наши беседы, что забывалось всё: и сволочная жизнь, и наркотики. На примерах других людей она до-казывала мне, чем всё это может кончиться, ненавязчиво давала всевозможные советы. Два месяца я прожила у неё, затем вновь устроилась на работу. Снова в больницу.
Ох, как трудно было сначала! Казалось, сорвусь, не выдержу. Но ведь не зря моя сестричка говорила, что лучший контролёр для человека – он сам. Выдержала. Десять лет боролась с «ломкой», но выжила. К этому времени тебе, мой сынок, было уже десять лет. Прости, сын, что жизнь твоя зачалась в больном, заражённом наркотиком теле. Как медицинский работник, знаю: для новорож-дённых это не проходит бесследно. Ты даже не подозреваешь, насколько я виновата в твоей исковерканной тюрьмами жизни.
А был ты таким милым, красивым мальчуганом. Я радовалась, глядя на тебя. Но безотцовщина, увы, дело не сладкое. Ты не слушался меня, грубил, убегал из дому. Я всё равно ждала тебя, искала. Ты не можешь представить материнского чувства, когда хочется частицу своей плоти, именуемой сыном, укрыть собствен-ным телом от всех невзгод, всех дождей и бурь, когда мать готова умереть, чтобы ты жил…
Школа тебя не привлекала, учёба была костью в горле, и ты ха-живал на уроки лишь для забавы, похулиганить. В четвёртом клас-се уже вовсю курил, потягивал винцо. Это я подглядела сама. Учи-теля жаловались, таскали меня по кабинетам, требовали повлиять,
внушить, что на свете есть не только зло, но и добро. Пыталась, слёзы проливала, однако достучаться до озлобленного сердца не смогла. Теперь понимаю: любому мальчишке нужна отцовская на-правляющая рука, строго и любяще удерживающая от порока. Как ни странно, порок всегда слаще добродетели. Это подтверждает и писание. За что Адам и Ева были изгнаны из рая? За первый чело-веческий порок: потянулись к запретному плоду, отведали его… Грех прародителей повторила я, а мой грех повторяешь ты, сынок. Неужели эта цепочка бесконечна? Когда же Всевышний обретёт дар человеческой речи и повелит: «Всё, господа-товарищи и иные живые твари, отныне и навеки запрещаю на земле Зло, дозволяю лишь Добро. Изыди, сатанинское зло, и-зы-ди!»

48
О-ох, как далеко до сего мига, ох, как далеко! Потому не совла-дала я с тобой, моя кровушка, не достало силёнок. Помню, как от-брыкивалась от людей за твои школьные проделки. Любимым занятием у тебя было полосовать лезвием одежду школьников. Вот уж замучилась выплачивать компенсацию! А тебе один смех: чиркнешь по спине бритвой – и расползается пальто от плеча до поясницы. И вся школа от мала до велика возроптала, заявила: «Вон!» Выгнали тебя. А сердце моё зашлось от боли: как же без учёбы? Ты же добивал только четвёртый класс! Пошла по началь-ству, пристроила тебя в интернат, переименованный позже в спец-школу. Разнюхав, что к чему, поняла: тюрьма тюрьмой. Но что прикажешь делать? Ты щучонком цапал за руку и меня. Проигра-ешь в орлянку медяки, а потом царапаешь душу, требуешь денег, тащишь всё из квартиры. Ежели не давала, бил по спине, а однаж-ды пригрозил ножом. Милый сынок, всё я терпела, всё-всё! Знает кошка, чьё мясо съела! Первое время в интернате ты приутих, а затем закуролесил пуще прежнего. Ждать беды долго не при-шлось, скатилась, голубка, точно с горки. Ты оттяпал лезвием чей-то нос. Дошло до суда, и в 12 лет ты познал зону, пока детскую.
Помню, горький мой, твои первые вести о «запроволочной жи-тухе». Никогда не думала, что воспитательно-трудовая колония для малолеток – сущий ад! Чего стоит одна «прописка»! Тебя истя-зали твои же сверстники не хуже заправских палачей. Били так, что сломали ребро, заставляли прислуживать, мыть за других по-лы, драить сортир. Да разве всё перечислишь!
Боль ты моя, сынок. Катился ты по наклонной без задержки. Вторая судимость прилепилась верблюжьей колючкой уже там, в колонии. Понимаю, ты не смог вынести надругательства, особенно того случая, когда тебя окрестили «крысятником». По твоим сло-вам, «крысятник» ворует у своих же, у осуждённых. Верю, ты не мог опуститься до такого.  Верю,  тебе подсунули  украденное твои
недоброжелатели. И сочувствую, ведь тебя пинали всей казармой, загнали под нары, чем наложили на тебя печать отверженного. Ты отомстил обидчику, сломал ему ногу, ударив железным прутом, изувечил позвоночник.
Металась я птицей в клетке, порывалась тебе помочь, нанимала адвоката, пыталась доказать, что ты не виноват, что ты у меня хо-роший, добрый… Увы! На суде, когда зачитывали приговор, поня-ла: лбом стену не перешибёшь, систему всеобщего давления на человека не сломишь, ведь система не былинка, а столетний дуб, матёро укоренившийся в нашей жизни.
А годы-искринки вспыхивали и гасли. Твои годы, сынок. Твои годы  пребывания за  колючей оградой.  Детскую колонию ты сме-

49

нил на «взросляк». Но жизнь твоя по-прежнему сочилась чудовищ-ным гноем. На свиданках с тобой слышала одни и те же воровские мотивчики:

Звук проверок и шум лагерей
Не забыть ни за что мне на свете.
Изо всех своих лучших друзей
Помню девушку в синем берете.

Трагедия в том, что не было у тебя девушки, боль моя. Не было «синего берета», не было любимой. Ты не знаешь слов «невеста, жена», хотя тебе уже под тридцать. Бульдозер порочной жизни всё раздавил, аж слышно, как похрустывают хрящики, косточки…
Одно время, правда, ты не прочь был поближе сойтись с пре-красной половиной  человечества. С Валей Одинцовой. Помнишь? Это я уговорила её написать в колонию. Жила она с матерью по соседству со мной. Отца у неё не было, погиб или смотался куда, неизвестно. Скромная, тихая девушка, из себя не красавица, но и не дурнушка. Обычное лицо, обычная фигура, обычная одежда. Лишь в улыбке была изюминка. С чем бы сравнить, ну вот, если последождевую унылость природы осветит вдруг золотистый лучик солнышка, выглянувшего из-за тучки. Всё так и засияет, заискрится! Вот такая улыбка. Даже курносый носик её в такой миг до того хорошел, что мне всегда хотелось его потрогать. Работала она ткачихой на текстилькомбинате. Портрет её видела на Доске передовиков, в почёте была и у начальства, и у людей. Откуда знаю? О, господи! Да я вынюхивала, выспрашивала, шныряла не хуже сыщика, лишь бы тебе, болезный мой, сделать приятное. И убедилась, что сможет она вытерпеть, дождаться, переварить твою нелюдимость, растопить ледышку твоего сердца. Вот и подкатилась к ней,  расписала тебя,  твоё одиночество,  мою думку
о твоей семейной жизни, ну, всю-всю тоску по мягкому ломтику че-ловеческой судьбы. И Валюша дрогнула, решилась помочь тебе, а мне – вырвать тебя из паучьей сетки-западни. Ты не поверишь, сынок, но я сидела рядом, когда она царапала тебе первое письмо. Нет, я не навязывалась в цензоры, нет, она сама попросила. Едва стала читать мне это письмо, я умылась слезами, ей-ей ревела рёвой-коровой. Такие жалостливые были слова, таким теплом от них веяло. Валюша даже недоумевала: «Что это вы, Любовь Иван-на, не надо!» И ты ответил, отозвался, потянулся к ней, словно к чистому роднику. Она показывала и твои письма. Радовалась не меньше меня, горевала вместе со мной, говорила: «Добрый сын у вас,  Любовь Иванна,  вон  какие  слова подбирает…»  Так и летело

50
 времечко, так и созревала ваша любовь, точно яблочко. Остава-лось этот плод сорвать, и я надумала взять Валюшу с собой, когда собиралась к тебе на свидание. Тайну моего знакомства с Валю-шей решила пока не раскрывать, сюрпризом хотела осчастливить. И вот мы с узелками нагрянули в колонию, не подозревая, что ты плюнешь в наши души. Округлив глаза, как коза на новые ворота, ты бросил, едва увидел нас: «Вы разве знакомы?» Потом, узнав истину, разгневался, закричал, укоряя меня: «Значит, подстроила! Уговорила, уломала, мне жалости не надо!» И глянув затем на Ва-люшу, рявкнул: «Мымра! Проваливай, тебя никто не звал!»
Это вся твоя любовь, сынуля. Одни слёзы. Одна муть. Впро-чем, и зоновская житуха у тебя не дюже клеилась. Рассказывал на-чальник отряда, что ты в какой-то момент заимел желание добить-ся гуманного акта, ну, чтобы тебя выпустили на волю до срока. Надо было «пахать» по-честному. И ты упёрся «рогом», выполнял и перевыполнял норму выработки, ходил на политзанятия, взялся за школьные тетради, отсидел за партой половину пятого класса, воздерживался от нарушений режима, даже натянул повязку члена секции профилактики правонарушений. К сожалению, поймать зо-лотую рыбку не удалось. Сорвалась, ушла рыбка, то есть гуман-ный акт, вильнув хвостом. Причина? Не хватило духу выдюжить давление «отрицаловки», всяких там блатных и приблатнённых. Известно, что блатяги в зоне не работают, но по отчётности всегда в передовых. За них «пашут» другие зеки, которых называют у вас «мужиками». Шустряки зоны заметили, что ты переметнулся в дру-гой лагерь, и запрягли тебя, приказали записывать трудодни на мистера икс. Ты возроптал, и тогда велено было паханом зоны те-бя «опустить», как пояснил начальник отряда, переспать с тобой, как с женщиной. Конечно же, ты не мог этого допустить. Ты гордый – весь в отца-беглеца! И новое преступление свалилось на тебя не то что манной небесной,  но  и не снегом среди лета.  Ты чуял,  что
оно надвигается, как гроза. Над тобой уже витали чёрные тучи. Гром грянул в одно из воскресений, когда попытались привести приговор в исполнение. В уютном местечке, куда тебя затащили, ты пырнул ножом шустряка, другой смылся. Состоялся суд, и тебе накинули несколько лет. Этим и закончилась твоя «мужицкая» эпо-пея. Снова ты стал блатным, но ещё более зубастым.
Боль, жаль, слезинка ты моя! Каким бы ты ни был, лечу к тебе на свидание, как лебёдушка к птенцу. Несу любовь свою беспре-дельную, великую. Для людей ты нелюдь, и они не выпускают тебя на волю с двенадцати лет, а для меня ты был и есть лебедё-нок, моя плоть, моя кровь, моё горе, моё счастье…»


51

* * *
ЧП в колонии: осуждённый Лозовой Николай Семёнович, ранее четырежды судимый, образование четыре класса, кличка Щерба-тый, в комнате длительных свиданий задушил свою мать.
Как объяснил сам Лозовой, сделал он это непреднамеренно. Ссора началась сразу по прибытии матери. Она стала упрекать сына, корить последней судимостью. Кроме того, мать не привез-ла фото, которое он просил. Примерно в шесть утра, когда мать спала, Лозовой начал душить её, прижав голову к своей груди. Опустив обмякшее тело на пол, взял полотенце, обхватил им шею матери и тянул за концы. Потом сходил в туалет, вернулся, про-должил… Когда всё было кончено, заварил чай, выпил и пошёл смотреть телевизор.
Известный итальянец Ломброзо вывел такой типаж убийцы: низкий лоб, оттопыренные уши, плоский затылок… Ничего подоб-ного у Лозового не было. Правильные черты лица, нормальные уши, высокий лоб. При обследовании врачом через два часа после убийства внешне был спокоен, зафиксировано нормальное давле-ние…


П А У К

Чёрная «Волга» плавно подкатила к колонии. Серый рассвет уже продрал глаза, а зеки ещё давали храпака, дожимали послед-ние минуты перед подъёмом. Дверцы кабины открылись, и из ма-шины выбрался, покрякивая, невысокий человек в зелёной форме с погонами подполковника. Круглая, как тыква, голова, стриженная под «ёжика», была обнажена. Выпирающие скулы, глубоко поса-женные глазки, острый нос,  вислые усы, пухлый зоб,  раскраблен-
ные руки – всё в его облике выдавало нечто хищное, паучье. На вид ему не более сорока пяти. Перевёрнутая фуражка покоилась в руке. Юрким взглядом окинул вышку часового, железные ворота, высокую бетонную стену, отороченную сверху проволокой-колюч-кой. Остался доволен. Оседлав фуражкой своего «ёжика», повер-нулся к шофёру, повелительно пробурчал:
     – Мотай на базар, запасись гостинцами, через пару часов навестим в госпитале начальника колонии.
     – Вы же вчера сказали, что его должны выписать.
     – Болезнь обострилась. С вечера узнал.
     – Майлаш, ака5.
Машина дала задний ход,  а подполковник направился ко входу.
Протянул руку к электрической кнопке, черневшей в стене, нажал. Клацнула внутренняя щеколда, и железная дверь-махина чуть-чуть отслоилась. Взялся за грубо припаянную арматурную ручку, рас-пахнул дверь, вошёл и захлопнул её за собой. Справа, за решёткой из прутьев, отделявшей вход в колонию от «шлюза» для автома-шин, рванулась цепная овчарка, залаяла и тут же успокоилась, увидев знакомую зелёную формянку. Вторая дверь щёлкнула мяг-че первой и впустила в решётчатый «отстойник». Здесь проверяют у входящих документы. Подполковник кивнул часовому, стоявше-му слева за окном, забранном прутьями, и шагнул к третьей двери. Она молчала, не подавала признаков жизни. Мгновенно разъярил-ся, гаркнул часовому:
     – Ишак вонючий, открывай! Не видишь, кто идёт?
Молоденький часовой спокойно стоял за окном.
     – Ваш пропуск.
     – Ты новичок или прикидываешься? – рычал подполковник.
     – В этой колонии  впервые. Но устав есть устав. Ваш пропуск.
     – Если новичок, молодец! – осадил свой гонор подполковник и протянул в форточку удостоверение.
Часовой раскрыл документ, прочёл:«Хикматзаде Наим Хикмато-вич. Заместитель начальника колонии». Вернул, буднично сказал:
     – Извините. Прошу! – и нажал кнопку.
Хикматзаде миновал две двери и оказался в административной зоне. Перед окнами кабинета начальника колонии красовался изящный фонтанчик с «выпрыгнувшим» бутафорским дельфином. Слева простирался обширный плац, заполненный упакованными в деревянные ящики пылеотсасывающими агрегатами, готовыми к отправке. За ними виднелись железные ворота и калитка в произ-водственную и жилую зоны. Кабинет Хикматзаде располагался с правой стороны, рядом с кабинетом замполита Турсунова.
Подъём – больное место в зековском распорядке дня. Его затя-гивают, чем создают беспорядок, хаос блатяги, шустряки, автори-теты зоны. К активистам же, мужикам и хозобслуге претензий у администрации нет, те вскакивают по первому сигналу.
Дежурный помощник начальника колонии майор Ёрмамадов до-ложил обстановку за ночь. Замнач пожал ему руку, спросил:
     – Что Зайцев, не шебуршит?
     – Мышкой забавляется!
     – После завтрака выпустишь его.
     – Ему ещё два дня.
     – Довольно с него. Жалобу мне подал, просится на приём. По-становление на него пришлю.
     – Майлаш.

53

     – Как ночная смена?
     – Без простоев. План есть.
     – Вижу, весь двор затарили.
В жилой зоне уже покрикивали прапорщики войскового наряда, начальники отрядов, выгоняя зеков из помещений. Хикматзаде, заложив руки за спину, продефилировал вдоль бараков, по-хозяй-ски побурчал на отрядных, чтобы пошевеливались.
     – Салом алейкум, гражданин начальник!
Замнач обернулся. Перед ним стоял с полотенцем на плече осуждённый Акбар Ширинов. Его помятое после сна лицо кривила угодливая ухмылка.
     – А-а, ты, – Хикматзаде ощерил правую половину жёлтых от ку-рева зубов. Зеки привыкли к его «урезанной» улыбке. – Салом! Хвалю, крепко прочистили мозги Зайцу.
     – Покалечился, мастырку сделал? – встревожился зек.
     – Ничего страшного. Так, телегу на вас накатал.
     – Старались…
     – После завтрака – ко мне все трое. Передай Лозовому и Нодия.
     – Передам, гражданин начальник.
Кабинет Хикматзаде был уютным гнёздышком. Двухтумбовый стол со столешницей, покрытой лаком, и кресло с подлокотниками у правой от входа стены представляли собой тот полководческий «холм», с которого их хозяин взирал на «поле сражения». Пристав-ной стол служил ножкой буквы «Т». Слева от полководческого сто-ла – большой сейф и урна для мусора, справа – тумбочка с графи-ном, чайником и пиалками. Продольную стену, что напротив вхо-да, подпирал двустворчатый платяной шкаф. Почти всю противо-положную от столов стену занимало огромное окно, забранное узорчатой  решёткой  и украшенное снизу цветами на подоконнике, а сверху – шторами солнечного цвета. Мягкие стулья лепились у стен и приставного стола.
Хикматзаде ступил в кабинет, фуражку и китель поместил в шкафу, а сам прошёл к столу и уселся в кресле, откинувшись на спинку. Его узкий лоб донимали шкурные мысли. Начальник коло-нии болен, собирается на пенсию. Хорошо бы втиснуться в его кабинет. Перед окном фонтан, дельфин… Но для этого нужно не шмякнуться мордой в грязь сейчас, когда он, Хикматзаде, на доку-ментах ставит перед своей фамилией милые глазу слова «И.О. на-чальника колонии». А что значит – не шмякнуться в грязь? Во-пер-вых, план. Он есть, притом, с горкой, как говорится, с присыпкой. Во-вторых, не допустить ЧП и кляуз на имя прокурора. Тут-то и ще-кочут проблемы. Одна из них – Зайцев, этот настырный чисто-плюй. Ишь ты, законность и справедливость ему подай! Да ещё на

54
блюдечке. Ха, на блюдечке! Где ты видел её, законность и спра-ведливость? На заводе, в вузе, в райкоме партии, в ЦК? Или среди уголовников? Не смеши, Зайцев! В наше время гений тот, кто уме-ло использует свои способности и объективные обстоятельства в достижении поставленной цели. Цель моя обозначена чётко. Объ-ективные обстоятельства налицо. О своих способностях, Зайцев, позволь позаботиться мне самому. Так и знай, больше не дам тебе пикнуть! Довольно класть мне в карман дерьмо. Эта статья в газе-те, паршивец, облаяла меня с ног до головы. Не прощу тебе этого, не прощу! А с редактором разберутся! В управлении исправитель-но-трудовых учреждений уже все стоят на ушах. Замминистра про-драл задницы и начальнику управления, и его заместителю по по-литико-воспитательной работе. Какой ты наивный, Зайцев! Дума-ешь, пресс-хаты существуют только в зонах? Дурак! Пресс-хата – вся страна, шестая часть суши планеты! Понимаешь? Вся страна! А для таких, как ты, есть одна справедливость, заключённая в мудрых словах незабвенного товарища Сталина: «Нет человека – нет проблемы».
Хикматзаде взял трубку внутреннего телефона и приказал:
     – Осуждённых Нодия, Ширинова и Лозового ко мне!
     – Есть! – ответил дежурный помощник начальника колонии.
Спустя десять минут явились Нодия и Ширинов.
     – Поближе! – Замнач кивнул на приставной стол, и зеки рассе-лись. – Подождём Лозового.
     – Гражданин начальник, вы сказали, что Зайцев накатал на нас телегу. На чьё имя, прокурора? – спросил Ширинов.
     – Не спеши, о Зайцеве потом! – одёрнул подполковник.
     – О, кстати, о зайцах! – шутливо воскликнул Нодия, пытаясь развеять хмурое настроение Паука.
     – Анекдот, что ли? – осведомился сухо Хикматзаде.
     – Нет, забавные случаи…
     – Ну-ну, валяй.
     – Как вы считаете, кому служит заяц: богу или сатане?
     – А вякнул – не анекдот! – вставил Ширинов.
Нодия, не обратив внимания на реплику, сообщил, что Пушкин в своих воспоминаниях описывает такой эпизод. 14 декабря 1825 года в России должно было произойти восстание декабристов. Друг поэта Пущин пригласил на эту «пирушку» и его, Пушкина. Тот мигом собрался и помчался на Сенатскую площадь. Неожиданно дорогу перебежал заяц. Кучер Пушкина был суеверным, потому решил, что поездка на площадь – козни дьявола. И убедил поэта вернуться. Как ни странно, но это уберегло его, Пушкина, от висе-лицы, а в лучшем случае – от ссылки в Сибирь.

55
Хикматзаде, заинтересованный весёлой болтовнёй зека, резю-мировал, что это случайность. Нодия согласился, мол, возможно. Но вот аналогичная «случайность», довольно хорошо известная историкам. Когда Наполеон приближался к границам России, у пе-реправы через реку Неман под ногами его коня скользнул заяц. Конь испугался и вздёрнулся на дыбки. Наполеон полетел куба-рем. И потом историк Наполеона зафиксировал такие его слова: «Тот, кто освободил бы меня от этой войны, оказал бы мне боль-шую услугу».
     Хозяин кабинета проговорил с «урезанной» улыбкой:
     – Если судить, на чьей стороне в этих случаях заяц, то она, мне кажется, одна…
     – Какая? – Нодия прищурил один глаз.
     – Разумеется, не сатанинская, ведь заяц предупреждал людей об опасности.
Нодия согласно кивнул, дескать, это допустимо. А вот чью сто-рону занял косой в третьем случае? У писателя Проспера Мериме есть новелла «Кармен». В ней забавна смерть красавицы. Спаса-ясь от преследователей, она вместе с контрабандистом, безумно в неё влюблённым, забирается в горы. И здесь, как и в случае с На-полеоном, под копыта лошади бросается длинноухий. Кармен вос-клицает: «Это судьба!» И что вы думаете? Влюблённый убивает любимую…
     – Причина? – недоумённо пожал плечами Хикматзаде.
     – Девушка отказалась от его любви.
     – При чём же заяц?
     – Трудно сказать, но тут смущает нечто от злого рока…
     – К чему эти байки? – снова подал голос Ширинов.
     – Непонятно,  кому  служит,  –  хохотнул Нодия,  –  наш Заяц, то бишь зек Зайцев. Богу или сатане? Сам убийца, а тут, в зоне, ищет справедливость…
Все трое довольно осклабились, а Ширинов с поползновением на глубокомыслие и остроту медленно вывел:
     – Спросим его на очередном визите в пресс-хату…
В кабинет постучали. Подполковник произнёс «да», и дверь от-ворилась. Это был Лозовой.
     – Ждать заставляете, господин! – с подначкой, но без угрозы молвил замнач.
     – Тут такое дело, – зек принялся многословно оправдываться.
     – Довольно! – прервал его Паук и жестом пригласил к столу. Лозовой сел. – Ближе к делу. Ваша тройка мне нравится. Проверку прошли успешно.


56
     – Какую проверку? – удивился Нодия-Жила. – Вы просили нас вправить мозги…
     – Верно, вправить. И вы оправдали мои надежды. Тут дело вот в чём. Надеюсь, назначение камеры №20 вам известно. Не так ли?
     – Пресс-хата. Каждая собака знает, – за всех ответил Жила.
     – Да, пресс-хата. Так вот я подбираю сейчас новый штат. Сами знаете, что Бульдог уже «стучит кандалами» по этапу, а его под-ручный… как его, забыл кликуху…
     – Тихий дьявол! – подсказал Ширинов-Жлоб.
     – Во-во, Тихий дьявол. Тот ушёл по звонку. Третьего из их ком-пании, Кривого, списал я сам – ни рыба, ни мясо. Вот и устроил вам проверочку… Теперь всё ясно?
     – Чего ж не понять, – хмуро объявил Лозовой-Щербатый.
     – Гражданин начальник, а почему мы? Есть более достойные! – вставил Жлоб.
     – Скромность украшает… Однако не прибедняйтесь! – реши-тельно заявил Паук. – Личное дело каждого из вас я выучил назу-бок. К тому же, приглядываюсь не один день…
     – А чё, дело клёвое! – потирая руки, весело зыркнул на сообщ-ников Жила. – Нам не привыкать!
     – Беспределом пахнет, – возразил Жлоб.
     – Да, пресс-хата – это беспредел! – поддержал Щербатый.
     – Га, с кем я связался, с детским садом или уркачами? – резанул Паук. – Не мне вам объяснять, что тюрьма не кондитерская фабри-ка.
     – Гражданин начальник, – Жила решил внести ясность, – понят-но, что мы здесь не пряники перебираем. Но кореша правы, риск всё же…
     – Иго-га-га! – заржал Паук, поняв, к чему клонят зеки. – Узнаю ис-тинных уркаганов! Подогрев6 нужен!
Зеки дружно закивали, дескать, без смазки и колёса скрипят… Однако вы торгуетесь почище цыгана! Влезте в нашу шкуру, граж-данин начальник… Бр-р, в вашу шкуру, ещё чего! На ваших руках преступления… Не будем уточнять, на чьих они руках.
Жила взял инициативу переговоров на себя, заявил, мол, их, преступлений, не меньше и на ваших… Как ты смеешь? – окры-сился Паук. Голосовые связки пригодятся, неча их рвать, – твёрдо произнёс Жила. Лады, чего там, – вильнул «хвостом» и убавил тон Паук, – я ведь, как и вы, тоже фактически сижу… Сутками в зоне верчусь!
Зеки понятливо кивали, но побуркивали двусмысленно, дес-кать, оно верно, но отчасти. Что значит отчасти? Его, гражданина начальника, держит в зоне другое. Что же? Жирный кусок и необъ-ятная власть, как  у бога!
Паук смирился с тем, что с ним говорят на равных, понимал: на крючке не зеки у него, а он у зеков, он их нанимает, а не они его. И всё же не удержался от вопроса:
     – Чем моя власть необъятна?
     – Тем, что сами решаете: казнить или миловать.
     – Надо мной прокурор! И тебе, Жила, это известно! – Паук впер-вые употребил кличку Нодия, тем самым окончательно опустив-шись до зековского уровня.
     – Ворон ворону глаз не выклюет!
Паук недовольно хмыкнул, затем, криво усмехнувшись, похва-лил зека, мол, высшее образование у него, Жилы, не фикция. Зу-баст, понимает политику, как говорится, партии и правительства. Жила проглотил подначку, но в долгу не остался, подкинув изби-тую фразу, что бытие определяет…
Паук задумался. На сердце лежал камень: неужели Жиле извест-но об убитом милиционере? Неужели уголовник знает, что он, под-полковник Хикматзаде, убийца? Почему Жила выдал: «Их не мень-ше и на ваших»? И Паук проговорил:
     – Оставь заумь, лучше признайся, что ты хотел сказать словами «Их не меньше и на ваших».
     – Чего «их»? – не понял Жила.
     – Преступлений.
     – Ах, это… Ничего особенного, – охотно ответил зек, скривив губы в усмешке, – так, общие соображения…
     – Не крутись, как червяк на крючке, – помрачнел Паук, – выкла-дывай «общие соображения»!
Жила помялся, размышляя, говорить правду или нет, затем ре-шительно приподнял голову и сообщил, что он имел в виду пресс-хату. Этак затыкать человеку рот – обычная уголовщина, разумеет-
ся, на их, зеков, взгляд. Жила обвёл взглядом «корешей», те кивну-ли. Но его, Паука, они понимают, он – верный страж партократии, он не допустит, чтобы паршивый зек требовал социальной спра-ведливости, законности и прочей чепухи. Оплошает, – погоны сде-рут, вышвырнут вон. Закон один: в волчьей стае вой по-волчьи.
Паук по-бычьи мотнул головой, сделал покаянно-усмешливое лицо и признал, дескать, суровый реализм в его, Жилы, филосо-фии. Но узнай об этом КГБ, он загремит на Соловки. Замнач по-молчал, довольный тирадой зека: у того, оказывается, нет ничего конкретного, так, одна болтовня. И он уверенно продолжил, мол, пусть Жила спит спокойно, магнитофончик не включён, разговор конфиденциальный, не более того.

58
     – А теперь о подогреве, – холодно произнёс Паук. – Чего хоти-те?
     – Анаша, чай!
     – Водяра!
     – Колёса7.
     – Принято. Всё получите.
     – Когда?
     – Вечером.
     – Куда явиться?
     – Оперативник Каюмов вас найдёт. Сам выберет место и время.
Зеки ушли, а Паук углубился в кресло, задумался. Не давала по-коя фраза: «Их не меньше и на ваших». Да, он убийца, на его руках кровь молодого сотрудника милиции, но об этом не знает никто. Картины преступления замелькали перед ним, словно кадры кино-хроники.
…Притон наркоманов. Молодой человек набирает в шприц мор-фия и делает укол своей партнёрше, совсем юной девчушке, раз-валившейся на топчане. На втором плане другие наркоманы с от-решёнными лицами. Девушку, только что «севшую на иглу», вдруг начинает корёжить, она хватается за горло, выкатывает глаза, на губах появляется пена. Наркоманка умирает. Крупным планом рука умирающей, судороги, скрюченные пальцы. На одном из пальцев виден золотой перстень с русалкой. Крупным планом перстень. Затем чьи-то руки «входят» в кадр и снимают золотую вещицу.
Кладбище. Озабоченный человек беседует с могильщиками, просит их скорее вырыть могилу. Нет, эта могила предназначена не для наркоманки: просто умер другой человек, умер своей смер-тью, жизнь ведь идёт своим чередом: кто-то рождается, кто-то умирает. Могильщики требуют «деньги на бочку». «Сколько?» «Пятьдесят рябчиков» «Вы с ума сошли?» «В таком случае ройте могилу сами, сэр». И заказчик соглашается, отдаёт деньги. Акку-ратно пересчитав их, рабочие усаживаются на траву. Заказчик по-торапливает: «Любезные, нельзя ли поживей?» «На тощий-то же-лудок?» «Гм, выходит, я обязан вас ещё и накормить?» «Видит ал-лах, он новичок!» «Как это – новичок?» «Погребение делаете впер-вые». «А-а, ну ладно, я мигом!» Вскоре заказчик приносит плов в целлофановом кульке, зелень. Могильщики чревоугодничают. По-является бригадир могильщиков – Алибек. Что-то говорит рабо-чим, и те приступают к делу.
Улица. Шагает молодой лейтенант милиции Мирзо Алиев. На-правляется в райком партии стать на партийный учёт. Совсем не-давно, после окончания Высшей школы МВД СССР, он прибыл в родной город Душанбе. Кандидат партии. Приняли за отличную учёбу. После обычных формальностей в секторе учёта с ним бесе-дует секретарь райкома Халимов, который напоминает о сложнос-тях милицейской службы, соблюдении социалистической закон-ности, уважительном отношении к гражданам.
Райотдел милиции. В ленинской комнате сотрудники. Подводят-ся итоги служебной деятельности. Начальник райотдела подпол-ковник Муминов критикует службы, сотрудников за бюрократизм и волокиту в разрешении жалоб трудящихся, медленное обновление форм и методов раскрытия преступлений. После официальной части Муминов произносит: «А теперь позвольте выполнить при-ятную миссию. Начальник отделения уголовного розыска майор милиции Хикматзаде награждён знаком «За отличную службу в МВД»! Звучат аплодисменты. Он, Хикматзаде, подходит к трибуне, получает награду, поворачивается лицом к залу и произносит: «Служу Советскому Союзу!» Новичок Мирзо Алиев, сидящий в за-ле, толкает локтем соседа и с гордостью сообщает: «Мой настав-ник». И слышит в ответ: «Тебе повезло». Хикматзаде направляется на своё место, но Муминов задерживает его и, когда тот возвраща-ется, называет имя новичка. Мирзо Алиев встаёт. Муминов сооб-щает, что райотдел пополнился новым сотрудником, выпускником милицейской школы, что он закреплён приказом за опытным опе-ративником Хикматзаде. Собрание закончено. Хикматзаде спешит в свой кабинет, подходит к телефону и звонит любовнице Зебо. Напоминает ей о завтрашнем торжестве, своих именинах, пригла-шает её к себе вместе с мужем. Выйдя из кабинета, Хикматзаде замечает своего подопечного Мирзо Алиева. Вальяжно подходит к нему, водружает руку на плечо и, кивнув на выход, спрашивает: «Идёшь?» Тот отвечает: «Пора».
Улица. Вышагивая с молодым коллегой в обнимку, Хикматзаде покровительственно изрекает:  «Ничего, освоишься.  А пока запом-
ни первую заповедь: милицейское дело пыльное, в белых перчат-ках, какие выдают для парадов, его не делают!» Далее Хикматзаде сообщает, что сегодня у него тренировка по борьбе самбо. Если он, новичок, желает взглянуть на своего наставника в спортивной форме, может пойти на стадион. Мирзо соглашается. Они продол-жают путь. Хикматзаде насвистывает по-соловьиному так забавно, что Мирзо невольно спрашивает: «Где это вы так выучились? На-стоящий соловей!» Хикматзаде охотно отвечает, что у него это с детства, что он любит певчих птиц.
Спортивный зал, ковёр. Хикматзаде показывает какой-то приём, затем приглашает новичка побороться. Они сходятся. Побеждает наставник. Мирзо «заводится» и снова принимает стойку, тем са-

60
мым приглашая партнёра продолжить. Майор самодовольно всту-пает в схватку. На этот раз победа за новичком. Побеждённый мен-торским тоном резюмирует: «А ты ничего, жилистый».
Снова кладбище. Похороны. Сцена дележа денег могильщика-ми. Алибек забирает себе львиную долю. Один из участников по-хорон случайно обнаруживает в кустах труп девушки-наркоманки. Кричит. Стекается толпа. Все видят, что труп просто выброшен. Звонят в милицию. Прибывает оперативная группа во главе со следователем прокуратуры. У мёртвой обнаруживают записку: «Жить не хочу. Ненавижу весь мир. В моей смерти никто не пови-нен. Наргис Алимова.» Труп увозят.
Квартира Хикматзаде. Гремит застолье. Здесь жена Хикматзаде – миловидная брюнетка с красивым именем Зуля, её отец – секре-тарь райкома партии Халимов, сын Халимова – студент Муродбой, подруга Зули – очаровательная заведующая ювелирным магази-ном Зебо, супруг Зебо – бригадир могильщиков Алибек, оперупол-номоченный уголовного розыска Мирзо Алиев и другие гости. Зе-бо торжественно вручает Хикматзаде дорогой подарок – перстень с русалкой. Секретарь райкома шокирован, испуган, брови его пол-зут вверх. Дело в том, что этим перстнем в своё время владел сам секретарь. Озадачен и Муродбой, сын Халимова. Он знает, что пос-ледней хозяйкой перстня была покойная Наргис. Отец таращится на сына, тот отводит глаза. А торжество продолжается. Хикмат-заде выходит на лестничную площадку покурить. Видит женщину-уборщицу с веником и ведром. Мадина – мать наркоманки Наргис, труп которой найден на кладбище. Мадина знает, что Хикматзаде работник милиции. Она подходит к нему с печалью в глазах и про-сит, умоляет найти убийцу её дочери. В сильном возбуждении она произносит: «Сама доберусь до этого шалмана. Это они, грязные наркоманы, отравили дочь!» Появляется Мирзо и слышит слова женщины.  Тем временем Алибек,  уединившись со своей супругой
Зебо, шипит на неё: «Нахимичила! Я ведь спрятал перстень в шка-тулке не случайно. Это же перстень Наргис!» Зебо спокойно отве-чает: «Заткнись. Знаю, что делаю. Теперь Халимов в моих руках!» Веселье не умолкает. Хикматзаде и его любовница Зебо в укром-ном уголке. Она страстно целует именинника. Мирзо и Алибек по-рознь становятся случайными свидетелями этой сцены. Торжест-во наконец заканчивается. Гости расходятся.
Кабинет следователя. Здесь сам следователь, Хикматзаде и его ученик Мирзо. Читают заключение судебно-медицинской эксперти-зы. Наргис отравлена. Обсуждают дело. Мирзо вспоминает слова матери погибшей: «Сама доберусь до этого шалмана». Мирзо по-лучает  задание следователя изучить картотеку наркоманов,  пого-

61

ворить с Мадиной. Хикматзаде намерен заняться кладбищем, где обнаружен труп Наргис.
Квартира секретаря райкома Халимова. Отец беседует с сыном. Муродбой признаётся, что это он убил девушку по приказу Алибе-ка. Сам Алибек содержит притон для наркоманов. Гнездится он на кладбище, в заброшенной сторожке. Кайфуют там по ночам. Сту-дентку педучилища Наргис соблазнил Алибек, приучил её к нарко-тикам и сделал своей наложницей. Наргис водила автомобиль родного дяди. Этот автомобиль был использован в краже нарко-тиков из городской аптеки. Кражу организовал Алибек. После од-ной из ссор с Алибеком Наргис пригрозила, что «заложит» его. И тогда Алибек решил покончить с ней. Приказал Муродбою-нарко-ману, который колол Наргис, впрыснуть ей смертельную дозу. По-том заставил Муродбоя написать посмертную записку и положить её в карман покойницы. Труп намеревались вывезти куда-нибудь подальше, но помешала случайность, и его бросили на кладбище. После такого признания Муродбой покидает отца. Тот остаётся один, хватается за голову, вспоминает историю своего знакомства с Зебо. Год назад против Зебо было возбуждено дело за махина-ции с драгоценностями магазина, которым она заведует. Преступ-ница стала искать подходы к следователю. Через подругу Зулю, с которой училась когда-то в торговом техникуме, познакомилась с её мужем, начальником уголовного розыска Хикматзаде, и стала его любовницей. Хикматзаде сделал попытку повлиять на следо-вателя, но безуспешно. Тогда Хикматзаде посоветовал Зебо свес-ти знакомство с его тестем, секретарём райкома партии Халимо-вым, чтобы тот надавил на следователя. С помощью Зули хитрая Зебо вручила партийному боссу принадлежавший ей золотой пер-стень с русалкой. Знакомство состоялось. Халимов воспылал лю-бовью к красивой Зебо и пригласил её к себе на дачу. Хикматзаде воспротивился,  не  захотел  делиться  с тестем любовницей. Зебо надумала подбросить Халимову смазливую наркоманку из прито-на Алибека. И Наргис под благовидным предлогом доставили на дачу. Хикматзаде и Зебо смотались. Подвыпивший Халимов при-нялся соблазнять Наргис, но девушка сдалась лишь после того, как тот подарил ей золотой перстень. Дело на Зебо прикрыли.
Зебо и Алибек в своей квартире. У них скандал. Алибек требует возврата перстня – это его собственность. Муж не знал прошлого жены, не знал, что перстень принадлежал ей, что она сама пустила его по кругу. И тогда Зебо раскрывает перед ним карты, рассказы-вает историю, связанную с перстнем, надеясь вызвать у мужа от-вращение к себе. Расчёт её прост. Едва Алибек увидит в ней прос-то  сообщницу  по  бизнесу,  с ним  легче  будет договориться и ку-

62
пить перстень задним числом. Перстень-то уже подарен! Алибек внимательно слушает жену. Итак, в молодые годы Зебо была про-ституткой-путаной. «Работала» только с иностранцами. Вместе с подругой по кличке Лаура выезжала на летний сезон то в Одессу, то в Туапсе, словом, на Чёрное море. Знакомилась с моряками. Од-нажды на пальце одного из своих клиентов Зебо увидела необыч-ный перстень. На нём была высечена богиня любви Афродита. Зебо решила завладеть перстнем во что бы то ни стало. Потребо-вала его в качестве платы за её птичью любовь. Моряк возразил. И тогда Зебо с помощью хитрости похитила золотую вещицу и скрылась. Вернувшись в Душанбе, она покончила с проституцией и за приличную взятку обрела место заведующей ювелирным ма-газином. Завышала цены на товар, не брезговала ничем, за что и угодила в поле зрения милиции. Для создания видимости благо-честивой семьянинки оформила брак с ним, Алибеком, спасшим её однажды от нападения бандитов. Потом узнала, что сцена её спасения была тонко разыграна. Алибек намеревался войти к ней в доверие, чтобы похитить драгоценности. В своей исповеди Зебо особенно напирала на то, что сам Алибек махровый преступник-рецидивист. Промышлял торговлей наркотиками, имел высшее образование, но работал бригадиром могильщиков. Зебо сообщи-ла муженьку, что поначалу, как только узнала, как он её спас, воз-намерилась порвать с ним, но потом оставила всё, как есть. Ему, Алибеку, известно, что ещё тогда она договорилась с ним вести независимый друг от друга образ жизни. Однако Алибек полюбил свою жену и стал её ревновать. Выслушав исповедь, Алибек помрачнел, но затем вдруг расхохотался. Он раскусил Зебо, понял её намерение. Сказал, что с этой минуты они только компаньоны, потому согласен продать перстень за кругленькую сумму. Зебо не торговалась.
Здание университета.  Аудитория. Идёт лекция. Муродбой сидит
за партой, подперев кулаками скулы. Он погружён в свои думы. Вспоминает эпизод, связанный с перстнем. Однажды он выманил его у Наргис за несколько доз наркотика. С ним заявился домой. Отец, увидев знакомую вещицу, растерялся до того, что засуетил-ся, покраснел. Но взяв себя в руки, поинтересовался, откуда пер-стень. «Да так, дали поносить», – уклончиво ответил сын. «Кто дал?» «А почему ты допрашиваешь?» И после путаных объясне-ний Халимов-старший «перевернул пластинку». Муродбой не стал допытываться, поскольку не знал, что Наргис была наложницей отца. А Наргис, ещё тогда расплатившись с Муродбоем за нарко-тик, вернула себе перстень.
Рынок  «Баракат».  Лейтенант  Мирзо  Алиев шагает по тротуару.

63
Взгляд его падает на кошелёк, выпавший из кармана какой-то жен-щины. Поднимает кошелёк, догоняет хозяйку и возвращает поте-рянное. Та смущённо благодарит, расшаркивается. Они расходят-ся. Мирзо продолжает свой путь. Он ищет дом Мадины, матери по-койной Наргис. Вот и нужный адрес. Входит в квартиру. Беседует с женщиной. Та сообщает, что словом «шалман» Наргис называла притон наркоманов, где сама бывала. Как-то Наргис обмолвилась о кладбище. Может, этот шалман там и находится? А ещё Наргис упоминала аптеку МВД, человека по имени Джон. Ей, Мадине, ка-жется, что имя Джон чья-то кличка. Судя по рассказам дочери, жен-щина убеждена, что носит эту кличку сынок какого-то большого начальника. Мирзо просит хозяйку найти тетрадь или любое пись-мо Наргис, чтобы иметь образец её почерка. Мадина что-то нахо-дит, отдаёт.
Квартира Алибека. Озлобившись на Зебо, что та стала любов-ницей «легавого», что порвала с ним, её законным мужем, интим-ные отношения, Алибек предаёт её, заставляет наркомана Мурод-боя написать записку в милицию о том, что Зебо обокрала ино-странного моряка в Туапсе, похитила у него перстень с русалкой. Не забыл Алибек упомянуть и о том, что теперь этот перстень на-ходится у майора Хикматзаде.
МВД, картотека наркоманов. Мирзо рассматривает фотографии Наргис, Муродбоя, Алибека, других наркоманов. Делает себе по-метки. Затем направляется к экспертам. Почерковедческая экспер-тиза. Установлено: записка покойной написана не ею самой, а кем-то другим. Второе. Письмо в милицию и записка Наргис идентич-ны по почерку.
Кабинет следователя. Тут уже Хикматзаде. Входит Мирзо. Сове-щаются, обговаривают дальнейший план раскрытия преступле-ния. Затем следователь, едва сотрудники уголовного розыска воз-намерились уходить,  просит  Хикматзаде задержаться на минутку. Мирзо выходит. Следователь сообщает Хикматзаде вторую часть доноса в милицию – о перстне. Хикматзаде, нисколько не смутив-шись, признаётся, что перстень действительно находится у него. Что тут плохого? Это же подарок! А кто владел им прежде, его не касается. Следователь возражает: касается! Касается в той части, что связана с чистоплотностью, честью мундира. На этом расхо-дятся.
Хикматзаде в магазине Зебо. Выкладывает о доносе на неё. Зебо озадачена: «Кто бы мог?» Знают о тайне появления перстня двое: подружка Лаура и Алибек! Ей не верится, что это дело рук Алибека.  В  противном  случае  он  рубит сук,  на котором сидит. А


64
вот подружка… Та давно точит на неё зуб, что перестала с нею водиться. Хикматзаде и Зебо строят план «обороны».
Кабинет следователя. В Туапсе посылается запрос: имел ли место случай с иностранным моряком и его перстнем. Приходит ответ: да, имел. На Зебо запрашивают уголовное дело для изуче-ния и приобщения к уголовному делу по убийству наркоманки.
Аптека МВД. Мирзо беседует с женщиной. Устанавливает, что сюда частенько звонит майор Хикматзаде, что после звонка обыч-но приходит какой-то молодой человек с рецептом на ампулы с наркотиком. Какой наркотик? Иногда морфий, иногда промедол. Женщина не видит в этом ничего предосудительного, всё в преде-лах дозволенного. Не будучи замешанной ни в каком грязном деле, она простодушна, разговорчива. Вспоминает, что звонил Хикмат-заде и сегодня. Значит, скоро кто-либо заявится. Мирзо просит разрешения подождать гостя, затихает в сторонке. И вот в аптеку входит молодой человек. Мирзо узнаёт в нём Муродбоя. Тот полу-чает лекарство и удаляется. Лейтенант увязывается вслед за ним. Студент направляется к зданию университета и скрывается за его дверьми. Мирзо ждёт окончания лекций. Неожиданно замечает Хикматзаде, приближающегося к университету. Прячется за газет-ным киоском, наблюдает за Хикматзаде. Тот останавливается не-подалёку. По всему видно, он тоже кого-то поджидает. Вскоре сту-денты гурьбой высыпают на улицу. Появляется и Муродбой. Лей-тенант видит, что Хикматзаде спешит тому навстречу. Они о чём-то беседуют и расходятся. Мирзо входит в университет, отыскивает отдел кадров, и ему выдают на время рукописный документ Му-родбоя. Почерковедческой экспертизой установлено: записка по-койной Наргис и донос на Зебо написаны рукой Муродбоя.
Кабинет Хикматзаде. Мирзо докладывает своему наставнику о Муродбое, об экспертизе, о раскрытом притоне на кладбище, о его содержателе Алибеке. Сообщил Мирзо и о том, что видел его, Хикматзаде, вместе с Муродбоем. Майор пояснил, что он вышел на
наркомана своим путём и тоже его проверяет. Хикматзаде почуял, что запахло жареным. И первый враг для него – его ученик лейте-нант Мирзо Алиев.
Ювелирный магазин. Кабинет Зебо. Хикматзаде, Зебо и Алибек совещаются. Решено лейтенанта «убрать». Это он раскрыл убийцу наркоманки, он вычислил содержателя притона, он способствовал заведению уголовного дела на Зебо, он наступил наконец на хвост ему, Хикматзаде. Свершить приговор поручили Алибеку. Затем тому надлежит удариться в бега. Сегодня он, Хикматзаде, пошлёт Мирзо понаблюдать за притоном ночью. Там и следует паршивца «пришить».

65
Кладбище. Ночь. Мирзо притих за ближней могилой, скрытой деревом. Из притона выходит Хикматзаде и начинает насвисты-вать по-соловьиному. Мирзо озадачен. Почему здесь Хикматзаде? Он не говорил о том, что сам сюда нагрянет. Не знал лейтенант о заговоре. Не ведал, что Алибек умыл руки от убийства и смотался заблаговременно. Его роль пришлось исполнять самому Хикматза-де. Потому он на кладбище. Снова раздался его свист. Мирзо вы-шел из укрытия. Хикматзаде, едва тот приблизился, с издёвкой прошипел: «Отзываешься на свист, как собака, мой ушлый ученик. Что же, послушай вторую заповедь: не суй нос, куда кобель не су-ёт свой…» Резкий замах, удар ножом, и лейтенант падает замерт-во, не успев сообразить, в чём дело, не успев подумать об оружии, висевшем на ремне под мышкой.
Потом Хикматзаде «повесил» убийство на бежавшего Алибека, а секретарь райкома Халимов замял дела на своего сына Муродбоя и красавицу Зебо. Его, Хикматзаде, за то, что не уберёг молодого сотрудника милиции, перевели из уголовного розыска в систему исправительно-трудовых учреждений. В МВД республики желез-ная традиция: штрафников не выгонять из органов, а перебрасы-вать в УИТУ, к зекам. И вот теперь он, Хикматзаде, здесь, в коло-нии строгого режима, в отсутствие больного начальника «правит бал»…


«Р Е Д А К Т О Р,  П О М О Г И !»

Статья Зайцева «Я протестую!» произвела эффект разорвав-шейся бомбы. Волна переполоха взяла разбег из Москвы, из кори-доров власти Главного управления исправительно-трудовых уч-реждений МВД СССР. Коротко ГУИТУ. Политотдел ГУИТУ – бог, тво-рец газеты МВД Таджикистана. Аналогичные газеты выходили во всех республиках и крупных областях Советского Союза. Политот-дел добился «добро» ЦК КПСС на их выпуск, доказав целесообраз-ность и необходимость печатного слова в совершенствовании деятельности работников ИТУ страны в перевоспитании преступ-ников, алкоголиков и наркоманов в тюрьмах, колониях и лечебно-трудовых профилакториях. Он же, политотдел, был и главным цензором таких газет, ручейками стекавшихся по «божьему» пове-лению в Москву. Специальное отделение цензоров читало каждый номер, каждую статью и даже заметку. И не дай бог какой-то газете выдать «ляп» – тут же из Москвы неслись громы и молнии. Что является «ляпом», а что нет, определял он же, политотдел. Кадры редакторов подбирались на местах, а утверждались «наверху».

66
Ездил в Москву на «коленопреклонение» и редактор Грушев. Перед тем, как попасть к богу, его «пытали» ангелы. В каждом от-деле главка внушали, какой газета должна быть, что можно писать, а что нельзя, как лучше подавать политику партии и правитель-ства. И лишь потом его принял начальник политотдела ГУИТУ МВД СССР генерал-майор Щелкунчиков Антон Антонович. Круглобокий и круглолицый, среднего роста и довольно спелого возраста. С за-лысинами лоб, умные глаза, львиная грива, элегантно припоро-шенная снежком седины. Уютно скроен мундир, выпукло облегаю-щий тело. Яркие лампасы, влитые в китель погоны с большой звездой. Монумент. Кабинет под стать хозяину. Готический стиль. Объём. Свет. Мебель под лакированный дуб. Хрусталь на доброт-ном столике. Портреты вождей.
Усаживаясь на мягкий стул, поставленный на приличном удале-нии от генерала, Грушев почувствовал себя козявкой. Слон и моська. На самом деле Грушев был также среднего роста, правда, значительно моложе, чисто русский тип лица, серо-голубые глаза, прямой нос, небольшой рот, кряжист, крепкое рукопожатие. «Под-водили» только комплекция, более редкая шевелюра да капитан-ские погончики.
Генерал ощупал взглядом капитана и мягко, сочувствующе про-изнёс:
     – Седина на висках, а звание…
Тёплое чувство, точно морской прилив, окатило сердце Груше-ва. Он подумал: «Боги не так уж и страшны, коли заглядывают в смертную душу». Ответил просто, доверительно, как отцу:
     – Моей вины в том нет…
     – Давно в органах?
     – Десять лет.
     – Чем занимались?
     – Пропагандой деятельности милиции на страницах печати, по радио и телевидению.
     – Вы журналист?
     – Да, окончил Ростовский государственный университет.
     – В каких газетах работали?
     – В районной – заведующим отделом, в республиканской – ли-тературным сотрудником.
     – Как попали в органы?
В первое мгновение возникло желание оттараторить казённое и фальшивое, как делали многие: «По зову партии и велению души откликнулся на призыв об укреплении рядов стражей правопо-рядка посредством печатного слова». Однако в сознании щёлкну-ло что-то, и Грушев честно признался:

67

     – Дали квартиру.
     – Велика ли семья?
     – Трое детей, жена, тёща.
     – Не спрашиваю, член ли вы КПСС, это разумеется, поскольку иной человек не может быть редактором газеты. Хочу уточнить партийный стаж.
     – Двадцать лет, со студенческой скамьи.
     – Партийные взыскания?
Спичкой вспыхнуло раздражение: «Какого чёрта? Наверняка пе-релопатили биографию, знаете всю подноготную! Вон сколько ан-гелов драили меня в чистилище! Проверяете мою честность?» Обуздав сердце, точно жеребца, взбрыкнувшего от тычка в брюхо, коротко молвил:
     – Имел.
     – Какие?
     – Строгий выговор с занесением в учётную карточку.
     – За что?
     – Пытались поставить меня на колени…
     – Забавное откровение. Кто же?
     – В райкоме партии.
     – Странные вещи говорите, капитан…
     – Ничего странного, товарищ генерал. В период моей работы в районе меня избрали первым секретарём райкома комсомола. Спустя год я почувствовал, что сел не в свою тарелку. Тянула жур-налистика. Написал письмо в республиканскую газету, где прохо-дил преддипломную практику. Меня пригласили, пообещали месс-то. Согласовал намерение покинуть район с первым секретарём райкома партии. Тот дал согласие. На отчётно-выборной конфе-ренции меня освободили от обязанностей секретаря по моей про-сьбе. Я принялся упаковывать чемодан. Редактор же районной га-зеты воспротивился, потребовал возвратиться в редакцию, пред-лагал должность своего заместителя.
     – На каком основании потребовал?
     – Он являлся членом бюро райкома партии, убедил райком, что меня лучше оставить здесь, в районе. И мне отказали в снятии с партийного учёта.
     – Вы же утрясли вопрос с первым!
     – Разумеется. Но первого переизбрали, он вскоре уехал.
     – Как вы поступили?
     – Подал заявление, отработал положенный по трудовому зако-нодательству срок и покинул район без снятия с партийного учёта. А через месяц меня вызвали в район с нового места работы и объявили выговор с занесением в учётную карточку.

68

     – Какова точная формулировка?
     – За нарушение инструкции о снятии с партийного учёта…
     – Апелляцию подавали?
     – Да, подавал. Решение оставили в силе. На бюро обкома я при-сутствовал не более трёх минут…
     – Ершистый вы человек, капитан! Не подчинились воле пар-тии…
Грушеву показалось, что земля под ногами и стулом качнулась. Вспомнились полдюжины ртов в семье, маленькая зарплата. А должность редактора – это повышение оклада, майорское звание. Снова царапнула душу реплика соседа-шахматиста, с кем летом во дворе резался: «Седой уже, а всё капитан».
     – Извините, товарищ генерал, но один человек, диктующий свою волю, подчас несправедливую, – это ещё не партия!
Взгляд генерала вдруг оброс шипами, в голосе зазвенела сталь:
     – Позвольте, капитан, если райком партии считал, что вам необ-ходимо остаться в районе, значит.., – он сделал многозначитель-ную паузу.
     – Не райком, извините, а редактор районной газеты и новый первый секретарь!
     – Хм, сомневаюсь, сможете ли вы быть редактором нашей, – он подчеркнул «нашей», – газеты, ведь мы, политотдел, тоже станем диктовать волю…
Редактора прошиб пот, лицо замалинилось. Ощущение было та-кое, будто стоит он под яблоней, видит краснобокий плод, тянется к нему рукой, а достать не может. Язык задеревенел, и с трудом удалось выдавить:
     – Какую волю?
     – Запреты на информацию.
     – Какую информацию? – редактора «зашкалило» на простеньких вопросах.
     – Недозволенную. К примеру, критика администрации колонии и ЛТП, а тем более УИТУ, вообще человека в погонах.
     – Кого же критиковать можно?
     – Только преступников, алкоголиков и наркоманов!
     – А если «человек в погонах» – подлец или бездельник?
     – Написать, но только рапорт! Проведут служебное расследова-ние, разберутся. Словом, эта тема не для печати!
     – Какие запреты ещё?
     – Не позволительно давать цифры о численности спецконтин-гента, выполнении производственных планов выше отрядного звена,  запрещается освещать побеги,  массовые беспорядки,  нор-


69

мы довольствия, случаи нарушения соцзаконности сотрудниками, случаи самоубийств и прочее.
     – Разрешите записать, – Грушев извлёк из кармана блокнот, на-половину испещрённый указаниями ангелов.
     – Нет необходимости. Циркуляром снабдят.
Эти слова генерала сверкнули для Грушева лучиком надежды. «Циркуляром снабдят». Значит, «бог» не отверг его окончательно. Значит…
Жизнь помяла Грушева порядком. Угловатый камень обкатался, стал голышом. Пришла сермяжная мудрость: «Принципиальность хороша, когда в кармане густо. Если же в нём пусто и ты вынужден тянуть руку за подаянием, подожми хвост». И редактор готов был сдаться, принять все условия, согнуть свой гонор. Правда, до бо-ли не хотелось произносить слова капитуляции. Выручил генерал, сказал, умерив сталь в голосе:
     – Мне нравится ваше обострённое чувство справедливости. Ду-маю, с нашей помощью вы справитесь. Поздравляю с назначе-нием!
Слова «с нашей помощью» впоследствии воплотились в дело. Редакторов газет органов МВД страны собирали в Москву на сове-щания, пичкали инструкциями, натаскивали на месячных курсах в Домодедово. Прошёл обучение и Грушев. Ему, как и всем редакто-рам, выдали «Удостоверение» в добротном синем переплёте с гер-бом Советского Союза. В нём значилось: «Настоящее удостове-рение выдано Грушеву Семёну Ивановичу в том, что он повышал свою квалификацию с отрывом от производства во Всесоюзном институте повышения квалификации руководящих работников МВД СССР по специальной программе, утверждённой Министер-ством внутренних дел СССР. Количество учебных часов – 164. Вы-полнил выпускную работу на специальную тему. Регистрацион-ный номер 1265-1». Подпись ректора, печать, дата.
И вот теперь-то редактор Грушев после такой мощной «артобра-
ботки» вдруг выдал статью «Я протестую!» Да он что, свихнулся? Это же крамола высшей пробы! Как он, червяк, посмел? Генерал Щелкунчиков пыхтел и свистел кипящим чайником, гудел парово-зом. Из Москвы по телефонным проводам прямо в кабинет минис-тра внутренних дел Таджикистана полетело грозное указание: «На-казать вплоть до увольнения из органов внутренних дел!» Ми-нистр вызвал заместителя полковника Стецкого и приказал:
     – Василий Яковлевич, разберись. Москва разгневана до преде-ла. Подкрути гайки.
Стецкий в свою очередь нажал кнопку «пресса». К нему явился с  газетой  в  руках  заместитель начальника УИТУ республики под-   

70
полковник Норов, маленький человечек, заплывший жиром и окре-щённый сотрудниками «Колобком». Тыча пальцем в газету, Стец-кий, не отличавшийся высокой культурой, с пеной у рта распекал Колобка грубо и цинично, что называется, и в хвост, и в гриву. С ним он не церемонился, знал, что тот заправский лентяй и воло-китчик, никудышный работник. А начальник УИТУ полковник Холи-беков прямо заявлял: «Если хочешь похоронить дело, поручи его Норову». В адрес редактора Грушева тоже сыпались, как из рога изобилия, матёрые слова. В заключение Стецкий рявкнул:
     – Провести служебное расследование!
     – Я бы давно выгнал его, Василий Яковлевич, – оправдывался Колобок, – да заменить некем, журналист какой-никакой.
     – Тогда вызвать щелкопёра, намылить и дать!
     – Будет исполнено!
Через полчаса Колобок сидел в своём кабинете и ждал редакто-ра, вызванного «на ковёр». В лице его было нечто жабье. Болот-ные глаза навыкате, чёрные мешки под ними, дряблые щёки, мас-лянистая плешь, в зубах неизменная соска-сигарета. Курильщик он был заядлый, и сизый дым замысловато кучерявился над столом, делившим небольшой кабинет надвое. Слева стеклянным оком пя-лилось двухрамное окно, справа теснились «Штатные» обитатели чиновничьих гнёзд: сейф, шкафы, стулья. За спиной Колобка, на стене, – портрет генерального секретаря ЦК КПСС. Рядом столик с кучей телефонов, красивым радиоприёмником. «Маяк» передавал популярные песни.

Ягода-малина нас к себе манила.
Ягода-малина в гости летом звала.

Колобок слушал, попыхивая сигаретой, когда раздался стук в дверь. После скрипучего «да» в кабинет вошёл редактор Грушев в кителе и фуражке.  Левая рука прижимала к бедру коричневую пап-
ку. Лицо его было спокойным, хотя внутреннее напряжение тесни-ло грудь.
     – Добрый день. Вызывали? – не по-военному «представился» Грушев.
     – Садись! – хмуро бросил Колобок.
Редактор прошёл к приставному столику, опустился на стул и положил папку перед собой. Колобок убавил громкость приёмни-ка, извлёк из стола злосчастную газету, водрузил её на столешни-цу, хлопнул по ней пухлой ладошкой, склонил голову набок, как бы выглядывая из-за угла, и тихо, но с нажимом, словно постепен-


71

но переходил от лирики «ягоды-малины» к грозе предстоящего разноса, прогудел:
     – Отмочил фокус!
     – Никакого фокуса нет, – спокойно возразил Грушев.
     – Публикация запрещённой информации – не фокус? Это что за выражение: «Дави до посинения»? – он прочёл одну из подчёркну-тых красным карандашом газетных фраз.– Значит, в советских тю-рьмах давят, а не воспитывают, а? – голос Колобка набирал силу, начинал звенеть и дребезжать не хуже пилорамной электропилы.
     – На мой взгляд, тюрьмы не перевоспитывают, а…
     – А что? – перебил Колобок.
     – Они являются школой повышения профессионального масте-рства преступников. Вам хорошо известна рецидивная статистика!
     – Согласен. Однако кто дал право заявлять об этом в печати? Кто позволил чернить советский строй? Ведь Запад пристально следит за нами, выуживает подобного рода факты, а потом трубит на весь мир, что «СССР – империя зла!»
     – Наша газета секретна. На ней написано: «За пределы подраз-деления не выносить!»
     – Ха, секретна! Тебе известно, что подобная газета из Прибал-тики попала даже в Организацию Объединённых Наций?
     – Не может быть…
     – То-то! А это что за перл? – он снова уткнулся в газету. – «Ра-ботники администрации колоний плюс прокуратура плюс суд – это одно целое, своего рода мафия, которая, потеряв человеческую совесть, мстит тем, кто пытается поднять голос, кто желает иметь собственное «Я». Что это, скажи?
     – Это крик души человека. Его действительно преследуют. Я был в колонии, интересовался.
     – Крик души! Пусть кричит о справедливости не за решёткой, а в тот момент, когда совершает преступление! Правоохранительные органы – «мафия»! Представляешь, что ты утверждаешь?
     – Это утверждаю не я, а осуждённый.
     – Не валяй дурака! Газету подписываешь ты, значит, всё, что в ней накарябано – и твоя точка зрения!
Грушев покорно молчал.
     – «Протест у нас, зеков, свой – членовредительство. Всего лишь за минувший год в нашей колонии 20 человек проткнули се-бе животы и двое сломали руки». Ты опупел? У тебя же, Грушев, есть инструкция, которая запрещает писать о членовредительстве. Тем более, давать о нём цифры! А это вообще из ряда вон: «… в наших  советских  застенках  творятся издевательства над личнос-


72

тью, творится садизм, который превращает человека в животное и послушного раба». Как это понимать?
     – В письме осуждённый обращается к начальнику управления, и я полагал, что он разберётся…
     – А кстати, как письмо вышло из колонии? Там же цензор!
     – Письмо вынес я…
     – Не зарегистрировав в секретариате колонии и не показав ад-министрации?
     – Да.
     – Час от часу не легче! Ну-ка, подробней…
     – Вы знаете, что в периоды осложнения оперативной обстанов-ки в зонах и в праздничные дни весь офицерский состав управле-ния распределяется по колониям для так называемого «усиле-ния». Так вот на суточном дежурстве я находился в первой коло-нии. Был там не просто «американским наблюдателем», а работал. По своей инициативе провёл семинар членов корреспондентского поста нашей газеты, потом организовал читательскую конферен-цию по статьям «Милость к падшим» и «Желает ли падший милос-ти?», опубликованным у нас же. После конференции ко мне подо-шёл осуждённый Зайцев и попросил выслушать его. Мы долго бе-седовали. Он поведал о своей трудной судьбе, заявил, что жало-бы его до прокурора не доходят, и попросил помочь. «В чём?» – спросил я. «Опубликовать открытое письмо к начальнику управле-ния С.Холибекову», – ответил. Я познакомился с письмом и сооб-щил ему, что публиковать такое нельзя, что начальник примет ме-ры в рабочем порядке. «А начальнику передадите?» – спросил он. И я пообещал выполнить его просьбу.
     – Ты не имел на это права!
     – Имел. На прошлом партийном собрании управления, как сами помните, речь шла о рассмотрении сотрудниками управления жа-лоб и заявлений осуждённых и лечащихся. В решении было запи-сано, что каждый коммунист обязан проводить приём осуждённых на местах и способствовать реализации их просьб.
     – Совершенно верно: способствовать!
     – Как вы это понимаете?
     – Сдать письмо или заявление в секретариат колонии, чтобы оно шло обычным путём.
     – А если этот путь перекрывают? Во-вторых, письмо адресова-но в газету, значит, мне. Письма же в газету, как вам известно, не регистрирует даже секретариат управления, через который они проходят. Их учёт ведётся в редакционном журнале!
     – Выкрутился. Письмо тебе передано тайно?
     – Нет,  при всех , кто  остался  в  комнате политико-воспитатель-

73

ной работы после читательской конференции. Людей было нема-ло, в том числе оперативный работник и начальник отряда.
     – И никто из администрации тебе не сказал ни слова?
     – Напротив, пытались отобрать письмо.
     – Как?
     – Когда я находился в жилой зоне, ко мне подошёл оперативник и попросил передать ему бумагу зека, дескать, он её зарегистри-рует. «С какой стати?» – спросил я. Тот ответил, что так велел Хик-матзаде, заместитель начальника колонии, исполняющий обязан-ности начальника. Я естественно отказал. Спустя полчаса меня пригласили в кабинет замнача. Я пришёл. Хикматзаде потребовал отдать или хотя бы показать жалобу. Я возмутился бесцеремон-ностью, с какой со мной говорили, и сообщил, что покажу письмо только начальнику упраления.
     – Но начальника управления уже не было!
     – Верно. А вы находились в Москве, так что не удалось снес-тись и с вами. И я решил ответить на письмо сам, но через газету.
Колобок несколько поостыл, слушая длинные объяснения, но, вспомнив, что ему надлежит «вызвать, намылить и дать!», снова засопел, снова воткнул палец в газету:
     – «…за всю жестокость, издевательства, глумление над людьми придётся держать ответ». Значит, социалистический строй жесто-кий, да? Тебя спрашиваю, Грушев! Значит, в советском обществе глумятся над людьми? Отвечай, Грушев!
     Редактор молчал, потупив взор.
     – Молчишь? Не отмолчишься, врежет министр по ушам – узна-ешь, как прыгать выше головы! Уже назначено служебное рассле-дование. Пиши объяснительную!
     – На чьё имя?
     – На имя министра.
     – Когда представить?
     – Завтра. С утра. Моя бы воля, попёр бы тебя сегодня!
Грушев держал себя в узде всю накачку, а тут нервы сдали, его прорвало:
     – В таком случае выпускайте газету сами! Но куда вам, вы ведь махровый бюрократ и бездельник!
Колобок опешил, глаза его округлились, рот раскрылся, из него густо валил дым, рука с сигаретой застыла на полпути к столешни-це. Немая сцена аукала недолго. Хозяин кабинета, придя в себя от неслыханной дерзости подчинённого и скривив пухлые губы, вы-дохнул прокуренным рыком:
     – Без рапорта «по собственному желанию» завтра не заявляйся. Вон!

74
Следующим утром через секретариат управления на стол Ко-лобка легли два документа Грушева. В первом значилось:

Министру внутренних дел
Таджикской ССР
генерал-майору внутренней
службы тов. Курбаналиеву А.К.

ОБЪЯСНИТЕЛЬНАЯ

В нашей газете от 22 марта 1983 года была опубликована статья «Я протестую!» осуждённого ИТК-1 Зайцева. Предыстория такова. В колонии я столкнулся с фактами вопиющего нарушения социа-листической законности. Имели случаи двойного наказания за один проступок, незаконное водворение в ШИЗО и ПКТ, вскрытие писем, адресованных прокуратуре. Об этом писал Зайцев в откры-том письме к начальнику УИТУ полковнику С.Холибекову. Письмо попало ко мне, и я попытался довести его до сведения адресата. Однако к этому моменту С.Холибеков был переведён на другую должность, а мой куратор подполковник Норов находился в Моск-ве. Я показал письмо некоторым офицерам УИТУ и решил отве-тить осуждённому через газету. Так я поступил потому, что не был уверен в действенности традиционных мер (рапорт и прочее), так как в колонии на меня было оказано давление, направленное на сокрытие письма Зайцева. Со своей стороны я сделал всё воз-можное для смягчения конфликта. В ответе осуждённому я писал: «Мой совет: возьмите себя в руки. Поступайте только по велению холодного рассудка. А ваша ненависть к МВД и всем правоохрани-тельным органам – не лучший способ выжить. Взращивать же сор-няк ненависти в сердце ребёнка, вашего сына, – и вовсе дурное занятие. Ненависть никогда никому не прибавляла сил в борьбе за чистоту своей души, ибо она разрушает разум, организм в целом. Ненавидя, человек только деградирует». Как видите, товарищ ми-нистр, мои действия были направлены на сглаживание углов.
Считаю, что публикация письма была полезна и с другой сторо-ны. В редакцию поступили отклики, в которых осуждённые вскры-вают недостатки в нашей работе по перевоспитанию спецконтин-гента, высказывают свои соображения. Вот выдержки из писем:
 – Некоторые говорят: наше гуманное общество слишком мило-сердно к этим выродкам, их надо расстреливать, а не воспиты-вать в колониях. Откуда эта жажда крови? Не в отместку ли за то, что долгие годы молчим, безропотно позволяем топтать себя, тер-


75

пим хамство, пьянство, разврат коррумпированной верхушки? И слова не можем вымолвить!
 – Разве суд всегда прав? Разве не было в нашей истории судеб-ных ошибок? Разве не лишали невинных людей жизни только по-тому, что кому-то в органах так хотелось? Разве не приносили спу-стя полвека извинения близким, что пустили в расход, оказыва-ется, не того? Нет уж, дайте невиновному выйти из зоны не вперёд ногами.
 – Редакция! Большое спасибо за мужество! Статья «Я протестую!» для нас, бесправных, – глоток свежего воздуха. Нет, наша судьба не так безнадёжна, если в обществе есть люди, поднимающие го-лос в нашу защиту. Себя не оправдываем, мы, как ни крути, – пре-ступники, подавляющее большинство из нас наказано справедли-во. Но мы всё же люди! Почему же с нами обращаются, как со ско-том?
 – Желание «покруче» наказать уходит корнями в прошлое. Ужесто-чение законов полезно не всегда. Вернее, не ко всем целесообраз-но применять максимально строгий приговор. Не секрет, мелкие воришки получают подчас наказание наравне с крупными ворами.
 – Ежегодно в нашем учреждении поощряют, переводят в колонию-поселение, освобождают условно с привлечением к общественно полезному труду и так далее. Но не все из нас оправдывают дове-рие. Многие вновь ступают на кривую стёжку. Кто в этом виноват? На мой взгляд, прежде всего человек, а потом уж общество.
 – Работники колоний не все на своих местах. Иные сами заслужи-вают скамьи подсудимых. Чем? Да хотя бы тем, что вступают с на-ми в преступную связь: снабжают спиртным, наркотиками, деньга-ми.
 – Жестокость, зло – не пережиток прошлого, как утверждают неко-торые социологи, а капитал нынешнего дня, современного общест-ва. Преступник соотносится с обществом, как капля и море. Част-ное обладает всеми свойствами общего и наоборот. И ещё гово-рят: клин вышибают клином. Не всегда! Мою порочность, преступ-ность никогда не вышибить порочностью и преступностью моего воспитателя. Зло не уступит злу, зло покорится только добру.
 – Как же не возмущаться, когда воспитательный процесс осуждён-ных не отвечает духу христианской морали, когда практикуются «сталинские методы»? Строгость советскому закону нужна, ибо не каждый из нас понимает доброе слово. Но строгости не пристало являть собой месть. Первейшим качеством строгости должна быть справедливость!
 – В условиях исправительно-трудовых учреждений, где содержат-ся  правонарушители,  надеяться  на правосознание осуждённых и

76

делать упор только на режимные требования с проведением ско-ротечных политических занятий, поверьте, нельзя. Практика на-глядно показывает, что пользы от всего этого мало, поскольку та-кие методы недостаточны для борьбы с «воровскими» и «зонов-скими» традициями. Тут необходимо нечто неординарное.
 – Считаю, что произвол государства и лиц, его представляющих, неправомерно отождествлять с праведной установкой и желанием общества перевоспитать оступившегося. Государство и общество далеко не одно и то же. На мой взгляд, официальные идеалы со-ветского общества очень высоки. Их же реализация, негласное из-вращение, увы, – обратная сторона медали…
 – Наше правосудие дискредитировало себя не потому, что в его практике были случаи незаконного осуждения, а потому, что Слу-чай из ряда непредвиденной, непреднамеренной случайности пре-вратился в свою противоположность – Систему, где всё заранее предопределено. То есть Исключение стало Правилом. И вы, граж-данин редактор, напрасно пытаетесь предстать этаким примирите-лем, советуете осуждённому «взять себя в руки». Примирить не-примиримое невозможно!
Выдержки из писем, товарищ министр, можно продолжить, но нет необходимости. Важно отметить необычный шквал откликов, обрушившийся на редакцию. Значит, проблемы, затронутые в ста-тье Зайцева, глубоко волнуют всех осуждённых. Значит, говорить о них нужно серьёзно и честно.
Несмотря на положительный резонанс, вызванный публикаци-ей, я считаю, что был неправ, допустив её, тем самым нарушив инструкцию, запрещающую разглашение секретных сведений.
Прилагаю: 1. Газету со статьёй «Я протестую!»
2. Письмо осуждённого Зайцева.
3. Отклики осуждённых (выборочно) – 10 писем.
Редактор газеты
капитан внутренней службы                С. Грушев.

Второй документ был коротким. В нём редактор просил освобо-дить его от занимаемой должности по собственному желанию.
Колобок размашисто вывел на втором документе: «Не возра-жаю».
Начальник УИТУ МВД Таджикской ССР подполковник Шералиев был рождён с божьей искрой в душе. За школу получил золотую медаль, военное училище окончил с отличием. Службу в войсках начал в Сибири, дослужился до капитана, обзавёлся женой-русач-кой и махнул в родные места, в Душанбинский полк внутренних войск. Отсюда  его взяли на должность начальника Яванской коло-

77

нии общего режима. Навёл порядок, вывел подразделение в пере-довые, и его выдвинули повыше, в начальники Душанбинской ко-лонии усиленного режима. Всё горело в его руках, за что бы он ни брался. Вскоре и эта колония стала получать переходящие Крас-ные Знамёна. Своим заместителям он всегда заявлял:
     – Брать за грудки каждого лейтенанта я не собираюсь. Крути-тесь сами!
Но всё же добирался и до лейтенантов. Любителя отлынивать от работы сначала предупреждал, на второй раз говорил «покру-че», а  уж потом разносил в пух и прах. Но без крови. Никого не бил рублём и не орал, как иные начальники: «Выгоню!» Кадры ценил. Держался просто, первым протягивал руку для приветствия. В по-мощи не отказывал. За всё это его любили. И не удивлялись, что карьера его стремительно шла вверх. В тридцать лет стал замес-тителем начальника УИТУ республики. И вот теперь уже «оседлал» кабинет начальника. Титул «И.О.» означал, что он проходит испы-тательный срок в этой должности. Однако никто не сомневался, что его утвердят окончательно.
К концу дня в редакции затрещал телефон. Звонили из приём-ной Шералиева. Сообщили, что редактора вызывает начальник. Грушев отправился немедленно. Завёл редакционный мотоцикл и спустя пятнадцать минут был на месте. Войдя в кабинет, прило-жил руку к козырьку и отчеканил:
     – Капитан Грушев по вашему приказанию прибыл!
Шералиев выбрался из-за стола, пожал редакторскую руку и, кивнув на кресло, пригласил садиться. Он был одного роста с Гру-шевым, но отличался выправкой. Стройный, подтянутый, форма с иголочки. Красивое персидское лицо, карие глаза, овальные бро-ви, густые тёмные волосы. Мечта блондинок!
Грушев опустился в кресло, не разваливаясь, и увидел на столе раскрытую папку. В ней покоились его «Объяснительная» и ра-порт. Подполковник вернулся на своё место, без предисловий спросил:
     – Что означает рапорт? – он тронул бумагу.
     – Не хочу иметь дела с Норовым.
     – Почему?
     – Разве он вам не доложил?
     – О чём?
     – Выгнал меня вон!
     – Эхма-а, и что за человек!
     – Да я и сам решил, надоело!
     – Семён Иванович, – открытый взгляд Шералиева остановился на  лице  Грушева,  – Архимед  искал  точку опоры, чтобы перевер-

78

нуть земной шар, а мне требуются всего лишь работящие люди, чтобы вывести управление из прорыва. Сами знаете положение: план по валу есть, а по номенклатуре горим синим пламенем, к то-му же, велик процент возвращенцев в места лишения свободы, следовательно, хромает воспитательная работа… Ситуацию со злополучной статьёй я понимаю, хотя ваше поведение не одоб-ряю. Честно говоря, оно не лезет ни в какие ворота.
     – Я же не хотел плохого…
     – Ещё бы! В противном случае разговор был бы иной…
     – Вы читали отклики?
     – Разумеется.
     – И как?
     – Настоящее социологическое исследование. Впечатление та-кое, будто писали не зеки, а Академия наук. Словом, возвращай-тесь в редакцию и занимайтесь делом. И обходите лужи. В другой раз спасти вас не удастся. С заместителем министра Стецким воп-рос решён, вас накажут по партийной линии. Но это не смертельно. Что касается письма Зайцева, то я поручил проверить факты в разрезе нашей компетенции.
Грушев ушёл. Ему казалось, что за плечами вырастают крылья.
На другой день состоялось партийное собрание управления. Многие коммунисты оказались на стороне Грушева, и когда дело дошло до «приговора», предложили объявить всего лишь выго-вор без занесения в учётную карточку. Колобок взбунтовался, вы-катился на трибуну и заявил:
     – Товарищи коммунисты, Москва нас не поймёт. Раньше за та-кое ставили к стенке… Да и райком не пропустит слишком мягкое наказание. Предлагаю записать Грушеву строгий выговор с зане-сением в учётную карточку.
Сошлись на «выговоре с занесением». Однако «хождение по му-кам» для Грушева на этом не закончилось. Ему перемывали кос-точки ещё на парткоме, на общем партийном собрании МВД рес-публики, а затем на бюро Октябрьского райкома партии города Ду-шанбе. Секретарь райкома, импозантная дама средних лет, фами-лии которой Грушев не знал, спросила:
     – Как вас угораздило влипнуть в подпевалы преступника, осуж-дённого?
     – Во время Великой Отечественной иные бывшие осуждённые становились Героями Советского Союза! – возразил Грушев.
     – Если не секрет, кто? – ехидная реплика полоснула по слуху.
     – Александр Матросов!
     – Райком не место для шуток! – вставил кто-то из членов бюро.
     – А я и не шучу, – отвечал Грушев.

79
     – Вот уж никогда бы не подумала! – наивно воскликнула секре-тарь райкома, слегка покраснев.
«Выговор с занесением» утвердили, и Грушев понуро поплёлся домой. На душе было слякотно, неуютно. «Накрылось майорское звание, – с грустью подумал он. – Срок и так минул давно. Пред-ставление, что мурыжат в отделе кадров, наверняка зарубят сов-сем. Ждать теперь не меньше года, пока не снимут взыскания. Эх, дурья моя башка!»


«З А М П О Л И Т,  З А Щ И Т И Т Е !»

Едва Зайцев вышел из ШИЗО, сразу направился к Пауку. Рвался к нему за справедливостью, защитой от этих подонков – Жилы, Щербатого, Жлоба. Донимала неизвестность: за что с ним так? За письмо? Возможно. Но кто преследует? Оперативники по указа-нию начальника или сам Паук? Правда, начальник колонии в боль-нице, однако он мог повелевать и оттуда… Впрочем, вряд ли. Больной человек, ждёт не дождётся пенсии. Об этом зекам извест-но давно. Тогда кто? Паук? Если так, зачем прекратил издеватель-ства, зачем выпустил мучителей ночью?
Пропустили Зайцева беспрепятственно, так распорядился И.О., и зек остановился лишь перед начальственной дверью перевести дух. Собравшись с мыслями, постучал, после повелительного «да» вошёл.
Паук нежился в кресле, развалясь и пребывая в размышленьях. Лицо его ничего не выражало, и Зайцеву показалось, что замнач в хорошем расположении духа, значит, попал к нему вовремя.
     – Зачем просился? – голос Паука прозвучал вполне дружелюб-но.
     – Опетушили…
     – Не смог отмахнуться?
     – Били под дых, по почкам… ногами…
     – Живой же! Чего ещё? – Зайцев уловил иронию, злую издёвку.
     – Всё тело болит. За что меня?
     – Сам знаешь, за письмо.
     – Кто – начальник?
     – Нет, я! – отрезал Паук звонко и гордо, подавшись вперёд и вцепившись в подлокотники. – Выбью из тебя блажь, выбью дурь жаловаться, шёлковым зделаю! – он перешёл на крик.
Зайцев всё понял. Искал защиту, а угодил в паучьи сети, в лапы настоящего Паука.
    – Тогда зачем спасли меня? Зачем убрали этих?

80
     – Гу-гу-го-го! – аппетитно загоготал Паук. – Вот отчего ты рвался ко мне!
     – Извините, ошибся…
     – Не тебя я спасал, жук навозный! Наступлю, раздавлю и не по-морщусь!
     – В чём же дело? – нервы Зайцева скручивались жгутом.
     – Шкура собственная дорога! Ненароком кокнут тебя раньше времени…
По спине зека скакнули стада мурашек, лютый холод сковал сердце. Он понял: чудовище, сидящее перед ним, не шутит, насту-пит и раздавит… Резать такое в глаза, не таясь и не маскируясь, значит…
     – Чего добился, сучья твоя морда? – Паук перешёл на матерщи-ну. – Х… только навтыкали! Ну, прислал Шералиев комиссию, ну, проверили. И что? Отмазался я, отмазался! А ты – мордой в грязь, в дерьмо! Раскинь бараньими мозгами: кому ты нужен? Ты – дно советского общества, его отбросы…
     – Со мной ясно. Что с редактором? Передали…
     – Во-во, верно передали! – перебил Паук. – Верно! Стёрли твое-го редактора в порошок! Едва не выгнали из органов! Будет знать своё стойло!
     «Стойло». Неужели никто не имеет права вырваться из стойла и хотя бы промычать протест? О, боги, где вы!
     – Всё ясно? – рявкнул Паук.
     – Всё, – покорно ответил зек.
     – Топай, да помни урок!
Зайцев ушёл, а Паук заторопился на выход: пора в госпиталь. Нет, не за тем, чтобы справиться о здоровье начальника. Напле-вать! Важно разведать, насколько серьёзно тот болен, когда поки-нет «кресло».
Зоновская «житуха» катилась дорожкой времени, как первобыт-ное колесо. Пахан «держал мазу»8 тех, кто заглядывал ему в рот, кто чтил «воровской закон». На мужиков-работяг, к каковым отно-сился и Зайцев, ему начхать. Ему «до лампочки» потуги какого-то Зайца с его требованиями справедливости у голодного волка. И он не вмешивался, не считал пресс-хату беспределом. Главное – его и весь общаковский клан не трогали, позволяли княжить и сидеть на шее смерда.
В этот же день Зайцев вышел «на горбёжь». Был он в строи-тельной бригаде, возводившей комнату политико-воспитательной работы для хозобслуги. Можно было, конечно, вильнуть и в сан-часть, выклянчить освобождение: отбитые почки донимали тупой болью. Однако не хотелось давать повода снова упрятать его в ШИЗО ещё и за отказ от перевоспитывающего труда. Зоновский дружок Нур Самадов, по масти вор-карманник, подавая раствор, приглушённо посочувствоал:
     – Вид у тебя, будто корова пожевала…
     – Если бы корова…
     – Здорово били?
     – Ладошкой гладили! – пыхнул вдруг Зайцев, надув губы.
Самадов тепло хлопнул друга по плечу и посоветовал, мол, не лезь в бутылку, я ведь так, чтобы боль твоя помягчела… Знаю, как они причёсывают… Прости, Нур, почки поскуливают, хоть вой. Знают, сволочи, куда бить, чтобы без следов. Садисты ещё те! Жи-ла базланил, будто тебя опетушили… Да, было, оттянули все трое. Думал, концы отдам. И вцепиться в глотку не мог? Не мог, выру-били основательно. Щербатый и Жлоб трепались… О чём? Прода-вать тебя надумали за пачку чая, хихикали: «Кто желает лунати-ка?» Не посмеют, вдвоём-то мы… Какой из меня помощник? Тогда сам пришью первую же паскуду! Заточку одолжишь? Спрашива-ешь. Кстати, что тебе вякал Паук? А что может вякать собака, бегу-щая за зайцем? Га-га! – негромко хохотнул Самадов. – Ещё и хох-мы откалываешь. Травит меня Паук. Откуда знаешь? Признался. Причём, прёт в открытую. Ну, кукарекнул я с этой статейкой! Ну и что? Конец света, что ли? Он же вцепился, как бульдог!
Самадов сочувственно поглядел на друга и предложил:
     – Может, сунуться к замполиту?
     – Думаешь, поможет?
     – Качать законность – его хлеб.
     – Хлеб… Впрочем, пощупать можно.
Вечером, после ужина, уединившись в зековской библиотеке, Зайцев и Самадов сочинили послание замполиту Сайдаминову.
Майор внутренней службы Сайдаминов Хусейн в системе ис-правительно-трудовых учреждений не новичок, прослужил уже де-сять лет. Окончил юридический факультет Таджикского государст-
венного университета и сразу пришёл в органы внутренних дел. Поставили начальником отряда, нацепили погоны лейтенанта. Пыхтел, потел, но вывел отряд в передовые. Выдвинули в инст-рукторы политчасти, накинули звёздочку старлея. Старался и тут, и вскоре на его погоны опустилась четвёртая звезда, капитанская. К зекам нос воротил без злобы, был спокоен, рассудителен. Изъян имел один: не в меру тянулся перед начальством, никогда не осмеливался положить слово поперёк. Лелеял мечту протиснуть-ся  в  Академию  МВД  СССР,  что  открывало  ещё более радужные

82
перспективы. Потому острые углы обходил на цыпочках, в конф-ликтных ситуациях умывал руки от всего, что дурно пахло для карьеры. Это не ускользнуло от внимания зеков, и ему прилепили кличку – Хиху, что переводилось как Хитрый Хусейн.
Молоденький вечер-тихоня, слегка подсвеченный серебристой шалью неба, накинутой на плечи дальних сопок, за которыми только что скрылось усталое солнце, по-хозяйски разгуливал по зоне. Он не делил людей на добрых и злых, праведников и пре-ступников, для него все они были детьми природы, потому радуш-но осенял своей синей благодатью и вольных, и заключённых. У шахматных столиков шли упорные бои за чужие королевства, а на волейбольной площадке зеки люто лупцевали мяч, точно свою не-путёвую судьбу, чем и отводили душу. Иные, кучкуясь в закадыч-ные пары или треугольники и навешивая на ветви престарелого карагача, утвердившегося посреди жилой зоны, паутинки сигарет-ных дымков, секли насторожёнными взглядами-прищурами укром-ные уголки, куда можно затащить зоновских Люсек и позабавиться их птичьей любовью.
Зайцев и Нур Самадов вышли из библиотеки, ютившейся в про-долговатой комнатке второго этажа торцевой части жилого барака, и заметили у волейбольной площадки замполита. Он стоял, сце-пив руки за спиной, и таращился на игру.
     – Кажись, это Хиху. Нур, косани! – Зайцев тронул рукой друга.
     – Он самый.
     – Дежурит, что ли? Почему до сих пор в зоне?
     – В наряде он, ответственный дежурный. Кантоваться будет до утра, так что не лезь в глаза, успеешь, – тихо проговорил Самадов.
     – Ты прав, в натуре. Однако словечко подкинуть не мешает, чтоб имел в виду.
Они спустились вниз и направились к игравшим. Зайцев оста-вил «корешка» в сторонке, сам подошёл к замполиту сбоку и робко попросил:
     – Гражданин майор, можно на минутку, – и отступил на два шага.
Майор  Сайдаминов повернул голову и поправил фуражку.  Был
он выше среднего роста, худощавый, приятное смуглое лицо без особых примет, усы-щёточки, карие глаза, глядевшие из-под ко-зырька вполне мирно. Военная форма сидела на нём уютно, хоть и была не первой свежести.
     – А-а, искатель прады, – майор добродушно улыбнулся и шаг-нул к осуждённому. – Какие проблемы?
     – Гражданин майор, к вам бы на приём…
     – Срочно?
     – Да как вам сказать…

83
     – Хорошо, вот только досмотрю, – он кивнул на играющих. – Ко-манды подобрались азартные!
     – Хоп майли, я подожду.
Спустя полчаса майор Сайдаминов восседал в своём кабинете, а осуждённый Зайцев колыхался с ноги на ногу у торца приставно-го стола, заваленного газетами, журналами, ватмановским листом, разрисованным цифрами и надписями.
     – Ну что у тебя, Зайцев, – без обиняков начал замполит.
     – Утром я вышел из ШИЗО, вернее из…
     – Знаю, – перебил майор.
     –  …из пресс-хаты, – всё же договорил зек.
     – Что ещё за пресс-хата? В нашей колонии существуют только штрафной изолятор и помещения камерного типа для нерадивых, мягко говоря, осуждённых! – строго возвысился начальственный голос.
     – Будь по-вашему, гражданин майор. Дело не в названии…
Зайцев понял, что здесь он не найдёт правды, потому понурил голову и обречённо сообщил, что его били, глумились над ним. Не поладил с сокамерниками? Со мной были просто быки9. Чьи быки, пахана? Нет, замначальника колонии Хикматзаде. Он что, сам об этом сказал? Да, сам. Шуток не понимаешь? – замполит растянул губы в хитрой ухмылке и откинулся на спинку кресла. Мне отбили почки. Какие шутки? Я о другом: Хикматзаде исполняет обязаннос-ти начальника колонии, на его плечах вся зона, он заявляется чуть свет, а уходит домой позже всех!
Глаза Зайцева вдруг обросли невидимыми шипами, взгляд стал колючим, и зек сухо спросил:
     – Выходит, он святой?
     – Святой не святой, а нарушений социалистической законности не допустит! Избиение в штрафном изоляторе – это же ЧП, за что по головке не погладят. Значит, он не имеет никакого отношения к тому, что тебя кто-то тронул… Значит, он пошутил!
     – Вы это всерьёз? – изумился зек.
     – Конкретней, Зайцев!
     – Я принёс жалобу, – зек вытащил из внутреннего кармана курт-ки вчетверо сложенный листок, подал.
     – На моё имя? – приняв бумагу, спросил замполит.
     – Да, на ваше, гражданин майор.
Лицо замполита утратило добродушие, с каким он обычно «вправляет шарики» зекам в индивидуальных беседах с ними, и стало похожим на шутовскую маску. Нехорошо усмехнувшись, он проговорил, дескать, не смеши, Зайцев. В настоящее время он, замполит, подчиняется Хикматзаде, так что он ничего не может по-делать. Но он, зек, просит защитить его. Как защитить? Пусть его не сажают в ШИЗО без его, замполита, ведома. Видит аллах, в голове зека нет масла, раз не понимает, что замполит не может контролировать вышестоящих начальников, у него нет права во-дворять и освобождать из ШИЗО. Тогда пусть сообщит прокурору! И это ни к чему, ведь он сам, Зайцев, не лишён такой возможности. В том-то и беда, что зековские жалобы не пропускают! Не следует сгущать краски. Как не следует, они же убьют его, Зайцева! Кто «они»? Осуждённые Жила, Щербатый, Жлоб! Фамилии у них есть? Нодия, Ширинов, Лозовой. Не преувеличивай, Зайцев, ничего не случится.
Беседа, на какую рассчитывал Зайцев, не получилась. Его серд-це закаменело, и он мрачно сказал:
     – В таком случае, гражданин майор, моя кровь останется и на ваших руках!
     – Ну-ну, Зайцев, хорошо, потолкую с Хикматзаде. Только не рас-пускай нюни! Впрочем, подсаживайся, – он указал на стул, – и рас-скажи-ка о себе…

* * *

В жилой зоне Зайцева ждал Нур Самадов. Едва они встрети-лись, Нур с тревогой в голосе сообщил:
     – Тебя искали!
     – Кто?
     – Приблатнённые, шестёрки Жилы.
     – Сколько их?
     – Трое.
     – Какого им?
     – Приглашают, видать, не на чай…
     – Что ответил?
     – Отмазался. Думаю, вот-вот нагрянут снова. Айда в жилсекцию, притырься, чтоб не видели тебя.
     – Если искали, значит, найдут. Тыриться бесполезно. Топай за мной! – Зайцев направился в угол жилой зоны, где краснела кир-пичом коробка строящейся комнаты политико-воспитательной ра-боты. Одну из стен они выложили нынче сами. Крыша, дверная и оконные рамы пока отсутствовали, потому зайти сюда мог каж-дый.
Уединившись, принялись за дело. Зайцев навострил глаза и уши, дабы их не застали врасплох, а Самадов прислонился бед-ром к стене и снял левый ботинок. Самодельное  холодное оружие

85
покоилось в уютном ложе, вырезанном в подошве и прикрытом стелькой. Потребовалось всего полминуты, чтобы его извлечь.
     – Держи! – Нур сунул рукоять заточки прямо в ладонь Зайцева, стоявшего к нему спиной и тайком косившего глазом из оконного проёма. Тот стиснул шершавый металл и тревожно проговорил:
     – Чешут уркаганы!
     – Сюда, ты не ошибся?
     – Прямым курсом.
Самадов спешно обул и зашнуровал ботинок. Едва распрямил-ся, явились гости. Это были «корешки» Жилы. Их фамилий Зайцев не знал, а кличку помнил только одного – Криволапого. Кривола-пый напоминал чем-то самого Жилу. Грузная колода тела, руки-ду-бинки, кулаки-свинчатки, словом, дюжий пахлавон. Сообщники Криволапого выглядели этакими шавками и уступали тому в габа-ритах, но выделялись свирепостью физиономий, разукрашенных уродливым шрамом на лбу у одного и надкушенным носом у другого. Схожи были лишь возраст – около тридцати.
     – Заяц, мы ищем тебя, – покровительственно и дружелюбно молвил Криволапый, ощерив щербатые зубы.
     – А ты по углам шастаешь! – подгавкнули шавки.
Зайцев не стушевался, а напротив, небрежно подкинул на ладо-ни заточку, изобразил «любезную» улыбочку и ответил:
     – Я к вашим услугам, господа! Чем могу служить?
     – Своей попкой! – ещё любезней заявил Криволапый. Шавки за-хихикали.
     – Не понял! – Зайцев сохранял спокойствие.
     – Жила продал мне твою попку за пачку сигарет. Но не мохай – только на один визит! – все трое приблизились на один шаг. Шав-ки выхватили из карманов ножи и красноречиво выставили их пе-ред собой. Криволапый уже с угрозой продолжал, обращаясь к Са-мадову: – А ты, щипач, канай отсюда, иначе опетушим бесплатно!
     – И местечко – в лист! – тявкнула безносая шавка, обводя сви-ными глазками недостроенное помещение.
Зайцев принял стойку, напружинился,  а Самадов схватил поло-винку кирпича и тоже приготовился к драке. Их лица выражали твёрдую решимость стоять до конца.
     – Заяц, сдайся без крови, тебе же лучше, ты ведь уже опетушён! – потребовал Криволапый.
     – Верно, опетушён, но тогда нечем было защищаться!
     – Одумайся, твоя заточка и наши секиры! Не смешно!
     – Пощекочу – будь спок!
     – Нас трое!


86
     – Плевать! Тебе, Криволапый, выпотрошу брюхо и развешу ки-шки на этих стенах! Тебе одному – и хорош!
     – Моё требование законно! – Криволапый продвинулся вперёд ещё на полшага, шавки последовали за ним. – Я заплатил!
     – Кому заплатил, с того и требуй!
     – Пойми, что Жила – твой хозяин, а ты, Заяц, – его Люська! Он имеет право тебя продать.
     – Опетушили меня насильно, после диких побоев.
     – Получишь и теперь! – Криволапый выкривил свою рожу и рявкнул сообщникам: – Окружайте!
     – Смелей, флибустьеры! Кто первый? Прошу! – Зайцев подался вперёд. Лицо его пошло красными пятнами, глаза закровянели, ис-подлобный взор пронизывал наступавших.
Криволапый стушевался, попятился. Шавки повторили его дви-жения и на этот раз. Они не ожидали такого отпора, такой реши-мости.
     – В натуре, ты озверел, Заяц! – Криволапый нарисовал на своей морде благодушие, решив не лезть на рожон, поскольку явственно ощутил дыхание смерти.
     – Ну, что же ты, Криволапый! – Зайцев торжествовал победу.
     – В натуре, к чему рога ломать, рассчитаемся по-мирному, вре-мя терпит…
Уркаганы свернули боевые порядки и умотали, заметая следы трусости лисьим хвостом угроз.



В К У С   Т А Р А К А Н А

Наутро, едва Паук появился в колонии, замполит доложил о жа-лобе Зайцева.
     – Ни хрена не понял, ссучонок! – скрипнула глотка Паука, точно несмазанная дверь. – Загляни через полчасика, вот только шороху в зоне поддам.
     –  Майлаш10, Наим Хикматович, – послушно ответил Хиху и уда-лился к себе.
В кабинете он достал из шкафа электробритву, зеркальце и уселся перед окном, зарешёченным толстыми прутьями. Сквозь них робко сочилась в помещение замутнённая пыльным стеклом негустая бель нового дня. Глянув на себя в зеркальце, подумал: «Ну и рожа, будто на ней сидели». Потрогав ладонью мягкие щёки, принялся за бритьё. Мысли же хороводили вокруг зековской жало-бы: «Жаль Зайцева. Честный парень, да и осуждён несправедливо. Верю, что изнасилование ребёнка ему подстроили. А теперь эта пресс-хата… Хикматзаде взялся за него не на шутку. Но чем Зайце-ву помочь? Что я могу? Передать прокурору? Меня уделают по-хлеще редактора. Как же быть, жалоба ведь адресована мне? Са-мому разбираться? Только этого не хватало! На днях пришёл из Академии ответ на мой запрос, прислали условия приёма… Э-эх, Зайцев-Зайцев, извини, у меня семья позаковыристей твоей, од-ной малышни шесть ртов. Как ни крути, своя рубаха ближе к телу… Извини, писульку твою сбагрю Хикматзаде. Он мой непосредст-венный начальник. Голова пусть болит у него, а не у меня! Тем бо-лее, он рвётся к власти – вот и карты в руки!»
Обход зоны Паук завершал в цехе сборки пылеотсасывающих агрегатов. Здесь у него был надёжный стукач. Улучив момент, сту-кач сообщил: «Заяц накатал жалобу. Помог Нур Самадов».
Направляясь к себе, Паук заглянул к замполиту и в приоткры-тую дверь бросил:
     – Давай, зайди.
Хиху подробно изложил обстоятельства, связанные с появле-нием у него заявления Зайцева.
     – Кто помог ему накатать телегу, знаешь? – с гордостью спро-сил Паук.
     – Нет, конечно.
     – Нур Самадов.
     – А-а, его дружок.
     – И как ты намерен поступить? – снова спросил Паук, прощупы-вая замполита. – Зек обратился за помощью к тебе, вон как умоля-ет: «Замполит, защитите меня!» К тому же, тебе известно, что пресс-хата у нас действительно существует, как и в других зонах. И я действительно прочищаю мозги лунатику Зайцеву. Криминал налицо! Так как?
     – Вы, Наим Хикматович, мой начальник, подскажите…
     – Иди к прокурору!
     – Смеётесь!
     – Отчего же, топай, если духу хватит.
     – В таком случае положено сначала доложить по команде.
     – Докладывай. Своему куратору, заместителю начальника упра-вления по политико-воспитательной работе, болтуну Норову. Он доложит Шералиеву, а тот – заместителю министра Стецкому.
     – Все они знают о пресс-хатах!
     – Знают в общем, так сказать, а тут конкретный факт. Во-вто-рых,  с чего ты взял,  что для того, чтобы бороться со злом, «поло-


88
жено сначала доложить»? Где такая инструкция, покажи? – изде-вался Паук.
     – Ну, инструкции, конечно, нет. Но так сложилось, везде так, что называется, «от Москвы до самых до окраин». Положено согласо-вать. Это закон!
     – Вот именно, закон! Первый закон пресс-хаты, именуемой Страной Советов!
     – Разыгрываете, Наим Хикматович? Такая крамола…
     – Почему крамола? – хохотнул Паук, уверенный в безусловном раболепии замполита.
     – Страна Советов! Это слишком!
     – Нисколько. Название «Страна Советов» – это ширма, за кото-рой прячется подлинный владыка в лице партийно-чиновничьего аппарата, у которого под пятой советы всех мастей! Тебе, Хусейн, это хорошо известно.
     – Да, известно.
     – Так что, пускать пыль в глаза, а по-зековски, вешать лапшу на уши – это второй закон пресс-хаты!
     – На что вы намекаете?
     – Ты же сказал: «Вы, Наим Хикматович, мой начальник, под-скажите». Вот я и подсказываю, как поступить с жалобой.
     – Значит, повесить Зайцеву лапшу на уши?
     – Ох, и хитрец ты, Хусейн! Кстати, знаешь свою кликуху?
     – Знаю.
     – Ну и?
     – Хиху.
     – Переведи.
     – Хитрый Хусейн.
     – Так-то, Хитрый Хусейн, сам всё понимаешь, а прикидыва-ешься…
     – Прикидываться – третий закон пресс-хаты! – они дружно захо-хотали.
     – Ну, а зека Зайцева я доведу, будь уверен, до кондиции! – успо-коившись, заявил Паук.
     – Что делать с письмом?
     – Да хоть в сортир с ним сходи!
     – Может, оставить вам? Грязь-то льёт на вас!
     – Хусейн, ты бываешь хитрее самого себя! Но я тебя понимаю. И знаю, против ветра с… ты не станешь. Потому говорю так откро-венно. Словом, мы с тобой – верные слуги великой Пресс-хаты. Или не так?
     – Так, Наим Хикматович, куда денешься…
     – Вот и по рукам! А грамоту оставь. Впрочем, постой-ка, не ухо-ди.
89
Паук извлёк из кармана коробок спичек, положил его на стол, взял заявление Зайцева, подвесил его двумя пальцами за кончик перед собой и, кивнув на спички, попросил:
     – Чиркни.
Замполит повиновался, и вскоре маленькая груда пепла рухну-ла на пол.
Хиху покинул колонию и со спокойной совестью отправился до-мой. Паук же в два счёта расправился с Нуром Самадовым за соу-частие в написании жалобы. Того прямо днём затащили в баню и изнасиловали. Потом, когда Паука отдадут под суд за убийство осуждённого Зайцева в созданной им пресс-хате, этот эпизод тоже будет фигурировать в обвинительном заключении. Пауку влепят всего пять лет, а зекам-убийцам добавят по два-три. Разумеется, сие возмездие за жизнь человека смехотворно. Но таковы законы «системы». Главное, замазать людям глаза, показать, что порок наказан…
Под вечер Зайцева снова бросили в камеру №20. Без всякого повода, без соответствующих бумаг. Потом было сфабриковано постановление исполняющего обязанности начальника колонии, в котором записали: «За отказ от зоны». Да, бывают случаи, когда осуждённые сами просят посадить их в карцер. Причины разные. Один продулся в карты, а платить нечем. И прячется в ШИЗО от расплаты. Другой не в состоянии защитить себя, отбиться от на-сильников, умоляет: «Спрячьте, меня хотят опетушить». Третий за-являет: «У меня в зоне враги». Вот и применили к Зайцеву этот расхожий мотив.
Перво-наперво Зайцев пообщался с мышкой, вызвав её поскрё-быванием ногтей у норки. Мышка была так рада своему покрови-телю, что выделывала «номера» на удивление не только челове-ку, но и себе. Вставала на задние лапки, вытягивала передние, цеплялась ими за оттопыренный палец и раскачивалась на нём, как на турнике. Покачавшись, снова принимала двуногую стойку и требовала награды. Чёрные бусинки глаз таращились вполне осознанно, по-человечески, а мокренький крестик носа смешно по-
дёргивался в предчувствии вкусного лакомства. И зек охотно уго-щал «артистку» мякишем ржаного хлеба, оставшегося от обеда.
Насытившись, мышка ушла, зажав в зубах увесистый кусочек, видимо, про запас. Сердце Зайцева, словно необитаемый остров, окатывали тёплые волны, пущенные этой чудесной зверушкой, а голову посетили «горбатые» мысли. Животный мир, оказывается, добрей человеческого. Зверь убивает только из стремления вы-жить, добыть пищу, а человек может убить и ради потехи. Так кто же  разумней в природе:  зверь или человек?  Неужели добро и ра-

90
зум начала разного порядка? Неужели разум – лишь способность изобрести пистолет, автомат, атомную бомбу? Что же тогда доб-ро? Неразумный мышонок? Существо, доверяющееся такому чу-довищу, как человек? Не доверяйся ему, мышка! Это чудовище по-губит тебя, сожрёт!
Дежурил нынче «брюхатая морда». Подумалось: «Видать, этот надзиратель – цепной пёс Паука. Водворяют меня именно на его дежурстве». Зайцев лежал животом вниз перед мышиной норкой и размышлял. Вскоре подали ужин. К нему он не притронулся, объя-вил голодовку.
Едва молоденький вечер постарел, замохнатели его чёрные брови, в коридоре штрафного изолятора послышался топот нес-кольких пар ног. Остановились они перед камерой №20. Загремели засовы, и дверь распахнулась. У порога стояли, поигрывая ухмыл-ками, «три богатыря» – Жила, Щербатый, Жлоб. Позади топтался надзиратель.
     – Принимай гостей, Зайцев, веселей будет! – просипел «брюха-тая морда», легонько подталкивая доставленных.
Жила шагнул в камеру, за ним последовали остальные. Дверь захлопнулась, проскрипела задвижка, звякнули ключи. Медвежьи шаги надзирателя затихли.
     – Как ты, Заяц? – Жила завис над сидевшим на полу и, когда тот воздел на него глаза, щёлкнул по носу. – Не соскучился?
Зайцев вскочил, сжав кулаки, но тотчас ему в живот впился мощный кулак, и он скрючился, присел на корточки, а потом и вов-се плюхнулся на пол, привалившись спиной к стене.
     – Угостите Зайчика, чтоб уши приспустил да посмирнел! – ехид-но процедил Жила, и те двое, как собаки, спущенные с цепи, на-бросились на жертву.
Пинали злобно, со звериным рыком, расчётливо и беспощадно. Один удар пришёлся по лицу, и из треснувшей губы цвиркнула кровь, изо рта вывалился сломанный зуб.
     – Хорош! – остановил побоище Жила. – Теперь, надеюсь, он тёпленький и ласковый…
«Богатыри» расселись на нарах, кидая косые взгляды на изби-того и перебрасываясь репликами, скабрезными шутками.
     – Итак, начинается театрализованное представление с участием народного артиста Таджикистана Мухтара Зайцева! – кривляясь, напыщенно возвестил Жила, сделав жест рукой.
     – Бог вас накажет, – сплюнув кровь, смешанную со слюной, и предчувствуя новые издевательства, тихо буркнул Зайцев.
     – А какой у тебя бог? – заинтересовался Жила. – Ты же зверёк, так сказать, с серединки на половинку, насколько мне известно.

91
Зайцев молчал, сил не было пошевелить даже языком. И тут возник Щербатый, обратившись к главному «богатырю»:
     – А что за представление ты объявил, Жила?
     – Вроде викторины. Наш пушистый Зайчик отвечает на наши во-просы. Если молчит или даёт неверный ответ, исполняет желание автора.
     – Вот это да! – прищёлкнул языком Жлоб. – Клёвая затея!
     – Мой первый вопрос, кстати, уже прозвучал, – напомнил Жила.
Истязаемый понял, чем пахнет его молчание и, собрав силёнки, выдохнул:
     – Бог един.
     – Как един? Христос, Аллах, Будда…
     – Разные лики единого бога.
     – Грамотей! Может, ты и Библию читал?
     – Читал, у матери была.
     – И как?
     – Это книга книг.
     – Верно, но воспевает она Сатану! – профессорским тоном мол-вил Жила, довольный поводом показать свою начитанность. – Я  сторонник мифологии Библии, ибо она мой союзник.
     – Ништяк себе лекция! Жила, ты – форменный профессор, век свободы не видать! – воскликнул Жлоб.
     – Во даёшь, в натуре! – поддержал Щербатый. – Изучал, что ли?
     – Был грех, правда, в институте. Тоже искал истину. А она всего лишь в вине. Древние так и изрекли: ин вина веритас!
     – Клёвая истина, теперь бы по стопарику! – потирая руки, мол-вил Щербатый.
     – Кончай трепаться! Представления не получается! – напомнил Жлоб.
     – Ты прав, Жлоб, валяй свой вопрос! – распорядился Жила.
     – Слушай загадку, Заяц. У девицы-молодицы разгорелась до-красна, а у парня-молодца закапало с конца! Что это?
«Богатыри» заржали. Зайцев напряг извилины, не желая иметь новых побоев, издевательств. Прошло несколько минут, а он мол-чал.
     – Ещё даю полминуты! – заявил Жлоб.
Зайцев, не найдя ничего лучшего, брякнул:
     – То, что между ногами петуха…
     – Сам ты петух, Заяц! – Жлоб ухмыльнулся с намёком. – Это кипящий чайник на раскалённой плите!
     – Твоё желание? – осведомился Жила.
     – Заяц, почеши-ка мне пятки, страсть люблю! – Жлоб, сидя на нарах, вытянул обутые ноги.

92
Зайцев был сломлен и не возражал против унижения. Дёрнулся, но встать не смог. Заподозрив симуляцию, Жила рявкнул:
     – Щербатый, помоги!
Уркаган с готовностью поднялся, притопал артистической похо-дочкой к поверженному, сцапал его за грудки и рыкнул:
     – Ну!
Зайцев вскарабкался на четвереньки и пополз. Ткнувшись но-сом в ботинок Жлоба, остановился и угнездился рядом. Снял бо-тинки, стащил носки. Кислый запах несвежего пота ударил в лицо. Перед глазами замаячили уродливые лапы: запущенные ногти об-ломаны, пальцы искривлены, пятки порепаны. С омерзением при-нялся скрести. Грязь и кусочки отмершей кожи набивались под ногти, зловонили. Хотелось заткнуть нос, плюнуть на всё это пас-кудство, вскочить и убежать. Увы. Избитое тело чугунным якорем покоилось на полу. Жлоб от удовольствия посапывал и командо-вал:
     – Чуть сбоку, повыше, во-во, покрепше!
     – Косани, Щербатый, на Жлоба: от удовольствия аж буркалы за-драил! – прогудел Жила, и смех забулькал в его хрипатой глотке.
     – Пятки – моя слабость, мм, сласть! – откликнулся Жлоб, рас-крыв глаза.
     – Покайфовал и хорош! – Жила перевёл взгляд на Щербатого. – Твоя очередь!
Щербатый приосанился, картинно приложил палец ко лбу, на-дул щёки, изображая натужное раздумье, затем хлопнул ладонью по щеке, отчего губы издали пукающий звук, и произнёс, уставив-шись на Зайцева:
     – Какие чудеса творят люди в тёмной комнате на белой просты-не?
     – Крутят кино, – тихо и без промедления ответил Зайцев и от-шатнулся от вонючих ног Жлоба.
     – В натуре, кино крутят, – разочарованно буркнул Щербатый. – Молоток! Тогда второй вопросик.
     – Уговора не было! – запротестовал обиженный.
     – Не пырхай, Заяц, твоё дело нас ублажать! – предупредил Жи-ла. – Наяривай, Щербатый!
     – Сверху чёрно, внутри красно, а засунешь – так прекрасно! – уркаган протараторил и добавил: – Одна минута, Заяц!
Мучители поблёскивали зенками, щерились, перемигивались. Минута испарилась, а ответа не было. Наконец Зайцев выдавил:
     – Не знаю.
     – Эх,  Заяц, а ещё наполовину таджик, – укоризненно изрёк Щер-


93

батый. – Разве не видел самую распространённую и любимую обу-вку в Таджикистане? Галоши!
Зайцев посетовал на себя, что сплоховал, мог бы догадаться, а теперь жди новых издевательств. Чего ещё придумают изверги? Он лежал на боку, облокотившись на пол. Взгляд его упёрся в по-ловицы. И вдруг из ближней щёлки вынырнул знакомый таракан в «зековской» робе и остановился. Усики-антеннки обследовали пространство, глаза обнаружили опасность, и он дал стрекача к стене, где зияла более разлапистая щель. Заметил таракана и Жи-ла, мимо ноги которого мчался усач. Чёрный ботинок взметнулся над насекомым и ловко его прихлопнул.
     – Попался, стервец! – воскликнул Жила и приподнял ногу. Та-ракана на полу не оказалось. Выставив ботинок подошвой вперёд, скомандовал: – Заяц, стряхни!
Тот увидел расплющенную божью тварь, прилипшую к ботинку, протянул руку и ковырнул. Останки дохлятины упали на пол. Отдёрнул палец, вытер его о штанину.
     – О, великолепное лакомство! – воскликнул Жила. – Да-да, для тебя, Зайчик!
     – В натуре, чем хуже лягушек и улиток, ими лакомятся францу-зы! – поддакнул Жлоб. – Или взять деликатесы, кажется, японцев или китайцев: муравьи, змеи.
     – Не могу, – взмолился зек, чувствуя, что от одной только мыс-ли об этом его начало мутить.
     – Жри, падла! – Щербатый замахнулся для удара.
Зек вжал голову в плечи и, смирившись, взял двумя пальцами дохлого таракана, медленно потянул его к губам. Вдохнув смердя-щий запах, икнул, скривился, замотал головой.
     – Лопай, сука! – рявкнул Жила. – А не то подкинем тебя и уро-ним!
Угроза возымела действие, и Зайцев решился. Быстро сунул та-ракана в рот, куснул его и проглотил. Реакция последовала мгно-венно. Тело задёргалось, его выворачивало наизнанку, блевотина падала с губ, лицо напоминало красный бурак, глаза лезли из ор-бит от натужных позывов к исторжению проглоченного.
«Богатыри» злорадствовали, наслаждались.
     – Паук будет доволен, – прошелестел губами Жила.
     – В натуре, не зря хлещем его водяру и глотаем колёса! – ото-звался Щербатый.
     – Полируем Зайца начестняк! – резюмировал Жлоб.
Приступ рвоты прошёл. Наблевал зек немного – желудок был пуст.
     – Кажется,  Маяковский  сказал:  «Когда  в  штанах у меня топор-

94

щится, мне плевать – кого: королеву или уборщицу!» – хохотнул Жила, обведя взглядом «корешков».
Те поняли намёк, поддержали, предложили «обработать» пету-ха с двух сторон. Жила возразил:
     – Не-а, нынче только сзади… Он же таракана схавал.
Надругались по очереди. Напоследок хрястнули ботинком по голове – искры сыпанули из глаз Зайцева. Ему вдруг почудилось, что стал он невесомым, а зрение острым, пронизывающим. Зырк-нув на одного из мучителей, явственно увидел его внутренности: сердце, лёгкие, печень. В грушевидном желудке заметил гвоздь средних размеров, который застрял в горизонтальном положении перед самым выходом из кишки и, видимо, не мог продвинуться без хирургического вмешательства. «Значит, тебе, любезный, – по-думал Зайцев, – когда-то пришлось несладко, и ты отпробовал членовредительства, дабы облегчить зоновскую судьбу». Нео-бычно, странно было видеть мир такими глазами, поскольку всё – и вещи,  и люди  –  просматривалось насквозь.  У  Жилы в кармане куртки затаился кнопочный нож. Возможно ли такое, ведь перед водворением в ШИЗО зеков шмонают от и до. Выходит, этих по-донков никто не трогал. Значит, Паук повелел запустить их в каме-ру без проверки. Вот почему они появляются и исчезают, как при-видения. Значит, на них не оформляют бумаг. Пришёл, натешился, смылся – и никаких следов!
Просматривался новым зрением и некий световой туман, обра-млявший вещи и людей. Особенно густым он был у людских го-лов. Этакий венчик, божественный ореол. Мелькнула догадка: аура! Зайцев знал, что он лунатик, потому ещё в дозоновское вре-мя пытался познать себя, свою болезнь, для чего перелистал не-мало специальной литературы, публикаций учёных. Аура, оказы-вается, была известна и древним людям. Она является как бы щи-том, бронёй, невидимой кольчугой человека. Состоит аура из так называемых лептонов, микрочастиц, подобных нейтрино. Лепто-ны обладают способностью концентрироваться в первую очередь вокруг биологических объектов. По одной из гипотез, Вселенная – это резервуар, заполненный лептонным газом, способным переда-вать информацию на колоссальные расстояния со сверхсветовой скоростью, практически мгновенно. Предполагают, что именно лептоны являются физическими носителями человеческой мыс-ли. Ауру-нимб видят немногие, лишь ясновидящие да очень чувст-вительные люди. И вот теперь он, Зайцев, обладает таким даром. Экстрасенсы утверждают, что аура есть у всех: у детей и взрос-лых, добрых и злых, умных и дебильных.


95

Да, Зайцев видел сейчас ауру и у этих извергов. Правда, она не была целостной, а какой-то ущербной, с чёрными дырами.
     – Так что же такое аура? – спрашивали журналисты учёных.
     – Здоровые излучения организма, которое надо беречь. Не мус-кулы, а именно огненная волна нервов, фосфор нервов заслужи-вает внимания, – следовал ответ. – Ауру надо восстанавливать и питать.
     – Чем?
     – Хорошими, чистыми мыслями и эмоциями. Короче, совершай-те только нравственные поступки, и прочный щит над вами гаран-тирован. Мы воочию убедились, как меняется аура в зависимости от мыслей. Одну и ту же женщину попросили перед объективом фотоаппарата подумать о любимом сыне, о своём кровном враге и о жизненных неудачах. Эффект поразительный. В последних случаях поток энергии как бы прерывался. Мы поняли, что не-обычный свет дан всему живому с рождения, с возрастом нако-пить его трудно. А уничтожить можно мгновенно – ссорой, дракой, подозрением, другим чёрным делом.
     – Скажите, свет излучают определённые органы или весь орга-низм?
    – Весь организм, но самый мощный огонь заключён в сердце.
Зайцеву захотелось увидеть свою ауру. Но где найти зеркало? «Зеркало не требуется, – подсказал внутренний голос. – Ты мо-жешь абстрагироваться, отделиться от своей физической оболоч-ки». И правда, едва он подумал об этом, как почувствовал, что раз-дваивается: тело остаётся на месте, а сам он поднимается. Взле-тев под потолок, увидев ауру своего тела, оставшегося внизу. Нимб над головой сиял плотным кольцом, был без дыр, разры-вов, ровный, плотный и яркий.
И вдруг с потолочной высоты Зайцев увидел страшную карти-ну. Монстры берут его тело, переворачивают вниз головой и начи-нают дубасить об пол. Появляется лужа крови. Смерть? Его уби-ли? Похоже на то, ибо монстры, убедившись, что дело сделано, бросают тело в дальний угол. «Неужели это предчувствие буду-щей смерти? – подумал Зайцев. – Неужели я могу предвидеть?»
Вспомнилась Библия, которую поливал грязью Жила. В ней Господь говорит: «…излию от Духа Моего на всякую плоть и будут пророчествовать сыны ваши и дочери ваши; старцам вашим будут сниться сны и юноши ваши будут видеть видения». А выдающий-ся русский психиатр П.И.Ковалевский писал: «…явления предчув-ствия несомненно существуют. В них лежит частью та полная чув-ствительность, которая присуща лицам мечтательным и с живым воображением,  частью – область бессознательного». И Зайцев по-

96

нял, что предвидение – одно из древнейших чувств человека, ут-раченное им в ходе эволюции. Так, змеи, крысы, мыши задолго до землетрясения покидают свои норы. Хорошо известны перелёты птиц с севера на юг. И хотя не всегда на севере холода вступают в свои права в одно и то же время, птицы тем не менее всегда успе-вают убраться вовремя. Значит, живому организму чувство пред-видения необходимо для выживания, как и другие чувства.
Узнал Зайцев и о том, что немногие люди обретают дар предви-дения. Замечено, что такой дар посещает чаще отшельников, мона-хов, ведущих аскетический образ жизни, а также людей, перенёс-ших потрясения. Такое потрясение, например, постигло болгарс-кую прорицательницу Вангу. Она стала абсолютно слепой, но ви-дит глубины прошлого и будущего. Из четырёх её предсказаний сбываются три. И вот теперь не менее жуткое потрясение испытал он, Зайцев. «Значит, я видел свою смерть?» – испугался он. Ему страстно захотелось вновь утратить приобретённый дар. Лучше не знать,  что тебя ждёт.  Жить вслепую приятней.  С другой же сторо-ны, если знать будущее, можно избежать многих бед. Пришёл на память случай из истории России.
Царь Василий Третий решил насильно постричь в монахини свою благоверную Соломонию, чтобы жениться на Елене Глинс-кой. Испросил, как полагалось в то время, благословения на но-вый брак патриархов Константинопольского, Александрийского и Иерусалимского. Все трое в один голос ответили отрицательно. Патриарх Иерусалимский объяснил причину: «Если дерзнёшь вступить в законопреступное супружество, то будешь иметь сына, который удивит мир своей лютостью». Василий Третий поступил вопреки пророчеству, и сын его вошёл в историю под именем Ива-на Грозного. Под карающим мечом пророчества оказался и нас-ледник царя-изверга. Взойти на престол после Ивана Грозного должен был сын Иоанн, старший наследник. Когда Василий Бла-женный умирал, царь вместе со своими сыновьями и дочерью Анастасией пришёл проститься и просить его молиться за них. И здесь, на смертном одре, Блаженный обратился вдруг к младшему сыну царя, Фёдору, и в присутствии всех предрёк, что вовсе не старший Иоанн, а он, Фёдор, примет царство. Так и случилось. Иван Грозный убил Иоанна. Что касается самого Ивана Грозного, то известно, что в последний год своей жизни он повелел доста-вить в Москву из Архангельска и его окрестностей всех колдуний. Двенадцать ведьм упрятали под замок, поставив надёжный кара-ул. Бельский, один из самых доверенных лиц царя, каждый день посещал их, передавая Ивану Грозному потом всё, что они говори-ли.  Однажды  колдуньи объявили,  что царь умрёт 18 марта. Гроз-

97

ный приказал сжечь их в этот день, если не сбудется пророчество. И когда Бельский утром 18 марта явился, чтобы исполнить волю царя, ведьмы возразили, дескать, день ещё не кончился. По свиде-тельству современников, ничто не предвещало печального исхо-да. Царь был весел, за обедом пел, шутил. Но потом, когда сел играть в шахматы, занемог, вдруг качнулся и схватился за грудь. Через несколько минут он потерял сознание и скончался. Проро-чество сбылось.
Зека охватил ужас, скоро и его ждёт смерть. Внутренний голос закричал: «Жить, хочу жи-ить! Хочу видеть сына, мать-старушку! О, зачем я лунатик? Не хочу, чтобы сбылось страшное видение! Не хочу-у!»
…Проснулся он ранним утром от собственного крика. В окно ос-торожно крался белокурый луч света. Лежал Зайцев на полу. В ка-мере никого не было.


«С П А С И Т Е,  А К А Д Е М И К !»

В шесть утра из радиоприёмника, вмонтированного в стену ка-меры со стороны коридора штрафного изолятора, послышался бой Курантов, затем прозвучал гимн Советского Союза. Бодрый голос диктора объявил о начале нового трудового дня. Зайцев прислушался к передаваемым новостям и вдруг услышал имя ака-демика Сахарова. Его поливали грязью за неоднократное осужде-ние ввода советских войск в Афганистан. Зек знал, что великий учёный, трижды Герой социалистического труда, лауреат Ленинс-кой премии, лауреат Государственной премии попал в немилость советской партийно-государственной верхушки за свободомыс-лие, и ему заткнули рот, сослав в бессрочную ссылку, выдворили из Москвы и поселили в Горьком. Зарубежные радиостанции вов-сю трубили о притеснениях известного в мире правозащитника. Ходили слухи, что тот поднимает голос и в защиту зеков, гонимых по политическим мотивам. И Зайцева полоснула молния мысли: «А что, если написать Сахарову? Пусть я не политический, но всё же!»
Пришло время завтрака, но Зайцев подтвердил свою голодов-ку. И Паук, узнав об этом, струхнул – как бы чего не вышло. Зека выпустили.
Вечером, когда Нур Самадов вернулся с работы, приятели встретились в чайхане, забившись в уголок от посторонних ушей.
     – Мне зуб выбили,  в голове что-то отшибли, но я держусь. А ты


98

чего нос повесил? – с грустью молвил Зайцев, видя в глазах Нура чёрные тучи.
     – Опетушили и меня.
     – За что?
     – Жалобу вместе клепали…
     – Догадался или дали понять?
     – В лоб всё высказали!
     – Стало быть, враг у нас с стобой теперь один.
     – Известное дело, один. Всемогущий Паук.
     – Знаешь, Нур, чует моё сердце…
     – Ты о чём?
     – Кокнут меня…
Самадов принялся утешать друга, дескать, выбрось из головы, не посмеют. Это же решётка для Паука! Паук-то, может, и не того, не хочет… Жила, что ль? Жила, Щербатый и Жлоб. Крокодилы! Рвани из зоны. Рвануть когти или этапом? Этапом, ведь побег не светит: после недавней попытки четырёх наших жмуриков, ты же помнишь,  вертухаи навострили уши и зенки…  Да, подкоп не выго-
рел, обмишурились. Остаётся этап, Мухтар, откажись от зоны, пусть киданут куда-нибудь на дальняк. В Сибирь? Да, лучше в Рос-сию, а тут Паук доконает. Ты прав, Нур, драпануть бы поскорей… Намыливайся, чего тянуть. Заноза одна душу точит… Что ещё за заноза? Мать, сынишка, могилка жены… Что ни говори, приятно быть с ними рядом, они же тут, в городе, за этой колючкой… Такое счастье навещать их… Как навещать? Кто тебя выпустит? Ты че-го… Этой ночью я был у них…
Нур задумался, удивлённо таращась на друга, затем крутнул пальцем у виска и сказал:
     – Рехнулся?
     – Не знаю, может, и рехнулся. Только теперь я умею бывать там, где захочу…
     – Ты даёшь, Мухтар… Белены объелся? – встревожился Нур.
     – Белена не при чём, поверь, я действительно стал всемогу-щим, всё вижу насквозь.
Самадов не верил своим ушам и переспросил, мол, как это насквозь. Ну, например, могу сказать, что лежит сейчас у тебя в кармане. Не трепись! Проверь. Майлаш, проверю, – Нур опустил руку в карман своей куртки и нащупал сломанную спичку, которой ковырялся в зубах после ужина. – Скажи, что у меня в руке? Сло-манная спичка, да-да, и не пучься на меня, могу даже показать, где у тебя болит желудок… Покажи-и, хотя я тебе не верю. Тут и тут! – Мухтар дважды ткнул пальцем в живот приятеля, и у того отвисла челюсть… В чём же проблема, катись отсюда шариком!

99

Нур всё же решил, что Мухтар его разыгрывает, и надумал под-ыграть ему, мол, коли нет проблем, вали отсюда. Мухтар пояснил, что улететь может только душа, его микролептонная голограмма… Откуда такие слова? Пришли сами собой. Чудеса, тогда драпай без тела! Э-э, дружок, оставить душу без тела – это покончить с собой. Тебя же преследуют! Можно, конечно, рвануть, но не хочется. По-чему? Самая прекрасная на свете житуха, когда душа и тело еди-ны. Боги утверждают, что рай лучше.
– С философской точки зрения боги правы, – принялся Мухтар накручивать неизвестные ему доселе слова. – Там, в раю, жизнь вечная.
– В чём же дело? – подзадоривал с хитрым прищуром Нур.
– Там нет земных радостей.
– Нет и страданий!
– Верно, нет. Потому жизнь ангелов-духов пресна, как хлеб без соли.
– Боги знают, что делают, – продолжал Нур делать вид, что все-рьёз принимает бредни друга. –  Не зря же они дали живым тварям
инстинкт самосохранения, чтобы те хватались даже за соломинку, надеясь спастись, выжить.
Мухтар не видел, что Нур его просто подначивает, и на полном серьёзе сообщил, что нашёл такую соломинку. Ну и? Накатать письмо Сахарову. Кто такой? Академик, правозащитник, его  под-держивает весь мир, он может многое…
Самадов обрадовался, видя, что друг его спустился, наконец, на землю. Сволочуги, вон как уделали человека, заскоки достали! И Нур сказал:
     – Попытка не пытка! А как ксиву переправить? Наши-то письма вскрываются… Может, шоферюгам, что вывозят станки из зоны, дать пропаль?
     – А что, идея! Но подогрев нужен, а у нас за душой ни гроша.
Зайцев, задумчиво посмотрев на друга и почмокав губами, вдруг просиял и сообщил, что у него тоже есть идея. Какая? Мать скоро, вернее, на днях на свиданку приедет. Нур засомневался, мол, разрешат ли свидание. Не имеют права! Э-э, Паук всё может, тем более… Что тем более? Его, Зайцева, считают нарушителем режима. Какой в чертях нарушитель? На стройке он пашет, как вол! Это верно, однако он, Зайцев, и из ШИЗО не вылазит. Так это же фокусы Паука! Шмольнёт фокус и со свиданкой. Мать найдёт упра-ву, она фронтовичка! Да-а, мать у него, Зайцева, что надо. Сани-таркой была на войне, раненых из-под пуль выносила, отца спас-ла. Раз фронтовичка, пусть похлопочет, может, Паука поставят на место.

100
Зайцев принялся упрашивать друга, чтобы матери, когда она придёт на свидание, не пикнул ничего такого, что с ними, зеками, тут вытворяют, ведь у неё больное сердце… Главное передать с нею письмо.
Дни и ночи, как часовые, с военной точностью сменяли друг друга на посту вселенского бытия и философски взирали на люд-скую суету, муки и страдания, чинимые человеку не столько при-родной стихией, сколько его собратом, другим человеком.
Мария немало потопала, прежде чем ей дозволили повидать сына. В самой колонии отказали. Отправилась к прокурору. От не-го записалась на приём к И.О. начальника управления исправи-тельно-трудовых учреждений республики подполковнику Шерали-еву Хайрулло Шералиевичу. И лишь после того, как тот размашис-то вывел на прошении «Разрешаю краткосрочное свидание», её вместе с внуком провели в зону, в комнату свиданий.
Это было продолговатое помещение с прозрачными кабинами, ещё  не  вполне достроенными:  отсутствовали стеклянная перего-родка и переговорное оборудование. Осуждённые и родственники общались пока напрямую через широкий стол.
Мать сидела с внуком на покрашенной в зелёный цвет деревян-ной скамейке и ждала. На ней были тёмная косынка, лёгкое нацио-нальное платье, чёрные туфли. Десятилетний крепыш в белой без-рукавке и коричневых штанишках постреливал по сторонам ва-сильковыми глазами. Их синева была столь прозрачной и глу-бокой, что на фоне смуглого лица и дебрей смоляных волос они выглядели милыми родничками у лесной поляны.
Мухтар ступил в кабину, и его сердце оборвалось, будто присе-ло от жалости к матери. Она так постарела! Из-под косынки выби-вались некогда русые, а теперь побелевшие, как хлопковые буто-ны, негустые пряди. Лицо сморщилось, точно печёное яблоко, гла-за поблёкли, привяли. Спина ссутулилась.
     – Мама! – выдохнул он, с трудом проглотив перехвативший гор-ло комок. Глаза предательски набрякли влагой.
     – Сынок! – мать подалась вперёд и подняла подбородок. – Са-дись, сынок, я так соскучилась!
Мухтар умостился напротив, с грустью глядя на мать, затем по-ложил карий взгляд на сына, на его свежее личико, подсвеченное полуулыбкой и блеском глаз. Сыновняя радость цвела горным цветком. И всё же отец почуял во взгляде сына сквознячок тоски.
     – Дад;11, долго ещё? – выронили ребячьи губы, с предельным откровением выдав сокровенную думку.
Зек, вымучив улыбку, дабы не заметили выбитого зуба, под-осипшим вдруг голосом пошутил:
     – Осталось, сынка, начать да кончить!
     – Не слушай, внучек, – Мария обняла парня за плечи, – папка шутит. Скоро вернётся совсем…
     – Дада, бабулька правду говорит?
     – Правду, сынка. Бабулька у нас святая, слушайся её во всём.
     – Дада, я не дам тебя в обиду! – смешно нахмурив бровёнки и вытвердив голосок, заявил мальчонка.
     – Маленький мой, с чего ты взял, что меня обижают?
     – Сам знаю! Недавно у нас в школе я набил морду одному хмы-рю.
     – За что?
     – Он обозвал тебя «тюремной бандюгой».
     – Внучек, ты дрался? – всполошилась Мария, впервые узнав о «подвиге» ершистого Мирзо.
     – Молоток, сынка! – похвалил зек и, забыв о своих зубах, растя-нул улыбку до ушей.
Мать тут же обнаружила у сына изъян и спросила:
     – Что случилось, Мухтарчик? Почему у тебя выбит зуб?
     – Ах, это! – Мухтар спохватился, сжал губы, но было поздно, тайна раскрылась. Мать ждала объяснений, и он нехотя солгал: – Свалился со строительных лесов и грохнулся о кирпич…
     – Больно, дада? – встрял маленький Мирзо, скривив рожицу, выражавшую сострадание.
     – Уже прошло, – успокоил отец, – уже не больно.
Мать видела, что сын выкручивается, но докучать расспросами не стала. Разговор не для детских ушей. Обволокла сына нежным взглядом, спросила:
     – Чем живёшь, радость моя? Как здоровье?
Мухтар ответил не сразу, поскольку заранее решил не посвя-щать старушку в тайну своих взаимоотношений с Пауком. Покусав нижнюю губу, сказал:
     – Вкалываю на стройке, как и дома. Строим комнату политико-воспитательной работы, а самочувствие, сама понимаешь, зеков-ское, – он криво усмехнулся.
     – А как Нур Самадов? Ты писал, что это твой друг. Я сходила к его матери по адресу, что ты сообщил. Познакомились, погорева-ли вместе. Шлёт ему и тебе привет.
     – Спасибо, мама.
     – Через месяц у неё длительное свидание с Нуром.
     – Да, знаю.


102
     – Когда же такое свидание получишь ты? Так хочется побыть с тобой, хоть денёк…
     – Не знаю, мама. Сама видишь, с каким скрипом позволили эту встречу, ведь Паук тебе поначалу отказал.
     – Какой паук? Ты о чём?
     – Прости, оговорился. Кличка такая у исполняющего обязаннос-ти начальника колонии.
     – Вот оно что. Однако существует же закон, есть какие-то нор-мы! – скорбно возвысила она голос.
     – Какой закон, какие нормы? Милая мама, ты у меня чудо! Верно говорят, каждый судит о людях по себе. Но ты же фронтовичка, знаешь, каким может быть человек…
     – Мухтарчик, ты пугаешь меня, откройся, умоляю!
     – Не в чем открываться, всё и так ясно: в тюряге свои законы, мама.
Пожилая дама в зелёной форме прапорщика все глаза прогля-дела, глядючи на зеков и наседкой восседая во главе длинного стола, разделявшего свиданничающих. Её зоркое око обязано пре-сечь  поползновения сторон передать что-либо друг другу.  Но вот её внимание чем-то отвлеклось, и она отвела взгляд. Мухтар неус-танно косил глазом в её сторону в ожидании удобного момента, чтобы сплавить секретное письмо. Такой миг настал, и конверт скользнул по плоскости стола и упал прямо на женские колени. Мария тут же сунула его куда-то под юбку, заранее готовая к по-добному действу. Она бывала на длительных свиданиях с сыном, и тот её «просветил». Маленький Мирзо смекнул, что к чему, и лишь с пониманием высвечивал лицо отца синими лучиками сво-их глаз.
Время свидания выцвело, и «зелёная» дама подала голос. Мух-тар шепнул матери:
     – Если будет ответ, передай мне с матерью Нура.
     – Хорошо, – так же тихо ответила Мария.
Сынишка продолжал пялиться на отца так, будто видит его в последний раз. В его взгляде светилось нечто потустороннее, и Мухтар подумал: «Неужели и он лунатик?»
     – Дада, папулечка, не уходи! – вдруг разрыдался парень.
     – Что с тобой, мальчик мой! – Мария притиснула к себе головку внука. – Навестим папу в другой раз…
     – А мне казалось – в нашем доме растёт мужчина! – нарочито укоризненно молвил Мухтар.
Мария и маленький Мирзо скрылись за дверьми, а Мухтар всё тянулся душой и взором к их следу…


103

* * *

Письмо Зайцева достигло адресата, хотя и проделало путь, дос-тойный пера писателя-детективиста. Академик Сахаров перечитал его несколько раз, посочувствовал осуждённому, со вздохом, вы-ражавшим бессилие в оказании конкретной помощи, уселся за стол и принялся сочинять ответ. Он писал:
«Коллега по несчастью! Получил Ваше письмо. До глубины ду-ши возмущён порядками в Вашей колонии да и во всей лагерной системе. Пресс-хата, о которой вы пишете, – это беспредел не только тюремный, но и государственный. Пресс партийно-государ-ственной бюрократии навис над всем советским народом. Моя ссылка – та же пресс-хата. Совершенно беззаконным является ре-жим, который установили для меня. Кто? КГБ, МВД, прокуратура? Я этого не знаю, и вы тоже не можете ответить на этот вопрос. У моей двери круглосуточно стоит милиционер, любой посетитель попадает в милицию и имеет крупные неприятности. Но помимо милиционера и втайне от него – через окно – в квартиру проника-ют сотрудники КГБ,  нарушая  право  неприкосновенности жилища.
Круглосуточно идёт бесстыдная, наглая слежка, агенты следуют по пятам всюду, заглядывают в окно, забегают впереди меня на почту, чтобы я не мог позвонить.
Что касается лагерного мира, то его ужас, серая беспросвет-ность отражают в себе всю глубину социальной трагичности и нравственной ущербности нашей жизни, так же как быт и трагедия детских домов и детских колоний. Часто приходится слышать, что среди заключённых непомерно много воспитанников детских до-мов, слышать о жестоких приговорах. Очень часты несправедли-вые и жестокие приговоры заключённым. В 70-х годах я получал сотни писем, в которых нашли отражение все эти темы. Помочь кому-либо было не в моих силах. Да, режим в местах заключения очень тяжёл, не соответствует современным стандартам и требо-ваниям гуманности. Заключённые страдают от непосильного тру-да, плохого питания, от ограничений свиданий, разрешённых очень редко и только с родными, от произвола начальства. Сроки заключения непомерно велики. Наша судебная и следственная система очень несовершенна. Нравственный и юридический уро-вень судей очень низок, они зависят от местного начальства, при-говоры зачастую немотивированны, повторяют выводы предвзя-того следствия, иногда основанного на вынужденных избиениями показаниях обвиняемых. При этом наиболее опасные преступники оказывались безнаказанными, а некоторые занимали высокие посты;  сращённой с этой мафией оказывались в ряде случаев ми-

104

лиция, МВД, прокуратура и суды. Осуждённый прогрессивной об-щественностью у нас и за рубежом от Луи Арагона до Грэма Грина компрометирующий коммунистическую систему процесс Даниэля и Синявского до сих пор не пересмотрен, сами они томятся в лаге-ре строгого режима. Разве не позор осуждение на три года лагерей Хаустова и Буковского за участие в митинге в защиту своих това-рищей? Словом, особое место в числе условий оздоровления об-щества занимает прекращение преследований по политическим мотивам как в судебных и психиатрических формах, так и в любых других, на которые способна наша бюрократическая и косная сис-тема с её тоталитарным вмешательством государства в жизнь гра-ждан (увольнение с работы, исключение из вузов, отказ в пропис-ке, ограничение в продвижении по работе и т.п.). А вот Вам приме-ры подобного беспредела, связанные со мной.
В мою защиту выступили два крупных учёных – физик и мате-матик, доктор наук Валентин Турчин и физик, член-корреспондент Армянской Академии наук Юрий Орлов. За это они уволены. Да, я в лучших условиях, чем те мои друзья, которые осуждены или ждут суда.  Среди  них  биолог Ковалёв,  математики  Великанова и Лавут, молодой учёный-кибернетик Щаранский, медики Некипелов и Терновский. Все они не нарушали законов страны, не прибегали и не призывали к насилию. Но все оказались под пресловутым прессом.
Мужайтесь, коллега по несчастью! В пресс-хате мы с вами не одиноки. Весь народ придавлен, унижен. Вспомним такие факты.
1. Низкая зарплата приводит к тому, что заработка мужа не хва-тает прокормить семью даже с одним ребёнком; отсюда – невоз-можность нормального семейного воспитания детей, имеющая серьёзные социальные последствия, отсюда также разрушение здоровья миллионов женщин на тяжёлых работах.
2. Очень короткий (двухнедельный для большинства) отпуск, момент которого определяется администрацией. А во Франции, к примеру, – два отпуска: летом и зимой, общей продолжитель-ностью четыре недели.
3. 41-часовая рабочая неделя, то есть продолжительней, чем в большинстве стран Запада.
     4. Отсутствие реального права на забастовки, на любые органи-зованные обращения в вышестоящие инстанции.
5. Очень низкие пенсии и пособия, даже после нескольких суще-ственных прибавок в «хрущёвские» и «брежневские» времена.
6. Ежегодно несколько воскресений или суббот объявляются рабочими днями. Так называемые «коммунистические субботни-


105

ки» формально считаются добровольными, а попробуй не прийти. Зарплата же за них перечисляется в фонд государства.
7. Жилищные и бытовые условия для большинства населения остаются плохими, несмотря на осуществляемое во многих горо-дах большое жилищное строительство.
8. Очень низкое качество образования, особенно в сельской местности.
9. Очень низкое качество медицинского обслуживания боль-шинства населения.
10. Ограничение свободы передвижения в пределах страны – паспортная система, которая оборачивается для миллионов колхозников невозможностью уехать в город.
11. Абсолютная – для большинства – невозможность загранич-ных поездок, даже туристических, не говоря уж о поездках для ра-боты, для заработка, для ученья или лечения.
12. Венец социального портрета общества – люмпенизация, раз-вращение и трагическое спаивание огромной массы населения, в том числе женщин и молодёжи.
Таким образом, чрезвычайно существенно отметить, что наше общество  ни   в   коей  мере  не  является  обществом  социальной
справедливости. Уже в 20-30-е годы и окончательно в послево-енные годы в нашей стране сформировалась и выделилась осо-бая партийно-бюрократическая прослойка – «номенклатура». В знаменитом пророческом романе Оруэлла «1984» это «внутренняя партия». В ГДР появилось забавное выражение – «товарищи на Вы». У этой прослойки свой образ жизни, своё чётко определённое положение в обществе – «хозяина», «головы», свой язык и образ мыслей.
Не случайно все крупные научные и технические открытия пос-леднего времени: создание квантовой механики, открытие новых элементарных частиц, открытие деления урана, открытие антибио-тиков и большинства новых высокоэффективных медицинских препаратов, изобретение электронных вычислительных машин, изобретение лазера, выведение новых высокопродуктивных сор-тов в растениеводстве, открытие других компонентов «зелёной ре-волюции», создание новой технологии в сельском хозяйстве, про-мышленности и строительстве – всё это произошло не в нашей стране. Уже четыре пятилетки нет абсолютного прироста нацио-нального дохода, а сейчас, в 80-е годы, наблюдается даже его сни-жение.
Выходит, прав Ваш начальник, которого Вы величаете Пауком, что вся наша страна – огромная пресс-хата, из которой надо выби-раться всему народу.

106
Прошу извинить за пространный ответ. Он обусловлен масш-табностью вопроса, который Вы поставили передо мной. Повто-ряю, конкретной помощи оказать не могу. В моих силах, вопреки тотальной слежке за мной, переправить Ваше письмо и мой ответ на Запад. Ещё раз примите совет – мужайтесь!
Академик Сахаров.»


Д О М О В О Й   И   З О М Б И

Отбой. Зона уходила в небытие, в сон. Ядрёные звёзды-груши нависли над землёй так низко, что хотелось воздеть руку и до-стать лакомый плод. Или тряхнуть крону неба изо всей мочи, что-бы жёлтая вызвездь сыпанула к ногам. Двухэтажные бараки тара-щились в мягкую тьму провалами распахнутых окон, а над кры-шами стремительно порхали юркие твари. Нет, это были не лету-чие мыши. Порхали души зеков.
Зайцев лежал на спине с закрытыми глазами. Мятая простыня скрывала его тело до подбородка. Одна рука покоилась на груди, другая плетью свисала с кровати. Сквозь сон он почувствовал,что душа его мягко отделилась от тела, обросла микролептонами – не-видимым газом – и превратилась в астральную субстанцию. Она была лёгкой на подъём, стремительной в движении, всепроникаю-щей и невидимой. Ощущение было такое, будто невидимка и есть он сам, осуждённый Зайцев.
Астрал-невидимка выпорхнул наружу в открытое окно, поиграл в догонялки с летучими материальными тварями и завеялся в не-бесную высь. «Какая прелесть, как свободно и легко дышится!» – подумал зек, паря в воздухе и взмахивая руками, словно крыль-ями. Покружил над зоной. Сверху она напоминала распластанное тело человека, очерченное железобетонной оградой, колючей про-волокой и цепочкой огней. Рядом светились такие же огни, опоя-савшие территорию и само здание Центрального комитета Компар-тии Таджикистана. Подумалось: «Забавное соседство. Слепились не хуже сиамских близнецов».
Воздух свободы наполнял душу радостью, восторгом, и не-вольно возникло желание закричать на всю Вселенную. Астрал от-крыл рот, напружинился, но звука не последовало. «Ага, – смекнул он, – значит, голоса у меня нет. Жаль. Значит, поболтать с челове-ком нельзя. Значит, мне дозволено только мыслить. Га! Какое сов-падение! В реальной жизни тоже дозволено лишь думать, а бол-тать – ни-ни! Может, это закон природы?»
Вот  и  кишлак  Казакон.  Зайцев  спланировал  пониже и дал два

107
круга на «бреющем полёте». Опустился на крышу собственного дома, затем спрыгнул на землю. Двор ничуть не изменился. В дальнем углу кособочился древний хлев. Рядом, под открытым небом, дремала милая бурёнушка по кличке Фируза, положив круг-лое брюхо на соломенную подстилку. Один рог у неё был сломан. «Где тебя угораздило?» Ближе к дому, в небольшом закутке стоял друг детства и юности – белый ослик. Он явно сдал, постарел, осанка не та, однако и таким своим видом вызвал в душе зека прилив нежности и тепла. Подойдя к нему, Зайцев погладил холку, но тот даже не подал вида, что его тронули. «Эх, дружище, ты даже не подозреваешь, кто к тебе пришёл. Вспомни, как мы с тобой колесили по горам, как распевали песни». Зайцев по старой памя-ти уселся на ослика, двинул пятками по бокам, но старый друг не тронулся с места, вообще не шевельнулся. «Жаль, что я дух, а не плоть. Он меня не чувствует». Легко соскочил, окинул взглядом ветвистую вербу, прикрывавшую своим крылом полдома, вспом-нил розовое время, когда мальчишкой лазил на неё, осваивал её «плечи», а потом, повзрослев, строчил под нею стихи невесте, бу-дущей жене Халиме. И вдруг из его души полились не просто сло-ва, обращённые к дереву, а стихи.
Лёгкий ветерок лизнул, точно кутёнок, щеку зека и затерялся в ветвях вербы. Дверь дома отворилась, на пороге показался ма-ленький Мирзо. Сынка! Радость моя! Был он в одних трусиках. Ас-трал рванулся невидимым облачком навстречу, залопотал ласко-вые слова, совершенно забыв, что живые существа его не слы-шат. Крепко прижался к груди мальчонки, охватив его своей мик-ролептонной субстанцией, замер, затаив дыхание. Было слышно биение детского сердечка. Оно выстукивало тихо и ритмично, сло-вно некий механизм, и не реагировало на отцовские чувства. Чуть отстранившись, зек принялся разглядывать лицо сына. Оно было восковым, губы сжаты, глаза широко открыты, чёрные кустики длиннющих ресничек плотными рядами вырастали из век, зрачки-стекляшки отражали холодный лунный свет. Отец отшатнулся в испуге: лунатик! Сынка, его любимый сынка тоже лунатик!
Маленький Мирзо шагнул за порог и размеренным шагом напра-вился к хлеву. Остановился у его торцевой стены, поднялся на ко-лоду, валявшуюся рядом, и проворно закарабкался по стволу пер-сика, прилепившегося к строению. Добрался до матёрого сука, усе-лся на нём и задрал голову. Долго изучал луну. Казалось, она ще-рится ему во все тридцать два зуба. Затем перебрался на черепич-ную крышу коровника, огляделся, раскрылил руки и уставился на звёзды. Зеку подумалось, что его сынка хочет взлететь, но пар-нишка  опустил  подбородок,  прибился  мелкими  шажками  к краю

108
крыши и пошёл, балансируя раскинутыми руками. Обойдя крышу вкруговую, замер напротив входа в хлев, где развалилась одноро-гая бурёнка Фируза. Присел, резко выпрямился, рванулся вперёд и полетел…
О, ужас! Он падал на одинокий, но толстенный рог. Зек вихрем подлетел к нему, своему ненаглядному сынке, подхватил на руки и подправил его полёт-падение. На этот раз маленький Мирзо почув-ствовал, что натолкнулся на некую упругую воздушную волну, смягчившую его приземление. Стоя около бурёнки и с любопытст-вом таращась на светящееся облачко с очертаниями человека, пульсировавшее рядом, спросил:
     – Кто ты? Я вижу тебя.
Зек страстно колыхнулся к сыну, намереваясь снова обнять его, приласкать, да вовремя одумался. Знал по себе, что искус-ственно прерывать состояние лунатизма опасно. Тем более, бо-язно было сообщать мальчику, что он, его отец, стал астралом. Ох-ладив пыл нежности, сухим голосом молвил:
     – Ты слышишь меня?
     – Слышу, – ответил сын, и зек несказанно обрадовался, что наконец-то живая материя отозвалась. Видимо, сыграл свою роль лунатизм.
     – Тогда слушай. Я – домовой. Ты не боишься меня?
     – Нет, ведь ты не причинил мне зла, а напротив, уберёг от не-приятности. Зачем ты это сделал?
Зек заметил, что губы сына не шевелились. Удивился: как же они слышат друг друга? Значит, диалог у них только мысленный. Ответил:
     – Домовые, как и люди, бывают добрыми и злыми.
     – Выходит, ты добрый?
     – Я желаю тебе блага.
     – Если так, подскажи, кем мне стать, когда вырасту?
Зайцеву вспомнилась его жизнь в реальном мире, вспомнились муки и страдания, ненависть к органам МВД и правосудию, ко все-му обществу, и ему захотелось направить сына по стезе злобы и жестокости, по стезе отмщения за страдания отца. Однако он пора-зился: душа его вовсе не желала этого, будто обрела высшую муд-рость. И зек иносказательно ответил:
     – Если не сможешь стать солнцем, будь смиренной планетой.
     – Заумно шпаришь, домовой, но я тебя понимаю. Какой-то голос разъясняет твои слова. Мне интересно слушать, продолжай.
     – Знай, ученик, земля эта есть Чертог скорби, где по всему Пути тяжких  испытаний  расставлены  западни,  чтобы изловить твоё Я


109
обольщениями. Реальный мир – великая иллюзия. Люди не любят друг друга, ненависть – их хлеб.
     – Почему –  иллюзия?  Я люблю  бабушку и милого папку,  кото-
рый скоро вернётся из командировки. Я люблю школу, учителей, друзей, люблю эти горы, люблю однорогую Фирузу, белого ос-лика…
     – Лестница, по которой поднимается человек, – перебил домо-вой, – построена из ступеней страданий и скорби. Тех, кто любит, немного. Притом, их топчут ногами…
     – Но ведь ты сказал, что добряки есть даже среди домовых!
     – Верно, есть. Однако их подстерегает коварство и предательст-во. Запомни, ученик, если скажут тебе, что достигнуть освобожде-ния можно, лишь возненавидев мать свою, пренебрегая сыном своим и отрекаясь от отца своего, отказываясь от сострадания к людям и к зверям, – скажи им, что лжив их язык.
     – Повторяю, домовой, я люблю своих родителей! Люблю лю-дей!
     – Ты умный ученик. Не ленись же бороться с нечистыми своими мыслями ранее, чем они одолеют тебя. Не щади их, как они не ща-дят человека, ибо если уступишь ты им и они укоренятся и начнут расти, знай воитину: мысли твои одолеют и убьют тебя. Берегись, ученик, не допускай даже тени от них приближаться к тебе. Ибо тень эта начнёт расти, увеличиваться в объёме и силе, и порожде-ние мрака поглотит твоё существо прежде, чем ты успеешь заме-тить присутствие тёмного чудовища.
     – Спасибо, домовой, за урок! Мне пора!
Маленький Мирзо зашагал к порогу. Домовой последовал за ним, держась чуть сбоку. Они вошли в дом, и мальчик лёг в пос-тель. Отец полюбовался спящим сыном, поцеловал его и напра-вился в комнату матери.
Мать лежала на старенькой железной кровати, стоявшей там же, что и прежде. На стене, в застеклённой рамке, висела фотография: Мария и её муж Мирзо нежно склонили друг к другу головы и улы-баются. На спинке кровати висела юбка. Окна занавешены.
Зек приблизился к матери, тронул ладошкой морщинистую ще-ку и приложился губами к её лбу. Поцеловал, распрямился, затем опустился на колени и долго изучал умиротворённое лицо, при-слушивался к ровному дыханию. Тихо молвил:
     – Спи, родная, я оберегаю твой покой…
Вспомнилась Халима, и домовой поднялся. Облетел весь дом, подышал его  воздухом,  потрогал вещи,  простился и взял курс на
мусульманское кладбище. Звёзды-груши покачивались на косми-ческом ветру, подмигивали аурой,  словно шептали: «Любуйся, че-

110
ловече, мирозданьем, оно прекрасно! Не беда, что планета Земля теперь во мраке. Сезон мрака не вечен. Придёт сезон Света».
Могилка  Халимы пригрелась на краю кладбища.  Холмик  давно
затянулся дёрном, а гранитная плита глубже вросла в землю. Фо-тография под стеклом, искусно вмонтированная в камень, не дава-ла повода к печали, поскольку покойница дарила миру очарова-тельную улыбку. Зеку показалось: жена смеётся над бренностью земного бытия. Такому впечатлению подыгрывало буйное пламя красных цветов, заполонивших могилу. Дикие маки! Они склонили головы, как солдаты, отдающие полководцу последние почести.
Астрал стоял в задумчивости, в грустном созерцании. Пришло желание увидеть любимую жену, мать своего сына, и губы его по некоему волшебству сами произнесли:
     – Халима, прошу тебя, выйди из храма покоя, скажи два слова скорбящему…
И о чудо! Красные маки расступились, земля распахнулась, точ-но окно, и из могилы поднялась богиня неземной красоты. Лицо, глаза, губы, улыбка, волосы, тело – всё было от Халимы. Лишь золотистый ореол выдавал принадлежность женщины к небесным существам. Мухтар спросил:
     – Это ты, Халима?
     – И я, и не я!
     – Как тебя понимать?
     – Я – зомби.
     – Что такое – зомби?
     – Голограмма умершего человека. Она образуется из выходя-щей из тела покойника плазмы – ионизированного газа. Концентри-руясь, молекулы газа создают подобие человека, и, восприняв мысли других людей, плазмоид становится мыслящим существом.
     – Значит, ты слышала мою просьбу?
     – Разумеется, иначе не предстала бы перед тобой.
     – Вызвать тебя может каждый?
     – Нет, обычному человеку это не под силу.
     – Кому под силу?
     – Экстрасенсам, прорицателям, йогам, то есть людям, обладаю-щим способностью раздваиваться.
     – Как это – раздваиваться?
     – Из одной сущности делать две: физическое тело и астральное тело.
     – Как же ты вышла ко мне, я ведь просто твой муж?
     – Ты тоже необычный человек,  ты – лунатик.  К тому же,  после потрясения к тебе пришла небесная сила… И там, в тюрьме, ты ос-тавил своё физическое тело, а ко мне прислал астрала.

111

     – Откуда тебе известно?
     – У зомби зрение не хуже твоего, оно пронизывает не только предметы, но и пространство.
     – Халима, ты не сердишься на меня?
     – За что?
     – Ты умерла от моей руки…
     – Точно выразился: от руки… Не от сердца!
     – Какая разница? Я – убийца!
     – Нет, Мухтарчик, ты не мой убийца…
     – Чей?
     – Холикназара. Ты убивал его, а я попалась, как говорится, под руку.
     – Холикназар жив, а ты…
     – Такова моя карма, проще говоря, возмездие…
     – За что?
     – Видимо, в предшествующих жизнях я порядком нагрешила…
     – За что же наказан я?
     – Что имеешь в виду?
     – Я лишился тебя, моя любимая, меня преследует пресс-хата, тюрьма стала родным домом…
     – Значит, и ты, Мухтарчик, в предшествующих жизнях был дале-ко не святым…
     – Я не верю в предшествующие жизни, а в той, единственной, земной жизни, что была мне отпущена, я не делал людям зла, я ни-когда не предавал, не воровал, не желал жены ближнего, почитал мать и отца, не клеветал, я…
     – Знаю, Мухтарчик, – перебила Халима, – потому полюбила те-бя, а не Холикназара. Ты стал моим единственным на веки веч-ные…
     – Любимая, можно ли тебя обнять?
     – Отчего же, можно. Только обрети сначала человеческий об-лик, материализуйся, как я!
     – Но как?
     – Обрасти погуще микролептонами.
     – Где их взять?
     – Ты прав, у тебя маловато плазмы, возьми мою, – Халима сделала обеими руками движение, будто отталкивала что-то от се-бя. В тот же миг Мухтар обрёл зримые очертания, и она восклик-нула: – Здравствуй, милый! Приди в мои объятия! – она раскинула руки.
Влюблённые  закружились  в  фантастическом  танце.  Мелодия
лунной сонаты разливалась на всю Вселенную. Ближние и даль-ние миры,  привстав на цыпочки, таращили на землю глаза.  А там,

112

где ступала нога влюблённых, мгновенно вырастали дикие маки. И вот уже вся планета покрылась их красными флагами. Казалось, сама матушка Природа венчалась с Любовью, Добром, Счастьем!


М Е Ч Т А   Ч Е Л О В Е Ч Е С Т В А

В одну из ночей зек-астрал вздумал навестить в загробном ми-ре мудрецов былых времён и спросить, верно ли живут люди, чи-ня друг другу зло и страдания. Из сонма видных людей, пророков и вершителей истории выбрал Сократа, Платона, Аристотеля, Хри-ста, Будду, Мухаммада, Мора, Фейербаха, Руссо, Маркса, Энгель-са, Эйнштейна, Уэллса, Ленина, Сталина, Нострадамуса.
К беломраморному конференц-залу в стиле барокко прибывали золотые колесницы древнегреческого образца. Крылатые кони раздували ноздри, цокали серебряными копытами. Мужи чинно входили, рассаживались.
Вести симпозиум доверили лобастому Сократу, облачённому в красную хламиду.
Сократ. Итак, господа, перед нами один вопрос: справедливое устройство общества. Известно, человечество мечтает о таком об-ществе, как говорится, с пелёнок. Кому слово?
Христос. Не в обиду будь сказано творцам научного социализ-ма, идеалы свободы, братства, равенства – не их изобретение. Об этом упоминается в Библии. Первые религиозные общины были моделью коммуны. У них была общественная собственность. Все члены обязательно трудились: «Кто не работает, тот да не ешь». Распределение было по результатам труда: «Всякий работающий вправе получить ожидаемое». Помнили и о нетрудоспособных: «Накорми, одень больных, голодных, голых». Это был пример вза-имопомощи, милосердия, благотворительности и социального обеспечения. Однако не потворствовали лодырям: «Кто брал без нужды, дай отчёт, почему это сделал». Преследовались хищения, припрятывание доходов в одних руках: «Не используй удвоенных прибылей, роста, а раздай всё нищим».
Мухаммад. Аналогичны писания и в Коране. «Мы сделали вас племенами и народами, чтобы вы узнавали друг друга и опережа-ли в добре». «Кто хочет – верит, кто не хочет – не верит. Нет при-нуждения. Всякий поступает по своему подобию, добрым путём идёт для души, а заблуждается себе во вред. Что хочешь, то и де-лай ты. Нам наши дела, а вам – ваши».
Маркс. Вы правы, устами младенца глаголет истина, если до-пустимо сравнение первобытного общества с младенцем. И ком-

113

мунизм уже в его первой фазе стремится противопоставить част-ную собственность всеобщей частной собственности. Это выража-ется в совершенно животной форме. К примеру, браку противопос-тавляется общность жён, где, следовательно, женщина становится общественной  и  всеобщей  собственностью.  Можно  сказать,  что
эта общность жён выдаёт тайну этого ещё совершенно грубого и неосмысленного коммунизма.
Мухаммад. Позвольте комплимент: учёные среди народа – это доверенные лица Бога.
Маркс. Я убеждённый атеист, тем не менее благодарю. Так вот для такого рода коммунизма общность есть лишь общность труда и равенство заработной платы, выплачиваемой общинным капита-лом, общиной как всеобщим капиталистом. Таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубый ком-мунизм, есть только форма проявления гнусности частной собст-венности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности.
Сократ. Значит, вначале было не Слово, то есть идея, а дело, факт?
Маркс. Совершенно верно, коммунизм порождён жизнью, а не фантазией человека. Коммунизм явился положительным упразд-нением частной собственности – этого самоотчуждения человека. Такой коммунизм, как завершённый натурализм, равен гуманизму, а как завершённый гуманизм, равен натурализму. Он есть действи-тельное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между су-ществованием и сущностью, между опредмечиванием и самоут-верждением, между свободой и необходимостью, между индиви-дом и родом. Он – решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение.
Мухаммад. Дайте людям жить, как они хотят, а Бог даст средст-ва жизни одним через других.
Маркс. Вы правы, Мухаммад. Люди живут по своему разуме-нию. Поэтому всё движение истории есть, с одной стороны, дейст-вительный акт порождения коммунизма – роды его эмпирического бытия, – а с другой стороны, он является для мыслящего созна-ния постигаемым, познаваемым движением его становления. Вы-шеуказанный же, ещё не завершённый коммунизм ищет для себя исторического доказательства в отдельных противостоящих част-ной собственности исторических образованиях, ищет доказатель-ства  в  существующем,  вырывая отдельные моменты движения и
фиксируя их в доказательство своей исторической чистокров-ности.

114
Руссо. Коммунизм, по-вашему, есть уничтожение частной собст-венности. Но частная собственность даёт человеку независи-мость!
Маркс. Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашим лишь тогда, когда мы им обладаем, то есть когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим, пьём его, носим на своём теле, живём в нём и так далее, – одним словом, когда мы его потребляем, – хотя сама частная собствен-ность все эти виды непосредственного осуществления владения в свою очередь рассматривает лишь как средство к жизни. Что ка-сается независимости, упомянутой вами, то её получает меньшин-ство, а большинство закабаляется.
Руссо. И всё же я призвал бы человечество вернуться назад, к природе.
Маркс. К первобытному состоянию? Это противоестественно, потому невозможно. Коммунизм есть позиция как отрицание отри-цания, поэтому он является действительным для ближайшего эта-па исторического развития, необходимым моментом эмансипации и обратного отвоевания человека. Коммунизм есть необходимая форма и энергетический принцип ближайшего будущего, но как та-ковой коммунизм не есть цель человеческого развития, он только форма общества.
Платон. Мой подход к проблеме справедливого устройства общества преимущественно этический. Такой глубины проработки, как у Маркса, у меня нет, как и у Томаса Мора. Для Мора, при всей важности проблемы этики в современном обществе, наиболее су-щественным является социально-экономический критерий, близ-кий марксизму.
Мор. Вы правы, Платон. Я считаю, что повсюду, где есть част-ная собственность, где всё измеряется деньгами, там едва ли ког-да-нибудь будет возможно, чтобы государство управлялось спра-ведливо и счастливо.
Маркс. Хочу подчеркнуть, что в отличие от некоторых древних утопий, например, государства Платона, главное внимание уде-лявших общественному потреблениею и провозглашавших общин-ность потребления, Мор основное значение в своей «Утопии» при-давал поиску справедливой организации производства. Здесь уже действует коммунистический принцип распределения материаль-ных благ – по потребностям.
Уэллс.  Да,  но проектируя справедливое общество, Мор оказал-
ся недостаточно последовательным, допустив в Утопии существо-вание рабов. Они закованы в цепи и «постоянно заняты работой».

115

И ещё. Субъективно Мор осуждал революционное движение низов и протестовал против всяких попыток насильственного ниспро-вержения существующего строя, тем не менее его коммунистичес-кий идеал объективно выражал нарастающие классовые противо-речия эпохи первоначального накопления.
Энгельс. Согласен с вами, Уэллс. Справедливое общество и рабство несовместимы. Что до революционного движения, то Мо-ру трудно было угадать его движущую силу. Лишь в эпоху относи-тельно развитого капитализма, опираясь на познанные объектив-ные законы развития общества, научный социализм Маркса свя-зал преобразовательные стремления с борьбой определённого класса – пролетариата.
Платон. Полагаю, пока в государствах не будут царствовать фи-лософы, либо так называемые нынешние цари и владыки не ста-нут благородно и основательно философствовать, и это не соль-ётся воедино – государственная власть и философия, до тех пор государствам не избавиться от зол.
Аристотель. Правитель-философ – это хорошо. Но это не помо-жет, если люди будут стремиться иметь больше, чем то вызыва-ется насущной необходимостью, они станут обижать других имен-но в видах удовлетворения этого стремления, да и не только ради этого одного, но также и для того, чтобы жить в праздности, среди наслаждений, без горестей.
Мор. «Иметь больше, чем то вызывается насущной необходи-мостью». Да, такое стремление – зло. Однако тираны-правители не позволят народу «иметь больше». У них свой умысел. Им важно, чтобы собственности у людей было возможно меньше, ибо опора правителя заключается в том, чтобы народ не распустился от бо-гатства и свободы. В противном случае люди станут менее тер-пеливо сносить суровые и несправедливые распоряжения, тогда как нищета и бедность отупляют разум, делают людей терпели-выми, лишают придавленных благородного мятежного духа. Та-ким правителем, к примеру, был римский император Нерон.
Аристотель. На правителе должны лежать скорее заботы о бла-ге народа, чем о его собственном благе, подобно тому как долг пастыря, коль скоро он овчар, состоит в том, чтобы лучше пасти овец, чем себя! Если они считают, что бедность народа сохраняет мир, то из этого явствует, что они заблуждаются. И впрямь, где найдёшь ты больше ссор, чем у нищих? Кто настойчивее стремит-ся к переворотам, чем те, кому менее всего нравится теперешний уклад жизни?
Маркс. Верно, пролетариату нечего терять, кроме своих цепей.
Руссо. А  мне  представляется,  никогда не будет возможно жить

116
благополучно там, где всё общее. Ибо как получится всего вдос-таль, если каждый станет увёртываться от труда? Ведь у него нет расчёта на собственную выгоду, а уверенность в чужом усердии сделает его ленивым.
Фейербах. Согласен с вами, Руссо. Но считаю, то, что не в силах
человек обернуть на благо, пусть сделает по крайней мере наи-меньшим злом. Ибо нельзя устроить так, чтобы всё было хорошо, раз не все люди хороши.
Руссо. Тут важна хотя бы такая цель: насколько позволяют об-щественные нужды, избавить всех граждан от телесного рабства и даровать им как можно больше времени для духовной свободы и просвещения. Ибо в этом, я полагаю, заключается счастье.
Маркс. Свобода и просвещение – одни из основных заповедей справедливого устройства общества, к которому приблизилось человечество на стыке двух последних веков. Между капиталисти-ческим и коммунистическим обществами лежит период революци-онного превращения первого во второе. Этому периоду соответст-вует и политический переходный период, и государство этого пе-риода не может быть ничем иным, кроме как революционной дик-татурой пролетариата.
Уэллс. Господа, я буду говорить о Марксе без лицемерного по-чтения. Я всегда считал его скучнейшей личностью. Его обширный незаконченный труд «Капитал» – это нагромождение утомитель-ных фолиантов, в которых он, трактуя о таких нереальных поня-тиях, как «буржуазия» и «пролетариат», постоянно уходит от ос-новной темы и пускается в нудные побочные рассуждения. «Ка-питал» кажется мне апофеозом претенциозного педантизма. Но пороки общественного строя, который лишает людей образования и превращает их в рабов, сами порождают коммунистическое дви-жение всюду, где растут заводы и фабрики. Марксисты появи-лись бы даже если бы Маркса не было вовсе!
Сократ. Марксизм – веское слово в теории справедливого уст-ройства общества.
Уэллс. Возможно. Дело, однако, не в том, что Маркс безгранич-но мудр, а в том, что капитализм неразумен, эгоистичен, расточи-телен и анархичен. Коммунисты сформулировали бунтарские на-строения в броском призыве: «Пролетарии всех стран, соединяй-тесь!» А основная катастрофа, на мой взгляд, произошла в 1917 году, когда чудовищно бездарный царизм России стал оконча-тельно  невыносим.  Он разорил страну,  потерял контроль над ар-
мией и доверие всего населения. Его полицейский строй выродил-ся в режим насилия и разбоя. Падение царизма было неизбежно.
Энгельс. Да, на рубеже девятнадцатого и двадцатого столетий

117

человечество действительно приблизилось к передовой идее, но не осмыслило её как следует, да и само ещё не созрело, чтобы взяться за неё с полным пониманием дела. И мы с вами, Маркс, формулируя Манифест коммунистической партии, понимали это. В письме Вейдемейеру от 12 апреля 1853 года я писал: «Мне думает-
ся, что в одно прекрасное утро наша партия вследствие беспо-мощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет стать у власти… Мы будем вынуждены производить коммунисти-ческие опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы, – надо надеяться, только в физическом смысле, – наступит реакция и, прежде чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже».
Нострадамус. Не отчаивайтесь, Энгельс. Революция – это раз-ведка боем будущего, нового социального устройства общества. Ещё в шестнадцатом веке я предвидел русскую революцию. Вот как звучало моё пророчество: «И в октябре вспыхнет великая ре-волюция, которую многие сочтут самой грозной из всех когда-ли-бо существовавших. Жизнь на земле перестанет развиваться сво-бодно и погрузится в великую мглу. А весной и после неё прои-зойдут грандиозные перемены, падение королевств и великие землетрясения – они будут сопряжены с мерзкой проституцией, отвратительной духовной опустошённостью и возникновением нового Вавилона. И продолжится это 73 года и семь месяцев».
Сократ. Можно с изумлением констатировать, что уважаемый Нострадамус сумел предвидеть не только великие технические открытия – подводные лодки, самолёты, водородную бомбу, но и французскую и русскую революции, а также появление на миро-вой политической арене таких фигур, как де Голлль, Франко, Ле-нин, Сталин, Гитлер, Муссолини.
Уэллс. Да, Нострадамус – великий пророк. Но речь моя о дру-гом. Капиталисты в совокупности своей – всего лишь беспорядоч-ная кучка дерущихся из-за жирного куска, недалёких, духовно убо-гих людей. Коммунисты же, что бы о них  ни говорили, – это люди идеи, и можно не сомневаться, что они будут стоять выше всех своих противников. Мне кажется, что большевики именно те, за ко-го себя выдают, и я вынужден был, когда посетил Россию сразу после революции, относиться к ним,  как  к прямым и честным лю-
дям. Я не согласен ни с их взглядами, ни с их методами, но это другой вопрос. И разговаривая с Лениным, я понял, что комму-низм  всё-таки может быть огромной творческой силой.  Встреча  с

118
этим изумительным человеком, который откровенно признаёт ко-лоссальные трудности и сложности построения коммунизма, была приятной. Он, во всяком случае, видел мир будущего, преображён-ный и построенный заново. Несмотря на все свои недостатки – а их отнюдь немало,  –  только они,  коммунисты, могли стать стано-вым хребетом возрождающейся России. И только на основе Со-ветской власти могла она вернуться к цивилизации.
Ленин. Благодарю за комплименты, однако тогда было не до них. Да, мы совершили Октябрьскую революцию, провозгласили государство рабочих и крестьян.
Сократ. Всякое государство есть зло.
Ленин. Согласен. Из двух зол мы выбрали, как нам казалось, наименьшее. Тем более, что высшей справедливости и равенства первая фаза коммунизма дать не может: различия в богатстве остаются и различия несправедливые, но невозможна будет эксп-луатация человека человеком, ибо нельзя захватить средства про-изводства, фабрики, машины, землю и прочее в частную собствен-ность.
Маркс. На высшей фазе коммунистического общества, после то-го как исчезнет порабощение человека; когда исчезнет противопо-ложность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидуумов вы-растут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, – лишь тогда можно совер-шенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своём знамени: «Каждый по способностям, каждому по потребностям».
Энгельс. При этом классы исчезнут так же, как они в прошлом возникли. С исчезновением классов исчезнет неизбежно государ-ство. Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музее древностей, рядом с прялкой и бронзовым топо-ром. Пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, не будет государства.
Ленин. Когда мы победим в мировом масштабе, мы, думается мне, сделаем из золота общественные отхожие места на улицах самых больших городов мира.
Маркс. Коммунальное  устройство  вернуло  бы общественному телу все те силы, которые до сих пор пожирал этот паразитичес-кий нарост «государство», кормящийся за счёт общества и задер-живающий его свободное движение.

119
Ленин. Хотя основной расчёт внешних и внутренних условий революции был сделан большевиками в 1917 году правильно, путь революции оказался не столь прямым и лёгким, как пред-ставлялось вначале. Оказалось, как оказывалось во всей истории революций, что движение пошло зигзагами.
Сократ. Понимаем, нелегко было Ленину на первых порах. Во-енный коммунизм провалился, пришла новая экономическая поли-тика – НЭП, связанная с рыночными отношениями. Это был, как те-перь всем известно, верный путь. Но земная жизнь Ленина обор-валась, государство возглавил Сталин. Любой человек, даже по-верхностно знающий современную историю, увидит исключитель-но меткий портрет Сталина в четверостишии Нострадамуса:

Мне страшен неведомый третий правитель
Загадочной, варварской, снежной страны.
Его же соратники им же убиты,
И старость его только ад охранит.

Аристотель. Фактом является и то, что Сталин и такие его эпи-гоны, как Брежнев и Черненко, загубили идею социализма, создав тоталитарный колпак, под которым ростки социализма задохну-лись.
Сократ. Понятно, что Сталин построил казарменный, уравни-тельный социализм. Но каковы структурные причины этой казар-менности? Возможно ли создать неказарменный, демократический социализм на нетоварном, безрыночном фундаменте?
Маркс. Увы, нельзя. Опыт «захлебнувшегося» социализма в России яркое тому свидетельство. Должен честно признаться: я не видел этого трудного вопроса, ибо для его постановки не было со-ответствующего исторического опыта. Эту проблему нащупал Ле-нин, правда, в конце жизни. Его новая экономическая политика – тот рычаг, который мог бы поставить идею социализма на проч-ные рельсы. К чести Ленина, это не единственный пример коррек-тировки моего с Энгельсом учения о справедливом устройстве об-щества.
Ленин. Благодарю, коллеги.
Сократ. Другой трудный вопрос. Там, наверху, в реальной жиз-ни, Сталин обвиняется и в кавалерийском наскоке на коллективи-зацию сельского хозяйства. Но бог с ним, с наскоком. Можно было сделать  это  и  помедленней. Проблема глубже. Действительно ли
крестьянская организация труда, объединяющая в единое целое быт, производство и семейный очаг, была анахронизмом? На-сколько  научно был обоснован план организации сельскохозяйст-

120

венного производства в национальном масштабе? Действительно ли национализация земли является во всех случаях необходи-мостью?
Сталин. Я поступал в соответствии с буквой марксистско-ле-нинской   теории  социализма.  Как   личность я  сформировался  в марксистской среде, как мог в силу своих способностей и подго-товки осваивал теоретическое наследие классиков, уважаемых Маркса, Энгельса, Ленина. В целом я никогда не выходил за рамки азбучных истин марксизма в своих статьях и речах.
Энгельс. Марксизм – не догма. Его можно развивать. Ленин то-му пример. Беда ваша, Сталин, в том, что вы слепо следовали именно букве, а не духу марксизма-ленинизма. Этот дух заключа-ется не в силе вашего кулака, а в силе добра, разума, справедли-вости, общенародного блага.
Сократ. Полагаю, что представления Сталина о социализме, о его первоочередных задачах не могли существенно отличаться от того, что мыслили и думали об этом другие марксисты его эпохи, ибо в основе этих представлений лежали одни и те же социальные и философские идеи.
Нострадамус. Именно так. Большой бедой, на мой взгляд, было и насильственное насаждение идеологии. Людям не позволялось мыслить. Кредом идеологов сталинизма явилось кем-то изобре-тённое изречение: «Не так важно, что люди мыслят, а важно то, чт; они должны мыслить». Убеждение одних людей, что они луч-ше других знают истину, что они знают нечто такое, что другим не-доступно, само по себе, особенно в экстремальных политических условиях стало оправданием насилия, террора.
Сталин. В чём же заключалось моё отклонение от духа марк-сизма-ленинизма?
Энгельс. Первое. Представление о партии как об «ордене мече-носцев». Вспомните ваше кредо: «Есть человек – есть проблема, нет человека – нет проблемы». И вы давили людей, как мух! Вто-рое. Низведение простых людей до функции «винтика». Третье. Идея, что по мере продвижения к высотам социализма классовая борьба должна обостряться.
Сократ. Налицо противоречие между теорией и практикой. Как известно, теория жива до тех пор, пока она имеет возможность соотноситься с практикой, с результатами её воплощения в жизнь. Для того чтобы постоянно приводить себя в порядок, следить за собой, она должна видеть себя в зеркале исторической практики.
Сталин. Человеку свойственно ошибаться. Поэтому противоре-чие между теорией и практикой считаю закономерным и даже не-обходимым.  Ошибался  Маркс в своих теоретических  конструкци-

121
ях, практика подправила. Ошибался Энгельс. Вспомним, к приме-ру, его мысли об освобождении родителей от обязанностей содер-жать и воспитывать детей, о ликвидации семейного очага. Жизнь опровергла всё это. Ошибался, естественно, и я…
Сократ. Однако хороший пастух стрижёт овец, но не сдирает с них шкуру…
Ленин. Сверхвластие партии, которое вы, Сталин, утвердили в стране, подорвало самодеятельность народа, породило всеобщее нежелание принимать самостоятельные решения, брать на себя ответственность, оно вывело из-под контроля народа руководст-во партии, создало возможность феодализации общества, вырож-дения руководящих органов.
Христос. Вера – основа жизни всего сущего. Почему же в чудо уникальной экономики, чистого, нового человека не должны были верить люди, совершившие поистине подвиг – низвержение царст-ва помещиков и капиталистов?
Ленин. Вот тут и была ловушка истории. Люди искренно верили, что мы особый народ, особая страна и созданы для совершения чудес, для того, чтоб «сказку сделать былью». А Сталин мастерски воспользовался этой верой, этим самомнением людей, совершив-ших чудо революции. Дело в том, что «чистого, нового человека» в природе не существует и не может существовать. Новый человек вырастает из старого, как дерево из земли. Вырастает со всеми его слабостями и достоинствами, то есть диалектически, а не по божественному повелению, в одночасье.
Христос. И всё же Сталин был близок людям именно верой в возможность построить уникальное общество, в котором не будет ни торговли, ни крестьянина, ни лавочника, ни мещанина.
Ленин. Извините, но это архиглупость. По Сталину «чистый че-ловек» – это некий робот, отторгающий от себя кусок хлеба и кры-шу над головой во имя будущего рая, к которому надо спешить «семимильными шагами». Я же ещё тогда, в земной жизни, напо-минал о вреде скоропалительности, о том, что если не будет сыто-го рабочего и сытого крестьянина, то вообще ничего не будет, не говоря уже о мировом царстве всеобщего равенства. В конце кон-цов речь идёт о нормальном человеческом счастье не в раю, а тут, на земле, в повседневной жизни.
Маркс. Казарменный социализм, в который угодил Сталин и о котором я упоминал ещё в своих «Экономическо-философских ру-кописях 1844 года»,  как ни печально, –  это история не только Рос-
сии, но и Европы, лагеря социализма, всего мира. Поэтому эти за-блуждения, трагедии имеют громадное значение для человечест-ва, для международного рабочего движения.  Они позволяют обна-

122

ружить подлинный смысл многих заблуждений, обнаружить ту бездну духовного падения, к которому ведёт вера в «чистого че-ловека» и в «чистое общество». Истина оказалась, как всегда, посередине. Между капитализмом и коммунизмом. Передовая идея
в соединении с рыночной и другими формами её реализации дают желаемый результат. По такому пути, как уже отмечалось, идёт великий Китай.
Фейербах. К сожалению, русскому революционному движению не удалось избежать христианизации марксизма.
Христос. В чём, по-вашему, проявилась христианизация?
Фейербах. Первое. Чтобы обогатить бога, человек должен стать бедным. Чтобы бог был всем, человек должен стать ничем. Чело-век таким образом отрицает в себе то, что он полагает в боге. А те-перь поставьте вместо слова «бог» слово «коммунизм» – это и есть философия Сталина. Словом, религия и утопический комму-низм Сталина есть отчуждение человеческой сущности. Второе. Христианизация проявилась не только в утопическом понимании марксизма, но и в превращении его в символ веры. Вера же – это знание, не подкреплённое практикой, опытом. Дух творческих ис-каний Маркса, его сомнений – все эти тонкости никого не волно-вали. Запрос был только на «результат», конечные выводы. Не принималось во внимание, что между Марксом, говорившем о ком-мунизме, как о загадке, и тем Марксом, который писал письмо в редакцию «Отечественных записок» о том, что он возражает про-тив попыток трактовать его теорию как учение о всеобщих судь-бах человечества, – пролегла целая революция в его воззрениях на справедливое устройство общества. Поэтому нет смысла сей-час доказывать, что рабочие и крестьяне, участники вооружённого восстания, а затем гражданской войны воспринимали коммунизм именно мессиански и фаталистически, подобно тому, как христиа-не представляли грядущий рай как царство божье на земле. И во-обще мессианство и фатализм, насколько я понимаю, – свойства русской души.
Сократ. Да, ошибок немало. Но метод проб и ошибок – один из основных путей постижения истины. Что же до будущего, то мне импонирует философия истории Нострадамуса, основанная на ве-ре в конечное торжество справедливости, в то, что «держава зве-рей долгий век не живёт». Именно этой идеей наполнены послед-ние строки «Центурий»:

Я знаю, что явится новый спаситель.
Нет силы, способной разрушить любовь.


123

Так слово погибших пророков цените,
Чтоб вырвалось солнце из древних гробов.

Маркс. Сейчас перспективы социализма связаны с тем, удастся ли придать социализму человеческое лицо,  сделать его привлека-
тельным, окажется ли, во-первых, нравственная притягательность идей социализма выше возвеличивания капитала, во-вторых, решающим фактором, который люди будут иметь в виду при нравственном сравнении капитализма и социализма.
Энгельс. Как бы там ни было, уже доказана жизнеспособность социалистического пути, который принёс русскому народу огром-ные материальные, культурные и социальные достижения, как ни-какой другой строй возвеличил нравственное значение труда. Дос-таточно сказать, что безграмотная в основной массе Россия с пер-вобытной сохой стала сверхдержавой с атомными электростанци-ями и космическими научными лабораториями. О минусах я не го-ворю, о них уже сказано. Более того, социализм положительно по-влиял на капитализм, который в значительной мере, если можно так выразиться, социализировался, то есть солидную часть при-бавочной стоимости отдаёт рабочему классу в качестве заработ-ной платы. Потому так высоко поднялся жизненный уровень тру-дящихся в таких высокоразвитых капиталистических странах, как Америка, Япония, Англия, Франция, Германия. А общественный строй Швеции и Финляндии можно даже назвать своеобразным социализмом: настолько там велика социальная защищённость простых граждан.
Маркс. Да, капиталистический мир не мог не породить социа-листического. Но социалистический мир не должен, в чём теперь я убеждён, разрушать породившую его почву – это было бы самоу-бийством человечества в сложившихся конкретных условиях. Со-циализм должен облагородить эту почву своим примером и слить-ся с ней. И капиталистический, и социалистический строй имеют возможность длительно развиваться, черпая друг у друга положи-тельные черты и фактически сближаясь в существенных отноше-ниях. На любом другом пути, кроме всё углубляющегося сосущест-вования и сотрудничества двух систем со сглаживанием противо-речий взаимной помощью, человечество ожидает гибель. Выбора нет.
Энгельс. Теперь, на новой ступени развития земной цивилиза-ции, нет оснований утверждать, как это делали мы раньше, что ка-питалистический  способ производства приводит в тупик произво-дительные силы, является худшим с точки зрения производите-льности общественного труда,  чем социалистический способ про-

124

изводства. И тем более нельзя утверждать, что капитализм всегда приводит к абсолютному обнищанию масс.
Будда. Не понимаю, о каком обществе справедливости можно говорить, когда жизнь земная – одно страдание! Мы забываем о законах   природы,   главнейшим   из   которых   является,   на  мой
взгляд, закон единства и борьбы противоположностей. Он пред-рекает людям не покой и благоденствие, а вечную борьбу, сопря-жённую с муками, кровью, смертью.
Мухаммад. Будда прав, мир живых – это обитель, от зла кото-рой можно спастись лишь воздержанием и благочестием, иначе нет выхода.
Эйнштейн. Есть выход! Я вывел единую теорию поля. Её смысл: с помощью одного единственного уравнения объяснить взаимодействие трёх фундаментальных сил – электромагнетизма, гравитации и ядерной энергии.
Сократ. Что это даёт человечеству?
Эйнштейн. Выход в другую Вселенную.
Сократ. Каким образом?
Эйнштейн. Начну по порядку. С 1943 по 1944 год я состоял на службе военного ведомства США. Оно использовало часть моих теоретических открытий для проведения эксперимента, результа-ты которого были поистине фантастическими. Шла война. Воен-ные специалисты всячески пытались сделать свои корабли и са-молёты малозаметными для локаторов противника. Возникла идея: а что, если создать электромагнитное поле такой напряжён-ности, что световые лучи скрутятся в непроницаемый кокон, дела-ющий объект невидимым и для человека, и прибора? И я сделал это. Генераторы «невидимости» были установлены на эсминце «Элдридж». Эксперимент состоялся в 1943 году в Филадельфии. Результаты его всех шокировали. Корабль будто бы не просто ис-чез с глаз наблюдателей и экранов радаров, а провалился в дру-гое измерение и возник лишь через некоторое время с обезумев-шим экипажем на борту. Но главное, пожалуй, не в исчезновении корабля, а в загадочных последствиях, связанных с экипажем. С людьми стали происходить невероятные вещи: одни как бы «за-мерзали», выпадали из реального хода времени, другие вовсе «растворялись» в воздухе, чтобы уже никогда не появиться вновь… Сегодня для учёных звучит аксиомой утверждение, что искривлённое пространство, замкнутое в гравитационный кол-лапс, образует так называемую «сферу Шваршильда», или «чёр-ную дыру», в которой может быть заключена целая Вселенная.
Мало кто знает, что академик Сахаров, как и я, многие свои работы  посвятил  космологии.  К сожалению,  такие его труды, как

125
«Многолистная модель Вселенной», опубликованная в 1969 году, другие статьи, посвящённые свойствам искривлённого простран-ства, практически недоступны людям. Здесь Сахаров признаёт, что наряду с наблюдаемой Вселенной существует и множество других,  многие из которых обладают существенно иными характе-ристиками… Целый ряд учёных выдвигает гипотезы параллель-ных миров, где для того, чтобы попасть из одной Вселенной в другую, вовсе не надо лететь на край света, а достаточно «проко-лоть» пространство мощным энергетическим воздействием. Что и делает ядерный взрыв.
Сократ. Заманчивая идея. Однако, полагаю, человеку приятней жить в собственном доме. Если же снова вернуться к России, то, несмотря на построенный, просто говоря, не тот социализм, всё же мы приходим к основному выводу о нравственном, морально-этическом преимуществе социалистического пути развития чело-веческого общества. Я имею в виду утверждение социализма как следующей за капитализмом формации, представляющей собой более высокую ступень общественного, экономического и соци-ального развития. Примером тому может служить упоминавшийся китайский социализм, соединивший в себе благородные идеи на-учного социализма с передовыми формами организации общест-венного труда и рыночной экономики капиталистического способа производства.
Ленин. Полностью согласен. Добавлю. Перед человечеством встаёт вопрос о том, чтобы идти дальше, от формального равен-ства к фактическому, то есть к осуществлению правила: «Каждый по способностям, каждому по потребностям». Какими этапами, пу-тём каких практических мероприятий пойдёт цивилизация к этой высшей цели, мы не знаем и знать не можем. Но важно выяснить, как бесконечно лживо обычное буржуазное представление, будто социализм есть нечто мёртвое, застывшее, раз навсегда данное, тогда как на самом деле только с социализма начинается действи-тельно массовое, при участии большинства населения, а затем всех людей, движение вперёд во всех областях общественной и личной жизни.
Будда. Позвольте заметить, многие утверждают, что без Октя-брьской революции можно было вообще обойтись!
Ленин. Данные исторической науки и опыта человечества поз-воляют утверждать: всякие рассуждения о том, что Октябрьской революции можно было избежать, а остановиться на Февральской буржуазно-демократической,  совершенно лишены оснований, уто-
пичны и несерьёзны. События истории не отменяются, они же со-стоялись!

126
Христос. Всё возвращается на кр;ги своя. И мы должны сказать живущим на земле: остановись, человек, на путях своих и иссле-дуй пути древние, ибо то, что ты почитаешь новым, уже давно было в веках.
Маркс. Под этим заявлением,  Христос,  я подписываюсь полно-стью. Человечество вступило на свой путь со «стадного комму-низма», затем с образованием семьи поселило коммунизм в этой ячейке государства и уже ни на миг с ним не расставалось. Не будет ничего удивительного, если коммунизм в своей высшей форме вернётся «на круги своя».
Энгельс. Сдаётся, окончательно склониться к коммунизму чело-вечество сможет лишь тогда, когда «досыта» переболеет частной собственностью.
Ленин. Русский революционер, декабрист Пётр Муханов лишь на  десятый год каторги позволил себе написать родным: «Кон-чился бред надежд…» Человечество же ещё бредит надеждами на справедливое устройство общества. Право на этот бред у него ни-кому не отнять.


В К У С   М Ы Ш И.  С М Е Р Т Ь

Едва солнце склонило голову к западу, Зайцева снова киданули в пресс-хату. Причина ясна: у матери Нура Самадова, прибывшей к сыну на длительное свидание, обнаружили письмо академика Сахарова. На этот раз Жила, Щербатый и Жлоб были уже «на мес-те». Они посиживали на нарах и ехидно щерились. «Днём нары должны быть пришпилены к стене, – мелькнуло у Зайцева. – Вон как Паук печётся о подручных!»
     – Ну что, лопоухий Зайчик, понравилось наше общество? – Жи-ла вытянул морду и губы, пялясь на застывшего у входа зека. – Чего липнешь, как банный лист? Кто тебя приглашал?
     – Стойло своё никак не унюхает! – подпрягся Щербатый.
     – Помо-ожем, в натуре, – протянул Жлоб.
Зайцев молчал. В глазах «этих ублюдков» он видел злорадство, похоть, садизм. От всего их вида разило холодом смерти. И он по-нял, что вызрел конец. Странное дело, он не испугался, а напро-тив, обрёл покой, свойственный мудрецам, знающим, что враги могут отнять только тело, но не дух. Дух не убьёшь, он вечен.
     – Кидай кости на нары,  в натуре,  начнём очередной урок!  – по-
велел Жила, и Зайцев повиновался, прошёл к свободным нарам, уселся, сложил руки на коленях и взял их в замок.
     – С чего начнём? – бросил безадресно Жлоб.

127

     – С попки, она у него мед.., – облизнулся Щербатый.
     – Нет, начнём с лекции о Синих Бородах двадцатого века, – возразил Жила.
     – Что за синие Бороды? – осведомился Щербатый.
     – Дьяволы, любители наслаждаться предсмертными агониями жертв.
     – В натуре, интересно, – согласился Жлоб. – Ты помнишь их имена?
     – Ещё бы! Синие Бороды – мои кумиры!
     – А ты, Зайчик, мотай на ус: сказка ложь, да в ней намёк, доб-рым молодцам урок.., – предупредил Щербатый.
Зайцев не отвечал. Его печальный взор струился куда-то вдаль, сквозь стену…
     – Итак, – начал Жила, – по данным Книги рекордов Гиннеса, «чу-довищем века» является Педро Алонсо Лопес, родившийся в 1949 году и известный под кличкой Колумбийское чудовище. Он сознался в убийстве 300 малолетних девочек не старше 10 лет в Эквадоре, Колумбии, Перу. Тешился над ними с 1973 по 1980 год. Спалился в деревушке Амбато в Эквадоре. Правда, после его признания были найдены останки только 53 девочек. Цифра 53 фигурирует и в другом случае, но имеет отношение в другому человеку, который переплюнул в жестокости меня самого, – Жила криво усмехнулся. – Это Чикатило, наш, из Ростова-на-Дону, род-ной сатанист, хоть и не является членом братства. Десятки раз бил ножом жертву, причём, аккуратно, чтобы ещё жила, чтобы ещё му-чилась к его удовольствию. Потом отрезал или откусывал груди и гениталии женщины и уносил с собой, чтобы ими полакомиться… А выдавал себя за порядочного человека: был учителем, имел и любил семью, на виду вёл себя чинно и благородно, обходителен, вежлив, охотно и со вкусом отмечал в своём коллективе 8-е Марта и другие праздники. Высший пилотаж сатаниста!
     – Покайфовали, в натуре! – буркалы Щербатого загорелись огня-ми ада.
     – Кто-либо их переплюнул? – спросил Жлоб.
     – Наиболее страшным убийцей двадцатого века в Европе и третьем мире считается немецкий сексуальный маньяк Бруно Людке 1909 года рождения. Людке признался, что за 14 лет пришил 85 женщин. Его казнили в Вене в апреле 1944 года.
     – Казнили, – невольно сорвалось с губ Зайцева.
     – За тебя, Заяц, казнить никто не станет, ты – дерьмо! – хихи-кнул Щербатый.
     – «Мэтром убийства», – продолжал Жила, – можно назвать фра-нцузского  брачного  афериста  Анри Ландрю. Родился в 1869 году,

128
был женат, имел четверых детей. С 1915 по 1919 год уничтожил одиннадцать женщин, предварительно сводив их под венец. Он помещал брачные объявления в парижских газетах, на которые откликались, как правило, состоятельные вдовушки. Затем женил-ся под чужим именем. На медовый месяц увозил их в своё имение в  местечко Гамбе,  что недалеко от Парижа.  Там убивал их,  чтобы
завладеть деньгами. Тела жерств сжигал в своей кухонной печке, так что доказать его виновность было практически невозможно.
     – Мудрец, в натуре! А среди баб Синие Бороды были? – Жлоб пожирал глазами рассказчика.
     – У баб наиболее клёвой убийцей двадцатого века можно на-звать англичанку Юдит Минну Уорт, осуждённую на казнь в 1974 году британским судом за 12 убийств.
     – Не баба, а конь с…! – заржал Щербатый.
     – К чему эта трепатня? – спокойно молвил Зайцев.
     – Нервы тебе пощекотать, курва! – озлился Жила, видя, что Зай-цев и не думает молить о пощаде.
     – И что из этого? – недоумевал лунатик.
     – Тупой же ты, Заяц, как баран! – в голосе Жилы нарастало раз-дражение. – Надоел твой выпендряж!
     – А по мне, в натуре, пусть выпендривается – будет на ком душу отвести! – Щербатый приклеил к своей морде плотоядную ухмыл-ку, встал и затопал к Зайцеву, на ходу расстёгивая ширинку. – Пора и Маяковского вспомнить…
     – Не дамся! – вдруг взвился Зайцев. – Убейте, но не дамся!
     – Ах-ах, зайчик лапками замахал! – изображая юродивого, про-пищал Жлоб, вскочил с нар и с кулаками надвинулся на строптив-ца.
     – Поддайте ему! – приказал Жила и сам присоединился к насту-павшим.
Мордовали, как всегда, люто, с остервенением, сладострасти-ем. Но если раньше старались не оставлять следов, то теперь от-пустили тормоза полностью. Подействовали, видимо, байки о Си-них Бородах. Зайцева свалили с нар и пинали в живот, в голову, в рёбра. Били с хрипом, скрежетом зубовным, диким подвыванием.
Узрев, что зек «поплыл», остановились, смахивая с красных морд пот, пену. Подняв квёлое тело, как куль, подтащили к нарам, бросили поперёк них на живот, сорвали штаны и надругались. За-тем отволокли в угол и привалили к стене.
Зайцев «плыл» где-то далеко-далеко, в сугробистых облаках. Боли не чувствовал, хотя лицо его представляло собой кровавое месиво, а отбитое тело сплошь залаталось синяками и ссадинами.


129
Пофыркивая и отдуваясь, как от трудной работёнки, «эти уб-людки» завалились на нары. Жлоб вдруг вспомнил:
     – Кореш;, Паук велел не того, дуба чтоб не дал…
     – Заяц – тварь живучая! – буркнул Щербатый.
Долго ли, коротко ли «плыл» зек, но вот сознание ему шепнуло: «Я тут, старина, держись!» И он открыл глаза. Тотчас Жила, сле-дивший за ним, прошипел:
     – Долго же ты, Заяц, витал в облаках, видать, и в раю успел по-бывать. Ну как там?
     – Очухался? – подскочил на нарах Щербатый, держа в руках но-совой платок, скрученный в жгут.
     – Любопытно зыркнуть смерти в глаза…
     – Как?
     – С помощью удавки…
Щербатый  опустился на корточки перед  Зайцевым,  обвил жгу-
том его шею и потянул за концы. Лицо жертвы побелело, глаза увеличились, челюсть отвисла. Садист с любопытством наблю-дал. Едва заметил признаки удушья, отпустил удавку. Подождал, когда у того восстановится «дыхалка». Рядом уже пучили зенки Жила и Жлоб.
     – Видал, Жила? – просипел Щербатый. – Лишь только душонка вздумает махнуть дяде ручкой, глаза стекленеют!
     – Ха, удивил! Видывал и не такое…
     – Дай попробовать, – попросил Жлоб, и Щербатый уступил мес-то.
Накуражившись вволю, Жлоб протянул удавку Жиле:
     – Клёвый кайф! Хошь?
     – Отвали, лучше ливану водички корешу! – Жила принялся рас-стёгивать свою ширинку.
Зайцев безвольно сидел в углу, сопротивляться не было сил. Едва подал признаки жизни, Жила рявкнул:
     – Открывай хлеборезку, куррва!
Зек исполнил повеление, и в его лицо ударила струя мочи.
Некстати из норки выбежала мышка и уставилась на Зайцева, не узнавая его, но чувствуя, что это он, её «дружок». Жила первым смекнул, как продолжить издевательство. Он заступил норку ногой и приказал:
     – Ловите стерву, ловите!
«Корешки» набросились на мышку, но та ловко уходила от них, перебегая из угла в угол, пересекая камеру от стены  к стене. И ког-да Жлоб, скинув  с себя куртку, применил её для поимки, мышка поняла, что влипла. Вдруг её озарила идея, и она рванула прями-ком к своему «дружку», скользнув по его ноге,  забралась под полу

130
куртки и пристыла. Зайцев тронул её рукой, она не убегала, а тесней прижалась к ладони. Её тельце заметно дрожало.
     – А-а, попалась! – заревел Щербатый. – Значит, не лажу гнали в зоне, будто Заяц приручил мышку!
     – В натуре, вижу впервые в жизни! – обрадовался Жила, пялясь на грызуна в руке Зайцева.
     – Вот это да! – восхитился Жлоб.
     – Покажь, Заяц, фокус-покус! – скомандовал Щербатый.
Зайцев таращился на мышку безумным взглядом. Жизнь ещё держалась в нём, но он уже не сознавал, что творится вокруг, не ощущал реальности.  Команды  исполнял легко,  как робот. Потому
распрямил ладонь в надежде, что мышка поймёт, чего от неё тре-буют. Зверушка же только юркнула в рукав спасителя.
     – Ах, так? Тогда жри паскуду! – рыкнул Жила.
Зайцев забрался рукой в свой рукав и извлёк мышку. Она не суетилась, не боялась его, полностью доверилась человеческой доброте, надеясь на защиту и спасение.
     – Жри, куррва! – наседал Жила.
И случилось неожиданное. Зайцев пырнул мышку стеклянным взором, медленно приблизил её ко рту и вдруг захрустел зубами, перемалывая мышиную плоть и безумно таращась на стену. Тём-ная мышиная кровь текла по подбородку, а из глаз брызнули слё-зы. Собрав последние силёнки, он приподнялся и вдруг набросил-ся на Жилу, протянув непослушные руки к его горлу.
     – Хватай его головой вниз! – взбесился Жила.
Зайцев оказался перевёрнутым вверх ногами. Садисты принялись молотить его головой об пол…
… Ему привиделось: сидит он на белом ослике, а у того вдруг выросли крылья и вознесли их в лазоревую высь. Набрав полную грудь синь-воздуха, Мухтар Зайцев запел там, за облаками, люби-мую песню:

Я еду на белом скакуне по крутым горам.
Мне улыбается белый бутончик хлопка.
На меня ласково смотрит белое солнце.
Ветерок нашёптывает древние сказания
о голубой стране Согдиане.
Я еду на белом ослике,
И мы с ним безумно счастливы…

Увидел он и своих близких: мать, жену, сына. Они улыбались и звали его к себе. Затем он снова очутился в пресс-хате один на один с мышкой.  Но это была не сама мышка,  а одни её смоль-гла-

131

за. Они разрослись до невероятных размеров и набухли серебря-ными слезами. В мышиных глазах, глядевших почти по-чело-вечески, по-детски беззащитно, застывшей морской волной стоял немой укор, вещавший совсем не по-мышиному:
     – Я доверилась тебе, а ты съел меня, эх ты, человек…
Кровавым кинжалом вечернего зарева вечность смахнула бе-рёзку дня, и тело колонии строгого режима властно сдавил гос-подин Мрак.


_________________