Вдалеке показался десятый троллейбус и замерзающая на остановке публика немного оживилась. В такую рань троллейбус был еще сравнительно пустой, несмотря на то, что день сегодня самый что ни на есть будничный – среда. Стекла троллейбуса заледенели, но внутри было все же лучше, чем на вымороженной темной улице, по крайней мере тут ниоткуда не дуло. Леха присел возле окна с правой стороны по ходу движения. Расчистил немного иней на стекле и стал рассматривать освещенные уличными фонарями заиндевевшие дома Садового кольца.
Чуть пригревшийся в салоне троллейбуса организм почти мгновенно попытался перейти в сонное состояние. Вставать в такую рань приходилось в те недели, когда Леха выходил в первую смену. Затем была неделя в ночь, потом неделя во вторую смену.
Как люди на ГПЗ №2 работали в таком ритме всю жизнь, Леха не понимал. Организм его корежился каждую неделю, привыкая к новому ритму.
А доживает ли вообще кто-то из рабочего класса до пенсии? – мелькнула мысль в Лехиной голове. Впрочем, это все не особенно его тяготило, поскольку он твердо знал, что его нынешнее положение - временный этап жизни. «Вот отработаю год, потом вернусь в институт. Восстановлюсь на третьем курсе и все придет в норму.» - Думал Леха.
Леха ушел из института с третьего курса осенью. Вроде бы по собственному желанию. По крайней мере, так он объяснил свой поступок матери. Точнее продекларировал. А вот как раз объяснить то ничего толком не мог. Получалось все как-то смутно. И вроде бы жизнь хочет посмотреть изнутри, и вроде понять охота как простой народ живет. Например, рабочий класс. Много, мол, везде слышал, что за этим самым классом сила и правда.
Устроился по объявлению учеником токаря на второй государственный подшипниковый завод в цех многошпиндельных полуавтоматов. Вот и смотрит теперь каждый день, как рабочий класс живет. И чем дальше смотрит, тем меньше охоты все это видеть.
Конечно, это только название – ученик токаря. Практически без всякого инструктажа оформили и поставили к станку. Точнее сразу к трем. И мечись весь день между этими станками, крутись как сумеешь. Что-то подскажут, что то подсмотришь у других, что-то постепенно сам поймешь. Методом проб и ошибок.
Так и завертелась заводская Лехина круговерть. От станка к станку.
Станки в длину метров по десять. Как паровозы.
Станок останови, заготовку четырехметровую заряди, станок включи, все четыре шпинделя на ходу проверь по точности обработки, резцы где надо подтяни, зенкеры где надо выдвини, стружку из под резцов собери и отрезанные четыре кольца особой кочережкой подхвати и в специальную пирамидку поставь, да качество на специальных приборах проверь. По четырем параметрам. И это все на трех станках.
Не успеешь вовремя подхватить отрезаемые кольца – они упадут в огромную ванну станка, полную черного масла и острых стальных стружек. Выуживай эти кольца потом.
Не успеешь вовремя промерить обрабатываемые части заготовок снаружи и внутри, кучу брака нарежешь.
Всего за смену на Лехиных станках нарезалось до трех тысяч колец. Адская работа. Весь в поту и фризоле, который подается через трубки на все четыре шпинделя и охлаждает режущие инструменты. Главное не зазеваться и при повороте барабана успеть отклониться назад, иначе потоки мерзкого масла-фризола окатят с ног до головы.
Через неделю от этого самого фризола начинается легкое раздражение по всему телу, местами переходящее в экзему.
Тяжелые кирзовые ботинки тоже насквозь пропитаны этой маслянистой дрянью и немилосердно натирают ноги. Ботинки скользят по промасленному полу. Надо стараться ходить по специально уложенному деревянному настилу. Свою обувь не положено одевать по технике безопасности.
К концу смены еле доковыляешь на полусогнутых до раздевалки.
Троллейбус подтянулся к Октябрьской площади. Лехе остался небольшой марш-бросок по морозу через все еще темную Шаболовку к воротам завода. От идущих попутно людей валит пар. Лица у всех закрыты шарфами.
Но вот и проходная. Холодные и грязные коридоры завода сейчас после стылой Шаболовки кажутся теплыми и дружелюбными. Конец пути - цеховая раздевалка. Леха протискивается между клубками полуголых волосатых тел.
Пересменок. Ночная смена не без радости смывается с завода. Помывшись предварительно в душе. Жутким хозяйственным мылом, от которого экзема на коже тоже не рассасывается.
Утренняя же смена с опухшими от вечерних возлияний лицами угрюмо переодевается в бесформенную грубую заводскую спецодежду. Застиранные комбинезоны нелепы и коротки. Штанины не на много ниже колена. Но и до носков сантиметров 10 не дотягивают. Эдакие заводские бриджи. Леха ослабляет лямки и приспускает брюки ниже талии. Теперь вроде бы голых частей ног не наблюдается.
В раздевалке слышны обычные шутки. Точнее регулярные. Повторяющиеся изо дня в день.
- Ну, ты Кошелев видать вчера нажрался. Во, рожа то опухшая.
-Пошел в жопу.
-Филип, а Филип?
-Чиво?
-Х... к жопе прилип!
-Пошел на х…
-Витек?
-Чего?
-Тебе е…ть, а ты утек!
-Пошел в жопу.
И так каждый день. Одно и тоже. Хавай, Леха. Ты хотел посмотреть, как живет рабочий класс. Хотел ощутить правду жизни. Вдыхай теперь полной грудью!
Правда жизни оказалась достаточно неожиданной. Дело не только в том, что тонкая Лешина душа, воспитанная в обычной интеллигентной московской семье и математической школе на Кутузовском проспекте, коробилась в чуждой недружелюбной среде и рвалась назад, в тихий московский дворик в районе Арбата.
Да даже и студенческая общага, куда Леха, навещая друзей, заглядывал почти еженедельно, сейчас, после заводского ада казалась тихой и уютной гаванью.
Так вот, правда жизни оказалась еще и в том, что в первый же месяц, вместе с ученическими Леха принес домой двести рублей зарплаты. Сумма для ИТРовских Лехиных родителей недостижимая. После стольких лет учебы и инженерского труда получали они рублей по сто пятьдесят. За второй месяц Леха приволок домой уже двести двадцать рублей. Он все еще считался на заводе учеником.
Даже мама, чьей абсолютной мечтой было высшее образование для сына, несколько сбавила ежедневные воспитательные обороты. Марксизм торжествовал, поскольку бытие определяло сознание. Рабочий с умением грамотно подладить станок на четырех полуавтоматах вырабатывал в месяц около трехсот рублей. Наладчик – триста пятьдесят.
Итак, с одной стороны нечеловеческие условия для организма и ад для тонкой интеллигентной Лехиной души, с другой стороны деньги в два раза большие обычного инженерского оклада. Вот и выбирай теперь Леха сам.
Но Лехе пока не до выбора. Мечется он сейчас между трех станков. Не может определить, с какого резца идет кольцо с нарушением допуска.
К станку подходит начцеха Птицын. Как всегда ковыряя спичкой в зубах. Птицынское пузо, раздвинув незастегнутый синий казенный халат, выглядывает наружу.
-Этот, как тебя… Алексей, что ли... Как дела?
-Все в порядке.
-Ты там обедай побыстрее, а потом беги в Красный уголок, там комиссия.
-Какая комиссия?
-Ну, аттестовывать тебя будет.
-Куда?
-На разряд. Три месяца ты отработал. Все. Теперь не ученик. Рабочий. Понятно?
-Понятно. А что будут спрашивать?
-Увидишь.
И ковыряясь в зубах ленивый начцеха уходит в свой кабинет.
Вот гад. Хоть бы предупредил заранее. Да список вопросов бы дал.
Пока Леха общался с Птицыным, станки поднарезали штук тридцать колец. Шесть с браком. Леха кидается отлаживать резцы. Наладчика Кошелева звать бесполезно. Полдня прождешь. Шибко занят всегда. Ослабил немного. Снимает кольца. Перебор. Чуть подкрутил резец. Снимает кольца. Меряет. На грани. Еще чуть подтягивает. Вроде нормальные кольца пошли.
Так незаметно наступает время обеда.
Леха бежит в столовую. Там уже очередь. Лехин цех дальше всех от столовки и прохиндеи из других цехов засылают заранее гонцов в очередь, а потом присоседеваются.
Отстоял очередь. Все взял. Борщ паршивый. Есть нельзя. Котлеты и картофельное пюре как в детском саду. Есть можно. Компот тоже как из детсада. Вкусный.
А теперь бегом в Красный уголок.
Леха запыхаясь подлетает к двери. Стучится. Входит. Вся комиссия состоит из одного человека средних лет. Полноватого, лысоватого и в очках. Немного напоминает Лехе типаж среднего преподавателя в Бауманке. Но, пожалуй, этот здешний по-проще будет.
Лысый оформляет какие-то листы, что-то у Леши выспрашивает по стажу, все заносит в бумажки. Задает несложные вопросы по скоростям резания и резцам. Это все просто. На первом курсе Бауманки проходили да и на заводе тоже поднатаскался.
Экзаменатор вроде впечатлен. Задает вопросы посложнее. Про припуски и допуски. Про твёрдость по Бринеллю. Леха отвечает. Сопромат не мимо проходил в институте. Вроде бы все правильно.
Зарвавшийся лысый начинает показывать Лехе записанные на другом листе условные обозначения. Филькина грамота какая-то. Леха сдается. Лысый удовлетворенно кивает.
Лехе немного стыдно и ужасно обидно оказаться в такой ситуации. Сука Птицынская, не мог предупредить заранее, - Думает Леха о начцеха.
Гораздо позже Леха сообразит, что у лысого была простая установка - не давать с ходу четвертый разряд. Жирно Лехе будет.
И только три года спустя, уже на четвертом курсе Бауманки Леха легко узнает, что эта абракадабра на листике была обозначением посадок с натягом. Абсолютный примитив. Если только ты прослушал соответствующую лекцию по курсу "Стандартизация и технические измерения".
А пока Леха в ярости вылетает из Красного уголка и бежит в цех.
Обед закончен. Работа ждать не будет.
Болванку зарядить. Станок запустить. Стружку снять. Кольца отловить. На приборе измерить.
У соседских станков в синем халатике и косынке стоит симпатичная нормоконтролерша Оля. У Оленьки аппетитная фигурка и добрая улыбка. Живет в местной общаге. Лехе она нравится. Пожалуй, Оленька – единственная светлая отдушина в унылой заводской жизни.
В цеховой раздевалке рабочие между собой постоянно обсуждают местных баб. Тут все вещи называются своими именами. Вот оно – еще одно лицо рабочей правды. Если кто то с кем то переспал, об этом знает весь завод. С интимнейшими подробностями. Иногда заходит разговор и об Оле. Леха внимательно слушает, не подавая вида, что ему интересно. Пролетарии рассказывают, как наладчик Витя пытался однажды «подлезть» к Оле, но получил в морду.
Леха доволен. Правильная девушка.
Кожа у Оленьки чистая. Одежда отутюженная. Речь у Оленьки правильная и Леше она симпатизирует. В ее смену процент брака у Леши заметно падает. Но Леха никогда специально Олю не просил выбрасывать часть его брака без учета. Просто Оля – добрая девочка.
Леха крутится между станков, вроде бы все успевает, в том числе и отследить приход Оленьки. Она здоровается и начинает проверять пирамиды Лехиной продукции.
Леха мучается, как бы пригласить Олю в субботу погулять. Стесняется чего-то.
Вроде бы Ольга с проверкой закончила. Леха тут как тут.
Начался обычный разговор.
-Как дела? - Улыбается Леха.
-Все хорошо. - Улыбается Оленька.
-Что нового?
-Все как обычно.
Леха решается.
-Что в субботу делаешь?
-Ничего. Хочешь пригласить куда-нибудь? – Зарделась Оля.
-Да, - Зарделся Леха.
Оля говорит, что давно хотела сходить в Донской монастырь. Тут недалеко. Договариваются о времени встречи. Леха счастлив.
Попрощались.
За пять минут разговора Леха нанес государству очередной мелкий урон, нарезав два десятка бракованных колец. На несколько минут коммунизм отсрочил.
Работа тянется. Леха крутится. Работать легче, когда думаешь о предстоящей в субботу встрече с хорошенькой нормоконтролершей Олечкой.
Леха поднимает голову от станка. На него пристально смотрят человек восемь людей разного возраста и пола. Фотографируют. По всему видно, что иностранная делегация. Рядом с ними стоит Птицын и ковыряется спичкой в зубах.
Такие же группки с сопровождающими из числа заводской элиты стоят в других концах цеха.
Птицын приближается к Лехе. За ним по цеховой грязи доверчиво и осторожно тянутся иностранцы.
- Этот, как тебя... Лешь, ты ж в институте учился. Поговори с ними по ихнему.
-А кто они?
-Да вроде шведы.
-По-шведски я не умею. - Злится на Птицына Леха.- А где переводчик то?
- С другой группой. А эти хотят тут все посмотреть. Поговори с ними, Лешь.
Леха злится еще больше.
-Ду ю спик инглишь? – Орет Леха, стараясь перекричать шум станка.
-Иес-иес, радостно кивают две-три возрастные мадам из иностранной группы.
Леха запинаясь начинает отвечать на вопросы. Сначала медленно, с задержками и коротко. Потом уже достаточно свободно и развернуто.
Радостный Птицын крутится вокруг, не выпуская изо рта спичку, и говорит иностранцам по-русски:
-Во, глядите, какие у нас рабочие в СССР.
Дамы слегка от него шарахаются.
Вопросы иностранцев становятся все сложнее. С заводского быта и технологий перескакивают на житейские вопросы.
Леха переживает, что фирмачи могут перейти и на политику.
Вспоминает старый анекдот про иностранную делегацию. Ну, в том то анекдоте как раз рабочего предупредили, чтобы отвечая на вопросы все увеличивал в два-три раза.
- Зарплата какая?
-250 рублей. – И увидев мрачный взгляд сопровождающего – В неделю.
-Квартира какая?
- Одна комната. – И после покашливания сопровождающего – На каждого члена семьи.
-У вас есть хобби?
-Да, двенадцать сантиметров. – И после бешенного взгляда сопровождающего – В диаметре!!!
Ну, ладно. Как бы и тут чего такого не вышло.
К счастью на политику фирменные бабы так и не перешли.
Вроде все счастливы. И Птицын и иностранцы.
По разговорам фирмачей между собой, по тому, как англоговорящие переводят остальным его слова, Леха понимает, что это немцы. Западные. И вроде бы они действительно немного восхищаются, что в СССР рабочие хорошо владеют английским.
Леха на прощание решается на шалость.
-Ишь вюнше фюр ди райзе фройде унд филь глюк!- обращается он к женщине, которая больше всех переводила с английского на немецкий.
-О! Шпрехен зи дойч? - наперебой спрашивают Леху совершенно уже ошарашенные немцы.
Они раздумали уходить и опять окружают Леху. К ним присоединяются еще две проходящие мимо группы.
По царственному знаку разомлевшего от счастья Птицына Лехиными станками занимается очумевший наладчик Кошелев. Леха же стоит у крайнего станка и как положено в производственных фильмах, слегка обозначая работу, отвечает на вопросы наседающих немцев. Не так уверенно, как по-английски, но тоже неплохо.
Леха давно заметил, что немцы и австрийцы ужасно любят, когда с ними разговаривают на их языке. Если только это не на самом примитивном уровне.
-Где учили немецкий?
-В школе.
-Есть ли у вас семья?
-Пока холост.
-Почему стали рабочим?
Вот гады. Самый трудный вопрос.
-Захотел увидеть настоящую жизнь.- Лепечет Леха.
-Это настоящая жизнь? - С удивлением спрашивают Леху фирмачи.
-Еще не знаю. Не понял пока.
Немцы одобрительно смеются. Прибегает переводчица. Пытается увести немцев.
-А что будет потом?
-Потом вернусь в институт.
Финита ля комедия.
Может быть, и не стоило Лехе так отвечать и разрушать иллюзии немцев про советских рабочих-полиглотов. Но ответил. Да и все равно никто из наших ничего не понял. Птицын все равно кроме хенде хох и гитлер капут ничего по-немецки не понимает. Бегает довольный. Фотографируется с немцами. Спичку свою жует. Руки им жмет. Гад.
Потом начцеха прытко бежит в красный уголок. Наверное, сейчас иностранцев потащат туда, политическое промывание мозгов делать.
Кошелев тоже куда-то убежал и на Леху вновь наваливается работа. Блин, а тут еще и в туалет охота.
Леха вбегает в грязный цеховой туалет. Все стены расписаны идиотскими надписями. В изобилии присутствуют и примитивные рисунки, преимущественно сексуального характера. Наверное, древние люди качественнее на скалах рисовали, чем заводские трагладиты.
Выше всех рисунков - большая аполитичная надпись: «ЧАВА-КАКАВА».
Переполненый антагонизмами Леха достает из кармана химический карандаш для оформления листов готовой продукции и пишет по шершавой стене «ПТИЦЫН – МУДАК».
Эх, хорошо поставлен в Бауманке чертежный шрифт. Все буковки ровные и одного размера. Выгодно отличается Лехина надпись от аборигенских.
Смена заканчивается. Гнусные коридоры. Гнусная раздевалка. Гнусная душевая. Гнусное хозяйственное мыло. Гнусные разговоры.
И наконец светлая и чуть оттаявшая Шаболовка.
Леха добегает до Октябрьской площади и влезает в переполненный троллейбус с задней площадки.
Тут ЧП. Троллейбус переполнен, но какой-то пьяненький мужик лежит во весь рост на задней площадке. Лежит с комфортом. Руки-ноги разбросал звездой. Как будто загорает.
Входящий народ с трудом старается протиснуться мимо «загорающего». Так, чтобы на него не наступить. Народ немного ропщет. Особенно старушки. Их ропот постепенно набирает децибелов.
Стоящая у заднего окна компания сытых и веселых пролетариев громко ржет. Один из них, самый горластый орет старушкам: «Чего разгалделись? Тише! Мастер задний мост прослушивает. Не мешайте!». Старушки испуганно замолкают. Люмпены на задней площадке продолжают громко ржать.
Леха доезжает до дому. Всю дорогу он думает о своей новой жизни и о предстоящем в субботу свидании с хорошенькой нормоконтролершей Олей.